Эпифания Длинного Солнца

Довольно уверенно встав, майтера Мрамор немедля принялась отряхивать от пыли длинную черную юбку.

– Благодарю, патера, – пробормотала она. – Неужели тебе пришлось… Благодарю, благодарю тебя от всего сердца.

Шелк перевел дух.

– Боюсь, ты считаешь, что я нарушил приличия… но тут следует объяснить: войти в киновию, дабы принести тебе облачение, позволил мне сам Его Высокомудрие Пролокутор. Да-да, Его Высокомудрие здесь – полагаю, в обители.

Покончив с объяснениями, Шелк сделал паузу, подождал ответа, однако майтера Мрамор не проронила ни слова.

– Пожалуй, тебе не стоит оставаться под солнцем.

Майтера Мрамор тяжко оперлась на его локоть, и Шелк повел ее под арку калитки, в сад, к привычной скамье под сенью увитой виноградом беседки.

– Я должна тебе кое о чем рассказать, – непривычным, не слишком похожим на собственный голосом заговорила она. – Признаться в том, в чем должна была признаться давным-давно.

– Да, – кивнул Шелк, – мне тоже следовало давным-давно кое-что рассказать тебе, майтера, и, кроме того, я должен сообщить тебе нечто новое… только, будь добра, позволь мне начать первым. Думаю, так будет лучше.

Казалось, майтера Мрамор его не слышит.

– Некогда я родила дитя, патера. Мальчика, сына. Случилось это… о, очень, очень давно.

– То есть сконструировала дитя? Вдвоем с мужем?

Майтера Мрамор отрицательно покачала головой.

– Нет, патера, родила – родила с болью и кровью. Величайшая Эхидна ослепила меня, лишив дара видеть богов, но этого оказалось мало. Посему мне пришлось пройти через страдания… да и ему, злосчастному крохе, не сомневаюсь, тоже, хотя он-то не совершил ничего дурного. Оба мы едва не погибли.

Онемевший от изумления, Шелк, не мигая, уставился в ее гладкое металлическое лицо.

– И вот теперь у нас, наверху, кто-то умер… только не помню, кто. Ничего, еще минута, и вспомнится. А прошлой ночью мне снились змеи – змеи, а я их не переношу. Наверное, если рассказать тебе обо всем немедля, сон этот больше не повторится.

– Надеюсь, не повторится, майтера. Постарайся, если сумеешь, думать о чем-то другом, – посоветовал Шелк.

– Разрешение от… от бремени оказалось нелегким. К тому времени мне уж сравнялось сорок, а рожать еще ни разу не доводилось. Старшей у нас тогда была майтера Бетель… замечательная женщина, только такая толстая – одна из тех, кто, даже постясь, не теряет в весе. Да, уставала она во время постов ужасно, но нисколечко не худела.

Все сильней убеждаясь, что майтера Мрамор вновь одержима, причем он точно знает, кем именно, Шелк закивал.

– Мы сделали вид, будто я тоже толстею. Она завела обычай поддразнивать меня на сей счет, и наши сестры ей верили. До того я была совсем худенькой, хрупкой…

– Я бы отнес тебя на руках, майтера, если б сумел, – пристально наблюдая за ее реакцией, заговорил Шелк, – но знаю: поднять тебя мне не по силам.

Майтера Мрамор пропустила замечание мимо ушей.

– Горстка недоброжелателей принялась сплетничать, но этим все и ограничилось. А затем пришел срок, и… Боли были ужасные. Майтера договорилась о присмотре за мной с одной женщиной из Орильи. Отнюдь не добропорядочной, но, по словам майтеры, в минуту нужды куда надежнее многих добропорядочных. Она меня успокоила, сказала, что рожать детей ей доводится часто, вымыла руки, вымыла меня, объяснила, что делать, но он… мой сын… никак не желал выходить. Не желал выходить в сей мир, хотя я тужилась, тужилась, пока не устала настолько, что подумала, будто вот-вот распрощаюсь с жизнью.

