Габри Бон-Берри. Книга 2. Новый дом

Как ни странно, мир, живущий в картинах Эмиля, и сам Эмиль были совершенно разными. Алиса запомнила брата таким: высоким, красивым, – внешне он был очень похож на маму с её тёмно-русыми волнистыми волосами и спокойными карими глазами, – всегда импозантным, улыбающимся одновременно хитро и застенчиво; он всегда мыслил свободно, независимо и никогда не примерял на себя печаль. Она запомнила, как он держал её на своих плечах, пока она собирала вишни, растущие высоко-высоко в саду; как он лениво лежал на диване в гостиной, читая книгу; как рассказывал смешные шутки за ужином; как любили его соседи, что всегда могли рассчитывать на его бескорыстную помощь в любом деле; и как местные бабушки восхваляли его, как завидного жениха, перед своими юными внучками, из-за чего и Эмиль, и девушки смущённо краснели.

До восемнадцати лет к нему несколько раз в неделю приходили его друзья из школы. Пока они все вместе сидели и смеялись в гостиной, говоря о чём-то непонятном для Лиси, она нарочно выбегала к ним и баловалась, кувыркалась, дабы привлечь их внимание. Теперь, правда, Алиса могла уразуметь, для чего она вела себя столь невоспитанно и своенравно, но тогда она этого не понимала и тем не менее желанное внимание всё же от друзей брата получала. Старшие ребята, они поддразнивали её, лелеяли и щекотали, и она наслаждалась и гордилась своей принадлежностью к их компании… до тех пор, пока членам этой компании не пришлось в одночасье друг с другом расстаться и навсегда покинуть дом семьи Леманн, где их каждый день ждала Алиса. После школы ребята разъехались кто куда: кто-то уехал в другую страну, кто-то умчался, окрылённый мечтами о прекрасном будущем, в города близ столицы, и Эмиль, как и многие, решил также поступить в колледж вдалеке от Джиннистана. Однако не успел он и подготовиться к вступительному тесту, как домой пришло одно письмо, раз и навсегда поменявшее ему планы. Письмо, гласившее о призыве на войну.

Счастливые и светлые воспоминания о брате омрачались воспоминанием об этом дне: как они с мамой и Филипом собирали ему вещи в дорогу, как прощались с ним, как брали с него общения писать письма домой. И по сей день Алиса не могла думать об этом без щемящей в груди тоски. Она знала, что родилась во время войны и что их страна находилась непосредственно рядом с воинственным севером – даже когда она была ещё в совсем малом возрасте, мама уже поведала ей, почему иногда им приходится отказываться от некоторых излишеств, – но до сей поры надеялась, что это обойдёт их семью стороной. Со светлой грустью она помогала Филипу заколачивать ящики, в которых он на повозке отвозил урожай в приёмную, откуда ящики развозили по лагерям, частям и армиям. Она слышала из уст одноклассников в школе, как мужчины из их семей уехали на войну. Она сочувствовала им, но почему-то всегда думала, что самой ей этого страшиться не придётся. Увы, она совсем забыла про то, что её брат также является совершеннолетним мужчиной: для неё, как и для мамы, он всегда был близким, ребячливым мальчишкой. Тем тяжелее было видеть его в строгой военной форме. Испачканные красками брюки и слегка помятые льняные рубашки шли его улыбчивому лицу гораздо больше. Но отныне лишь солдатский китель сидел на нём каждый день, и даже такого брата Лиси не видела уже очень давно…

Облокотившись на плечо Габри, она задремала. Сквозь сон она лишь слышала, как Габри отходит, а на руки её берёт мама и ласково укладывает на диван в гостиной, чуть прикрывая пледом. Она окончательно проснулась, только когда семья и гости уже стали ужинать. В этот день все остались дома: и картографы, и мама, и Филип, а на следующее же утро Элиас Ренфред, чуть свет, с чемоданчиком картографический принадлежностей в одиночку поехал, как он сказал, «на чертежи». Его верный помощник Габри Бон-Берри остался дома работать уже над готовыми чертежами, и, как и свой мастер, не дал себе поблажки и точно так же встал с рассветом, дабы тотчас же приняться за дело. Лиси несколько раз проходила мимо его комнаты и мельком видела, как он стоит за деревянной конторкой у окна и что-то чертит, но, будучи воспитанной юной леди, она не решалась отвлечь его от столь важного и, как казалось, сложного занятия, хотя она всей душою жаждала вновь пообщаться с ним, пусть даже о чём-то маловажном. Так что, вопреки всему, она твёрдо решила, что будет ждать, пока он освободится, и только тогда подойдёт к нему и в открытую попросит его снова побыть с нею.

