S-T-I-K-S. Вера в Улье

Та взглянула на неё с благодарностью, глаза её блестели.

– Так… так… так… – Павел Александрович провёл рукой по лбу. – Ладно. Антон, открывай двери. Выходим.

Машинист кивнул и подошёл к двери, встав на одно колено. Он нащупал экстренный рычаг разблокировки и с силой потянул его вниз. Со скрежетом, ржаво и с хрипом, будто задыхаясь, механизм щёлкнул. Дверь подалась медленно, неохотно, с тяжелым металлическим вздохом, словно вагон не хотел отпускать своих пассажиров во тьму.

В тоннель повеяло сыростью и промозглой пустотой. Свет от телефонов едва пробивал тьму, рассыпаясь бледными пятнами по рельсам.

Но не успели они сделать и шага из вагона, как из глубины поезда, раздался истошный крик.

Группа вздрогнула. По вагонам прошлась волна – сначала удивлённых возгласов, потом страха. За первым криком последовали ещё – более резкие, панические, будто кто-то звал на помощь или пытался вырваться из лап чего-то ужасного.

– Что за… – начал было Миша, но не договорил.

– Быстро! – крикнул Павел Александрович. – Назад! В последний вагон!

Они сорвались с места, рванули назад сквозь темень угасающих аварийных ламп и вагонную духоту. Фонарики прыгали по стенам, выхватывая испуганные лица, трясущиеся руки, обрывки вещей. Кто-то кричал, кто-то молился. Всё тело наполнилось тревогой, сердце колотилось, как бешеное. Страх вернулся – уже не гнетущий, а взрывной, животный, тот, который заставляет бежать, не оглядываясь.

Что-то происходило в хвосте поезда. И на этот раз явно не разборки за бичпакет. Люди навстречу выскакивали в панике.

– С дороги! – крикнул кто-то из бегущих.

Грохот шагов, сбивчивое дыхание, запах пота, страха и металла смешались в один вязкий ком. Всё усиливалось по мере приближения к хвосту состава. Но чем дальше они бежали, тем реже становились люди. Казалось, поезд выдыхался, как живое существо, оставляя в тени последние свои остатки жизни.

И тут, когда добрались до предпоследнего вагона, открылась картина, от которой перехватило дыхание у всех.

Свет фонариков выхватил чудовищную сцену. На полу, в неестественной позе, лежала молодая девушка – её одежда была изорвана, лицо частично закрыто прядями волос, но уже было ясно: она мертва. Поверх неё – двое мужчин, поедающих её.

Один – лысеющий, с грязной курткой, с хриплым утробным рыком вгрызался в её запястье, с отвращающим чавканьем отрывая куски плоти. Кровь струилась по его подбородку, стекала каплями на пол. Второй – помоложе, весь в крови, с остекленевшими глазами, будто в трансе, сжимал её горло и медленно разжёвывал плоть на шее, словно это было что-то обыкновенное. Как будто ел курицу на кухне, а не человека в тёмном вагоне метро.

– О, Господи… – Веру передёрнуло. Она отступила к стенке, закрыв рот рукой.

Люди замерли. Никто не мог даже пошевелиться. Стояли в ужасе – с расширенными зрачками, парализованные отвращением и страхом.

Но именно в этот момент Плюгавый Бичпакет, неожиданно для всех, сорвался с места. С воплем и с силой влетел с ноги в того, что жевал запястье. Раздался хруст – удар был сокрушительный. Мужик отлетел в сторону, врезался в пластиковое сиденье и зарычал – не от боли, а почти как зверь.

Павел Александрович тут же бросился ко второму, заломал его, пытаясь оттащить от горла девушки.

– Что же вы делаете, суки?! – закричал он, скручивая мужчину. – Миша!

Миша вздрогнул, как будто кто-то дал ему пощёчину.

– Миша, мать твою! – повторил Павел Александрович.

Миша заморгал, пришёл в себя.

– Снимай шнурки с того парня! – он кивнул в сторону тела неподалёку – молодой парень, белая куртка, белые кеды. Лежал лицом вниз. Покойник.

