Эпифания Длинного Солнца

– А не случись этого, старшие мальчишки непременно бы выиграли, – пробормотал Шелк.

– Прошу прощения, мой кальд?

– Не обращай внимания: это я сам с собой.

Отвергнув предложенную капитаном помощь, он принялся качать рукоять помпы, пока не сумел ополоснуть лицо и встрепанные соломенно-желтые волосы студеной водой, ныне явственно, сколько ни убеждай себя, что это лишь причуды воображения, отдававшей запахами подземелий, намылил голову, ополоснулся и насухо вытерся кухонным полотенцем.

– Не сомневаюсь, тебе, капитан, тоже хочется немного умыться. Прошу, не стесняйся, приводи себя в порядок, а я поднимусь наверх и переоденусь.

Лестница оказалась куда круче, чем ему помнилось; обитель, которую Шелк никогда не считал просторной, словно бы сделалась теснее прежнего. Усевшись на кровать, остававшуюся неприбранной с утра мольпицы, он хлестнул по смятым простыням повязкой доктора Журавля.

Прихожанам Шелк сгоряча обещал предать рубашку и свободные кофейные брюки огню, однако то и другое, пусть грязное и промокшее, осталось практически новым, причем великолепного качества. Отстиранная, такая одежда прослужит кому-нибудь из бедняков около года, если не больше… Рассудив так, Шелк швырнул снятую рубашку в корзину для грязного белья.

Азот, стащенный из будуара Гиацинт, торчал за поясом брюк. Прижав рукоять к губам, Шелк подошел к окну и вновь осмотрел его. Судя по словам Журавля, азот этот вовсе не принадлежал Гиацинт: Журавль попросту отдал его ей на хранение, решив, что ее комнаты с меньшей вероятностью подвергнутся обыску. Сам же Журавль получил азот от некой безымянной тривигантской ханым для поднесения в подарок Крови. Кто же в таком случае ему хозяин? Кровь? Если так, азот следует вернуть Крови всенепременно. Новые покражи у Крови недопустимы: в фэалицу Шелк и так зашел в сем направлении чересчур далеко. С другой стороны, если Журавль имел (а по всему судя, имел) полномочия распорядиться азотом по собственному усмотрению, теперь азот принадлежит ему, Шелку, поскольку получен им в дар от умиравшего Журавля. К примеру, азот можно продать за несколько тысяч карточек, а деньги пустить на благое дело… однако недолгий самоанализ самым наглядным образом продемонстрировал, что Шелк не расстанется с ним ни за какие богатства, пусть даже имеет полное право поступить с ним как пожелает.

Кто-то в толпе за садовой оградой заметил его, стоящего у окна. Люди приветственно завопили, толкая друг друга локтями, кивая в сторону Шелка. Отступив назад, Шелк задернул занавеси и снова окинул пристальным взглядом азот Гиацинт – образчик суровой, безжалостной красоты, оружие, стоящее целой роты городской стражи, клинок, сразивший талоса в подземельях под святилищем Сциллы, тот самый, которым Гиацинт угрожала ему, отказавшемуся возлечь с нею…

Неужто нужда ее вправду была столь велика? А может, она надеялась, отдавшись Шелку, внушить ему любовь, в точности как сам он надеялся (да-да, зерно истины в этой мысли определенно имелось) внушить ей любовные чувства, отказав в домогательствах? Кто такова Гиацинт? Проститутка, женщина, покупаемая на ночь за несколько карточек – другими словами, по цене разума какого-нибудь всеми забытого, жалобно воющего в одиночестве смотрителя вроде того, из подземной башни. Кто таков он? Авгур, представитель высочайшего, святейшего из сословий – так уж ему втолковывали с самого детства…

Авгур, готовый на кражу, лишь бы добыть ровно столько, сколько стоит ее тело. Авгур, готовый посреди ночи забраться в дом человека, с которого только днем бесцеремонно стребовал три карточки. Одна из этих карточек пошла на покупку Орева и клетки для его содержания. Хватило бы всех трех, чтобы купить Гиацинт, чтоб привести ее в старую, тесную треугольную клетку обители авгура с засовами на дверях и решетками на окнах?