А пока что она развлекала сама себя. Утром Филип принёс с садовой грядки большую тыкву и, протерев её платочком, позвал её полюбоваться. Алиса с радостью предложила оставить тыкву целёхонькой и положить её на комод в гостиной, как домашнее украшение, но Филип сказал, что тогда она испортится и лучше уже в скором времени найти ей лучшее применение. Самую малость расстроившись, затем Лиси побежала в сад к маме. В саду Роземари готовила цветы календулы к сушке, говоря, что потом от этих сухих ноготков можно будет получить «целебное зелье». Алиса помогала ей: крошила лепестки на ткань, распределяла соцветия по всему ситечку. Потом они накрыли ситечко тонкой тканью и подвесили на веранде. После этого Лиси побежала к Филипу, который вновь хозяйничал на кухне и пёк тыквенный пирог из той тыквы, что принёс только этим днём. Хотя в доме вкусно пахло, осень заливала дом светом, и было тепло как в гостиной, так и в саду, ничто так и не могло в полной мере умалить скуки Алисы. За домом уже все ветки были превращены в мечи, магические и барабанные палочки, все листья – в открытки, и марки, и лодки для ручья, а дома каждая сказка была прочитана и каждая кукла – заботливо взлелеяна. Так, всё, что можно было поделать, Лиси уже переделала и теперь просто сидела в кресле-качалке и напевала песенку под нос.

Когда ждать стало невыносимо скучно, она всё-таки поднялась с кресла-качалки и решительно зашагала по коридору в сторону гостевой комнаты. «Надеюсь, Габри уже закончил со своими делами и теперь поиграет со мной вволю», – подумала она утешно, однако стоило ей робко приоткрыть дверь, как она увидела ту же картину: Габри стоял у своей конторки и до сих пор что-то чертил. Его чертёжная деревянная конторка стояла у створчатого окна, с которого вид выходил на благоухающий под небом спокойного дня вишнёво-сливовый сад, напоенный птичьими песнями, отголосками протекающего под кустами ручья и нежной осенней прохладой, в которой чувствовался свежий запах сохнущего на веревке белья. Краем глаза Алиса видела, как Габри, аккуратно засучив рукава рубашки, занимается черчением, и уже тогда ей казалось, что он безупречен в выполнении своих обязанностей, а как только она вошла в его комнату и смогла увидеть то, чем он занимался, она в полной мере смогла оценить весь его талант. Он простыми и невероятно быстрыми движениями работал с циркулем, карандашом, каким-то особым прибором для черчения, похожим на трафарет, который Алиса видела впервые, каждый раз всё больше и больше завораживая юную леди, с распахнутыми глазами любовавшуюся им в сторонке. Габри был по-особенному красив в свете, исходящем из сада и касающемся его длинных волос, что удерживались небольшим гребешком сзади и волнами падали ему на плечи. Помимо того, он выглядел абсолютно невозмутимым, на нём не было ни капельки пота, словно та кропотливая работа, которой он занимался и которая казалась Лиси донельзя причудливой, вовсе не приносила ему никаких трудностей. Лиси сама не заметила, как начала медленно приближаться к Габри и его конторке, уже в открытую наблюдая за его ловкими действиями.

– Ух ты… – произнесла она, сильно очаровавшись. – Как ты быстр и ловок, а ведь эти рисунки такие сложные и даже, я бы сказала, витиеватые!

Сказав это, Лиси уже совершенно беззастенчиво обошла Габри и прыгнула на подоконник позади него; подвинув вазу с ветвями клёна, осины и берёзы, она села, свесив ножки, и стала поглядывать на Габри вновь. Юноша, которого потревожили, не выказал никакого возмущения.

– Юная леди, вы что-то хотели? – почтительно спросил он, не отвлекаясь.

– Да ничего особенного. Мне просто скучно и не с кем даже поболтать. Мама пока занята, Филипу стало нехорошо, и он прилёг у себя, а с девочками мы договорились встретиться только на следующей неделе, чтобы они успели подготовить мне подарок, у меня ведь совсем скоро будет день рождения. Вот я и подумала, раз у меня не получилось уговорить ни маму, ни Филипа, может быть, у меня получится уговорить тебя? Но ты тоже совсем как взрослый – работаешь!