Миша сморщился, но подчинился. Подбежал, судорожно развязывая шнурки с окровавленных кед. Пальцы дрожали, резались о пластик.

– Антон! С той девушки тоже шнурки – живее! – скомандовал Павел.

Тем временем Бичпакет бил первого в голову, раз за разом, с такой яростью, будто хотел стереть его с лица земли, пока тот не обмяк.

– Эй, ты, прекрати! Убьёшь же! – кто-то крикнул из группы.

– Да ты глаза разуй! – зарычал Бичпакет. – Посмотри на них!

Свет фонарей упал на лицо того, кого он избивал.

Кожа серо-желтоватая, зрачки мутные. Бичпакет запинал его до смерти.

– Это люди?! – его голос дрожал, и был полон ярости. – Я вас спрашиваю, это люди? Да они бабу только что за милую душу сожрали! – он ткнул в сторону. – Это дохляк! Зомби!

По вагону прокатились всхлипы, ахи.

Миша подбежал с двумя шнурками. Павел Александрович вместе с ним скрутили руки и ноги второго. Связали, как могли. Еще одними шнурками – теми, что снял Антон с убитой девушки, – привязали к поручню, чтоб не ползал, не кусался.

Захлёбываясь от адреналина, Павел Александрович сел на корточки, дышал тяжело, пот капал с его висков.

– Что же это такое… – прошептал он.

Только он успел выдохнуть – как через два вагона, в сторону головы состава, опять раздались крики. Громче, ближе, тревожнее. Не просто крики страха – это были крики боли и возни. Паника вновь захлестнула вагон.

– Быстро расступились! – рванул Павел туда, где пространство сотрясал истошный женский крик.

– А как же этот зомби? – кивнула Маша на привязанного к поручню парня, который, несмотря на перевязанные шнурками руки и ноги, всё ещё яростно рычал, выгибаясь, будто хотел выплюнуть собственное бешенство наружу.

– Никуда не денется, привязанный, – уже на бегу бросил он.

Все помчались следом. Кроме Бичпакета. Он остался стоять, глядя в лицо скалящегося мертвеца. Рот у того был весь в крови – как своей, так и чужой. Резко и озлобленно Бичпакет харкнул, слюна попала прямо в лицо тварюге.

– Что, сука? Не нажрался? – процедил он сквозь зубы, смерив урода взглядом, полным омерзения. Затем быстро, с тяжёлой поступью, пошёл вслед за остальными.

Когда группа прибежала в соседний вагон, им открылась по-настоящему жуткая, инфернальная сцена. Казалось бы, что может быть ужаснее того, что они видели минуту назад? А вот, жизнь сумела удивить и в этот раз.

Пять мертвецов. Пять. Девочка лет шести, с абсолютно стеклянным взглядом, вцепилась зубами в руку своей бабушки. Молодой парень и его, видимо, девушка, склонившись над телом женщины, жевали её живот с урчащим наслаждением. Другая женщина ела лицо погибшего мужчины – тот умер, скорее всего, при резком торможении. А ещё одна – пыталась вцепиться зубами в шею живого, дрожащего мужа, который удерживал её на расстоянии, не понимая, что его "Таня" уже давно не Таня.

– Таня… Танечка… милая моя… что же ты делаешь… – шептал он, и по щекам у него катились слёзы. – Танюша…

Павел Александрович оторвал внучку от руки бабушки и со всей силы отшвырнул её в бок, девочка ударилась о стекло, но оно не разбилось, она рухнула на сиденья, затем скатилась на пол.

– Катю-ю-юшка-а-а! – завыла бабка, с дико разодранной рукой, и бросилась к внучке. Павел успел лишь оттолкнуть её локтем, как в следующий миг почувствовал острую и жгучую боль – девчонка, несмотря на детские размеры, хорошенько впилась зубами в его голень.

– ААААА, твою ж мать! – заорал он, едва не упав от боли.