Рука сибиллы (только сейчас, приглядевшись, Шелк узнал в ней один из протезов майтеры Розы) коснулась его руки. Надеясь ободрить майтеру Мрамор, Шелк стиснул ее ладонь что было сил.

– Тогда она взрезала меня ножом – кухонным, окунув его в крутой кипяток, и все вокруг залило кровью… ужасное, ужасное зрелище! Пришедший доктор снова разрезал меня, и… вот он, весь в моей крови и слизи. Мой сын. Всем хотелось, чтоб я же его и вынянчила, но я отказалась. Я уже знала, что она, Эхидна-Змееносица, ослепила меня за содеянное, запретила мне видеть богов, но подумала: если не вскармливать, не нянчить его, она, возможно, смягчится, позволит когда-нибудь узреть ее, однако… Однако Эхидна так и не смиловалась надо мной.

– Тебе вовсе ни к чему рассказывать мне обо всем этом, майтера, – заметил Шелк.

– Еще меня попросили дать ему имя. Я и дала. Пообещали подыскать бездетную семью, желающую обзавестись потомством, которая примет его и вырастит так, что он вовек не узнает правды, но он обо всем узнал, хотя времени на это, должно быть, потратил немало. Недавно он разговаривал с Мрамор, велел сообщить мне, что купил наш мантейон, и непременно назвать его имя. Услышала я его имя и поняла… поняла…

– Теперь-то все это пустяки, майтера, – мягко урезонил ее Шелк. – Воды с тех пор утекло великое множество, в городе мятежи, и… словом, не стоит ни о чем волноваться. Тебе следует отдохнуть. Успокоиться.

– В этом-то и причина, – закончила майтера Мрамор. – Вот отчего мой сын, Кровушка, купил наш мантейон и устроил всю эту кутерьму.

Принесенный ветром дым горящей смоковницы защекотал ноздри так, что Шелк, не сдержавшись, чихнул.

– Да благословят тебя все бессмертные боги, патера.

Голос майтеры Мрамор вновь зазвучал по-прежнему.

– Благодарю, – отозвался Шелк, принимая предложенный ею носовой платок.

– Скажи, не мог бы ты принести мне воды? Холодной воды?

– Но ты же не можешь пить воду, майтера, – со всем возможным сочувствием возразил Шелк.

– Будь добр… всего чашку холодной воды.

Шелк поспешил в обитель. В конце концов, сегодня иераксица: несомненно, ей захочется, чтоб он во имя Иеракса благословил для нее воду, а затем она окропит освященной водой гроб и углы спальни майтеры Розы, чтоб дух усопшей более не докучал ей.

В кухне, на табурете, некогда верно служившем патере Щуке во время трапез, сидела Кассава.

– Не лучше ли тебе лечь, дочь моя? – предложил Шелк. – Уверен, тебе сразу же станет легче. Вон там, в селларии, есть диван.

Старуха воззрилась на него, точно увидела призрак.

– Это же был иглострел, да? Я отдала тебе иглострел… откуда он у меня мог взяться?

– Тебе передали его для меня, – с улыбкой пояснил Шелк. – Видишь ли, я собираюсь отправиться к Аламбрере, а там он наверняка пригодится.

Энергично работая рукоятью помпы, он спустил с полведра теплой ржавой воды, а чистой, холодной, хлынувшей следом, наполнил бокал для Кассавы.

– Сделай одолжение, дочь моя, попей. Попей воды, тебе и полегчает.

– Мукор… Ты вроде назвал меня Мукор… – Поставив бокал, из которого не отпила ни глоточка, на стол, старуха потерла лоб. – Назвал, патера, или мне это только почудилось?

– Действительно, о Мукор я упомянул: именно эта особа и вручила тебе иглострел для передачи мне, – ответил Шелк и, видя, что старуха по-прежнему озадаченно хмурит брови, почел за благо сменить предмет разговора. – Не знаешь ли ты, дочь моя, что сталось с Его Высокомудрием и малышом Ворсинкой?

– Он унес его наверх, патера. Хотел уложить, вроде как ты меня.