Продолжая перечерчивать карты, Габри отвечал ей:

– Я понимаю и всё же прошу прощения. Некоторое время я буду занят и не смогу уделить вам время. Не могли бы вы немного подождать? – Его крайняя учтивость с ней, обыкновенной семилетней – почти восьмилетней – девочкой заставила Алису чувствовать себя важной барышней, о которых сказывалось в старинных романах, истинной юной леди. Поэтому она даже не сумела обидеться или загрустить. Лишь усмехнулась:

– Конечно, мне не впервой. Только вот скажи, я тебе очень сильно мешаю здесь? Если нет, можно посидеть с тобой?

В какой-то мере ей и самой казалось, что она уже переходит черту и начинает надоедать сокровенному гостю, но в лице Габри тем не менее она не видела ни толики недовольства или утомлённости. Всё такой же вежливый, он ответил бесстрастно:

– Вы мне не помешаете.

Осчастливленная этим ответом, она спрыгнула с подоконника, после чего облокотилась на конторку с противоположной стороны от Габри, как бы и балуясь, и лениво играясь.

– Как хорошо! Пока ты черкаешь, я могу тебе столько всего рассказать. Ты же меня слушаешь? Ну так слушай. Знаешь, у меня кроме мамы ещё есть старший брат, я тебе про него говорила. Его зовут Эмиль. Наверное, он немного старше тебя, но он тоже ещё молодой. Когда я тебя увидела, сразу о нём вспомнила. Мне кажется, вы бы подружились, ведь ему нравятся такие тихие люди, как ты. Знаешь, почему? Он любит веселить таких людей! Это странное увлечение, да? Эмиль увлекается загадками и загадочными людьми. Он всегда разгадывает человеческие загадки. Ему достаточно посмотреть в глаза человеку, и он сразу всё поймёт. Я так не умею, наверное. Слушай, а можно я попробую на тебе? Посмотрю в твои глаза и скажу всё, что думаю, а ты ответишь, верно ли я подметила или нет.

Габри немного задумался. Он не отложил свои чертежные инструменты, но по велению юной леди всё-таки выполнил её просьбу и повернулся к ней, ненадолго отвлёкшись от своих дел. Алиса начала внимательно рассматривать и вглядываться в его глаза, немного позируя перед Габри и нарочито хмыкая якобы от задумчивости.

– Так, у тебя… глаза карие, – медленно говорила она.

– Юная леди, вы очень проницательны.

– Подожди, я же ещё не закончила! Так… у тебя карие глаза, и они говорят… что у тебя большое сердце. Или тут что-то другое? Наверное, у тебя был бы чудесный смех. О, а ещё твои глаза говорят, что ты очень дружелюбен, а ещё много трудишься. Даже не знаю, что добавить. Это удивительно, твои глаза такие же молчаливые, как и ты. Хм… ну, а так, мне кажется, они ещё и очень грустные. На вид ты стойкий, но твои глаза какие-то странные. Может, пока вы путешествуете с господином Ренфредом, ты скучаешь по своей семье или маме? Я тоже постоянно скучаю по ним, когда я не дома. Чтобы не грустить из-за этого, я ношу этот кулон. В нём у меня и мама, и брат, и Филип. Все, кроме папы. – Лиси открыла свой маленький кулон-сердечко, внутри которого находилась пожелтевшая семейная фотография. Когда-то, когда Алисе было только четыре годика, они сделали эту маленькую фотокарточку, пригласив фотографов домой: на этом снимке были она, мама, Эмиль и Филип в красивых платьях и костюмах. – А у тебя какая семья?

Он промолчал. Алиса, не получив надлежащего ответа, в замешательстве опять заглянула в его глаза, но и в них не получала разгадки.

– Пожалуй, я не могу ответить на этот вопрос, – наконец сказал Габри, и Лиси, не ожидав такого, растерянно улыбнулась.

– Это что, тайна?

– Нет. Я просто предпочёл бы об этом не говорить.

После этого Алиса больше не донимала его вопросами. Ей было и интересно, и страшно спросить его о большем, но, оставшись верной воспитанию, она всё же выполнила его пожелание и благоразумно замолчала. Пока Габри занимался картографией, а Лиси ждала его, ей удалось ещё лишь о немного его спросить: например, о том, почему он всегда носит шляпу, зачем ему такие длинные волосы и есть ли у него невеста. На всё это Габри отвечал со сдержанностью: «Удобно», «Просто так», «Нет». Ответив, он продолжил работу сразу же, будто ничего и не произошло, а Алиса – продолжила его дожидаться. За всё это время она успела и побаловаться у его деревянной конторки, и поваляться на его кровати, идеально убранной, и посидеть в позе лотоса на сундуке. Иногда она от нечего делать беседовала с куклой показывала ей, как работал её гость, которого она с восхищением называла «умным другом». Иногда она листала старые потрёпанные книжки из шкафа, но ничего в них не понимала.

