ТИДА Книга вторая

– Извини меня. Немного задумался. Так бывает, когда вроде всё расставил по местам в задуманном деле, но некоторые детали, всё же, не дают твоему мозгу успокоиться. Да, конечно, я зайду вечером к тебе. Значит ты сегодня не на машине? Хочешь, я подвезу тебя? И, кстати, я, как невролог, должен тебя осмотреть. По поводу предполагаемых профессиональных заболеваний сотрудников в рамках проведения обязательных периодических медицинских осмотров. Так что, сбор анамнеза с уточнением условий труда, длительности профессионального стажа и жалоб…, – Мухит, после этих своих слов, не выдержав, приятно растянулся в улыбке и посмотрел, как он неотрывно продолжил смотреть на глобус на столе.

И когда, Мухит, не успев договорить свою фразу, остановился, Есет рассмеялся и ответил:

– Упаси бог! Нет, нет и нет! Этого никогда не случится, дружище. Чтобы ты меня рассмотрел под микроскопом? Ну и рассмешил ты меня, Мухит. Засиделись мы с тобой тут… И все же, знаешь, я рад, что вижу прежнего тебя. У меня к тебе просьба – не смей себя жалеть никогда! В этом мире всё преходяще. Все образуется! Мы, как никто, нужны своим близким и детям, которые смотрят на нас тут и верят, что мы их спасем. Я прав, Мухит? Вот не верю я, хоть убей меня, что его могли вот так просто  не взять… Что скажешь?

Задав ему в конце свой вопрос, он посмотрел на него и следом на глобус. На этих словах они вышли с его кабинета и направились к лестнице. Во дворе его поджидала супруга, которая, завидев своего коллегу Есета, мило с ним поздоровалась, следом начала расспрашивать его о делах на работе.

Теплая беседа скрашивала тяжелый рабочий день, и, может быть, именно поэтому, каждый из них хотел как можно скорее вернуться домой. Окунуться в знакомую, уютную обстановку, где не нужно было  подстраиваться под других людей и можно просто быть собой. Там ждала любимая чашка чая, давно отложенная на потом книга и тишина, словно она мягким пледом могла укутывать мысли, позволяя каждой из них расправить крылья. В этом уютном коконе времени не было спешки и суеты. Лишь покой, аромат жасмина в чае и шелест страниц той позабытой книги, которая знала, как утешать сознание лучше слов.

Позже вечером, вспомнив о просьбе Есета помочь с ремонтом машины, он поехал к нему и вернулся домой уже ближе к ночи.

Уже в постели, укутываясь в одеяло и проваливаясь в объятия сна, он захотел снова представить все случившееся за сегодня и тихо произнес:

– А знаешь, все-таки мне нравится, как устроена эта жизнь. Вся наша жизнь – это путь к своему счастью. Путь познания себя. Путь вопросов и ответов. Неужели, в этом и есть смысл жизни, Мереке?

– Дорогой, почему ты говоришь смыслами? На работе случилось что-то необычное? Ты всегда делал то, что тебе хотелось.

– Мне с этим всегда легко жилось. Потому всё, что я ни делаю, это для своего удовольствия. Пусть это немного прозвучит дико и странновато, но я называю это эгоизмом… В хорошем смысле…

– Да, ты такой, и я тебя очень понимаю. Знаешь, ты не хотел бы рассказать кое-что. Просто о своем… Мне нравится слушать тебя и незаметно засыпать.