– Несомненно, он в скором времени спустится, – рассудил Шелк, подумав, что Пролокутор, весьма вероятно, решил перевязать Ворсинке ногу, а медицинские принадлежности отыскал далеко не сразу. – Попей, будь добра. Попей, и непременно почувствуешь себя лучше.

Наполнив второй бокал, он вышел наружу. Майтера Мрамор сидела в беседке, на том же месте, где он ее и оставил. Раздвинув виноградные лозы, Шелк протянул ей бокал с водой.

– Видимо, воду нужно благословить, майтера? – осведомился он.

– Ни к чему, патера. Ни к чему.

Потекшая через край бокала, вода струйками оплела ее пальцы, забарабанила о черную ткань, прикрывавшую металлические бедра, точно дождь. Майтера Мрамор заулыбалась.

– Тебе от этого легче? – спросил Шелк.

– Да, патера, гораздо, гораздо легче. Гораздо прохладнее. Благодарю тебя.

– Если нужно, я с радостью принесу еще.

Майтера Мрамор поднялась на ноги.

– Нет. Нет, спасибо, патера. Думаю, сейчас со мной все будет в порядке.

– Прошу, майтера, присядь. Я все еще беспокоюсь о тебе, и вдобавок мне нужно с тобою поговорить.

Сибилла нехотя опустилась на скамью.

– Разве больше никто не пострадал? Кажется, я что-то такое припоминаю… да, и майтера Роза… ее гроб…

– Да, – кивнул Шелк, – с этого я и хотел бы начать. Весь город охвачен боями…

– Мятежом, – не без колебаний кивнув, вставила майтера Мрамор.

– Восстанием, майтера. Горожане – по крайней мере, часть горожан – поднялись против Аюнтамьенто. Боюсь, каких-либо похорон в ближайшие несколько дней не устроить, а посему, как только тебе станет легче, нам с тобой нужно перенести гроб майтеры в мантейон. Очень ли он тяжел?

– По-моему, нет, патера.

– Тогда, видимо, справимся. Но прежде чем мы им займемся, я должен известить тебя вот о чем: сейчас в обители, на попечении Его Высокомудрия, находится женщина преклонных лет по имени Кассава и наш Ворсинка. Остаться здесь я не могу, Его Высокомудрие, уверен, тоже, и посему я намерен обратиться к нему с просьбой дать тебе позволение войти в обитель, дабы присмотреть за обоими.

Майтера Мрамор согласно кивнула.

– Далее: наш алтарь со Священным Окном до сих пор стоят посреди улицы. По-моему, тебе вряд ли удастся найти достаточно помощников, чтобы перенести их назад, в мантейон, пока волнения не улягутся, но если получится, будь добра, позаботься о том и другом.

– Всенепременно, патера.

– Ну а еще прошу тебя, майтера: оставайся здесь, береги наш мантейон. Майтера Мята в отлучке: почувствовав, что долг призывает ее возглавить сражение, она откликнулась на зов долга с мужеством, достойным всяческой похвалы. Мне тоже вскоре потребуется отлучиться. Там, в городе, люди гибнут – и убивают ближних – ради того, чтоб сделать меня кальдом, и я должен остановить их, если только смогу.

– Прошу тебя, патера, будь осторожен. Ради всех нас…

– И все же судьба нашего мантейона – дело по-прежнему важное. Ужасно важное.

Призрак доктора Журавля в укромном уголке памяти расхохотался в голос.

– Так сказал мне Иносущий, помнишь? Наш мантейон нельзя оставлять без заботы, а позаботиться о нем, кроме тебя, некому.

Майтера Мрамор смиренно склонила книзу поблескивающую металлом голову. Из-за отсутствия куколя поклон сибиллы казался странным – непривычным, подчеркнуто механическим.

– Сделаю все, что в моих силах, патера.

– Знаю и не сомневаюсь.

Вздохнув, Шелк набрал в грудь побольше воздуха.