Это томительное ощущение ожидания вновь напомнило ей о старшем брате. Как и сейчас она ждала Габри, так и тогда она ждала Эмиля, который говорил одно и то же: «Подожди, я допишу картину, и мы обязательно погуляем». Эмиль был свободным художником: когда он рисовал, он улыбался, плавно уходя в свой особый личный мир искусства и фантазий, и Лиси, подглядывая за ним, рисующем в саду в окружении тогда ещё цветущих слив, могла только догадываться, о чём он на самом деле думает и какие образы приходят ему на ум. В один день, увидев на его холсте портреты незнакомых людей карандашом, она спросила, ткнув пальцем в холст:

«Зачем ты рисуешь этих людей?»

«Ну-ка убери руки, не тыкай. Испачкаешься же, да и картину мне попортишь. – ответил он ей, легонько шлёпнув её по ладони. Алиса ойкнула, но убрала палец и села рядышком, а Эмиль снова улыбнулся, простив маленькое невежество сестры. – Извини. Ты спросила, почему я рисую людей? Знаешь, Лиси, для меня рисовать людей гораздо интереснее, чем ту же природу. Не спорю, мир вокруг нас очень красив и я люблю его изображать, но люди… люди всегда хранят тысячи загадок. Разве тебе никогда не было интересно узнать, какие тайны таит в себе какой-нибудь человек? Посмотрев в глаза, всегда можно что-то разгадать. Глаза ничего не могут скрыть. Поэтому я так люблю писать портреты, создавать загадку, историю, чувство во взгляде, понимаешь? В этом есть своя философия, это талант и наука».

«Но почему ты рисуешь каких-то незнакомцев?» – спросила она затем.

«Знакомый или незнакомый – не имеет значения. Мы должны обращать внимание на каждого человека. Все мы часто жалуемся на одиночество, а на деле даже не смотрим в глаза друг другу. Вон, смотри, ручей течёт от нашей пихтовой рощи за домом прямо вниз, к лесу, а затем, оббегая берёзки, мчится к озеру. Красиво, правда? Глядя на это, мы не задумываемся, почему, например, ручей вообще течёт? Конечно, он ищет пруд или озеро, но мы не ощущаем этого: мы только отмечаем звонкость его журчания и блеск его воды. Так же и с людьми. Мы смотрим на человека и видим лишь его наружность; мы думаем, что он скрытен и зол, но мы же не знаем, что на самом деле таится в его душе. Может, на деле он очень добрый, просто стесняется это показать. Так что человек, как и природа, полон загадок».

Пускай он и был очень юн, Алиса считала его мудрейшим из всех и всегда слушала его советы, размышления, сразу же соглашаясь с его точкой зрения и после проповедуя именно его мнение. Кроме того, она замечала, что гостем, не таким уж и взрослым, она также восхищалась не меньше, чем своим необыкновенным братом. Габри, что усердно трудился, ни разу не покидая своего места, не обращал особого внимания на скучающую рядом юную леди. Так было до тех пор, пока Алиса наконец не подошла к нему снова. Нырнув в пространство между Габри и конторкой, она символично потеснила его, встав между ним и его работой, и принялась разглядывать все эти карты, которыми он столь усердно занимался. Правду сказать, она мало, что распознавала на них, но точного понимания и не требовалось. С ней ведь рядом был «умный друг».

– Какая запутанная карта! Это карта нашего континента? – Она наугад указала пальцем на одну точку. – Что вот здесь?

– Самая высокая гора Каена – гора Ледестьерн, расположенная в королевстве Стейнхельм, – отвечал Габри без единого намёка на раздражение. Лиси не унималась:

– А тут что?

– Столица северной страны Верборген – Ладвиг.

– А здесь?

– Каррингтон, город в северо-восточной части королевства Грандсбург.

– Ого-го, так много всего… а где ты уже успел побывать?

– Сомневаюсь, что юной леди понравится слушать моё перечисление.

– И то верно, ведь ты наверняка так много где был. Ну а что тебе больше всего запомнилось? Про это и расскажи.