Положив азот на комод, он поместил рядом иглострел Гиацинт и четки и снял брюки. Брюки оказались еще грязней, чем рубашка: на коленях грязь вовсе засохла лепешками вроде штукатурки, только благодаря темному цвету ткани не слишком бросалась в глаза. При виде плачевного состояния брюк Шелку пришло в голову, что авгуры, вполне возможно, носят черное не только затем, чтоб, прячась за цветом Тартара, подслушивать разговоры богов, но и потому, что черный особенно выгодно, драматически оттеняет свежую кровь, прекрасно маскируя пятна, которых не отстирать.

Следом за брюками в корзину для грязного белья отправились и трусы, не столь грязные, но в той же мере, что и все остальное, вымокшие под дождем.

Люди простые, грубые зовут авгуров мясниками вовсе недаром: мясницкой работы ему на сегодняшний день предстоит более чем достаточно. Оставив в стороне пагубные склонности к воровству, вправду ли божество наподобие Иносущего ставит авгуров хоть сколько-нибудь выше женщин того же сорта, что и Гиацинт? Могут ли авгуры, будучи лучше людей, которых представляют перед богами, оставаться их представителями? И био, и хемы в глазах богов – создания равно презренные, а по большому счету, чьи взгляды, кроме божьих, стоит принимать во внимание?

И тут Шелк обнаружил, что смотрит прямо в глаза, взирающие на него из мутного, крохотного зеркальца для бритья. Еще мгновение, и под ними, чуть ниже, проступила улыбка – жуткий оскал Мукор.

– А ведь я уже не в первый раз вижу тебя без одежды, – жеманно, с карикатурным кокетством заметила она.

Ожидая увидеть ее восседающей на кровати, Шелк развернулся, будто ужаленный, однако Мукор позади не оказалось.

– Я хотела сказать кое-что насчет моего окна и отца. Ты собирался просить отца запереть мое окно, чтоб я не могла больше выбираться наружу и приставать к тебе.

К этому времени Шелк успел взять себя в руки и, натянув чистые трусы, найденные в комоде, отрицательно покачал головой.

– Нет, вовсе не собирался. Надеялся, что не придется.

– Мой кальд? – донеслось из-за двери в спальню.

– Минутку, капитан, сейчас спущусь.

– Я слышал голоса, мой кальд. Тебе ничто не грозит?

– В этой обители обитают призраки, капитан. Если угодно, взойди наверх, взгляни сам.

Мукор тоненько захихикала.

– Это вот так ты разговариваешь с ними? С теми, которые в стеклах?

– То есть со смотрителями? – А ведь об одном из смотрителей он только что вспоминал… неужто она способна читать мысли? – Да, очень, очень похоже. И сама ты наверняка их видела.

– По-моему, сходства мало.

– Возможно, и так, – согласился Шелк, с немалым облегчением натянув чистые черные брюки.

– Я думала, что сама одной из них тебе покажусь.

Шелк кивнул, признавая ее правоту.

– Да-да… ты пользуешься своим окном, как боги – Священными Окнами. Странно, что мне до сих пор не приходило в голову сей параллели…

Лицо (но вовсе не отражение лица) в зеркале заплясало, закачалось вверх-вниз.

– Так вот, я что хотела сказать: советовать отцу насчет моего окна уже ни к чему. Бесполезно. Вдобавок теперь он убьет тебя, как только увидит. Так велел ему Потто, а он согласился.

Выходит, Аюнтамьенто пронюхал, что Шелк жив и в городе, и вскоре узнает, если еще не узнал, что он здесь. И тогда непременно пошлет сюда оставшихся верными стражников, а может быть, даже солдат…

– Но это неважно. Мое тело все равно скоро умрет, и я стану свободной, как остальные. Тебе не все равно?