– Как я уже говорил… да, говорил, хотя ты этого, возможно, не помнишь, мне следовало рассказать тебе о двух вещах. Однако, стоило только тебе заговорить, я осознал, что на деле таких вещей гораздо, гораздо больше. Сейчас, не откладывая, изложу две изначальные, а затем мы, если сумеем справиться, перенесем майтеру с улицы в мантейон. О первой из них следовало рассказать многие месяцы тому назад. Возможно, я уже сделал это: пробовать – пробовал, помню точно, но сейчас… сейчас полагаю, что, весьма вероятно, вскоре погибну, а значит, должен высказать все сейчас, пока не умолк навеки.

– Слушаю со всем вниманием, патера.

Голос майтеры Мрамор звучал мягко, бесстрастная металлическая маска лучилась искренним участием, теплые, твердые, влажные от воды руки дружески сжимали ладонь.

– Во-первых… это о давнем… я хотел сказать, что наверняка не выдержал бы служения здесь, если б не ты. Знаю, знаю: майтера Роза с майтерой Мятой старались помогать мне по мере сил, но ты, майтера, была моей правой рукой. Мне… очень хочется, чтоб ты об этом знала.

Майтера Мрамор опустила взгляд под ноги.

– Ты чересчур добр ко мне, патера.

– За всю жизнь я любил трех женщин. Первой была моя мать. Третьей… ну, это неважно, – пожав плечами, пробормотал Шелк. – Ты с ней не знакома, а я вряд ли когда-либо увижу ее вновь.

Над стеной, ограждавшей сад, поднялся столбом пыльный смерч, но ветер в тот же миг унес его прочь.

– Ну а второе, недавнее… я не могу больше быть тем же авгуром, что и прежде, майтера. Пас – Всевеликий Пас, правивший всем Круговоротом, словно заботливый отец – мертв. Так нам сказала сама Эхидна, помнишь?

Майтера Мрамор не ответила ни слова.

– Как учит Писание, Пас создал, выстроил наш круговорот. Строил он, я уверен, надежно, в расчете на долгое-долгое время, но на вечное существование в его отсутствие, разумеется, не рассчитывал. Теперь он мертв, и у солнца нет хозяина. Полагаю, сейчас его пытаются обуздать или хотя бы исцелить летуны. Как-то один человек на рынке сказал мне, что не раз слышал от деда, будто их появление в небе предвещает дождь, а значит, и моя жизнь, и жизнь моей матери, и жизни ее родителей прожиты под защитой летунов, все это время боровшихся с солнцем.

Сощурившись, Шелк поднял голову, взглянул сквозь жухлую виноградную листву на истончившуюся, сузившуюся под натиском тени золотистую полосу.

– Однако борьбу они проигрывают, майтера. Об этом мне вчера, по сути, испуская последний вздох, сказал один из летунов. В то время я не понял, о чем он, но теперь понимаю – или, по крайней мере, думаю, что понимаю – все. Кое-что из случившегося на улице не оставляет ни малейших сомнений. Нашему городу, а также всем другим городам надлежит оказать летунам всю посильную помощь и приготовиться к бедствиям, каких мы еще не видывали.

– Патера, майтера! – донесся из-за виноградных лоз ломкий старческий голос Кетцаля.

Раздвинув увядающую листву, Пролокутор шагнул в беседку.

– Прошу прощения, я невзначай подслушал ваш разговор. Вокруг так тихо, что не расслышать вас невозможно. Надеюсь, вы меня извините?

Шелк с майтерой Мрамор поднялись на ноги.

– Разумеется, Твое Высокомудрие!

– Сядь, дочь моя. Будь добра, сядь. Позволь, патера, я сяду рядом с тобой? Благодарю. Полагаю, все прячутся по домам либо спешат присоединиться к дерущимся. Будучи наверху, в твоей, патера, обители, я выглянул за окно. На улице – ни единой повозки, а откуда-то издали слышна стрельба.

– Ужасные новости, Твое Высокомудрие, – кивнув, согласился Шелк.

