Выбиться в люди, или Разбиться вдребезги

Рано утром Настасью Никифоровну разбудил стук в окно. Накинув халат, женщина открыла дверь. Это был почтальон.

– Ну, Никифоровна, весточку тебе принес. Завтра внук к тебе приезжает.

– Как внук? Малыш?! Завтра? – растерялась женщина.

– Точно так! В одиннадцать часов, – ответил почтальон и передал ей телеграмму.

Взяв телеграмму в руки, Настасья Никифоровна медленно прочитала:

«Поезд четверг 11.00 встречай внука 3 вагон Привезет женщина Целую Евгения».

Своего внука Настасья Никифоровна ни разу не видела, только знала, что родился он в феврале прошлого года. Впрочем, зятя она тоже не видела. Молодые всё хотели приехать, но поездка каждый раз откладывалась.

«Что случилось? Почему так внезапно? Что за женщина привезет моего внука?» – задавалась вопросами Настасья Никифоровна.

«Надо помочь! Я помогу, помогу».

На следующий день с первой повозкой женщина отправилась на вокзал.

«Ну вот и поезд с моим внуком идет» – увидев вдали приближающийся поезд, оживленно подумала Настасья Никифоровна и ещё раз внимательно перечитала телеграмму.

Она дождалась, когда поезд остановился и подошла к третьему вагону. Двери вагона открылись. Настасья Никифоровна стала пристально разглядывать, выходящих из вагона пассажиров, ища среди них маленького ребёнка.

Вскоре из вагона вышла женщина с мальчиком на руках, а с ней ещё две девочки лет пяти. Женщине помогал молодой мужчина, затем он вернулся в вагон за чемоданами.

«Наверно, это мой внучек у неё на руках», – подумала Настасья Никифоровна и подошла к женщине.

– Здравствуйте. Это ваш ребёночек? – глядя на ребёнка на руках у женщины, ласково спросила Настасья Никифоровна.

– Да, мой. А вам чего бабуля? – испуганно ответила женщина.

– Вам чего мамаша? – за спиной раздался мужской голос.

Настасья Никифоровна обернулась. Перед ней стоял молодой мужчина с увесистым чемоданом в руках. Он грозно смотрел на неё.

– Нет, нет, ничего! Я ошиблась, извините, – опустив глаза, ответила Настасья Никифоровна и отошла в сторону.

Молодая семья смотрела на неё с недоумением и опаской.

«Где же мой внучок? Что же делать?» – переживала Настасья Никифоровна.

Пассажиры продолжали выходить из вагона, а ребёнка все не было. Настасья Никифоровна подошла к проводнице.

– Подскажите, пожалуйста, у вас ехала женщина с маленьким годовалым мальчиком?

– Да, несколько таких было. Смотрите вот одна стоит, – указывая рукой вдоль вагона, ответила проводница.

Около поезда стояла немолодая женщина, в руках которой был конверт с ребенком. Лицо ребёнка было закрыто. Женщина нервно оглядывалась по сторонам.

«Ой, ой! Как же я её пропустила!» – Настасья Никифоровна бросилась к этой женщине.

– Здравствуйте! У вас ребёночек.., – начала она.

– Да! Вам его передать? – резко перебила её женщина.

– Передать?!.. Да, да, мне передать! Это мой внук! – протягивая руки, радостно сказала Настасья Никифоровна.

– На, вот, берите! Он немного простыл в дороге, – суетливо сказала женщина, отдавая ребёнка и пряча глаза. – Вот, ещё вам просили передать, – она подвинула корзину к ногам Настасьи Никифоровны. – Там внутри письмо от вашей дочери.

После этого она взяла стоящий рядом чемодан и быстрым шагом направилась к выходу.

– Спасибо Вам! Спасибо большое! – только и успела крикнуть ей вслед Настасья Никифоровна.

«Ну, Слава Богу!» – вздохнула бабушка, и приоткрыла лицо внука.

Мальчик лежал неподвижно с закрытыми глазами, лицо его было грязное от молока, с засохшими корочками на щеках.

«Господи, он хоть живой?» – Настасья Никифоровна прислонила ухо к его ноздрям. Она почувствовала тёплое, скрипучее дыхание.

«Живой! Слава Богу! Скорей домой!»

Дорога до дома заняла три часа. Сначала они ехали на грузовике, затем на телеге уже до дома. Малыш спал у неё на руках, издавая еле слышные хрипы.

В пути Настасья Никифоровна прочитала письмо от дочери.