– Нет, вовсе нет. Вовсе не все равно. Отчего твое тело должно умереть?

– Оттого, что я больше не ем. Раньше мне нравилось есть, а теперь разонравилось. Свобода куда как лучше.

Лицо Мукор начало меркнуть. Стоило Шелку моргнуть, и в зеркальце не осталось ничего, кроме темных провалов на месте ее глаз, затем дуновение ветерка всколыхнуло занавеси, и провалы исчезли тоже.

– Тебе нужно есть, Мукор. Я вовсе не хочу твоей смерти, – заверил ее Шелк и сделал паузу, надеясь на ответ, однако ответа не последовало. – Я знаю, ты меня слышишь. Ты должна есть.

Еще ему очень хотелось признаться, что он виноват перед нею и перед ее отцом, что непременно загладит вину, пусть даже Кровь после этого убьет его… но было поздно.

Утерев глаза, Шелк вынул из комода последнюю чистую рубашку. Четки с носовым платком отправились в карман брюк, а в другой карман лег иглострел Гиацинт. (Да, иглострел он намеревался вернуть хозяйке при первом же случае, однако сомнительный момент их новой встречи казался невероятно, мучительно отдаленным.) Затем Шелк сунул за брючный пояс азот: возможно, внутренности жертв намекнут, как надлежит поступить с ним далее. Может, все же продать? Едва подумав об этом, Шелк вновь вспомнил о жалобно вывшем лице во множестве стекол, столь схожем с лицом Мукор в его зеркальце, и невольно вздрогнул.

Ну что ж, при чистом воротничке и манжетах ризы поплоше, пожалуй, сойдут. Пора.

Капитан, поджидавший Шелка у подножия лестницы, выглядел почти так же щегольски, как и в том лимнинском заведении… как бишь его? Да, в «Ржавом фонаре».

– Я беспокоился о твоей безопасности, мой кальд.

– Вернее, о моей репутации? Ведь голос ты слышал женский.

– Скорее детский, мой кальд. Девчоночий.

– Если угодно, можешь обыскать верхний этаж, капитан. Обнаружишь там женщину – или ребенка, неважно – будь добр, дай мне знать.

– Забери Иеракс мои кости, если я помышлял о чем-то подобном, мой кальд!

– Ну что она – чадо Иеракса, это уж точно…

Ведущая на Серебристую дверь, как и положено, оказалась заперта на засов. Подергав ручку, Шелк убедился, что замок заперт тоже. Запертым по всей форме оказалось и зарешеченное окно.

– Если угодно, мой кальд, я выставлю здесь караульного из штурмовиков.

Шелк отрицательно покачал головой.

– Боюсь, нам потребуются все твои штурмовики до единого, и даже больше. Тот офицер в пневмоглиссере…

– Майор Циветта, мой кальд.

– Передай майору Циветте: пусть выставит наблюдателей, чтоб вовремя поднять тревогу, если Аюнтамьенто пошлет за мной своих штурмовиков. Полагаю, расставить их нужно в одной-двух улицах отсюда.

– В двух или более, мой кальд, а за их линией организовать патрулирование.

– Прекрасно, капитан. Распорядись, будь любезен. В случае надобности я согласен предстать перед судом, но только если сие восстановит в городе мир.

– Возможно, ты и согласен, мой кальд, но мы – нет. И бессмертные боги – также.

Пожав плечами, Шелк вышел в селларию. Дверь на Солнечную также оказалась заперта на засов и на замок. На каминной полке ждали своего часа два письма: одну из печатей украшали нож с чашей, символы Капитула, другую же – язычок пламени над сложенными горстью ладонями. Отправив письма в просторный карман риз, Шелк проверил, заперты ли выходящие на Солнечную улицу окна.