– Рассказать тебе о том, как прошел мой день? Произошло столько всего за день. И выбрать оттуда что-то главное, дело не из простых… Сегодня я встречался с Канатом и его мамой. Мне кажется, что его посещение частных специализированных медицинских центров идет на пользу ему. Помнишь утром, я обронил одну фразу? Так я сегодня купил ему глобус. Да, это простой школьный атрибут. Но оказалось, что он совсем не такой! Он был так увлечен им, что казалось, как и в прошлый раз со щенком, я предугадал с подарком. Я могу ошибаться, но мне показалось, что она не хочет, чтобы я помогал ему… Я про его маму… Хотел бы быть рядом, помочь, как лечащий врач, с заботой и без лишнего давления. Значит она всё-таки прочувствовала: мое к нему отношение и заботу… Материнское сердце ведь не обманешь. А я, как дурак, рвался в бой, сметая все на своем пути… Она не приняла мою помощь. Не взяла ни деньги, ни тот  преподнесённый мальчику подарок. Я был разбит и раздавлен. Я почувствовал, как внутри всё сжалось в тугой узел. В тот момент я впервые всерьёз усомнился: а способен ли я быть полезным, поддерживать, быть рядом тогда, когда это действительно нужно? Я прочувствовал это – что такое раствориться в своих сомнениях…

– Она поймет всё. Успокойся, дорогой. Только надо дать ей время. Может, с нею что-то случилось. Может она и скрывает то, что объясняет её поведение. Я не уверена, но должна быть причина, объясняющее всё. Если мучают сомнения, то не тяни и сходи к ним. Заодно и поговоришь и с нею и с мальчиком. Кстати, мои родители сдали свои билеты на поезд, и поэтому, они не приедут к нам на днях. Они не сказали причину. Поэтому завтра я хочу поговорить с мамой и всё разузнать. Не хочу показывать им, что я сильно потревожилась из-за этого… Но всё же волнение не покидает меня.

– Мне кажется, что так и надо сделать тебе. Да, конечно, позвони и разузнай всё.

– Мы ведь говорили про мальчика… Продолжай, дорогой.

– Да, конечно… К тому же и Есет тоже советовал так поступить. Я насчет того мальчика… Я про то, что надо поехать к ним и оставить свой подарок на виду… Одним словом, надо поехать и тоже разузнать всё. Некоторые мои коллеги интересовались у меня насчет Паши. В нашем последнем разговоре он дал понять мне, что может приехать на днях к нам, в Кызылорду. Прозвучало это не напрямую, а вскользь… Есть такое ощущение, что своим внезапным появлением, он обязательно преподнесет мне какой-нибудь сюрприз. В этом плане, он – неисправимый ретроград, словно живущий в своём времени. Всегда на грани странного и обаятельного. В этот момент ты уже не понимаешь, что тебя больше пугает: его непредсказуемость или это обаяние, которое делает невозможным обижаться на него по-настоящему. Что после, сам того не замечая, становишься участником той драмы, сценарий которой он явно сочинил задолго до встречи с тобой. Ты согласна со мной, дорогая? – осторожно поинтересовался он, и заметил, что она уже крепко спала.

В комнате царила тишина. Только за окном шумел ветер, пробуя подчинить своей власти всё, что ещё цеплялось за лето: редкие листья, всё ещё держащиеся на ветвях, будто пытавшиеся сплести из ветра слышимые мольбы о пощаде.

– А если я ошибаюсь? А если сам Канат не хочет общения со мной? – едва слышно он направил свои вопросы темноте, но она, как всегда, не отозвалась. В этот момент, когда тело, уже не подчиняясь сознанию, хотело уйти в сладкую истому, он понял, что от него, прикрываясь пеленой ночи, пробовало ускользать что-то действительно важное. Это было не просто еле слышным шёпотом, теряющимся в шелесте травы, не просто брошенным в сторону взглядом… Он лихорадочно пытался вспомнить, что именно исчезает. В голове мелькали лица людей, обрывки фраз.

– Может это память, чувства или чьи-то глаза? Глаза… Красивые, полные тоски. Но чьи они? – словно молнией, вопросы его пронзили сознание и от этого он, напрягшись, встал и подошел к окну.