– Воистину, патера, особенно с учетом только что сказанного тобой. Майтера, судя по всему, что я слышал и прочел в наших архивах, ты – женщина весьма разумная. Можно сказать, женщина выдающегося ума. Вирон воюет сам с собой. В эту минуту, во время нашего разговора, на улицах гибнут мужчины, женщины и даже дети. Нас зовут мясниками за то, что мы приносим в дар богам кровь, хотя жертвы – всего лишь животные, а умирают мгновенно, причем ради высшей из целей. Ныне сточные канавы полны человеческой крови, пролитой зря. Если уж мы – мясники, как назовут они самих себя, когда все это кончится? – Вздохнув, Кетцаль покачал головой. – Надо думать, героями… ты со мною согласна?

Майтера Мрамор молча кивнула.

– Тогда сделай милость, скажи: как со всем этим покончить? Дай мне совет, майтера. Дай совет нам обоим. Наш коадъютор откровенно побаивается моего юмора, и порой я сам опасаюсь, не злоупотребляю ли им… но сейчас говорю серьезно, как никогда.

Изрядно смущенная, майтера Мрамор пробормотала нечто неразборчивое.

– Громче, майтера.

– Патера Шелк должен стать нашим кальдом.

Кетцаль откинулся на невысокую, по-деревенски простенькую спинку скамьи.

– Вот, пожалуйста! Ее репутация дамы весьма здравомыслящей совершенно справедлива, патера кальд!

– Твое Высокомудрие!..

Майтера Мрамор, не поднимаясь с места, поклонилась Кетцалю.

– Твое Высокомудрие чересчур добр ко мне.

– Хорошо, майтера. Допустим, я заявлю, что твое решение – отнюдь не единственное: жили мы, дескать, под управлением Аюнтамьенто, так отчего б им не править нами и впредь? Отчего бы нам попросту не подчиниться им? Что здесь неверно?

– Люди снова восстанут, Твое Высокомудрие. Снова взбунтуются, – не глядя Шелку в глаза, ответила майтера Мрамор. – Новые кровопролития, новые восстания… и так – каждые два-три года, пока Аюнтамьенто не свергнут. Недовольство, Твое Высокомудрие, росло на моих глазах все эти двадцать лет, и вот теперь дело, как говорит патера, дошло до смертоубийств. Во второй раз люди поднимутся на бунт много быстрее, в третий – еще быстрее, и так до тех пор, пока мятежи не сольются в сплошное, непрерывное кровопролитие, а еще… еще…

– Да-да? – в нетерпении поторопил ее Кетцаль. – Говори же, майтера!

– Солдаты, Твое Высокомудрие. Солдат перебьют одного за другим. Число их будет уменьшаться с каждым новым восстанием.

– Вот видишь? – Качнув головой на сморщенной шее, Кетцаль повернулся к Шелку. – Вот почему твои сторонники должны победить. Должны, патера кальд! И прекрати ежиться, когда я так к тебе обращаюсь: хочешь не хочешь, придется привыкнуть. Должны, поскольку лишь их победа восстановит в Вироне мир. Сообщи Лори и прочим, что они могут остаться в живых, если немедля сдадутся. Лемур мертв… об этом тебе известно?

Шелк, нервно сглотнув, кивнул.

– Без Лемура оставшиеся побегут рысью, куда пожелаешь, только арапником щелкни. Однако ты должен стать кальдом. Людям необходимо видеть тебя у власти.

– Если Твое Высокомудрие позволит…

– Полагаю, ты, помазанный авгур, не собираешься отказать в просьбе своему Пролокутору?

– Твое Высокомудрие занял пост Пролокутора многие годы назад. Задолго до моего рождения. И, конечно же, был Пролокутором во времена последнего кальда.

– Да, – кивнув, подтвердил Кетцаль, – и неплохо знал его. И с тобой, патера кальд, также намерен познакомиться ближе.

– В день его смерти я, Твое Высокомудрие, был совсем маленьким ребенком, еще не выучившимся ходить. Несомненно, тогда произошло великое множество всевозможных событий, о которых я даже не слышал. Упоминаю о сем, дабы подчеркнуть, что спрашиваю исключительно по неведению, и если ты предпочтешь воздержаться от ответа, не стану настаивать.