Пока они скорым шагом шли через сад на улицу, Шелк размышлял о Мукор. О Мукор, и о Крови, доводящемся ей приемным отцом, и о Высочайшем Иераксе, пару часов назад слетевшем с небес за Журавлем и серьезным юным штурмовиком, с которым Шелк и Журавль беседовали в «Ржавом фонаре». Мукор хочется умереть, отдаться во власть Иеракса, а ему, Шелку, придется спасать ее, если получится. В таком случае не ошибся ли он, назвав ее чадом Иеракса? Наверное, нет. Все люди, и женщины, и мужчины – приемные дети богов, а сей бог подходит Мукор куда лучше прочих.

III

Тессера для подземелий

– Сквер-рная штука! – пробормотал Орев, зорко следя за горящим талосом, проверяя, слышит тот или нет.

На ругань талос не откликнулся ни словом, ни даже движением.

– Сквер-рная штука! – еще раз, гораздо громче повторил Орев.

– Заткнись, – велел ему Чистик, тоже с опаской взиравший на талоса.

Вперед, с ракетометом наготове, выступила Синель.

– Мы бы погасили огонь, да нечем. Будь у нас одеяла или еще хоть что-нибудь, пламя прибить…

– Умираю! Выслушайте меня!

– Я только хотела сказать, что нам жаль тебя…

С этим Синель оглянулась на четверку спутников, и Елец согласно кивнул.

– Я служу Сцилле! Таков ваш долг!

Наковальня поднялся с пола, выпрямился во весь рост.

– Можешь не сомневаться, во исполнение воли богини я сделаю все, что в моих силах, и поручусь в том же самом за моего друга, капрала Молота.

– Аюнтамьенто предал ее! Уничтожьте изменников!

Молот, щелкнув пятками, встал навытяжку.

– Разреши обратиться, талос!

Тонкий вороненый ствол одной из скорострелок талоса дрогнул, и оружие выстрелило. Снаряды свистнули в пяти кубитах над головами всех пятерых, полутьму коридора разорвал визг удаляющихся рикошетов.

– Может, лучше не стоит? – шепнул ему Чистик и, обратившись к талосу, заговорил в полный голос: – Сцилла сказала нам, что патера Шелк готовится к их свержению, и велела помочь ему. Вот мы и поможем, если получится. Мы – в смысле, я с Синелью и его птицей.

– Сообщите обо всем в Хузгадо!

– Да, точно, такой разговор тоже был.

Елец с Наковальней кивнули, подтверждая правоту Чистика.

Щеку талоса лизнул язык пламени.

– Тессера! Тессера к потайному подвалу… «Фетида»!..

Тут в чреве талоса грохнул взрыв. Машина вздрогнула, накренилась на сторону.

– Назад! – закричал Чистик, хотя в его предостережении никто не нуждался.

Все пятеро поспешили отступить в глубину коридора. Огромный металлический лик заслонила завеса пламени…

– Ну все! Конец ему! Ко дну идет!

Елец ковылял вперед даже медленнее Чистика, изрядно покачивавшегося на ходу. Такой слабости в коленях он не припоминал за собою с младенчества.

Еще один глухой взрыв, и все вокруг стихло. Тишину, воцарившуюся в коридоре, нарушало только шипение пламени. Шагавший в ногу с Чистиком Молот, замедлив шаг, наклонился и подхватил с пола пулевое ружье.

– Со спящего, – жизнерадостно пояснил он Чистику. – Видишь, как ствольная коробка блестит? Похоже, из него ни разу еще не стреляли. А за своим я вернуться не смог: мне ж тебя караулить велено, да и через мое уже около пяти тысяч пуль пропущено…

Вскинув новое пулевое ружье к плечу, он сощурился, устремил взгляд вдоль ствола. Орев испуганно каркнул.

– Эй, осторожней! – воскликнул Чистик. – Что, если Дойки зацепишь?

– Оно ж на предохранителе, – пояснил Молот и опустил оружие. – А ты ее, выходит, знаешь давно?

Чистик кивнул и замедлил шаг, чтоб поотставший Елец смог догнать их.

– Ага. С весны, кажется.