Ветер за окном уже стихал. Редкие листья, выдержавшие его шквальный натиск, теперь радостно покачивались, словно танцевали на своем месте. Природа вздыхала с облегчением, сбрасывая с себя напряжение прошедшей бури.

Он снова лёг, надеясь уснуть крепким сном, но ускользавшее и неуловимое, они вдруг стали вычерчиваться в пространстве, словно он или кто-то другой, пробовали неуверенными мазками, рисовать прекрасную картину. Картину, которая должна была бы радовать… Возможно, это была неясная догадка, что время для решения уже вышло. Или, что самое страшное, он утратил контроль над собой.

И в этот момент всё вокруг вдруг закружилось и тут же застыло. Окружающее пространство вокруг заставило его представить глаза мальчика. Глаза, полные изумления, детской растерянности и света. Но что-то ужаснуло его сильнее. Он вдруг узнал в них себя, не отражением в зрачках, а чем-то глубже. Миром, в котором всё казалось хрупким, почти сказочным. Его облик был тем, чего он хотел, и к чему он стремился!

И вдруг ему пришло осознание, что он осознал себя. Не словами, а вспышкой чувства, озарением сознания. Он понял лишь одно, что это внезапное чувство покоя и благодарности было подарком, спущенным свыше. В этой чистоте он увидел себя настоящего, не того, кем казался другим, не того, кем пытался быть, а самого себя – живого, уязвимого и доброго.

Мир вокруг уже не кружился. Все обретало смыслы, за которыми проблескивали едва заметные очертания, пусть и кривые, но такие родные сердцу линии… Линии позабытых, далеких горизонтов.

– Я сумел их познакомить. И это главное, что случилось за день, – сказал он себе, пытаясь улыбнуться… Но сил сопротивляться сну уже не было. Глаза медленно закрылись, и он, уже не сопротивляясь, погрузился со своей застывшей улыбкой в сладкий плен сна.

На следующее утро, когда в промежутках работы, он снова оказался наедине с собой в своём кабинете, он грустно взглянул на глобус, стоящий на верхней полке.

Австралия, окружённая водами, казалась ему особенно унылой. Еле заметные островки на голубом фоне, напомнили ему разбегающихся по кухне мелких насекомых. Вдруг он почувствовал странную брезгливость к самому себе, что он сумел превратить острова в настоящих, живых насекомых. Каждый раз, отгоняя навязчивые мысли с головы, он пришел к выводу, что ему надо перестроить свое отношение к нему. «Но почему именно Австралия?» – он, поймав себя на мысли, захотел самому себе же ответить. И вдруг его осенила мысль, после которой, осознав её до конца, он снова взгрустнул. «Потому что он также одинок, как и я». Эта мысль, не хотела уходить с головы, будто она была клеймом, прижженным изнутри. Мысль жгла и давала понять одну лишь истину – ты лишний! Как Австралия на глобусе, одинокая, оторванная от всех, бесполезная в бескрайнем океане. Он вздрогнул, что мысли его, будто были кем-то озвучены наяву. И в этот момент дёрнулась дверная ручка, и послышался чей-то голос:

– Его и тут нет…

– Сейчас…, – отозвался он, подправляя на себе халат.

– Надо же… При мне ведь ты никогда не закрывался в своем кабинете…, – снова незнакомый голос сыронизировал над собой, что вынужден был стоять за дверью и дожидаться его.

Через мгновение, когда дверь с легким щелчком была открыта, и в проеме появился тот самый человек, голос которого заставил немного его поначалу занервничать, будто на миг реальность треснула. Мужчина в строгом костюме стоял спокойно, почти безучастно, но в его взгляде было что-то настораживающее.

– Ну что? Значит, ты так встречаешь своих друзей? Ты всегда меня удивлял. И на этот раз, то же самое… Ничего нового! Ну, здравствуй тогда, – обратился к нему Паша и медленно протянул ему свою руку.