Тут снова подоспел Бичпакет и, не раздумывая, влетел с ноги в голову зомби-девчушке. Один удар. Второй. Череп хрустнул. Мясо размазалось по полу. И та больше не двигалась.

– Что вы делаете?! – заорала бабушка, – Твари! Изверги! Она же ребёнок! – но её слова оборвались от звонкой пощёчины. Бичпакет навис над ней, лицо перекошено от гнева.

– Да заткнись ты. Это не твоя внучка, дура старая. Это каннибал! Посмотри на свою руку, блядь, и в себя приди!

Старуха застыла, как вкопанная, не в силах осознать увиденное. Прямо у неё на глазах, в нескольких шагах – её Катюшка, её родная девочка, оставалась единственной, что у неё было. И сейчас… её жестоко убили. Ноги просто подогнулись, земля ушла из-под неё, и она грохнулась, даже не заметив, что упала прямо на чьё-то уже холодное тело. Она вцепилась в голову своими морщинистыми пальцами и зашлась в судорожном рыдании. Потом, не понимая, что делает, поползла. Волоком, на локтях, по окровавленному полу, к мёртвой внучке, что осталась лежать в лужице собственной крови. Добравшись до неё, рухнула рядом, ткнулась лицом в обмякшее тело, зарыдала в полную силу.

Павел Александрович, побледнев, тяжело опустился на ближайшее сиденье, зажав рану, из которой хлестала кровь. Его штаны стремительно темнели, превращаясь в пропитанную тряпку. Боль пульсировала до подташнивания.

Антон остановился у аварийного бокса у торца вагона. За прозрачной крышкой покоились топорик с молотком. Пластик держался на тугой защёлке, но внизу был маленький вырез под палец. Он вставил туда край ногтя, поддел. Крышка щёлкнула и открылась. Машинист вытащил схватил тяжёлый инструмент и немедля направился к прожорливой парочке. Подошёл сзади и в одно движение всадил топорик в череп парня, потом – девушки. Хруст. Кровь брызнула на стену и окропила окно.

Затем Антон двинулся к мужику, который держал свою жену.

– Не надо… – прохрипел тот, глядя в глаза Антону. – Это… это моя жена…

– Уже нет, – глухо сказал машинист, занося топор. Спустя два ловких удара всё было кончено.

Он развернулся к женщине, которая с упоением вгрызалась в мёртвое тело мужчины. Подошёл, не снижая шага, и занёс руку для удара. Она вскинула голову и издала звук – не то рычание, не то злобное шипение, – словно предупреждала. Но Антон даже не дрогнул. Удар с хлёстким звуком пришёлся ей в висок.

– Миша, Антон, пройдитесь по вагонам быстро, – выдохнул Павел Александрович, щурясь от боли, лицо его покрылось потом. – Вдруг кому ещё помощь нужна… чёрти что творится…

Они кивнули, вбежали в соседние отсеки, переглядываясь.

– Павел Александрович, дайте я посмотрю рану, – сказала Маша, опускаясь на колени перед ним. Он молча отодвинул ткань – кусок плоти буквально вырван. Да, точно – рваная рана, глубокие зубные следы кровоточат.

– Это надо срочно обработать, – сказала она, доставая воду и перекись.

– Или отрезать, – вставил Плюгавый, скрестив руки и глядя на рану с холодным интересом.

Все уставились на него.

– Чо вы? Его зомби укусил. Там уже инфекция. Надо отрубить, чтобы окончательно не заразился, – пожал плечами он.

– Откуда инфа, что он заразится? – прошипела Вера, также скрестив руки на груди.

– Ты, похоже, оправдываешь свой цвет волос, тупая блонда. Фильмы про зомби не смотрела?

Павел Александрович хрипло рассмеялся, несмотря на боль.

– Придурок. Угомонись. Какие к чёрту зомби? Мы не знаем, что с людьми происходит?! И резать ногу я не дам. И нечем здесь, мать твою, резать!

– Слышь ты, пёс старый, я тебе жизнь спас. Так что давай повежливее со своим спасителем, а?