«…Ой, доченька, доченька! Обратились бы ко мне – я бы всё бросила, приехала, забрала внука», – недоумевала она. – «Как-то не по-людски получилось… Он же чуть живой, мой родненький…

Вот я дочь вырастила, а она – никудышная мать оказалась, довела сына до такого состояния!.. Но если ей плохо, то и мне плохо. Господи, сними с неё этот грех! Я готова принять её грехи на себя… Забери у меня всё, Господи, во искупление этого греха. Пусть только у моей дочери всё будет хорошо. Всё отдам ради жизни и спокойствия дочери и внука.

Обещаю – сделаю всё, что в моих силах, для кровиночки моей! Прошу тебя, Господи, пусть с внучком моим всё будет хорошо! Дай ему силы перенести это испытание! Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь», – Настасья Никифоровна перекрестила себя и внука.

«…Какой же ты красивый, мой бедненький. Носик, губки – всё моё, всё наше», – глядя на измождённое лицо внука, с умилением думала она.

«…Что человеку нужно для счастья?.. Когда близкие рядом – не в этом ли счастье? И пусть тяжело, но знаешь, что сам выдержал и другому помог, – от одного только этого в душе хорошо, в душе – порядок…

А благополучие в чём? В налаженном ли быте?.. Может, оно и так, но для меня всё же важнее благополучие в душе, а остальное всё приложится. А если не приложится – тогда и так хорошо. Главное – чтобы близкие были живы-здоровы. Ведь это уже и есть счастье.

Господи Боже, спаси и сохрани моё дитятко! Прости, Господи! Спаси и сохрани!..» – молилась она всю оставшуюся дорогу.

Дома Настасья Никифоровна развернула внука. Его одеяло было грязным и жёстким от высохших испражнений. Худенький, грязный мальчик предстал перед её взором. От него дурно пахло. Настасья Никифоровна раздела малыша, всю его грязную одежду сразу бросила в печку, тщательно помыла внука, завернула его в чистые простыни и положила на кровать. За всё это время мальчик так и не очнулся. Она принялась отпаивать его тёплой водой. Весь день она пыталась привести внука в сознание, но ребёнок так и не открыл глаза.

Настасья Никифоровна понимала, что её внук находится в тяжёлом состоянии. Она обратилась за помощью к соседке и попросила её привести врача из соседней деревни.

– Настя, беда! Сегодня-завтра врач никак не сможет прийти. Своих больных много. Да и ехать ему не на чем, а путь-то неблизкий, – вернувшись поздно вечером, сообщила ей соседка.

– Ой, Господи, что делать-то? Что делать? – закрыв лицо руками, мучительно твердила Настасья Никифоровна.

– …А может, к Матроне? – предложила соседка.

Настасья Никифоровна тут же перестала причитать, убрала руки от лица и решительно сказала:

– Да! Остаётся только к Матроне! Только к Матроне!

Матрона была местной знахаркой-колдуньей. Сколько ей лет – никто не знал. Выглядела она дряхлой старухой, но глаза у неё были чистые, живые, пронзительные. Жители близлежащих деревень часто обращались к ней со своими проблемами – у кого скот гибнет, у кого здоровье шалит, кто с несчастной любовью приходит… Роды она тоже принимала. Она брала всех, а кому помочь не могла – тому сразу говорила: «Не возьмусь!»

«Хоть бы Матрона не отказала!» – переживала Настасья Никифоровна. Она открыла шкатулку, взяла своё единственное кольцо – память о муже – и направилась в путь.

Через пару часов она стояла на пороге избы Матроны с внуком на руках. Входная дверь была не заперта. Настасья Никифоровна вошла в сени. Прямо перед собой она увидела пожилую женщину с тощей, больной козой. Правее, сбоку, сидела молодая девушка, читавшая Псалтырь. Далее – пожилой мужчина в капюшоне, с одним глазом. Он очень пристально стал смотреть своим выпуклым глазом на Настасью Никифоровну. Женщине стало как-то жутковато.

Посередине сеней стояла большая корзина, наполненная всякой всячиной вперемешку: продуктами, деньгами, украшениями, одеждой. Настасья Никифоровна аккуратно положила своё колечко в корзину, села на свободное место на скамейке, в самом дальнем углу сеней и стала ждать.

Матрона никогда не спрашивала людей, которые к ней приходили, о их болезнях, проблемах – она всегда сама определяла причину обращения. Ей достаточно было взглянуть на человека – и всё становилось ясно. С колдуньей не было принято разговаривать – надо было только отвечать на её вопросы.