– У меня тоже когда-то девчонка была, – сообщил ему Молот. – В горничных служила, но с виду ни за что не догадаешься. Симпатичная – просто картинка.

Чистик понимающе кивнул.

– А потом у вас что стряслось?

– А потом пришла моя очередь отправляться в резерв. Улегся спать, а когда проснулся, меня в город уже не направили. Может, и надо было туда наведаться, разыскать Моли, – пожав плечами, рассудил Молот, – только прикинул я и решил, что к этому времени она уж подыскала себе кого-нибудь еще. С ними ж почти всегда так.

– Ты тоже, если захочешь, подыщешь себе кого-нибудь обязательно, – заверил его Чистик и, приостановившись, оглянулся назад.

Талос из виду еще не скрылся, однако, оставшись далеко позади, казался всего-навсего оранжевым огненным пятнышком не больше ближайшего светоча.

– Главное, жив, – продолжал Чистик, – а ведь свободно погибнуть мог. Что, если б патера тебя не наладил?

Молот покачал головой.

– Я с ним вовек теперь не расплачусь. Мне ведь, честно говоря, даже не показать, как я люблю его. Вот известно тебе, что мы, к примеру, не умеем плакать?

– Бедная железяка! – каркнул Орев, искренне огорченный этаким положением дел.

– Ты ж тоже плакать не умеешь, балда, – напомнил ему Чистик.

– Птичка… плакать!

– Вы, фаршеголовые, вечно твердите, как нам, хемам, жить хорошо, – продолжал Молот. – Хорошо, да уж… Есть не способен, дежурства тянешь по семьдесят четыре часа подряд, а бывает, и по сто двадцать. И спишь так долго, что сам Круговорот успевает перемениться: проснулся и марш-марш новые процедуры заучивать. И, мало этого, по семь-восемь жестянок на каждую бабу… сам не желаешь такой сладкой жизни попробовать?

– Нет уж, лохмать его. Собственной обойдусь.

Нагнавший обоих Елец ухватил Чистика за плечо.

– Спасибо, что подождал.

Чистик стряхнул его руку.

– Я сам еле ноги тащу.

– Я б вас обоих на плечах унес запросто, – несколько жизнерадостнее сообщил им Молот, – да нельзя. Патера наверняка не одобрит.

Елец осклабился, обнажив темную брешь на месте пары отсутствующих зубов.

– Ай, мама, в лодку не сажай!

Чистик невесело хмыкнул.

– Он это не со зла, – заверил их Молот. – Наоборот, обо мне заботится. Потому я за него и умру, если что.

– А о старых товарищах ты что ж, позабыл? – вовремя отвергнув первое пришедшее на ум замечание, полюбопытствовал Чистик. – Ну о других солдатах?

– Ясное дело, нет. Только патера – он в первую голову.

Чистик понимающе кивнул.

– Ты об общей картине подумай. Нашим главнокомандующим должен быть кальд. Согласно уставу. Однако кальда у нас нынче нет, а это значит, все мы в тупике. Ни у кого нет права распоряжаться, но бригадой командовать надо, иначе как службу нести? Песок – мой сержант, понимаешь?

– Ага.

– А Шихта со Сланцем у нас в отделении рядовые. Сержант отдает приказания мне, я – им, они говорят: так точно, капрал, будет сделано… только всем от этого не по себе.

– Девочка… ждать? – осведомился Орев, не сводя глаз с обнаженной спины Синели далеко впереди.

– Не бойся, рано ли, поздно, а остановится, подождет, – успокоил его Чистик. – И клюва зря не разевай: он интересные вещи рассказывает.

– Вот, для примера, на днях, – продолжал Молот, – присматривал я за пленным. Вдруг шум поднялся, пошел я разбираться, а он смылся. Будь все в порядке, с меня б за такое лычки содрали, понимаешь? Но при нынешнем бардаке отделался я только выволочкой от Песка да еще одной, от майора. Почему?

С этим он ткнул в сторону Чистика пальцем толщиной с трубу, но Чистик лишь отрицательно покачал головой.