Кетцаль кивнул.

– Если бы мне задала вопрос майтера, или, допустим, твой аколуф, или даже мой коадъютор, я, как ты и предположил, вполне мог бы отказать в ответе. Однако вопроса, заданного нашим кальдом, на который я не почел бы долгом дать полный, однозначный ответ, мне не вообразить. Итак, что же тебя беспокоит?

Шелк запустил пальцы в волосы.

– Когда последний из кальдов умер… протестовал ли Твое Высокомудрие или вообще хоть кто-то против решения Аюнтамьенто не устраивать выборы?

На сей раз кивок Кетцаля, по-видимому, предназначался ему самому. Склонив голову, Пролокутор провел рукой по безволосому темени – вроде бы так же, как Шелк, но в совершенно иной манере.

– Коротким ответом, пожелай я отделаться таковым, стало бы «да». Да, протестовал. Как и многие, многие другие. Однако ты заслуживаешь не просто короткого ответа. Ты заслуживаешь самого полного объяснения… вот только на алтаре сию минуту покоится наполовину сгоревшее тело того юного счастливца. Я видел его из окна. Вижу, оправдывать непослушание высотой занимаемого положения ты вовсе не склонен, а если так, будь добр, не откажи выйти со мною на улицу и помочь навести там порядок по мере сил. Когда закончим, я дам тебе полный ответ.

Укрывшись за уцелевшей стеной выгоревшей дотла лавки, майтера Мята пригляделась к лицам подначальных. Зорилла испуган, Лиметта ошеломлена, плечистый великан с черной бородой (имя его майтера Мята, если и знала, забыла) полон решимости…

– Итак, – заговорила она.

«Ну и ну! То же самое, что начинать урок, – невольно подумалось ей. – Никакой разницы! Жаль, аспидной доски под рукой нет».

– Итак, у нас свежие новости. Не стану отрицать, новости скверные, однако нисколько не неожиданные. Уж для меня-то точно, и для всех вас, надеюсь, тоже. Стражники заперты в Аламбрере – там, где им полагается держать взаперти других.

Сделав паузу, майтера Мята слегка улыбнулась в надежде, что и сподвижники оценят иронию положения.

– Ну а о том, что в таком случае Аюнтамьенто пошлет своим людям помощь, по силам догадаться любому. Потому я и ожидала этого, только надеялась, что подкрепления к ним направят не так быстро. Однако они идут, и у нас, на мой взгляд, есть три выхода.

С этими словами она подняла кверху три пальца.

– Во-первых, можно продолжить штурм Аламбреры в надежде взять ее до прибытия подкреплений.

Первый палец вниз…

– Во-вторых, можно отступить.

Второй палец…

– В-третьих, можно оставить Аламбреру как есть и атаковать подкрепления, пока они не успели войти внутрь.

Последний палец.

– Зорилла, что предложил бы ты?

– Если отступим, значит, бросим дело, порученное богиней.

Чернобородый великан фыркнул со смеху.

– Богиня велела нам захватить Аламбреру и сровнять с землей, – напомнила Зорилле майтера Мята. – Мы с вами пробуем, но не справляемся. На самом-то деле решить нужно вот что. Продолжать ли попытки, пока нам не помешают? Или прерваться, передохнуть, набраться сил, зная, что и они станут сильнее? Или лучше позаботиться, чтоб нам не помешали? Лиметта, как думаешь ты?

Лиметта – рослая, худощавая, рыжеволосая («Хотя волосы, скорее всего, крашеные», – решила майтера Мята) – задумчиво сдвинула брови.

– По-моему, не надо бы нам думать только о том, что сказала богиня. Кабы ей просто захотелось снести Аламбреру, так с этим она управилась бы сама. Ей хочется, чтоб это сделали мы.

– Совершенно с тобой согласна, – кивнув, подтвердила майтера Мята.

– А раз мы с вами смертные, – сглотнув, продолжала Лиметта, – значит, и делать нам это придется как смертным. Вот только за мной идет куда меньше людей, чем за вами, и то большей частью бабы.

