ТИДА Книга вторая

Жанузак Турсынбаев

ТИДА Книга вторая

ТИДА

Книга вторая

Нет прекрасной поверхности без ужасной глубины.

Ф. Ницше

Глава 1. Гора Кайлас

Иногда ему казалось, что эти узоры на камне – вовсе не случайные прожилки, а следы чьей-то древней жизни. Еле видимые нити подталкивали мысль, что они едва заметные тропинки, по которым кто-то когда-то шёл; очертания странных существ, давно исчезнувших с лица земли; или, может быть, позабытые либо потерянные карты, ведущие к тайне, которую еще только предстоит разгадать.

Погружаясь в свои мысли Мухит разглядывал тот небольшой, можно сказать, помещавшийся на ладони кусок камня, где едва видимые проступившие розовые нити, окутывали своим таинством всё его сознание. В этой паутине тончайших линий, в хаотичном переплетении прожилок и трещин, рождалось удивительная глубина. Будто кто-то невидимый вложил в камень фрагменты неведомой Вселенной. Едва заметное ощущение своей причастности понимания скрытых смыслов, создавало необычайную красоту и целостность мира. Все вокруг обретало смысл: шелест листвы за окном становился откровением, прохладный ветер – напоминанием о жизни. Мир больше не был фоном для него. Он дышал вместе с ним, откликаясь на каждое движение, на каждый взгляд, словно признавая его присутствие необходимым.

Порой возникало ощущение, что долгое разглядывание камня представляет собой пустую затею, но всё равно это занятие приносило удовольствие. Для этого, он старался находить время. Рисунок на камне уводил его в далекие размышления. Он любил теряться в своих мыслях, чувствовать себя покинутым всеми, но снова находить искомые свои ориентиры. В такие моменты шум внешнего мира словно исчезал, уступая место только тишине. В руках оставался камень, а вокруг бескрайний внутренний пейзаж, раскинувшийся где-то на границе воображения и сна.

– Папа, я хотела бы у вас кое-что спросить, – появившись неожиданно в комнате и, завидев своего отца занятым и немного разочаровавшись своей попыткой застать свободным отца, она уныло присела на кресло.

– Да, Карлыгаш… Садись поближе… Ты хотела у меня кое-что спросить? – немного удивившись её появлению и, настроившись выслушать свою дочь, он с улыбкой на лице, медленно поднявшись, поставил камень на полку. Он не сводил с неё глаз. Желая предугадать с какой просьбой она хотела к нему обратиться, его озарило понимание, что он излишне напряжен и поэтому, желая скрыть свое внутреннее состояние, решил разрядить сложившуюся ситуацию.

– Почему ты замолчала? – уже тепло улыбаясь, тем самым радуя её, он сам пересел к ней и погладил её голову.

– Знаете, папа, я бы хотела поговорить с вами… Уже и позабыла о чём хотела…, – желая оправдаться, она повернулась в сторону полки и задумчиво нахмурила свои брови.

– Пожалуй, я не вовремя, папа. Вы устаете от работы, а я еще пробую надоедать вам дома… Раньше, когда был мой братик, вы часто шутили. Вы были веселым. Это я помню, пусть я была тогда маленькой. Неужели, папа, мы не станем прежними? – робко взглянув то на отца, то на полку на стене, она произнесла эти слова и, опустив голову, замолчала.

Тут его опалило жаром. Ему хотелось, не растягивая паузу, высказать ей в ответ что-то, что могло бы успокоить постигшее её сердце волнение, но нужные слова и фразы, не смея соединиться в формы, витали где-то далеко. И это далекое казалось чем-то недостижимым… Он сидел перед ней, как дикарь, знавший лишь язык жестов – тот самый, каким писатели описывали туземцев в своих увлекательных рассказах.

– Я словно Пятница Даниэля Дефо… Как всё схоже, что я, не смея что-либо возразить или ответить, не нахожу нужные слова…, – быстро пронеслось у него в голове и от того, ему стало от этого немного забавно. В этот момент, он уловил неуловимое – то, чего не выразить словами. Его разум желал это погружение в себя, может даже ощутить на себе одежду тех туземцев и прочувствовать пробирающуюся дрожь холодного ветра через оголенные участки тела, но надо было отвечать своей дочери. Выдохнув воздух из груди, не найдя ничего лучше, он обратился к ней:

– Ты, скорее права, Карлыгаш. То, что случилось, нам это надо принять. Это тянет нас вниз, не давая нам жить и радоваться сейчас. К сожалению, так устроена наша жизнь, что мы, пробуя пропускать через себя боль, стараемся найти некие смыслы. Хотя эти смыслы, я думаю, не должны мешать нам получать радость жизни здесь и сейчас. Помнишь, я говорил, что есть люди, которые живут прошлым? Когда слишком много историй, слишком много воспоминаний… В конечном, для них всё это может разрушить настоящее и будущее. Вот именно, мы не должны все скатиться или, скажем, превратиться в таких…

– Папа, может, мы поговорим позже? – снова робко попыталась спросить Карлыгаш, но он, не ответив, встал с места.