– А я объясню. Потому что оба они понимали: Песок вообще не имеет права никем командовать. Захотел бы я, мог бы просто ответить ему «бе-бе-бе», и дело с концом.

– «Бе-бе-бе»? – непонимающе воззрившись на Молота, переспросил Орев.

– Хочешь по прямой резьбе? Мне крайне погано сделалось, когда все это произошло, но выговоры оказались куда как хуже. И не из-за того, что они там наговорили. Я таких вещей столько наслушался – хоть сейчас все наизусть спою. Главное дело, лычки при мне оставили. В жизни бы не подумал, что когда-нибудь такое скажу, но это чистая правда. Могли бы снять, да не стали, потому что понимали прекрасно: полномочий от кальда за ними нет… а я все думаю, думаю: не надо мне ваших приказов, сам эти лычки сотру, и вправду готов был стереть, только им бы от этого еще поганее стало.

– А мне сроду не нравилось пахать на кого-либо, кроме себя самого, – признался Чистик.

– Совсем одному все ж никак. Надо, чтоб рядом был кто-то… по крайней мере, мне – точно. Ты как себя чувствуешь? В норме?

– Лучше, чем было.

– Я за тобой гляжу, потому что патера так хочет. Гляжу и вижу, ты еле ноги волочишь. Головой приложился крепко, когда талоса подбили; мы думали – все, каюк. В погибшие тебя записали. Патера сначала вроде бы даже обрадовался, но не особо. И ненадолго. Прирожденное благородство характера свое взяло. Понимаешь, о чем я?

– Да еще же ж эта бабенка здоровая как разрыдается, как заорет на него, – вставил Елец.

– Ага, и это тоже. Вот погляди…

– Стоп. Минутку, – перебил Молота Чистик. – Синель? Разрыдалась?

– Ну, – хмыкнул Елец. – Мне аж ее жальче, чем тебя, сделалось.

– Так ее ведь, когда я очнулся, даже рядом не было!

– Убежала же ж. Сам я в то время с талосом говорил, но заметил.

– А когда я подошел, рядом держалась, – сообщил Чистику Молот. – Ракетомет успела найти, только с пустым магазином. Однако поблизости валялся другой, весь расплющенный. Может, тоже она притащила, кто его знает… Словом, поговорил я с патерой насчет тебя да еще кой-чего и показал ей, как разрядить магазин неисправного и вставить РЗЗ в действующий.

– Она же ж, пока авгур тебя чинил, по коридору шастала, – подсказал Молоту Елец, – а этот здоровый лоб вахту, как говорится, сдал, и поди разбери, насколько с ним дело серьезно. А после вернулась она, видит, он до сих пор не очухался, и прямо с копыт долой…

Чистик почесал за ухом.

– А тебе, лоб здоровенный, черепушку проломило, и плюнь в глаза тому, кто скажет, будто это брехня. Я такое уже видывал, да. Одному малому на моей лодке гиком прилетело так, что провалялся он под галфдеком пару ночей, пока мы до берега не дошли. Поначалу еще лопотал чего-то, а после совсем заштилел. Мы ему доктора раздобыли, и доктор, сдается мне, сделал все, что мог, но малый наш все равно помер на следующий же день. Тебе же ж еще свезло: могло куда хуже кончиться.

– В чем это ему свезло? – спросил Молот.

– Как «в чем»? Дело-то ясное. Сам рассуди: ему же ж небось помирать неохота!

– Э-э, все вы, фаршеголовые, так говорите. Только прикинь: раз – и ни хлопот у тебя, ни забот. Не надо больше патрулировать в этих туннелях, заглядывая попусту в каждый угол, и хорошо еще, если бога посчастливится подстрелить. Никаких больше…

– Бога… стр-релять? – переспросил Орев.

– Во-во, – поддержал его Чистик, – что ты, лохмать твою, такое несешь?