Вера не выдержала. И без того нервы были на пределе. Она вскочила и со злостью влепила Плюгавому звонкую пощёчину. На миг повисла тишина. Лицо того перекосилось от удивления, а затем и ярости. Он рванулся вперёд, глаза налились злобой, – ещё секунда, и он бы набросился. Но Павел Александрович встал между ними, и взглядом, холодным и твёрдым, как сталь, дал понять: что не даст ударить девушку.

– Пошёл ты на хер отсюда, спаситель сраный, – прошипел он прямо ему в лицо.

– Нет, это вы пошли. Придурки. Вы все сдохнете! – рявкнул Бичпакет и направился к голове состава, к вагону с открытыми дверями, ведущими в тоннель.

– Час от часу не легче, – сплюнул Павел Александрович, и слюна, тяжёлая и вязкая, с хлопком ударилась о грязный пол. – Ладно, пошли в начало поезда. Потолкуем с людьми… Точнее, с теми, кто ещё не разбежался к чёртовой матери.

С каждым шагом воздух становился тяжелее – пропитан страхом, потом, злостью и отчаянием. Повсюду – следы паники: оброненные вещи, заляпанные кровью стены, сорванные поручни. В вагоне машиниста толпилась кучка пассажиров, кто-то плакал, кто-то просто дрожал, обняв себя за плечи, кто-то молился, выдавливая слова сквозь стиснутые зубы.

Антон, уже изрядно измученный, стоял в проёме между вагоном и тоннелем, раскинув руки, словно живой щит. Его лицо было перекошено напряжением, на лбу сочилась кровь от ссадины, правая штанина порвана до колена. Он держался – но видно было, что на пределе.

– Назад! – кричал он. – Назад, я сказал! Там небезопасно!

– Мы уйдём!

– Не имеете права держать нас!

– Выпусти нас!

– Послушайте! – повысил голос Павел Александрович, пытаясь привлечь внимание.

Но толпа не слышала. Страх и животный инстинкт перекрывали всё. Паника уже не гудела – она ревела, как шторм в замкнутом пространстве.

Павел метнул взгляд на скамью – там лежал молоточек для эвакуационного выхода, видимо кто-то из пассажиров тоже вскрыл аварийный бокс. Он схватил его и со всей силы ударил по металлическому поручню. Раздался гулкий и вибрирующий звон. Все обернулись.

– Послушайте меня! – рявкнул он. – Не перебивайте. Я сам чуть не обосрался от страха, когда увидел, что там творится. Но вы хотите рвануть в такую темень? Не зная, что там? Без оружия, без еды, без понятия, что вас ждёт?

Он шагнул вперёд, лицо побледнело от боли, а нога, укушенная в драке, ныла.

– Мы не знаем, что это! Новая пандемия? Биотерроризм? Массовый психоз? – он снова сплюнул на пол. – Но я знаю одно: если вы выйдете туда, не прикрывая друг друга, в панике, вразнобой – вы там сгинете. Мы даже не знаем, распространилось ли это дальше. Может, только метро охвачено. А может, уже весь грёбаный мир. Вы хоть понимаете, что делаете?!

Люди замерли. Кто-то молча кивал, кто-то, сжав губы, сдерживал слёзы. И вроде к нему снова начали прислушиваться, но толпа внезапно ахнула. Паника вспыхнула заново. Только по испуганным и округлившимся глазам людей Павел понял, что за его спиной появилось нечто ужасающее.

Зомби, которого ранее привязали шнурками к поручню, стоял в темноте всего в двух вагонах от них. Руки – в лоскутьях кожи. Губы – в крови. Зрачки скрыты мутной пеленой. Угрожающе голодной поступью приближался к толпе людей.

– Господи!

– ОТОЙДИ! ПУСТИ! ПУСТИ!!!

Люди рванули вперёд.

Антона, бедного машиниста, снесли одним махом. Его тело грохнулось на землю в тоннеле, словно мешок. Несколько человек прямо по нему пробежались. Один ботинок улетел в сторону. Он вскрикнул и затих. Поток тел прошёл по нему, как каток.