– Подожди, Карлыгаш, я покажу тебе нечто, от чего ты удивишься. Попробуй вглядеться в него. Кажется, это простой с виду не приметный камень, но столько в нём скрыто. Неужели он не красив? Незнаю, как другим, но мне нравится замечать не свойственность обычных с виду вещей. Может быть, это игра света и тени, которая превращает обычный предмет в нечто загадочное? Или поведение людей в не привычных ситуациях? Для меня, такой взгляд на мир часто помогает лучше понимать устройство некоторых вещей. Людям свойственно быть одержимыми идеями. Ведь благодаря этому качеству совершаются великие открытия и разгадываются тайны мироздания. Расскажи, что тебе сразу пришло на ум, Карлыгаш, – желая не выдать свое внутреннее волнение, он тихо обратился к дочери.

Он ни разу до сей поры не осмеливался заговорить с ней о важном, о красоте, к которой он стремился всю свою жизнь, но которая всегда казалось ему не достижимой. Красоте, к которой он хотел в глубине души её приобщить. Сейчас он тонко чувствовал психологическую грань: свое внутреннее желание поделиться с ней чем-то сокровенным, но робость и неуверенность, которую он до этого наблюдал у дочери, теперь же овладевала им.

– Папа, откуда у вас этот камень? Вы раньше не показывали его мне. А эти маленькие крупицы – неужели это золото? – уже не обращая внимания на отца, она с интересом разглядывала камень, пытаясь понять, что держит в руках.

– Жаль, что камни не дают ответов, они просто рядом и слушают нас. Их холодная тяжесть на ладони, наверное, это единственный их якорь в мире, где всё кажется таким зыбким и чужим. А ты ведь права, дочь… Этот камень мне недавно подарил отец одного ребенка, сказав «что он с карьера рудника». Этот камень я держу на работе. Он помогает мне немного отвлечься от рутины. Сегодня я принес его домой, чтобы показать тебе. Так называемые сульфидные руды обычно образуются при прохождении горячих растворов через трещины в горных породах, где осаждаются сульфидные минералы с примесью золота. Признаюсь дочка, это всё мне пришлось недавно узнать уже с книг, которые я нашел в нашей библиотеке. Ты тоже считаешь, что я правильно поступил, подготовившись, собрал немного информации об этом камне? И именно в этих прожилках, в этих линиях – рваных, как судьба, и переплетенных, как мысли во сне, живет наша надежда. Неприметная, скромная и почти потерянная.

– Папа, он просто великолепен. Конечно, да… После вашего описания, мне даже нечего сказать. Ваше поэтическое вступление, когда вы стараетесь что-либо подчеркнуть, это перетягивает на себя внимание, – приятно улыбаясь, она отложила камень в сторону и поправила свою свисавшую челку. Было заметно, как она хотела заметить и сохранить в памяти этот момент. Момент, где её отец был так счастлив, рассказывая ей о чем-то своём, далеком и близком, понятном и немного сумбурном. Где всё витало словно в воздухе, в окружении красивых слов и фраз… Наблюдая за отцом, который делился чем-то важным для него, она не по-детски понимала ценность этого мгновения. Это были поистине драгоценными мгновениями близости.

– А ты зря так улыбаешься, Карлыгаш. И если смотреть достаточно долго, с терпением и открытым сердцем, можно различить нечто большее. Это картины, не поддающие логике и всплывающие изнутри; леса, в которых шевелятся тени; даже беззвучные города, где обитают души… Чуждые, но тревожно знакомые… Там, среди этих образов, можно заметить и нас с тобой. Не как живых людей, а нечто иными, отдаленными, наблюдающими за всем этим призрачным миром…, – на последнем слове он постарался придать своим словам тон таинственности, но, не выдержав воцарившейся тишины, мило заулыбался своей дочери.