– С приездом, друг! Здравствуй, Паша! Извини, что пришлось тебе стоять возле закрытой двери. Ведь мог предупредить о своем приезде, но ты ведь тогда не будешь тем Пашей, которого я столько лет знаю? Как я по тебе соскучился. Проходи же, устраивайся, – сказав эти ему слова, он попытался заметить, как и насколько за время своего отъезда от них, он изменился.

– Но где же твой халат? – сделав смешное выражение, в желании заставить его улыбнуться, он задал снова ему вопрос и заулыбался.

– Нашел, что у меня спрашивать!? Ты точно неисправимый, Мухит. Да, я не взял внизу его… Я торопился увидеть его, а он, соизволите, мне же и правила устанавливает! Как ты, дружище? Как Мереке и Карлыгаш? – окинув взором его кабинет, задержав свой взгляд на стоявший поверх полок глобус, снова приятно растянувшись в улыбке, он приготовился выслушать Мухита.

– Паша, у меня все замечательно. Ты не представляешь, как ты мне нужен был. Мне надо столько всего рассказать… Это сколько времени прошло-то…А ты изменился. Поправился что-ли ты? Видать столичный воздух пришелся тебе по нраву. Как дома у тебя? Кстати, на сколько дней ты приехал к нам? – на последних словах, он немного вытянулся и застыл, дав уже ему возможность полностью выговориться.

– Говоришь, что нуждался во мне? Почему ты говоришь в прошедшем смысле? А сейчас, разве я тебе не нужен? Скорее, это я нуждался в тебе, Мухит. У меня тоже все замечательно. Работа – дом, дом – работа. Вот так мы и живем там. Мне ли тебе говорить,  когда ты и сам в курсе тех моментов… На то она и столица, что всё там вертится с такой силой, что не успеваешь даже оглянуться вокруг. Представляешь, даже времени нет просто где-то погулять по скверику или подышать, как ты говоришь, «свежим столичным воздухом». Как-то вот так… Ну, как на работе? Как продвигается она? Мне кажется, что тебе тоже пошел бы наш столичный воздух… Неужели, тебе неинтересно познакомиться с новыми интересными, как и ты, людьми-специалистами?

– Если бы всё было так просто. Ты ведь сам знаешь, как устроено всё здесь. Впрочем, не только здесь – везде примерно так. Увы, мы зависим от системы и редко можем принимать решения самостоятельно…

Он помолчал, затем с иронией добавил:

– Люди… Такие хрупкие, зависимые существа…

Паша кивнул и, слегка улыбнувшись, продолжил:

– А когда я думаю о нас, мне кажется, что слово «люди» – это слишком мало. Мы ведь выбрали служение обществу. Это не просто работа. Это способ жизни. Это, думаю, даже важнее, чем просто существовать ради себя. А помнишь, как мы с тобой засиживались вечерами у тебя или у меня, и о чем-то спорили, как угорелые? – он задал ему свой вопрос и, прищурившись, внимательно посмотрел на него.

– Мне бы не помнить о тех днях, Паша… Я искренне рад, что все пошло у тебя там хорошо, и ты нашел себя в том коллективе. Мы часто вспоминаем тебя. Мы – это твои бывшие коллеги. Касательно «людей», ты мне кажется, немного преувеличил. Но мы поговорим с тобой об этом позже. Какие планы у тебя на вечер? Ах, да, о чем это я спрашиваю… Ты где остановился, Паша? – вдруг настороженно всматриваясь на него, он задал ему свой вопрос и заметил, как тот грустно взглянул в окно и снова странно заулыбался ему.

– Как таковых планов на сегодня у меня нет. Есть только одно намерение – напроситься к тебе в гости. Или ты против? Если нет, то, как я тогда увижу Мереке и Карлыгаш? Конечно, я шучу. Я в городе в составе комиссии от Министерства здравоохранения. Ну, там проверки и прочее… Кстати, как тот мальчик, которого я с тобой знакомил? Его ведь тоже звали Канат… Помню, ты с придыханием рассказывал про его выдуманный мир. Кажется, он называл его Тида… Мне интересно: как он? Есть ли улучшения?