– СТОЙТЕ! – заорал Павел. – НЕ УБЕГАЙТЕ!

Но уже было поздно. Визг, вопли, рыдания – всё смешалось. Люди прыгали во тьму тоннеля. Несколько поскользнулись, кто-то упал, а кого-то утащила за собой толпа. Это была не эвакуация. Это было бегство обречённых.

Павел повернулся и сплюнул, шипя:

– Да твою ж мать… у меня на это дерьмо слюней не напасёшься! Уже в горле пересохло! Разгрыз, говнюшонок такой, шнурки!

В дальнем углу вагона, прижавшись к креслу, сидела Настя. Она держала на руках сына. Её глаза были расширены, мокрые от слёз, губы дрожали. Но главное – малыш не плакал. Прошло уже шесть грёбаных часов с тех пор, как всё началось. И не звука от ребёнка. Вера стояла рядом, закрыв рот ладонью. Маша вжалась в дверь машиниста, её плечи вздрагивали. Михаил, матерясь, пытался поднять Антона. Бичпакет раздраженно почесал бровь. Алексей, осунувшийся и дрожащий, выдавил:

– Ч-что нам делать?.. Он и-и-и-дёт…

И как по сигналу, два тела из соседнего вагона тоже встали. Сначала медленно, с характерным хрустом костей. Потом – чуть увереннее. Мутные глаза. Серые губы. И шаг – в сторону оставшейся группы.

– Так, – прохрипел Павел. – Антон… живой хоть? Лёшка, бери рюкзаки. Всё, что осталось: вода, еда, аптечку. Мы без этого не выживем.

– Эй, спаситель недоделанный, – обратился он к Бичпакету, тот уже встал в проходе между вагонами, напрягшись перед боем. – Управишься с тремя?

– Я и десять уложу, если надо, – процедил тот, не моргая.

Павел кинул ему молоток. Тот поймал.

– Я ему помогу, – отозвался Михаил. С земли он поднял короткий топорик Антона – тяжёлый, с засохшей кровью на лезвии. А самого Антона прибочунил к составу. Тот более-менее приходил в себя, повезло – не сильно помяли, успел голову руками закрыть. А вот ботинок жалко, улетел хер пойми куда. Попробуй теперь найти.

Павел Александрович отвёл девушек в начало головного вагона и строго велел ни в коем случае не оборачиваться и не смотреть, что бы они ни услышали. Позади раздавались звуки резни. Лёша отпаивал Антона водой, а Маша аккуратно обрабатывала его ссадины.

Спустя десять минут Миша и Бичпакет вернулись – будто из другой реальности. Оба были забрызганы чужой кровью: на рубашке Михаила алые пятна расползались, темнели, цеплялись за ткань, как клей. Бичпакет выглядел разозлённым, сжатыми челюстями и напряжённой шеей – до сих пор готов пробивать черепа. На его лице кровь тонкой струйкой стекала от виска до подбородка, не замеченной, не вытертой.

А вот Миша… Миша был совершенно бледен. Он не говорил ни слова, лишь смотрел перед собой, широко, без фокуса, будто не верил в случившееся. В его взгляде застыла растерянность – не от опасности, нет, а от того, что он только что сделал. Даже если это были зомби, даже если они уже не люди – он всё ещё видел в них человеческое. Тем не менее, оставаться в стороне он тоже не мог. Они молчали. И никто не осмелился их спросить. Всё было ясно без слов – та троица больше не поднимется.

– Ну что ж, ребятки, – произнёс Павел, тяжело выдыхая, и взгляд его стал холодным и сосредоточенным. – Уходим.

Он медленно провёл взглядом по лицам. Говорил глухо, но с нажимом:

– Слушайте внимательно. У нас три фонаря: один нормальный у Антона, поэтому он идёт первым. Антон, ты вроде уже попришёл в себя? – Обеспокоенно он начал изучать машиниста.

– В норме. – Ответил тот сухо.