– Ну в этом-то нет ничего страшного, – заверила ее майтера Мята. – Я тоже женщина, да и сама богиня – разве она не женского пола, подобно нам с тобой? Как всем известно, она – жена Паса и мать семи детей. Да, у тебя нет толп сторонников, однако не в этом суть. Я с радостью выслушаю любую, пусть даже за ней не стоит ни одного человека – лишь бы у нее имелся хороший, осуществимый план.

– Я что хотела сказать…

Порыв ветра обдал их военный совет пылью пополам с дымом. Лиметта, закашлявшись, замахала перед носом удлиненной плоской ладонью.

– Большей части моих биться особо нечем. Кроме кухонных ножей – этого-то добра хватает. У восьми… да, вроде бы у восьми есть иглострелы, а одна – она держит конюшню – вилы с собой прихватила.

Майтера Мята взяла сие на заметку.

– Так вот, я что хотела сказать: все они себя чувствуют брошенными. Духом упали, понимаешь?

Майтера Мята подтвердила, что понимает ее прекрасно.

– Стало быть, если разойтись по домам, по-моему, некоторые там и останутся. Но если нам удастся побить этих новых лягв, идущих сюда, на подмогу, мои, глядишь, ружьями разживутся, а с ружьями у них сразу поприбавится уверенности в себе… да и в нас тоже.

– Весьма веское соображение.

– Вот он, Бизон…

Майтера Мята взяла на заметку и это. Бизоном, очевидно, зовут чернобородого великана… надо будет как можно чаще поминать в разговоре его имя, пока оно не запомнится накрепко.

– Бизон думает, они, дескать, драться не станут. Они и не станут… то есть не станут драться, как бы ему хотелось. Но если дать им пулевые ружья, будут стрелять хоть целый день напролет, если ты, майтера, прикажешь. Или если отправишь их куда-нибудь, а лягвы попробуют им помешать.

– То есть ты, Лиметта, за нападение на колонну поддержки?

Лиметта кивнула.

– Ну да, она-то за… если драться пойдет кто-то другой, – подал голос Бизон. – Ладно, я тоже за. Мы драки не боимся.

– Ты не о драке ли между собой, Бизон? – покачав головой, упрекнула его майтера Мята. – Драки такого сорта не вернут нам Хартии ни за что, и богиня, я уверена, не имела в виду ничего подобного. Однако ты за нападение на колонну поддержки? Прекрасно! Я тоже. Не знаю, чего хочется Зорилле, и сомневаюсь, что это известно ему самому, но это неважно: мы в явном большинстве. Где ты предложишь атаковать их, Бизон?

Бизон молча запустил пальцы в пышную бороду.

– Да, часть дезертиров от нас отколется, это я сознаю. Однако определенные меры к тому, чтоб не потерять многих, мы принять можем, а еще вполне можем набрать новых людей. Зорилла, что скажешь?

– Не знаю, майтера. По-моему, решать следует тебе.

– Я думаю точно так же, и решение приму сама. Но, согласись, принимать решения, не выслушав советов, если на это есть время, не слишком разумно. На мой взгляд, атаковать нужно прямо здесь, как только они подойдут к Аламбрере.

Бизон горячо закивал.

– Прежде всего, времени на приготовления у нас не много, а успеть нужно как можно больше.

– Наши по ним с крыш камнями швыряют, – заметил Бизон. – Гонец и об этом докладывал, помнишь? Дадим им шанс – глядишь, пару-другую лягв за нас и прикончат.

– Во-вторых, может быть, часть их молодежи перейдет к нам. Наша задача – предоставить им как можно больше возможностей для раздумий. Ведь тот, кто переходит со стороны на сторону, – вдохновленная воспоминаниями об играх в палестре, пояснила майтера Мята, – идет в счет дважды: у нас одним больше, у них одним меньше. Кроме того, когда они доберутся сюда, стражникам, защищающим Аламбреру, придется открыть те огромные двери, чтобы впустить их.