Прошло около часа. Открылась внутренняя дверь избы, в сени вышла Матрона.

– Принёс? – обратилась она к одноглазому мужчине в капюшоне.

– Да, сегодня только двух поймал, – ответил мужчина и показала холщовый мешок с чем-то движущимся внутри.

– Давай. Вот тебе, – сказала она, передавая ему пару монет. Затем взяла мешок и пошла к себе. Мужчина поблагодарил знахарку и ушёл.

Минут через десять Матрона снова появилась и сразу направилась к женщине с козой.

– Вот, козе твоей отвар приготовила. По десять капель давай – один раз, на заходе солнца. Недели через две полегчает ей. Молоко каждый день выдаивай, но не пей – и смотри, чтоб ребятишки не брали. Выливай, но только не в огород – в лес уноси и там, под ёлкой, выливай. Как закончится отвар – поправится твоя Мурёнка, и молоко её можно будет пить, – сказала Матрона.

– Хорошо! Спасибо, Матронушка, – с благодарностью ответила женщина, поклонилась ей и ушла.

Затем Матрона повернулась в сторону Настасьи Никифоровны и пронзительно посмотрела ей прямо в глаза. Настасье было неуютно, но взгляд свой она не отвела.

– Как тебя там… Настя?

– Да, Настя, – вставая, покорно ответила она.

– Давай, неси внука твоего. Спасать его будем! – скомандовала Матрона и пошла в свою комнату, оставив за собой дверь открытой.

Настасья Никифоровна с внуком на руках вошла в комнату Матроны и закрыла за собой дверь.

Это была полутёмная, небольшая комната с круглым столом посередине. На стенах висели разные травы и чучела животных. На полках вдоль стен и на полу стояли банки с растворами разной ёмкости. Настасья Никифоровна заметила огромную стеклянную банку, стоявшую на полу, наполненную прозрачной жидкостью, в которой извивалась большая змея. Женщина содрогнулась, но испуг свой изо всех сил старалась не показывать.

– Ложи его на стол и раздевай. Всего раздевай, слышишь? До гола! – повелительно сказала Матрона.

Настасья Никифоровна послушно положила внука на стол и стала спешно разворачивать одеяло и пелёнки. Мальчик не шевелился.

– Иди, сядь, – сказала Матрона, рукой показав на скамейку у стены. Женщина выполнила указание.

Сама Матрона взяла с полки красную свечу, зажгла её и подошла к мальчику. Ребёнок лежал на столе неподвижно, с закрытыми глазами и, казалось, даже не дышал. Она медленно провела своей рукой над его телом, задерживаясь у головы, груди, живота.

– Дело плохо. Обещать ничего не могу, – сказала Матрона.

– Матрона, милая, сделай, что сможешь! Дом продам! – взмолилась Настасья Никифоровна, вскочив со скамейки.

– Этого не потребуется. Сейчас твоя задача – молчать! Что бы ни происходило, слышишь? Сидеть и молчать! – громким голосом прервала её Матрона.

Настасья Никифоровна послушно села.

Матрона подошла к полке, взяла одну из своих банок и поставила её на стол, где лежал малыш. Это была небольшая, пол-литровая банка с содержимым насыщенного темно-фиолетового цвета. Она налила этот раствор в кружку и залпом его выпила, закрыла глаза, села на табуретку рядом с мальчиком и начала монотонно что-то говорить на непонятном языке. Так она говорила минут пять, затем сменила интонацию – и стала будто бы разговаривать с кем-то: задавала вопросы, отвечала, уточняла. Минут через пятнадцать она открыла глаза… Её глаза стали ярко-красного цвета. Колдунья встала, расправила плечи и твёрдой походкой вышла из комнаты.

Настасья Никифоровна вздрогнула от увиденного, но тут же взяла себя в руки. Она старалась дышать беззвучно. Ей становилось страшно, но желание, во что бы то ни стало, спасти внука, было сильнее её страха.

– Господи, спаси и сохрани! – шептала она.

Через пару минут Матрона вернулась. В руках у неё был огромный белый петух. Таких Настасья Никифоровна ещё не видела. Петух смирно сидел в руках Матроны. Колдунья налила тот же тёмно-фиолетовый раствор в кружку, из которой пила сама, и поднесла кружку к клюву петуха. Петух послушно стал пить эту темную жидкость. Затем он спрыгнул из её рук на стол и покорно сел рядом с мальчиком.