Габри задумчиво взялся за подбородок и поднял глаза. Немного подумав, он ответил одновременно и прямодушно, и уклончиво:

– Мне всё понравилось. Рассказывать всё – бессмысленно.

– Хотя бы вкратце-то расскажи! Мне и без того скучно. Я ведь, знаешь, почти никогда никуда не уезжала из Джиннистана, а из других мест была только в Мохнхаупте, да и то мы с мамой сходили в церковь, ту, что с ангелами на крыше, а потом уехали на поезде домой. Ну и вот, что толку читать сказки про вымышленные места, когда полно настоящих, неисследованных?

И Габри стал рассказывать. Лиси сидела возле него на всё том же подоконнике и, слушая, заинтересованно глядела ему в глаза. Он спокойно продолжал чертить на конторке, ни поднимая глаз, и в это время рассказывал о состоявшихся на тот момент путешествиях. Рассказывал, как он впервые оказался в маленькой стране Бранку, побывал в тамошней деревне, затем – как отправился с мастером в королевство чайных роз Розен-ви-Реноден и лично познакомился с юным принцем, потом – поездка в холодный и заснеженный Эйвинд, где побывал в «Доме звёзд» и увидел северное сияние, после этого – город Шарлот-Ли, в котором дружелюбные жители устроили вечер музыки, вина и танцев, а потом – встреча с любимым сказочником в Медовых Яблонях, провинции Розенвилля, – и, собственно, приезд в нынешний Вальд. Слушая его, Лиси безостановочно думала, трепеща: «Вот бы и мне так удалось по миру пробежаться… когда брат вернётся, я всё ему расскажу. Ему так понравится!» Она, сама того не осознавая, уже мечтала и охотно представляла, как в будущем они со старшим братом Эмилем бороздят Каен, плывут на кораблях, ездят на поездах, знакомятся с местными, взбираются на горные вершины и ищут фей в очаровательных садах Розенвилля. Подобные мечты ей, конечно, приходилось всегда прятать. Она бы с превеликой радостью поделилась грёзами с мамой, очень любящей мечтать и фантазировать, но последнее время мама не терпела разговоров о старшем брате Эмиле. Она всегда улыбалась и говорила: «Давай не будем об этом. Пойдём лучше послушаем, как Филип играет на пианино», и Лиси никак не могла заставить её об этом говорить. Так и пришлось смириться.

К полудню Габри в конце концов завершил с чертежами, и Лиси, словно очнувшись ото сна, сняла с лица скуку и обрадованно взяла юношу за руку и вприпрыжку повела его было погулять… но, едва она открыла входную дверь, она увидела небо в преддверии дождя с кучкой наплывших серых облаков, сквозь которые лишь кое-где ещё пробивался мягкий солнечный свет. Разочаровавшись, Алиса жалостливо всхлипнула, но сдержала свою грусть и, снова взяв Габри за руку, повела его назад в гостиную. К её огромной радости, как раз к этому времени домой пришёл и господин Ренфред, и мама закончила с делами и пришла в гостиную, и даже Филип отлежался и уже собирал дрова для камина. Все были в сборе, и все готовились расположиться в гостиной у огня. Элиас Ренфред уже вернулся из гостевой комнаты и устроился сбоку на диване, Габри и Лиси сели рядом с ним, по-своему спрашивая, как он провёл свой день: Габри спрашивал его основательно и серьёзно, а Лиси – увлечённо и заинтересованно. Затем подошла и мама, также выражая своё удовлетворение тем, что все наконец-то собрались в одной комнате и можно побеседовать по душам.

Совсем скоро на Джиннистан, как и предсказывалось, пролился грибной дождь. Алиса услышала, как по крышам застучали капли, а, выглянув в створку окна, увидела, как побежали сияющие ручейки, блестящие под солнцем. Роземари же ахнула:

– Я же развесила одежду на веревке в саду! Всё намокнет!

И заливаясь смехом, в созвучии со стуком капель по крыше, она помчалась в сад под дождь. Прибежала обратно в дом она в мокрых туфлях и сырыми волосами; в охапке – едва спасенные вещи: сорочки, платья и сарафаны, а на лице – облегченная улыбка. Высушившись, Роземари попросила Филипа сварить немного кофе. Лиси впервые была счастлива дождю: наконец-то хоть что-то заставило её маму вновь наконец-то выйти в гостиную и стать радостной, как раньше. Пока мама протирала полотенцем волосы, Лиси своей неловкой детской ручкой, держащей столовую ложку, уже лезла в банку с вареньем, вытягивала оттуда сладкие, облитые душистым сиропом вишни и мазала их на хлеб.