– Ты тоже скажешь… Тогда без вопросов и сразу отсюда ко мне домой! Договорились? Хотя ты прав, я до сих пор по-особому отношусь к нему. Ты знаешь, кого я в нем нашел, Паша? – он задал свой вопрос, и тот сразу обернулся к нему и холодно спросил:

– Кого?

– Себя. Было бы неправильно притворяться, что он для меня просто такой же пациент, как все остальные. Ты знаешь, что это не так. Да, у него всё хорошо… Пока что. Есть улучшения, и это меня радует.

– Это просто замечательно, дружище. Я рад за тебя и за него. Но тот рассказ… Он запал мне в душу. Как подросток с аутизмом может выстраивать в своём сознании такие сложные миры? Всё же у меня это не укладывается в голове.

– У мальчика синдром Аспергера. Ты удивлён и, наверное, хочешь уточнить? Да, это форма высокофункционального аутизма. Все это выявилось после многих тестов и заданий… Это его особенность – дар, спущенный свыше и который, если не направить его в нужное русло, может разрушить его полностью. Я знаю, что говорю, может бессвязно, но я стараюсь растолковать свою мысль. Эта мысль пришла мне в голову не сегодня и не вчера. Представляешь, мне заново пришлось вспомнить свои студенческие годы, когда я долгими часами засиживался над учебниками в библиотеке. Мне понадобилось время, чтобы изучить то, что называется специфической особенностью, отличающих его, как подростка с синдромом Аспергера, от других возрастных групп. В числе ключевых особенностей проявления данного синдрома у подростков, конечно, это социальные трудности, выраженные в заметном отставании социализации, интенсивные узкие интересы, сложность адаптации к различным изменениям или иначе, ригидность мышления и поведения. Ну и наконец, это эмоциональная нестабильность и развитие самосознания.

– Просто нет слов… Удивляюсь, как ты с запоминаешь все эти сложные термины. Причём, это выходит у тебя легко.

– А об нарушении в моторике и сенсорной чувствительности, о ней я и не буду говорить. Хотя, кому я это все говорю! Все это, в купе с ранним охватом диагностики и применением адаптивных методов коррекции, несомненно, могли бы сотворить чудо. Но, к сожалению, как говорится, мы имеем то, что имеем… Паша, не захваливай меня. Прошу. Ведь всё лежит на поверхности… Только вникни в проблему… Или ты не согласен?

– Да, я не могу с тобой не согласиться. Я представляю тот масштаб работы, который ты провел. И мне отрадно слышать, что касательно того мальчика, есть человек, который заботится о нём. Что я  скажу тебе, друг? Не всем ведь детям, и тут даже неважно они аутисты и больны другим недугом, может посчастливиться встретить на своем пути такого вот специалиста, как ты. Я рад за тебя, Мухит, – на этих словах, подойдя к нему ближе он, протянув свои руки, обнял его.

– Спасибо тебе большое за слова поддержки. Мне кажется, мы ещё сумеем поговорить о многом. Ну и ты, думаю, расскажешь что-то действительно новое. Уверен, что и у тебя много разных новостей. Пусть они даже не для меня… В целом, как говорится… Разве не так, Паша?

– Ну, об этом мы поговорим… Оказывается, мир удивительно хорош. Всего-то час перелета на самолете, и ты оказываешься в прошлом. Как будто и не покидал этого города. Все те же улицы и, кажется, я знаю всех прохожих, что повстречались мне, пока я шёл по больнице к тебе. Ну что, мы будем тут засиживаться допоздна или тебе не надо собираться домой?

– Да, конечно. Извини, что заболтался с тобой. У меня внизу машина. Ты спускайся. А я тем временем оставлю в ординаторской медицинские карты некоторых детей.