– Хорошо, тебя сзади подстрахуют, если плохо станет. Собственно, у Антона самый мощный свет, и он знает тоннели. Мы не шатаемся, не оглядываемся, не орём, не обсуждаем ничего на ходу. Телефоны никак не используем – кроме фонариков. Ясно?

Ребята закивали. Настя сглотнула и прижала мальчика крепче. Он всё так же не издавал ни звука. Только тихо дышал, уткнувшись в её грудь.

– Девочка с ребёнком – в середине, между мной и Машей. Настя, слышишь меня? – Павел смягчил голос, но остался собранным. – Ты не отходишь от нас ни на шаг. Если что – опускайся на пол, держи ребёнка крепко. Поняла?

– Да, – еле слышно ответила она.

– Михаил – замыкающий. Если кто-то поскользнётся, оступится, зацепится – он подстрахует. Если что – даже не думайте возвращаться назад в одиночку.

Антон в это время уже стоял у дверей, держа в руке массивный жёлтый фонарь с чёрной обмоткой. Свет у него был узкий, резкий, дальнобойный.

– Я поведу, – сказал он, не оборачиваясь. – До ближайшей станции … 1200 метров примерно. Проверим по пути служебные помещения, но они обычно закрыты. Если будут открыты или же сумеем тихо замок сломать, то не придется шлёпать по рельсам, через техпомещения и выйдем.

– Готовы? – кивнул Павел. – Тогда – вперёд.

Миша помог Павлу Александровичу выбраться из вагона. Тёплый, спёртый воздух тоннеля ударил в лицо. Он пах пылью, старым бетоном, машинным маслом, ржавым железом. Темнота за пределами вагона была не просто отсутствием света. Казалось, она живая. Она двигалась. Дышала. Прислушивалась. Она обволакивала тело, скользила по позвоночнику, затаивалась в изгибах стен и следила. Каждый шаг в этот мрак отзывался внутренним подвыванием инстинкта: назад, назад, не ходи туда. Но назад было нельзя. Только вперёд – в глотку тоннеля, словно в нутро гигантского зверя, который ещё не решил, проглотить ли их целиком… или поиграть сначала.

– Один за другим. Не спешим, но и не тащимся как черепахи. Если кто-то слышит посторонний звук, шепотом сообщаете ближайшему. Ни в коем случае не кричать. Ни под каким предлогом.

Антон шагнул вперёд, луч фонаря прорезал густую муть и зацепил старые разводы и множество переплетенных труб на стенах тоннеля. Павел – следом. За ним – Настя, прижав к себе малыша. За ней – Маша с Верой, потом Алексей, Михаил шёл замыкающим, держа топор наготове, озираясь через плечо каждые пять шагов. Бичуган шёл чуть сбоку от основной линии, парень на своей волне.

В тоннеле слышно было каждое дыхание. Каждый скрип обуви. Влага хлюпала под ногами, где-то капала вода – мерно, как отсчёт времени, которое оставалось до столкновения с чем-то неведомым.

Можно было бы сказать крылатую фразу: «Пять минут полёт нормальный». Вот только как раз на пятой минуте всё пошло максимально через задницу. Луч фонаря, узкий, но дальнобойный, выхватил из темноты такую картину, что Антон как вкопанный застыл на месте. Павел, шедший следом, по инерции сделал пару шагов и вписался в его спину.

– Ты чо? – удивился он, отстраняясь.

Настя, выглядывая из-за плеч мужчин, тоже застыла, как только увидела, что именно их заставило остановиться Её испуганное "Ах!" вырвалось непроизвольно, да ещё и с такой звонкостью, что всех аж перекосило от ужаса. Павел резко развернулся к ней, глаза расширились, и он нервно прижал палец к губам, мол, “тишина“.

Что тут скажешь? Испуг заразителен. Любопытство, как обычно, взяло верх над инстинктом самосохранения. Из-за спин одно за другим начали высовываться вопросительные лица. Лучше бы они не видели того, что было впереди.