– Прости дочка,– смущенно произнес он, проводя рукой по волосам. – Наверное, это прозвучало слишком театрально.

– Нет. Все прозвучало искренне – тихо ответила она и, протянув свою руку, погладила руку папе. – Но, папа, если этот кусок камня, он часть чего-то большого, то неужели мы тоже часть этого целого? Мы стоим на Земле и дышим тем же воздухом, состоим из тех же атомов и молекул, что когда-то было звездной пылью. Я поняла – между этим камнем и нами нет такой уж большой разницы. Мы часть одной Вселенной. Папа, скажите, я права? – она обратилась с тревогой к отцу и, не смея управлять своими мыслями, начала судорожно бросать свой затуманенный взгляд куда попало.

– Несомненно, ты права, моя маленькая девочка. Вот, например, на Земле есть множество гор, и можно сказать, что человек сумел покорить почти все из них. Человеческая натура устроена так, что он постоянно стремится испытывать себя. В его природе – вечный спор с самим собой! Трудно понять его суть: как он справляется со своими желаниями и эмоциями, как ставит новые цели и достигает их. Он рискует собственной жизнью и это, как ни странно, приносит ему удовлетворение. Карлыгаш, ты слышала про гору Кайлас? Говорят, что она сердце мира. Даже когда люди впервые слышат это название, дрожь и трепет пробегают по их телу. В самом звучании имени – дыхание вечности и подчинения.

– Расскажите мне про эту гору, папа.

– Высоко в Гималаях, среди ледяного безмолвия, возвышается Гора Кайлас. Говорят, что со стороны он похож на огромного темного исполина, которого древний, позабытый всеми Бог, оставил нам, то ли в наказание, то ли в назидание. Кайлас не просто гора. Многие люди считают, что она ось мира, священный центр Вселенной в представлении миллионов людей. Не удивительно, что к её подножию не ведут дороги для альпинистов. Ни один человек не ступал на её вершину. Причиной тому не страх, а благоговение! Считается, что там не место для человеческого эго. Гора Кайлас считается настолько священным, что восхождение на неё воспринимается как духовное кощунство. Кайлас не требует веры – он внушает её! Поэтому он не покорен. Можно верить или нет, но по преданиям, тот, кто попытается покорить её, потеряют душу. Или вовсе исчезнет… Может поэтому, люди обходят её стороной, не решаясь даже приблизиться. Ведь, кажется, что одно прикосновение может пробудить то, что лучше бы спало вечно… Есть, конечно, еще суровые вершины, которые не покорились человеку. Это гора Сайпл, гора Гангкхар-Пуенсум, Мачапучаре, Кавагебо и, наконец, гора Карджианг. Но гора Кайлас, высота которой возносится на 6638 метров, все же, носит титул самой известной, таинственной и священной вершины на планете. Потому-то она почитаема одновременно четырьмя религиями. И все они против того, чтобы человек, неважно каких верований он придерживается, вообще ступал на её территорию.

– Мне всё понравилось, как вы рассказали про ту гору. Мне всегда нравится, когда вы так красиво рассказываете. Но почему вы решили рассказать мне про неё, папа? И почему вы столько знаете?

– Мне нравится изучать новое и неизведанное, стараться видеть наш мир иначе. Быть всегда вовлеченным в то, что меня поистине увлекает… К счастью или нет, я так устроен, и может поэтому, с этим, я ничего не могу поделать. Я бы хотел ошибиться, но мне кажется, на плечах того каменного исполина может сидеть с распростёртыми волосами лишь тот, кто несёт в себе память о мире – древний путник, уцелевший сквозь века, или дитя грядущего, рожденное без страха! В этой снежной завесе можно разглядеть фигуру. Кажется он из далеких позабытых легенд, как из сна. И в этот момент, я слышу голоса других. Это мог бы быть сам Бог, вернувшийся взглянуть на свое творение… Ну что, стало страшно?

– Папа, все так замечательно. Я совсем не испугалась… Вы самый лучший папа на свете! Я сумела представить всё так, как вы рассказали. Словно наяву… Это было так не сложно. Но вы не сказали главного: кто он? Кто этот путник? Пожалуйста, папа, расскажите мне про него.

– Как бы я хотел, чтобы его звали… Но можно, дочурка моя, я расскажу об этом в следующий раз? Я не хотел бы, чтобы тайна раскрылась сегодня. Скажу лишь одно: ты обязательно будешь посвящена в нее! Так что, не пытай своего папу.