Тем временем Матрона медленно подошла к стене и взяла висящий на ней топор. Приблизившись к петуху, она крепко взяла его за обе ноги и перевернула вниз головой. Петух, на удивление, был спокоен и не сопротивлялся. Колдунья положила голову петуха на деревянную ступку, стоявшую у стола, придавила коленом и… резко отрубила ему голову. Окровавленная голова петуха покатилась к ногам Настасьи Никифоровны, забрызгивая кровью всё вокруг. Тело петуха начало биться в конвульсиях, судорожно махая крыльями. Матрона продолжала крепко держать петуха за ноги.

В глазах Настасьи Никифоровны был ужас. Она не переставала креститься и губами читать молитвы.

Через пару минут тело петуха перестало биться. Матрона разжала руки, спокойно из-под стола взяла пустой таз, поставила его рядом с мальчиком и крепко зацепила тело петуха за верёвку, свисающую с потолка. Обезглавленное тело петуха повисло над столом, его кровь полилась в таз ручейком. Матрона начала смачивать свои руки этой кровью и мазать тело малыша, а также свое лицо, и вновь шептать на непонятном языке. Иногда её голос становился вопиюще громким, потом стихал до еле слышного шёпота – и снова раздавался с новой силой. Было ощущение, что она опять разговаривает с кем-то…

Несмотря на то что все двери и окна были плотно закрыты, в комнате стало ветрено. Висевшие на стенах травы и чучела животных порывами ветра срывались и кружились по комнате. Банки опрокидывались, некоторые разбивались – из них выливалось содержимое, выползали полуживые жуки, мыши, змеи, черви. Было жутко. Комнату заполнил туман. Настасья Никифоровна продолжала читать молитвы, но не выдержала и, потеряв сознание, упала на пол.

Когда она пришла в себя, ветер уже утих, головы петуха рядом не было, она сидела на скамейке, а справа от неё стояла кружка с жидкостью синего цвета, от которой исходил едкий запах.

– Очнулась? Хорошо, – услышала она голос Матроны. – Постарайся выпить всё, до дна. И не бойся. Это для сил… Силы тебе ещё пригодятся.

Настасья Никифоровна послушно выпила содержимое кружки.

Матрона продолжила ритуал. Она окуривала мальчика травами. Где-то через полчаса мальчик приоткрыл затуманенные глаза и начал шевелить губами, издавая еле слышные стоны. Настасья Никифоровна, увидев, что внук пришёл в себя, испытала одновременно восторг, радость и страх. Она лихорадочно стала креститься и упала на колени.

Матрона, не обращая внимания на Настасью Никифоровну, продолжала ритуал. Она набрала из таза стакан петушиной крови, приподняла голову ребёнка:

– Пей, – спокойно сказала она.

Мальчик открыл глаза и послушно выпил весь стакан, после чего снова закрыл глаза и, казалось, уснул. Колдунья вытерла его тело чистой белой простынёй, затем этой же простыней его укрыла. После чего она сделала пару шагов в сторону, остановилась, стала раскачиваться и затем замерла на месте. Так, не шевелясь, она простояла минуту или две. Когда она пришла в себя, её глаза снова стали обычными. Она сгорбилась и, старческим шагом, еле передвигая ноги, подошла к Настасье Никифоровне и села рядом с ней на скамейку. Пару минут она молчала, потом медленно проговорила:

– Внучек твой родился сегодня. Молись за душу его. Не знаю – на радость или на горе… Не переживай, поправится твой внучек. Только запомни: ровно двадцать один день, начиная с завтрашнего, будешь поить его свежей петушиной кровью. Каждое утро ты должна забивать нового петуха. Поняла?

– Поняла, Матрона! Всё сделаю, как скажешь. Спасибо… А что значит – родился сегодня?

– Он мёртвый был, когда ты его принесла… он уже ушёл. Не могу сказать, не знаю. Я лишь связующее звено, передатчик… Так захотели. Не знаю, что за душа. Молись за душу его, Настя.

Следующий месяц Настасья Никифоровна жила по строгому распорядку. Рано утром она шла на рынок, покупала петуха, возвращалась домой, отрубала ему голову, сливала его кровь в таз – так, как делала Матрона, – и в течение дня поила этой кровью своего внука. К вечеру третьего дня мальчик начал кашлять и отхаркивать сгустки гноя и крови. А через две недели его кашель и вовсе прекратился, ребёнок порозовел и заметно поправился.