На путях, всего в десятке метров от них, раскинулись два тела. Ну, как тела… От тел остались только фарш и мокрые ошмётки, с трудом прикрытые разодранной одеждой. Липкая, тягучая кровь растеклась между рельс, оставляя после себя жирные, лоснящиеся разводы. По обрывкам тряпья и клочкам кожи с волосами можно было различить – один был мужчиной, другая – женщиной.

Судя по тому, как тоннель разделялся впереди на два рукава, отобедавшие ими гурманы, уже уползли куда-то в один из них.

– Мамочки… – сдавленно пискнула Маша, прижав руки к груди.

– Тихо! – шикнул Павел, хмуро стрельнув взглядом. – Антон, по сторонам свети. Видишь кого? Слышишь?

Антон аккуратно поводил лучом по сторонам тоннеля, задерживая свет в подозрительных местах. Его лицо напряглось, взгляд стал колючим, как у охотника в засаде. Минуту спустя, не поворачивая головы, буркнул:

– Тишина. Никого.

– Нам куда? – спросил Павел уже тише, но голос у него предательски дрожал.

Антон просто кивнул в нужном направлении, и отряд, стараясь не наступать в лужи и ошмётки чужой плоти, начал обходить останки по краю. Все шли гуськом, шаг в шаг. Кто-то затаивал дыхание, кто-то мелко дрожал, как в лихорадке. Только прошли мимо пожёванных тел, как из соседнего тоннеля раздался глухой звук, чья-то туша упала на рельсы. Все замерли. Послышалось хриплое, гортанное рычание. Причём явно не от одного существа…

Миша, до этого и так бледный как мел, теперь вообще сам стал похожим на мертвяка. Он медленно, с грацией парализованной черепахи, поднял кулак – жест “стой”. Затем поднял один палец. Прошла секунда – добавил ещё два. Потом почти с обречённостью растопырил ладонь. Пять. Пять, мать их, каннибалов.

– Гасим фонари! – прошипел Павел, резко. – К стенке! Все! Быстро сели!

Фонари начали выключаться с такой поспешностью, что в книгу рекордов записывай. У Лёши от страха ладони стали как маслом намазанные – телефон выскользнул и шлёпнулся на шпалу с предательски звонким, до ужаса громким звуком. В тот же миг с той стороны тоннеля послышалось оживление: копошение, топот, улюлюкающее уханье и тягучее урчание, которое сразу превращало кровь каждого из отряда в холодец.

Лёша вжал голову в плечи и сделал лицо человека, на которого летит кирпич с девятого этажа. Павел так на него глянул, что даже зомби бы передумали нападать из жалости. Бичпакет метнулся к его телефону, и успел выключить фонарик, прежде чем стало совсем поздно.

Все прижались к стене. Вера пыталась не дышать, а сердце ухало совой. Настя прижала сына к себе и беззвучно молилась. Маша закрыла рот обеими руками, и подрагивала всем телом. От неё шла такая дрожь, что Вера невольно тоже начала вибрировать. Бичпакет, Антон и Миша уже настроились сражаться.

Шаги были уже совсем рядом. Слышалось тяжёлое и неуклюжее шарканье. Потом удар, как будто кто-то рухнул на шпалу. Следом – глухое, дикое урчание, кажется, вперемешку с возмущением. Походу зомби не обрадовался поцелую рельсов с его лицом. Потом донеслись ещё шаги. Урчащие остановились прямо у входа в тоннель, в который забилась группка.

Три минуты нечеловеческого страха, что впивался в кожу тысячами острых игл. Три минуты ожидания безумной, кровавой смерти. Три минуты не озвученных молитв, обращённых ко всем возможным богам. Три минуты, наполненные воспоминаниями – яркими, словно солнечные вспышки, о мирной, прошлой жизни, о том, что когда-то казалось обыденным и вечным. Три минуты сожалений о не сказанном, не случившемся, не сделанном. Три минуты цепляющейся за каждый вдох надежды, что вдруг повезёт, что спасение придёт, что зомби их не заметят.