Он слегка покраснел, но улыбка стала ещё шире. В этот момент Мухит подумал, что самые важные моменты в жизни случаются не тогда, когда мы к ним готовимся, а когда просто остаёмся собой – со всеми своими мечтами и милыми несовершенствами. Несовершенствами, которые делают наш мир ярче… Всем своим существом он пытался осознать происходящее, и это доставляло ему неимоверное наслаждение. Ведь действительно, есть нечто особенно трогательное в том, как наша уязвимость и естественность могут рождать самые искренние и значимые моменты.

– Папа, а почему вы с мамой так и не хотите, чтобы после школы я поступила в медицинский? Я ведь именно об этом хотела с вами поговорить. Видя, как вы помогаете больным, мне тоже хочется стать врачом. Неужели быть врачом – это так трудно?

– Карлыгаш, может мы поговорим про это, когда ты будешь в старших классах? Как ты сама думаешь на этот счет? Кстати, уже поздно, а мы и не ужинали. Давай сначала поедим, а потом продолжим, Карлыгаш? Пожалуй мама твоя, готовит что-то изысканное, что запах того блюда так и дразнит обонятельные рецепторы. Я смотрю – ты совсем не голодна. Идем…, – застывши на месте, он посмотрел в её глаза и постарался заметить едва заметные проблески поддержки.

– Да, папа, я тоже проголодалась. Мама сегодня хотела приготовить особенное блюдо. Наверное, она нас заждалась, – бросив свой взгляд на тот камень, она приятно с ним попрощавшись, направилась к выходу.

За большим столом в гостиной Мухита было не узнать. Настроение у него было приподнятое. Безупречно выглаженная белая скатерть с мелкими красными цветами гармонично вписывалась в антураж комнаты. Ужин подавался с торжественной неспешностью.

– Осторожно, горячо! Это блюдо французской кухни… Это я так, к слову, – важно сказала Мереке, перекладывая золотистый овал на большое керамическое блюдо. Он разместился рядом с салатом, пахнущим ароматными специями.       – Дорогая, всё выглядит просто великолепно. Но чем ты решила нас сегодня угостить? Мне не терпится узнать название этого блюда, – сказал он, уже потянувшись за салатом, но всё ещё разглядывая краем глаза кулинарный шедевр.

– Это блюдо – Бризоль. Я подсмотрела рецепт в журнале. Надеюсь, оно вам понравится. Это мой первый опыт, поэтому попрошу вас быть не слишком критичными. Мухит, подай мне свою тарелку, – тихо, но с важным видом ответила она, приготовившись положить ему еду.

– Мама, похоже, сегодня вы не получите от нас никакой критики. Мы с папой – особые ценители вашего кулинарного мастерства. У вас всегда всё получается великолепно. Можно мне, мама, вот тот маленький кусочек? – переглянувшись с отцом и не удержавшись, она протянула руку.

– Дорогой, ты замечаешь, что и она переняла твою манеру разговора? А я-то думала, что наша дочь вся будет в меня! Если честно, то мне это даже самой нравится…, – улыбаясь, сказала Мереке и протянула мужу стопку аккуратно разложенных салфеток.

– Спасибо, милая. Ты мельком посмотрела на меня, Мереке, – и этого уже было достаточно. Вся извечная женская суть красиво выражается в таких взглядах. Конечно, нас специально не учили разбираться в женских взглядах, но жизнь такова: чтобы выжить – надо всё различать. Я прав, дорогая? Мне кажется, такое сравнение не должно льстить мужскому самолюбию: дочери ведь должны быть похожи на своих отцов. Но я, всё же, хотел бы о другом… Мне кажется, в последнее время мы слишком часто засиживаемся дома и почти не бываем на людях. Предлагаю на выходных куда-нибудь выбраться – или просто посидеть где-то. Как вы на это смотрите? Мереке, Карлыгаш, вы согласны? – спросил он, переглянувшись с ними, положил столовые приборы на край тарелки и приятно заулыбался.

– Ты прав, дорогой. Это было бы просто замечательно… – тихо ответила она, поглаживая протянутую Мухитом руку и давая понять, что хотела бы что-то добавить. Но Карлыгаш не выдержала и решилась сказать первой:

– А можно чтобы я предложила, куда нам вместе пойти? Если можно, я выберу то место…

– Конечно, мы будем рады услышать твои предложения! Куда бы ты хотела, чтобы мы пошли вместе? Я, как твой папа, готов поддержать практически любую твою идею. Будь то прогулка по парку, поход в кафе, музей, кинотеатр, или что-то совсем необычное. Не сдерживай себя и расскажи, что у тебя на уме, и мы обсудим детали. Мереке, ты поддерживаешь меня?