Павел молча кивнул головой и вышел с его кабинета. Следом вышел и он. Но прежде, чем выйти с кабинета, он достал с полки свой глобус.

Теперь всё на поверхности глобуса – материки и аккуратно расположившиеся на голубой глади океанов острова, дополняли друг друга, словно это были кусочки тщательно собранной мозаики. Мир, помещенный на его поверхность, теперь был для него по-особому на удивление притягателен. В этот миг он захотел оказаться на мгновение там: где в окружении покачивающихся пальм, он лежал бы на белоснежном, омываемом лазурными водами, берегу. Мир, распростертый на шаре, казался цельным, понятным и знакомым, как будто весь он мог уместиться в одной мысли.

Он снова вздохнул и, поймав себя на мысли, что не стоит заставлять друга долго ждать, быстро направился вниз по лестнице.

– Да уж, к удивлению своему, сегодня я по-иному посмотрел на некоторые вещи, Мухит. Не думал, что так тепло меня встретят бывшие сотрудники. Каждый из них, повстречавшихся мне, пока я направлялся к тебе, здоровался и пробовал расспрашивать меня о делах… Долго ты спускался…, – усмехнулся Павел. – Я уж подумал, ты и позабыл своего друга.

– Почти…, – отозвался он. – Ты угадал: всему виной этот школьный атрибут.

– Ну, ну…, – он пробубнил свое, разглядывая двор больницы и проходящих мимо сотрудников.

– Если время позволяет, давай я по дороге, оставлю его тому мальчику. Это подарок дня него. Его мама говорила, что они собираются на время пожить у её сестры. Поэтому и надо его передать сегодня…, – выезжая уже на большую дорогу, он переглянулся с ним и замолк.

Некоторое время, пока машина медленно проезжала улицы города, Павел, пытался уловить изменения. Новые вывески, непривычные цвета на старых домах, перестроенные фасады зданий. Но вскоре, потеряв интерес, он прислонил свою голову к окну и тихо засопел.

Город за стеклом продолжал жить своей суетливой жизнью: пешеходы куда-то спешили, непонятно гудели маршрутки, возле витрин магазинов что-то важное обсуждали люди.

Подъехав к дому Канат, Мухит не стал тянуть время и, быстро схватив глобус, направился к воротам.

– Куда ты с ним? – недоуменно спросил Павел, пытаясь угадать намерения Мухита.

Тот лишь улыбнулся, слегка нахмурившись.

– Ты сам скоро всё поймешь, – ответил Мухит, будто эти слова имели какой-то скрытый смысл.

Он замедлил шаг и прислушался. От того, что в окнах дома не горел свет, он на миг, было, пожалел, что решил сегодня навестить своего маленького друга. Но надежда, что ему всё-таки откроют дверь, всё ещё теплилась в душе. Постояв немного у крыльца в ожидании, что кто-то откроет дверь, он всё же решился постучать. Послышались шаги и, следом, столь знакомый желанный голос, отозвался за дверью:

– Кто вы? Мама ушла в магазин. Мне нельзя открывать дверь.

– Канат, это я, твой доктор, – волнуясь, ответил Мухит, что от радости немного прослезился.

– Папа, это вы? – с заметным волнением в голосе спросил Канат через дверь. Его волнение ощущалось настолько явно, что передавалось и Мухиту.

– Канат, я ухожу. Я принёс тебе твой глобус. Ты забыл его у меня. Оставлю его у двери. До свидания. Я позвоню сам твоей маме, – попрощавшись, он оставил глобус у порога и поспешил к поджидавшему в машине своему другу.

– Вы доктор мальчика Каната? Я её соседка. Извините меня за мой интерес. Бедный мальчик…, – первой обратилась к нему одна женщина, которая своими последними словами, заставила его насторожиться.