– Ох, Лиси, – вздохнула мама, увидев это. – Это вишнёвое варенье Филип только недавно сделал, а ты его уже открыла.

Лиси позволила себе только улыбнуться и попросить прощения, но гостям-картографам она всё равно преподнесла два хлеба, политых сиропом с крупными, ярко-красными липкими вишнями, и немного погодя Филип принёс каждому по чашке кофе на блюдце. Тепло, исходящее от душистого домашнего кофе, заставляло запотевать окна рядом и стекать капли вниз, исчезая в лучах солнца, светившего вопреки дождю сквозь листву из сада, а дождик всё лил и лил, умиротворённо стуча по крыше дома, бережно поливая плоды, дикие ягоды и грибы в лесу и умывая кудрявые папоротники.

Следующие дни во всех садах Джиннистана стоял тонкий аромат после дождя. Трава отряхивалась от прохладной росы, в роще перед домом стоял лёгкий осенний туман. Из-за дождя господин Ренфред на какой-то период приостановил свои выездки и остался дома, чему Лиси, само собой, не могла не обрадоваться. Хотя Габри она тоже окутывала гостеприимством, любопытством и восхищением, она немало любила и его взрослого мастера, который в свои приличные лета находил, чем её искренне позабавить и подразнить. Кроме мамы, столь игривых зрелых людей она ещё не встречала, а потому была не то, что удивлена, а по-детски невинно обворожена господином Ренфредом. Если она была рядом с ним, он рассказывал ей шутки, от которых она хохотала, а также частенько поигрывал на старенькой гитаре, найденной на чердаке, – он исполнял на ней такие трогательные, душевные песни, что Лиси порой даже пускала настоящие слезы от восторга или умиления. Ей несомненно нравилось беседовать, даже попросту бездельничать с гостями – она совсем, казалось, позабыла про скуку, над которою часто сокрушалась, и перед сном, засыпая, мечтала грядущий день провести со взрослыми картографами и надеялась, что работа не отнимет их у неё, как это часто делала с мамой.

К счастью для Алисы, большую часть недели маленькие дожди были непредсказуемы, поэтому Элиас вновь остался дома на один день. Он укреплял себя крепким чаем с лимоном и утеплялся свитерами и шарфами, но, являя собою человека крайне беспечного во многих отношениях, не гнушался выходить в мерцающий выпавшей ночью росою сад и садиться под самую тень больших деревьев вместе со своим помощником Габри. Иногда Алиса вмешивалась в их разговоры и намеренно становилась третьей. Так, они сидели втроём за садовым деревянным столиком позади дома, прямо под сенью развесистой вишни, и читали книжки. Вернее, Элиас не мог читать Алисе сказки без своих очков для чтения, затерявшихся где-то на дне чемодана, поэтому читал обычно Габри. Лиси всегда говорила, какой Габри взрослый и красивый, на что Элиас только пожимал плечами.

– Где же он взрослый? – говорил он. – Это так только кажется. На самом деле тот ещё ребёнок. Гляди!

Он начинал его щекотать, и Габри, умело сдерживая смех, сгибался набок, пряча уязвимые места руками.

– Перестаньте, как не стыдно!.. – пытался остановить господина Ренфреда Габри, но тот уже совсем позабыл, где проживает серьёзность. Алиса не помнила, когда смеялась так громко, как когда веселилась с картографами.

Однажды на закате, когда дожди уже остались позади и Элиас собирался отправиться в деловую поездку, непосредственно перед днём его отъезда Алиса повела их на пикник у озера, взяв с собой плед, чтобы постелить, корзинку с кусочками тыквенного пирога, морс, сливы и вишни из сада, молоко и булочки. Воскресенье казалось превосходным днём для пикника – не очень прохладным, с ветерком, тихо порхающим по лугам и садам, – и озеро, соответственно, был тихим: небо, голубевшее над Джиннистаном весь день, на закате стало слегка виноградно-лиловатым, закатный солнечный свет нежно касался озерной воды, по которым медленно плавали дикие утки, а густые деревья, в том числе раскидистые плакучие ивы, все стояли, будто подсвеченные спрятанными под их листвой свечками. У берега было так хорошо, что ей не хотелось уходить. Слушая забавные рассказы господина Ренфреда, немногословные истории Габри, наслаждаясь уходящим солнцем и лакомясь тёплым и сладким морсом с пирогами, Алиса надеялась, что эта минута никогда не кончится.