За это время женщина продала почти всю мебель в доме.

– Ничего, наживём ещё. Внучку нужнее, – говорила она, продавая последний комод.

Она знала, что в трудную минуту выручила, помогла, поддержала. Это согревало её душу, наполняло силами и придавало её жизни смысл.

– Вот и последний… спаситель наш, – сказала она себе, отрубая голову двадцать первому петуху.

После лечения мальчик окончательно поправился, начал улыбаться и радовать бабушку. Всё это время Настасья Никифоровна молилась за своего внука. Так они и жили вместе.

Через полгода к ним приехала Евгения. Она выглядела отдохнувшей и похорошевшей. Настасья Никифоровна бросилась навстречу дочери, они обнялись.

– Мамочка, дорогая, как я рада тебя видеть! Но я всего на один день… Еле вырвалась! Утренним поездом поеду обратно, – сразу предупредила Евгения. – А как сын? – оглядываясь, спросила она.

В комнате у окна стоял маленький стол и один стул, у стены – старенькая кровать.

– А где вся мебель? – после паузы добавила Евгения.

– С сыном твоим всё хорошо… Спит родненький… А мебель? А мебель-то пришлось продать, доченька, – голос её дрогнул.

Настасья Никифоровна не выдержала и расплакалась.

– Господи, сколько всего ему пришлось пережить!

– Что случилось? Расскажи! – с ужасом в голосе воскликнула Евгения. – Нет!.. Дай сначала на сына посмотрю.

Настасья Никифоровна проводила дочь в другую комнату, где в детской кроватке спал Владик.

– Как вырос… – Евгения долго смотрела на сына. – Спасибо тебе, мамочка… – прошептала она.

Затем она взяла мать под руку, и они вернулись к себе в комнату.

Настасья Никифоровна принесла дочери горячий суп и свежий хлеб:

– Ты поешь с дороги-то, а я рассказывать буду, – вытерев слёзы, предложила она.

И в подробностях рассказала дочери, как спасала внука.

– Господи, и передать не могу! Женя, это не по-людски! Матрона так и сказала: «Внучек твой родился сегодня. Молись за душу его». Ой, Женя, нагрешили мы… Теперь-то всю жизнь отмаливать надо грех-то этот! – качая головой, начала причитать Настасья Никифоровна.

Евгения молча слушала, потом, вытерев накатившиеся слёзы, строго сказала:

– Всё обошлось. И это главное. Такая судьба у моего сына. А у кого сейчас лёгкая судьба, скажи?

– Не знаю. Но такой грех-то просто так не смыть. Молиться тебе надо и в церковь сходить – исповедаться. Ой, доченька, как тяжело-то! – продолжала причитать Настасья Никифоровна.

– Думаешь, сходил в церковь – и всё, хорошим человеком стал? Нет, мам, я в это не верю. Сын жив и здоров – спасибо тебе, выходила. Если бы с ним что-то случилось, простить бы себе не смогла. Если всё обошлось, значит судьбе так угодно, значит мы на правильном пути, мам. Радоваться надо, а не плакать, что Владик жив и здоров, – ответила Евгения.

– Но в церковь ты всё же сходи, – настаивала Настасья Никифоровна.

– Хорошо, схожу, – по-доброму посмотрев матери в глаза, Евгения крепко её обняла.

На следующее утро Евгения уехала.

Первые недели после возвращения домой Евгению мучили навязчивые мысли о сыне, но она старалась их отгонять.

«У него всё хорошо. Мама о нём заботится. А эти мысли только мешают жить, развиваться и тянут куда-то в страдание. А мне это зачем? Мне надо быть сильной, иначе мы никогда не сдвинемся с места и ничего в жизни не добьёмся. Да и сыну нужна успешная мать, а не какая-то там неудачница», – думала она.

Постепенно у неё пропало желание видеться с сыном и интересоваться его жизнью. В церковь она так и не сходила – всё не было времени.

У Владислава-старшего где-то внутри тоже тлел огонёк сострадания к сыну, к его нелёгкой судьбе. Он иногда думал о сыне и говорил жене:

– Вот встанем на ноги – сразу сына заберём от тёщи. Будет с нами жить!

Прошёл год, два, три… Родители к Владику не приезжали – не было времени.

Мальчик рос смышлёным, крепким и здоровым, помогал бабушке по хозяйству, дружил с деревенскими мальчишками. Но больше всего он любил молча сидеть один и о чём-то думать.