– Да, конечно, дорогой. Я тоже хотела бы добавить что-то своё, но теперь, когда наша дочь, думаю, выскажет своё пожелание – я лучше промолчу, – сказала она, собираясь встать и отнести лишнюю посуду на кухню. Но, встретившись с улыбающимся взглядом мужа, остановилась и снова присела на стул.

– Спасибо тебе за поддержку, милая. Я всегда ценю тебя за твою рассудительность и понимание. Мы позже поговорим и всё обсудим. Хорошо?

Она молча кивнула ему и удалилась на кухню. Вернувшись, аккуратно доложила гарнир, от которого уже поднимался приятный, завораживающий пар – тонкой струйкой он стелился вверх, словно приглашая продолжить трапезу. Сев на своё место и аккуратно подправив край салфетки, она мягко сказала:

– Приятного аппетита.

Каждому досталась своя порция – с пылу, с жару. Мягкое мясо в тонкой яичной оболочке почти таяло во рту. Картофельное пюре было нежным и воздушным, с кусочками сливочного масла, которое медленно таяло, оставляя золотистые следы. Такие же едва заметные, как на камне… Кто-то просил салата, кто-то – просто молча ел, наслаждаясь незабываемым вкусом.

В этой тишине, нарушаемой лишь звоном приборов, еда казалась особенно вкусной. Этот ужин запомнился им разлитым в воздухе теплом и едой, приготовленной с любовью. Дождавшись, пока Мереке закончила убирать со стола, они вышли на прогулку. Вечер был тихим и тёплым. Воздух, насыщенный ароматом цветущих деревьев, обволакивал их мягкой негою. Город понемногу замирал: в домах загорались окна с уютным светом. Редкие прохожие, погружённые в свои мысли, проходили мимо, не поднимая глаз. Они шли молча и не спеша, будто сам воздух, сопротивляясь их движению, не позволял торопиться.

– Помнишь, дорогой, как мы гуляли и мечтали? Мы любили слушать друг друга. Особенно ты… Ты позволял мне говорить без остановки. Сейчас всё это кажется странным… – вдруг сказала она, нарушив молчание.

– Странно, но я тоже только что подумал об этом. Кажется, всё это было совсем недавно. Время так летит, дорогая… А помнишь тот дождливый сентябрь, когда мы промокли до нитки и чуть не заболели? – выдохнул он, не смея повернуться, вспоминая, как мокрые листья липли к асфальту, как они делили один её маленький зонт на двоих и смеялись от капель, стекавших по лицу.

– А ведь тогда всё начиналось… И мы были совсем молодыми, – добавил он и заметил, как она после его слов сильнее прижалась к нему.

Она не ответила, только крепче сжала его руку. Казалось, в этот вечер слова были ни к чему. Достаточно было тишины, шагов и тепла рядом.

– Дорогой, знаешь, я хотела бы тебя спросить об одном.

– Да, конечно. Что тебя беспокоит, милая?

– Не знаю почему, но у меня не выходит из головы тот мальчик. Мальчик-аутист, к которому ты по-особенному привязался. Его зовут так же, как нашего с тобой сына… Почему ты перестал рассказывать мне о нём? – с долей упрёка обратилась она к нему и стала терпеливо ждать ответа.

– Неужели ты забыла, что мы с тобой договаривались не обсуждать работу вне работы? Хотя, честно признаться, я тоже сейчас подумал о нём… Порой мне самому кажется неправильным, что я так сильно привязываюсь к некоторым своим пациентам. Ты действительно хочешь поговорить о нём? Знаешь, когда я думаю о нём, не знаю почему, то вспоминаю однажды прочитанные слова: «Раньше мы смотрели в небо и искали там своё место среди звёзд. А теперь мы смотрим под ноги и пытаемся выжить в этой грязи…». Я часто думаю об этом… И становится грустно. От мысли, что, возможно, я не сделал для него достаточно… Эти мысли – словно черви, они заживо поедают меня изнутри. Почему я такой? Неужели нельзя просто жить, как все?