– А-а, просто мы их зовем так, – пояснил Молот. – На самом деле это зверюги вроде собак, только с виду на редкость жуткие, а почему так прозваны – история долгая.

– Я тут ни единого зверя, лохмать их, пока не видал.

– Так ты и пробыл тут – всего ничего. Только думаешь, будто давно уже под землей бродишь. Здесь и нетопыри водятся, и слепуны огромные, особенно в той стороне, под озером, а уж боги повсюду кишат, только нас пятеро, а я из солдат, и светочей на этом отрезке хватает. Вот погоди, выйдем туда, где потемней, там гляди в оба.

– Ты же ж вроде сам недавно сказал, что помереть-де не против, – напомнил Елец.

– Нет, сейчас помирать не время, – отвечал Молот, указав кивком в сторону Наковальни, опережавшего их на сотню кубитов. – Это я и стараюсь вам втолковать. Чистику вот не требуется ни команда, ни командующий вроде патеры, ничего подобного…

– Это точно, лохмать его, – подтвердил Чистик. – Точнее некуда.

– Тогда сядь прямо тут у стенки. Усни. Мы с Ельцом пойдем дальше. Я же вижу, как тебе худо. Идти совершенно не хочется. Ну так тебе и незачем. Я подожду малость и, прежде чем совсем из виду тебя потерять, всажу в тебя пару пуль.

– Стр-релять – нет! – запротестовал Орев.

– Подожду, пока ты не успокоишься, понимаешь? Пока о подозрениях не забудешь. Пока не решишь, что я шутки шутил. Что скажешь?

– Нет уж, спасибо.

– О! Вот мы и добрались до самой сути. Тебе моя идея не нравится. Если я начну упорно на ней настаивать, ты в конце концов скажешь, что должен позаботиться о своей девчонке, пускай даже о самом себе позаботиться не в состоянии, так как еле держишься на ногах. Или не о девчонке, а, например, об этой вот говорящей птице… только все это чушь, пар в уши, потому как на самом деле ты просто не хочешь помирать, хотя умом понимаешь, что разумнее выхода не придумать.

Обессилевший, немощный, Чистик равнодушно пожал плечами.

– Ладно, пускай ты прав. И что с того?

– А то, что мы устроены по-другому. Просто сесть где-нибудь здесь, и пускай все замедляется, сбавляет ход, пока я не усну, а после спать, спать, и чтоб будить никто вовек не явился – завидная, знаешь ли, доля! И то же самое скажет тебе кто угодно, хоть наш сержант, хоть майор. Все мы с радостью так бы и сделали, однако нам по уставу положено заботиться о Вироне. То есть, по сути, о кальде, поскольку именно он решает, что Вирону на пользу, а что нет.

– Новым кальдом должен стать Шелк, – заметил Чистик. – Я его знаю. Насчет него сама Сцилла распорядилась.

Молот кивнул.

– Если так и случится, прекрасно! Но пока этого не произошло, а может, не произойдет вообще. А вот патера у меня есть уже сейчас, понимаешь? Прямо сейчас я могу идти за ним, ни на минуту глаз с него не сводя, и он даже не запрещает мне глядеть на него, как поначалу. Вот почему мне вовсе не хочется помирать, в точности как тебе.

– Хор-рошо! Хор-рошо! – истово закивав в знак одобрения, каркнул Орев.

– Ты уверена, что это все, дочь моя? – не без раздражения уточнил Наковальня в сотне кубитов впереди.

– Да, я ж сказала. Все. С тех самых пор, как меня исповедовал патера Шелк, – заявила Синель. – Все, что мне удается припомнить. Это же только в сфингицу было, – словно оправдываясь, добавила она, – то есть недавно совсем, и вдобавок ты сам говоришь: что я делала, пока была Кипридой и Сциллой, не в счет.

– Именно, дочь моя, именно. Боги не могут – не могут! – вершить злодеяния… по крайней мере, в отношении нас.

Откашлявшись, Наковальня на всякий случай проверил, правильно ли держит четки.