– Здравствуйте. Я лечащий врач его… Наверное, от меня пахнет больницей? Обычно ведь так нас определяют. Но почему вы сказали, что он «бедный»? – после этих своих слов, он переглянулся на Пашу в машине, и дал ему знак, что скоро присоединится к нему.

– Я так и знала… Она, вам значит, не говорила, что больна? Вы не знали этого? Создателю нашему недостаточно было, что он, заставил страдать лишь её сына. Кто о нём позаботится, случись что-то нехорошее с его матерью. С её то болезнью…

– Она говорила про то, что у неё есть сестра?

– Откуда у неё сестра! Она ведь сирота… Детдомовская она. Я её хорошо знаю. Получается, поверили, а это значит, что вы её совсем не знаете. Ради сына своего она ведь и не кушает совсем, вот и заболела. Разве это так можно – силенки то нужны… Мальчик то ещё маленький… Я пошла, мне надо ужин готовить. Поговорите с ней. Может тогда она и расскажет вам… Вечерами она ходит к местному знахарю… Знайте, там её травят! Мальчик не знает, он сам ведь больной, поэтому, что он ей скажет… Наверное, она будет ругаться на меня, что рассказала вам её тайну. Зато у меня совесть чиста! А это самое главное, сынок. И тебе, сынок, всего хорошего. Спасибо тебе, что дослушал меня.

– До свидания. Не болейте и берегите себя. Спасибо вам за все…, – Мухит проводил её взглядом и ощутил себя в состоянии, в котором он никогда  так не чувствовал.

Всю дорогу домой они ехали в молчании, так и не решившись заговорить друг с другом. Павел, почувствовав, что услышанные от женщины слова значили для него нечто важное, возился со своим телефоном, не задавая лишних вопросов. В этой тишине было больше понимания, чем могли бы выразить слова. Он знал, что сейчас друг должен был сам справиться с мыслями, и навязываться было бы неправильно. Подъезжая к дому, Мухит неожиданно и прежде всего для своего друга, преобразился: в его взгляде появилась решимость, будто он принял для себя важное решение.

Больше он не произнёс ни слова, пока за дверью, Мереке, завидев Пашу, не застыла от удивления, невольно рассмешив их обоих. И этот смех, пусть всего на миг, стал мостом, заново соединившим их.

– Представляешь, сейчас, мне не хочется думать о чём-бы то либо… Потому что ты сегодня тут, у меня дома. Паша, располагайся и чувствуй себя так, как нежели ты у себя дома, – улыбаясь, сказал Мухит ему и, быстро удалился далее в спальню.

– Здравствуйте, дядя Паша, – послышалось со стороны слова, обернувшись на которые, Павел увидел Карлыгаш.

– Как ты Карлыгаш? Смотрите-ка, какой у нас она красавицей выросла…  Присаживайся ко мне… Рассказывай, как ты учишься то? Папа твой мне говорил, что ты отличница. Я очень даже обрадовался, когда услышал такое от него. Ты выбрала будущую профессию? Кем ты хотела бы в будущем стать? Как родитель и просто, как друг твоего папы, я скажу тебе лишь одно – если ты выбрала, кем стать в будущем, выбрала бы то единственное дело, которому хотела бы посвятить себя, чтобы ни случилось, не отступись от мечты! Да, ты должна,  как дочь, прислушиваться к советам своих родителей, но ты не должна позволить навязать им свою мысль. Ты поняла всё то, о чем я тебе сказал, Карлыгаш?

– Да, дядя Паша, я учусь старательно. Спасибо вам за такой совет. Я буду помнить их… А папа рассказывал, что я олимпиаду по биологии выиграла? Правда, городскую олимпиаду, но все же…

– Вот этого, чего-то я не припоминаю… Тогда прими мои поздравления! Ты просто умница! Кстати, а почему ты отклонила наше приглашение – погостить несколько дней у нас дома. Тебе не нравится Астана? И в этом снова виноват твой папа?