– Нет-нет, у меня и в мыслях не было тебя расстроить. Дорогой, ты – не все! Конечно, я помню наш уговор. Просто думаю, мы вправе обсуждать то, что нас действительно волнует. К тому же нельзя отрицать, что он для тебя особенный. Ты говорил, что он живёт в своём мире. Помню, ты рассказывал, что он даже никогда не видел своего родного отца. Это правда, дорогой? Я ведь тоже мать. Может быть, именно поэтому мне важно понять: каково – жить мальчику в выдуманном мире? И каково его маме – знать, чувствовать и переживать за такого сына? Давай присядем на ту скамейку, милый. Я права, дорогой? – мягко сказала Мереке и, немного довольная тем, что сумела вызвать у мужа интерес, потянула его в сторону скамьи.

– Когда мы не играем роли и не стараемся соответствовать чьим-то ожиданиям, мы позволяем другим увидеть нас настоящими. Именно эти «несовершенства» – наша неловкость, спонтанные реакции, порой неуместные маленькие странности, часто становятся тем, что люди помнят и любят в нас больше всего. Может быть, дело в том, что, показывая свою человечность во всей её полноте, мы даём другим разрешение быть такими же настоящими? Для меня именно эти моменты создают подлинную близость. Не ту, что строится на идеальном образе, а ту, что основана на принятии друг друга такими, какие мы есть. Я говорю всё это потому, что до сих пор поражаюсь тому, как для мальчика Каната было важно, доверившись своему лечащему врачу, рассказать о своём мире. Мире, где всё неоднозначно. Мире, полном загадок и вопросов… Что им двигало, когда он выстраивал в своих мыслях этот мир? Тида. Дорогая, тебе не кажется, что это название неспроста? Что оно несёт в себе особый смысл? По крайней мере, для него… Да, он действительно удивил меня. Что ты думаешь обо всём этом, Мереке? – задал он свой вопрос, мельком взглянув на двух людей, разговаривавших поблизости, а затем, посмотрев пристально в её глаза, замолчал.

– Я вижу, что ты сам озадачен этим, Мухит… Но почему? А что говорит наука? Неужели ты не можешь разрешить эту ситуацию, используя все свои знания? Тебе не кажется, милый, что ответы надо искать в другом? Ответь, дорогой… Даже не знаю – мне волноваться за тебя или нет, – она с ноткой грусти посмотрела на него, не желая видеть перед собой совсем отчаявшегося Мухита.

– Помнишь, Мереке, когда-то мы с тобой так же, как сейчас, обсуждали нечто важное? И я тогда сказал, что нам, врачам, не стоит быть слишком эмоциональными на работе. Пациенты, будь то взрослые или дети, приходят и уходят. У каждого своя проблема, свой диагноз. А ты один. Ты нужен всем. И потому нужно уметь переключаться от одного больного к другому… Иначе, если примешь чью-то боль слишком близко, сам можешь заболеть… Да, я вижу по твоим глазам, что ты вспомнила тот разговор. Спасибо тебе. Так вот… Что касается того мальчика – Каната, с аутизмом… Я не могу отстраниться. Совсем. Тут даже не важно, что его случай можно отнести к так называемому высокофункциональному аутизму или даже синдрому саванта. Он не типичный аутист. В отличие от классического аутизма, при синдроме Аспергера, как правило, нет задержки речи или умственного развития. Конечно, дело даже не в этом… Да, у него высокий уровень интеллекта. Я часто слышал, что интеллект – это не привилегия. Для меня – это дар!

– Да, я помню, ты говорил об этом…

– И он должен служить во благо человечества… Я несколько раз проводил с ним тесты и, признаюсь тебе, они были весьма занимательны. Но сами тесты и их результаты порой не показывают всей картины. Они не измеряют эмоциональный интеллект и способность к взаимодействию с людьми. Но что же тогда меня волнует? Я скажу – его повышенная тревожность, чувство одиночества и неприятие. У него есть склонность к зацикливанию на определённых темах. Я хотел бы развить его и без того выдающуюся память, особенно в области его интересов. У него есть трудности в восприятии языка, но всё же главное – это его социальное взаимодействие. Мне, как неврологу, интересно всё, что с ним происходит. Особенно то, что происходит у него в голове. Теперь ты понимаешь, почему мой интерес к нему такой особенный?

– Не хочешь сказать, что всё это время ты держал это в секрете, милый? Если это так, у меня только один вопрос: зачем? Разве ты не понимаешь, что этим можешь навредить ему? Может, тебе стоит с кем-то посоветоваться? Я, конечно, не специалист, но, насколько знаю, даже среди врачей нет единого мнения об аутизме. Я права?