Глава 3. Разоблачение

Семейная жизнь супругов наладилась – ссоры прекратились. По выходным они ходили в кино, в местный театр, гуляли на природе, встречались с приятелями. Вели активный во всех отношениях образ жизни. Основное же время они посвящали работе и стремились стать как все нормальные люди: получить хорошее место с приличным окладом, из общежития переехать в отдельную квартиру со всеми удобствами, купить машину и каждый год ездить в отпуск на море. Ради такого счастливого будущего они и старались изо всех сил.

– А цель-то у нас одна – поскорей выбиться в люди! – говорил Владислав старший.

Он был целеустремлённым молодым человеком. В родительской семье Владислав был самым младшим, тринадцатым ребёнком. Насмотревшись в детстве, как его старшие братья и сёстры спивались и опускались, он не хотел повторить их путь. В раннем детстве он дал себе зарок, что никогда не будет употреблять спиртное и курить. Свой зарок он строго соблюдал всю жизнь. Про отца Владислав никогда не вспоминал, а вот мать свою любил сильно. Закончив восемь классов, он сразу пошёл работать в колхоз – помогать матери. Затем его призвали в армию. Служба в армии ему понравилась, и он остался служить по контракту – мечтал сделать карьеру военного, дослужиться до полковника, а лучше – до генерала. Он понимал, что для этого ему необходимо высшее образование. Его мать же хотела, чтобы младшенький стал агрономом, уважаемым человеком в деревне. Вот Владислав и пошёл в сельскохозяйственный техникум, чтобы угодить матери. Хотя уже в самом начале обучения понял, что сельское хозяйство – не для него, но бросать учёбу не стал, чтобы не расстраивать мать.

Сразу по окончании техникума он поступил в институт – на заочное отделение. Каждый вечер, возвращаясь с армейской службы в казарму, Владислав выполнял домашние задания. Он садился на свою кровать, раскладывал вокруг себя книги и тетради и занимался. Ложился далеко за полночь, когда все ребята в комнате уже спали. Чтобы не мешать соседям, он пользовался фонариком.

Но однажды фонарика на обычном месте не оказалось. Пару недель он его искал, но безрезультатно, и тогда купил новый. Однако и тот вскоре пропал. Потом он купил ещё один – и с ним произошло то же самое. Разговоры с ребятами из армейской комнаты ни к чему не привели. Всё это время Владислав не выполнял и не отсылал в институт домашние задания. Вскоре с учебой начались проблемы. Взвесив все «за» и «против», устав от постоянных недосыпов и нехватки времени, он не выдержал и, не проучившись и года, бросил институт. Впоследствии мужчина жалел об этом – без высшего образования он так и не смог сделать карьеру военного.

Весь свой доход, независимо от его объёма, Владислав всегда делил на две части: одну часть отсылал матери, вторую оставлял себе на жизнь. Это было его категорическое решение. Он так поступал всегда – с первой своей получки и вплоть до кончины матери, как бы ни было трудно ему самому, а впоследствии – и его собственной семье.

Была у него и одна слабость: мужчина не мог себе отказать в том, чтобы взять то, что плохо лежит. В основном это были мелкие вещи, хотя однажды он украл большую брезентовую лодку. Как правило, воровал он у тех, кто приглашал его в гости или был соседом. И всё же он строго соблюдал принцип: брать только те вещи, которые, по его мнению, были людям не нужны или излишни. Украденные вещи он сначала отвозил матери. А когда расписался с Евгенией и у них появилась собственная комната, стал приносить их домой. Можно сказать, это было его хобби, которое доставляло ему такое приятное чувство защищённости.

Со временем Владислава перевели служить на Север – на Чукотку, и семье предоставили двухкомнатную служебную квартиру со всеми удобствами. После переезда Евгения сразу устроилась работать в общеобразовательную школу учителем химии. Северные надбавки и новая квартира вывели жизнь супругов на новый уровень. Несмотря на тяжёлый климат, мечты супругов начали сбываться. Теперь денег в семье было предостаточно. В свободное же от работы время они погружались в северную экзотику: катались на собачьих и оленьих упряжках, ходили в сопки смотреть северное сияние, знакомились с бытом эскимосов и чукчей, устраивали рыбалку на льду, ели икру ложками, приобрели и повесили в коридоре оленьи рога. И впервые в жизни супруги поехали отдыхать на Чёрное море.

Когда эйфория от успехов немного спала, Евгения как-то спросила мужа за ужином: