Лукоморье Кати Жабиной

– Жаба – стукачка.

Это был Злобин, верный оруженосец Подшибякина. Катя инстинктивно нащупала под собой яичную скорлупу – и почувствовала, как пальцы погружаются в липкую и холодную жижу. Внутри всё закипело. Без раздумий она схватила остатки «подношения» и с хлёсткой точностью метнула их в лицо Злобину. Попала! Злобин от неожиданности застыл. Потом его лицо стало стремительно багроветь, набухая обидой, злобой и публичным унижением. Он начал медленно подниматься, подобно грузовому подъёмнику из шахты.

Катя почувствовала, что её порыв исчерпал запасы героизма, а вот гнев Злобина, похоже, только что достиг его центра принятия решений… Класс вначале замер, потом оживлённо загудел. Кто-то постукивал кулаком по парте в предвкушении гладиаторского сражения. Ещё чуть-чуть – и на задней парте начнут принимать ставки. Но тут, как удар гонга на ринге или спасательный круг, брошенный в самый нужный момент, в класс вошла учительница: быстро, жёстко и с невидимой сиреной над головой.

– Что здесь происходит?! – её голос звучал скальпелем, разрезающим атмосферу напряжения. – Почему у Злобина на лице омлет, а Жабина в позе боевого гладиатора?

Злобин, вытирая лицо рукавом, взревел:

– Это она! Жаба! Ни с того ни с сего метнула в меня яйцом! Она психическая! Таких надо изолировать от нормальных людей…

– А кто это яйцо мне подложил?! – Катя вскочила, словно пружина. – Оно что, там само появилось?! – и она повернулась к учительнице стороной испачканного платья.

– Так, тихо! – рявкнула учительница. – Вы хотите, чтобы меня уволили? Для кулинарных поединков отправляйтесь на технологию. А здесь – кабинет литературы.

Класс зашептался. Кто-то тихо хихикнул.

– Сейчас же замолчите, – скомандовала она и окинула взглядом боевое поле. – Вот дойдёт инцидент до Мальвины Барбарисовны…

И она многозначительно посмотрела в сторону двери. Катя побледнела. Не хотелось второй заход в кабинет правосудия. И вдруг, как-то неожиданно, тишину нарушил голос – неуверенный, но громкий:

– Простите… Это я.

Класс замер. Даже скрип авторучек приостановился. Говорил Никита Кожемякин. Он медленно встал из-за парты, не поднимая глаз:

– Я… подложил яйцо. В смысле – на стул Кате. Это была… шутка. Дурацкая. Я не думал, что всё так обернётся. Я… просто хотел…

Он замолчал. В классе повисла пауза, плотная, как варёный белок. Катя уставилась на него. Она не верила. Он? Тихий Никита? Зачем ему?.. Учительница посмотрела на него с изумлением:

– Подложил… по доброй воле?

Саша кивнул.

– Почему?

Он пожал плечами.

– Чтобы отвлечь от… – он запнулся. – …от другого.

Учительница покачала головой, пытаясь просеять происходящее сквозь сито логики.

– Ладно, рыцарь чести… С тобой позже разберёмся. Жабина – умываться. Злобин – пойдёшь после неё.

Катя была в ступоре. Внутри у неё одновременно бурлили злость, растерянность, неожиданность и что-то ещё… странное. Она бросила взгляд на Никиту. Странные эти мальчишки, всё-таки…

Глава 14 Особый режим наблюдения

– Внимание, – произнесла ЛилиВанна, постучав ручкой по краю стола. – У меня, важное объявление.

Класс, не успевший отойти от сцены с яйцом и публичным признанием, немного притих.

– Наша школа, и в частности – наш класс, будет участвовать в городской олимпиаде по баскетболу. Вы наверняка знаете, что победа всегда на стороне сплочённой команды.

Класс загудел – кто-то обернулся, кто-то зашептался. И вдруг раздался голос Верёвкиной.

– У меня вопрос, – она подняла свою длинную руку с безупречным маникюром.

– Какой у тебя вопрос, Ксения? – терпеливо уточнила ЛилиВанна.

Ксения встала, обвела класс томным взглядом, поправила волосы и заговорила с выражением, пресс-секретаря важного босса. Собирающегося сделать заявление для прессы:

– Мы… против того, чтобы Жабина играла в команде нашего класса.

Наступила тишина.

– Почему? – опешила учительница.

Верёвкина сделала паузу, театрально выдохнула и с иронией произнесла:

– У Жабиной… плохая карма.

Катя вздрогнула. Будто в неё запустили чем-то липким.

– Что значит «плохая карма»? – переспросила учительница, надеясь, что ослышалась.

– Ну… – Ксения чуть наклонила голову, сделав вид, что ей трудно объяснить столь тонкие понятия. – Это когда человек приносит одни проблемы. Посмотрите сами: пока Жабиной не было – всё было спокойно. Как она пришла в наш класс, в нашу школу – сразу потоп, срыв занятий, какие-то происшествия… А если она будет в команде класса – сто процентов, мы проиграем. Правда, ребята?

Класс ответил ей гулом растревоженного улья. Смех, перешептывания. Всё это слилось в грубый, безликий шум. Катя сидела, не двигаясь. Она чувствовала себя дрейфующей на дырявой шлюпке в открытом море, окружённая злыми акулами. Даже Никита Кожемякин больше не смотрел в её сторону. И тут… дверь распахнулась. В класс влетела Мальвина Барбарисовна.

– Тишина! – скомандовала она голосом, которым могла бы остановить поезд.

Класс затих. Директриса оглядела притихших учеников, затем перевела взгляд на ЛилиВанну.

– Что здесь происходит?

В её голосе чувствовалось давление, и складывалось впечатление, что она ждала за дверью удобного момента, чтобы поймать какого-нибудь тайного агента для отчёта по выявлению шпионов.

– Ничего особенного, – быстро ответила ЛилиВанна, виновато улыбаясь. – Делаем синтаксический разбор существительного.

– И каков вывод? – уточнила Мальвина Барбарисовна, переводя взгляд на класс.

– …Карма, – многозначительно проговорила Верёвкина.

– Что ещё за карма? – нахмурилась директриса и подозрительно прищурилась, будто только сейчас осознала масштаб бедствия.

– Признак предмета, – пояснила Верёвкина, – в рамках синтаксического разбора слова.

– Лилия Ивановна, зайдите ко мне после занятий.

С этими словами директриса направилась к выходу, но, сделав шаг, нечаянно наступила на швабру, оставленную у двери. Швабра подпрыгнула, описала дугу и лишь чудом не угодила ей по лбу. Класс сосредоточенно напрягся и затаил дыхание, но Мальвина Барбарисовна даже не моргнула. Она сделала вид, что ничего не произошло, только поправила край пиджака и удалилась, хлопнув дверью так, что из мела на доске образовалось пыльное облачко.

Школьный день подходил к концу. Коридоры, недавно гудевшие голосами, постепенно стихли. ЛилиВанна шла по коридору в сторону кабинета директора, испытывая растущее беспокойство, с каким идут на допрос. Слова Мальвины Барбарисовны, брошенные в классе холодным голосом: «Зайдите ко мне после занятий» – не давали покоя весь урок. Хотя формально всё выглядело спокойно: обычный урок, обычный конфликт, пара слов про карму и один летающий омлет, что-то в тоне Мальвины Барбарисовны было…не то. ЛилиВанна постучала и, услышав сухое «входите», вошла. Директриса сидела за своим столом, похожая на судью в телевизионной постановке: спина прямая, руки сложены в замок, рядом – стопка аккуратных папок.

– Присаживайтесь, Лилия Ивановна, – произнесла она, не поднимая глаз.

ЛилиВанна послушно села.

– Я не буду ходить вокруг да около, – продолжила Мальвина Барбарисовна, наконец взглянув на неё прямо, её взгляд был холодным. – Сверху поступило распоряжение.

Она сделала паузу. В кабинете повисла тишина, нарушаемая еле слышным тиканием старых настенных часов.

– Откуда именно – неважно. Но нам поручено внимательно наблюдать за детьми.

– В каком смысле наблюдать? – переспросила ЛилиВанна, чувствуя, как по позвоночнику пробежала холодная струйка беспокойства.

– В самом прямом. Фиксировать любые неординарные ситуации: поведение, отклоняющееся от нормы, необъяснимые события, изменения в психоэмоциональном фоне класса.

– Вы хотите сказать, что… – ЛилиВанна замялась, – что-то происходит?

Мальвина Барбарисовна не ответила сразу. Она встала и подошла к окну. За стеклом школа медленно погружалась в вечернее безмолвие.

– Пока мы не знаем. Но те, кто там… и она подняла указанный палец, – считают, что признаки уже есть: несовпадения, вспышки активности, странные отклонения в поведении и… не всегда логичные цепочки событий.

Она повернулась к ЛилиВанне и, понизив голос, добавила:

– И это касается не только вашей параллели.

– А кто всё это… координирует? – осторожно спросила ЛилиВанна.

– Я ничего не могу вам сказать, кроме одного: у нас сейчас особый режим наблюдения. Официально – профилактика эмоционального выгорания. Неофициально – фиксация нестандартных случаев.

Директриса подошла к столу, достала тонкую папку без опознавательных знаков и аккуратно передала её ЛилиВанне.

– Здесь список параметров. Заполняйте, если заметите что-то… странное. Особенно следите за Жабиной.

– За Катей?.. – удивилась ЛилиВанна. – Она, конечно, девочка с фантазией, но…

– Именно! Фантазия слишком активна. Аномалии чаще всего маскируются под детскую игру. И, поверьте, не всё, что кажется нелепым, на самом деле нелепо.

ЛилиВанна вышла из кабинета с папкой в руках и тревожным осадком на душе.

Глава 15 Эксперимент щедрости

Школа опустела, но тень тревоги осталась стоять в коридоре, словно кто-то невидимый продолжал наблюдение. Настроение Кати было крайней степенью полнейшей безнадёжности. Неприятности, казалось, обрушивались на неё с космической хаотичностью – внезапно, без повода, без предупреждения, как шторм на корабль, у которого нет ни парусов, ни капитана. Почему всегда она? Почему именно ей достаётся роль виноватой, даже когда она ничего не сделала?

Всё шло не так. Хотелось убежать, раствориться или просто спрятаться… И тут Катя вспомнила про шкатулку. Вспомнила о ней как о чём-то далёком и, возможно, даже ненастоящем. Хмуро взглянув в сторону шкафа, Катя почувствовала, что ей так хочется, чтобы волшебство было не выдумкой, не фантазией. Она подошла к шкафу, который выглядел одиноким странником, хранившим в глубине души, свои тайны. Катя медленно открыла дверцу – и вошла внутрь. Здесь было темно, тихо. Пахло сухой лавандой, тканью и, кажется, немного старой древесиной. Пространство внутри шкафа казалось больше, чем снаружи – не в сантиметрах, а в ощущении безопасности. Это был не просто шкаф. Это было место силы, её личное убежище.

Снаружи был мир, в котором её выставляли виноватой, чужой, ненужной. Здесь же была тишина. Никто не кричал, не тыкал пальцем. Тихо щёлкнув, она включила фонарик. Шкатулка лежала в глубине. Катя взяла её в руки. Казалось, она была тяжелее, чем обычно. Возможно, действительно в ней что-то изменилось. Катя осторожно приоткрыла шкатулку. И вдруг – вспышка света. Яркие сверкающие огоньки вырвались наружу и разлетелись по сторонам, отбрасывая фантастические блики. Они переливались, кружились, будто танцевали в невесомости. Катя зажмурилась, а потом медленно прищурилась, стараясь понять, что происходит. Внутри что-то сияло – тепло, мягко, нереально. На дне шкатулки лежали два кристалла. Они мерцали, будто живые – как звёзды, упавшие с небосвода.

«Вот это да-а…» – прошептала Катя, затаив дыхание, словно боялась спугнуть волшебство. – «Это правда. Всё это – правда…» – восторженно шептала Катя. – «Интересно… за что?.. И почему всего два? Я же сделала гораздо больше добрых дел!»

Молчание внутри шкатулки длилось мгновение. А потом… она забулькала. Сначала тихо, потом громче, с искрами и электрическим потрескиванием. На внутренней стороне крышки вспыхнул свет – как на экране маленького планшета. Появилась Фея. Она выглядела блестяще. Волосы украшены нежными светящимися цветами, а платье переливалось разноцветными огоньками, сшитыми из радуги и капель утренней росы.

– Ты?! – восторженно ахнула Катя, едва не уронив шкатулку.

Фея улыбнулась:

– Во избежание конфликта и претензий к исполнителю договора, все документальные материалы будут храниться в моей памяти до полной реализации волшебства!

Катя только и успевала хлопать глазами.

– А сейчас, – объявила Фея, взмахнув палочкой, – демонстрация зачтённых действий.

На экране шкатулки появились картинки. Вот Катя на остановке, в руке она держит пустую пластиковую бутылку. Секунду поколебавшись, она шагает к ближайшему баку и аккуратно выбрасывает бутылку в нужный отсек – пластик. Катя удивлённо подняла брови.

– Ты что, серьёзно?.. – пробормотала она.

Фея, не моргнув, кивнула:

– Да-да, это твоё первое зачтённое доброе дело: зкологическая сознательность, высший уровень. Ты даже выбрала правильный контейнер. Удивительно, между прочим.

Катя недоверчиво фыркнула:

– Это вообще случайно произошло. Вот уж никогда бы не подумала, что мусорка имеет отношение к чему-то доброму…

– Это не «мусорка», а раздельный сбор отходов, – поправила Фея, закатив глаза. – В некоторых мирах за это выдают рыцарский титул и доступ к дополнительной энергии.

Катя прикусила губу, смущённо глядя в сторону.

– А второе? – шепнула она.

Фея грациозно щёлкнула пальцами, и на экране возник новый эпизод. Катя в трамвае – грустная, усталая, с тяжёлым рюкзаком. Перед ней – пожилая женщина с сумкой и тростью. Катя встала, не дожидаясь просьбы, и молча уступила место.

– Вот! – Фея удовлетворённо хлопнула в ладоши. – Это было очень красиво: без пафоса, без ожидания благодарности, искренне.

Катя с удивлением посмотрела на экран: «Не помню такого… Скорее всего, просто вышла на своей остановке… Приятное совпадение», – но вслух ничего не сказала. Оказывается, кто-то видел. Кто-то счёл это значимым.

– Но… – Катя нахмурилась, – а как же всё остальное? Бабушка, собака, шарики?

Фея поджала губы:

– Добро, совершаемое с прицелом на вознаграждение, имеет иную формулу энергетической отдачи. Особенно если вовремя действия в голове звучит фраза: «Ну всё, сейчас точно плюс десять кристаллов!»

Катя покраснела.

– Но я же старалась…

– Я вижу, – мягко сказала Фея. – Поэтому кристаллы уже появились. А дальше – всё зависит от тебя.

– Добрые дела – это то, что ты делаешь для других, но награда появляется у тебя… Извини, но у меня лимит по времени. Мне пора. Желаю удачи!

Катя хотела что-то сказать – что-то умное, важное – но экран начал тускнеть, и Фея исчезла так же неожиданно, как и появилась. Шкатулка снова стала тихой и обычной, только внутри продолжали мерцать два маленьких кристалла, отбрасывая волшебные блики на тёмные стенки шкафа.

– Совершенно непредсказуемая особа, – пробормотала Катя.

Но спорить с Феей – дело заведомо проигрышное, а тем более с той, что уже… улетучилась. Но теперь она поняла важную вещь: во-первых, штука работает, а во-вторых… Снаружи послышался лёгкий скрип половиц. Кто-то прошёл мимо шкафа… и вдруг – щёлкнула ручка, дверца резко распахнулась, впустив в уютный полумрак холодное дневное освещение. Катя зажмурилась. На пороге стояла бабушка.

– Катерина! – строго сказала она, подозрительно вглядываясь внутрь. – Ты зачем в шкафу сидишь?

Катя спрятала шкатулку за спину.

– Это… эксперимент! – бойко выдала она. – Нам в школе задали – провести тест в полной темноте. Это такое… задание!

– Задание, говоришь? – переспросила бабушка, опираясь на дверцу и вглядываясь внутрь шкафа. – С телефоном, да?

– С помощью телефона… фиксируются показатели, – не моргнув соврала Катя.

– Давай сюда телефон. Отец проверит, когда вернётся с работы.

Катя молча протянула бабушке свой гаджет. В этом жесте было что-то обречённое, белый флаг, поднятый над крепостью. Бабушка взглянула на внучку тяжело вздохнула и, покачав головой:

– Вот ведь правильно говорят по телевизору: нельзя больше двух часов в день торчать в этом чёртовом телефоне. Ещё утверждают, что от него развивается зависимость. У тебя все признаки налицо – с утра до вечера в телефоне, даже в шкафу с ним сидишь.

С этими словами бабушка направилась к телевизору – там уже начиналась её любимая мыльная опера, кажется, двести двадцать пятая серия…

– Но у меня там все задания… – жалобно прошептала Катя.

Сопротивление было бесполезно – от слова «совсем». Бабушка терпеть не могла, когда её отвлекали от священного ритуала: просмотра ее любимого сериала или от сосредоточенной заботы о хлорофилловой рассаде. Катя вылезла из шкафа, чувствуя, как деревянные створки неохотно отпускают её обратно в мир суеты и равнодушия. Взгляд скользнул по полкам, плотно забитым одеждой: футболки, пижамы, свитера – всё это мирно пылилось, давно забытое и явно избыточное.

– Интересно… зачем человеку столько вещей? Половину из них никто и не носит, хранит, но для чего? – пробормотала она вслух, больше для себя, чем для кого-то.

И вдруг её осенило. Озарение пришло, как вспышка молнии, и сразу всё стало ясно: пора менять свою жизнь, отказаться от старого, освободить место для нового. Надо избавиться от хлама, очистить пространство для чего-то значимого. Кате так понравилась эта идея, что… она тут же начала вытаскивать из шкафа всё, что казалось ей лишним и ненужным. Её движения были быстрыми.

– Эта юбка мала… Эта – слишком длинная… Платье с дурацкой расцветкой – ну никогда же его не надену, – бормотала Катя себе под нос, транслируя внутреннее заседание строгой комиссии по эстетике.

– Два свитера – зачем два? Непонятно. Жилетка, шапки… А это что? Бабушкины кофточки… Она их всё равно не носит и никогда сама не выкинет. Старики, на удивление, вообще любят всё старое.

Гора одежды на полу росла, как снежный сугроб на утреннем морозе. Это была не просто куча – это был символ: застоя, вещей, которые копятся, пылятся и ничего не значат. Катя знала: «В ближайшие сорок минут, бабушка будет под властью телевизионных эмоций и вряд ли заметит даже землетрясение, поэтому действовать надо предельно быстро. Потом сама мне спасибо скажет». Она вспомнила про мамин шкаф: «Там тоже уйма ненужного, пылящегося на вешалках барахла. Ей тоже надо помочь – освободиться от тяжёлой ноши и чрезмерного загромождения».

Быстрая ревизия – и вот уже вторая партия невостребованного шмотья отправилась на пол. Две старые спортивные сумки оказались наполненными доверху. «Бремя бескорыстия» – вот как это называется. Ухватив их за ручки и с трудом оторвав тяжёлую поклажу от пола, Катя подошла к двери. Транс посмотрел на неё с такой щенячьей преданностью, что в этом взгляде было всё: восторг, удивление и даже простое собачье восхищение. Катя кивнула ему, как героиня на старте чудесного подвига, и шагнула за дверь. Осенняя свежесть пробиралась под свитер, будто пытаясь отговорить, остановить, завернуть обратно. Но Катя шла вперёд – с сумками в обеих руках и непоколебимой решимостью бескорыстия. Несгибаемая воля, детская, но уже взрослая самоуверенность и какое-то внутреннее жадное стремление делать добро толкали её к свершению пусть маленького, но подлинно героического поступка.

Она шагала бодро, почти торжественно, чувствуя себя миссионером с высоким поручением. Наполненная энтузиазмом, Катя направилась к старой церкви – там, во дворе, стояла большая деревянная коробка с надписью: «Для нуждающихся». Проходя мимо, она не раз смотрела на неё с особым трепетом, как на алтарь незаметного, но настоящего добра. Это было чистое, светлое бескорыстие, почти без оглядки. Почти – потому что в голове время от времени вспыхивали назойливые огоньки: «А ведь за такой поступок шкатулка точно наградит тебя! Пара кристаллов – точно!» Катя резко мотнула головой, отгоняя назойливую муху, вернее назойливые мысли.

– Нет! – шепнула она себе. – Только по-настоящему. Только по-честному.

Благородство её души, солнечным лучом в осенней дымке, легко разметало в стороны меркантильные размышления. Как хорошо быть доброй… просто так. Едва она подошла к повороту, как на её пути появились две странные девчушки с одинаковыми чёрными косами, в слишком лёгкой одежде и с озорными взглядами. Казалось, что они вышли не из переулка, а из какого-то другого времени.

– Привет, девочка! Не тяжело тебе такие сумки нести?

Катя остановилась. Сумки чуть качнулись в её руках.

– А что, хотите помочь? – с подозрением спросила Катя, крепче сжимая ручки сумок.

– Можем и помочь! – весело ответила одна из них и, повернувшись куда-то в сторону, громко крикнула:

– Хэй, гитаны!

И тут началось. Как будто из воздуха, из подворотен, с лавочек и даже из-за забора – откуда-то посыпались дети. Весёлые, чумазые, шумные, они враз окружили Катю, как муравьи – банку варенья.

– Рыжая, а чего у тебя в сумках? – спросил самый смелый из них, мальчишка с косматой головой и чумазой физиономией.

Катя на секунду задумалась – и вдруг ощутила: да ведь это даже лучше, чем та коробка у церкви! Здесь живые люди, дети, мамы…

– Это всё вам! – с воодушевлением объявила она. – Тут тёплая одежда, платья для девочек… и кофточки для мам! Всё чистое, почти новое.

– А нам не надо, – безразлично буркнул мальчишка, почесав нос. – Нам и так хорошо.

На секунду повисло молчание. Но тут из-за спины детей шагнула молодая женщина. Лицо у неё было строгое, с усталостью, которую не смоешь водой, но глаза были ясные. Она подошла и посмотрела на мальчишку так, что тот отошёл на задний план.

– Заткнись, умник, – сказала она тихо, но так, что воздух чуть похолодел, – тебе не надо, а мне надо.

Она обернулась к Кате и сдержанно кивнула, как взрослый – взрослому, без лишних слов. Катя растерялась, но быстро собралась – не привыкла, чтобы с ней так разговаривали по-взрослому. В этом кивке было столько признательности и достоинства, что захотелось выпрямить спину.

– Берите, – серьёзно сказала Катя, опуская сумки на землю. – Тут много хорошего. Я выбирала.

Дети сразу столпились вокруг и с любопытством стали рассматривать содержимое сумок. Они перебирали и разглядывали вещи, будто те обладали какой-то скрытой ценностью. Маленькая девочка в лиловых колготках вытащила свитер с мишкой и ахнула, будто нашла сокровище. Кто-то примерял на голову бабушкину шапку, кто-то держал платье на вытянутых руках, как знамя. Молодая женщина молча взяла кофту, провела по ткани пальцем – с благодарной бережностью – и только тихо сказала:

– Спасибо, Катя.

Никто не называл её по имени. Ни разу. И всё же она не удивилась. Как будто здесь все знали, кто она.

– Пожалуйста, – кивнула Катя и вдруг почувствовала внутреннее одобрение: «Молодец, Катя, ты всё сделала правильно».

Она взглянула на небо – высокое, осеннее, с тонкими полосками света между облаками. Было холодно, но почему-то невероятно тепло внутри. Женщина взяла сумки.

– Спасибо тебе, хорошая девочка, – тихо сказала она, сдержанно, почти шёпотом, но эти слова были больше, чем просто благодарность.

Катя смущённо улыбнулась, едва заметно – как умеют улыбаться только те, кто не привык к похвале. И вдруг, словно из воздуха, рядом появилась ещё одна девочка – почти её ровесница. Та не улыбалась, не суетилась – просто смотрела: пристально, внимательно, как будто что-то высчитывала.

– А можешь отдать мне свою куртку, – вдруг спросила она, – и кроссовки?

Катя оторопела. Куртку она совсем не собиралась отдавать, да и кроссовки были почти новыми – удобные, чистые, любимые.

– Если я отдам тебе куртку и кроссовки, мне будет холодно… и я останусь босиком, – осторожно сказала Катя, чуть отступая назад, словно ощутив, что грань между щедростью и уязвимостью вдруг стала слишком тонкой.

– Зачем босиком? – хмыкнула девочка, насмешливо склонив голову. – Я тебе дам свои куртку и башмаки: почти как новые… если не считать дырок. Соглашайся. Сделай доброе дело! – и растянула рот в широкой, дерзкой улыбке.

Чернявая, с вихрами, в драненькой куртке – она выглядела так, будто могла торговаться даже с самой судьбой. Катя на секунду представила себя как идёт по улице в чужой, куртке и в тяжёлых башмаках, которые скрипят при каждом шаге. Внутри всё съёжилось. Она уже хотела отказаться. «Но с другой стороны…» – продолжала рассуждать Катя, —«Дома у меня есть ещё одна куртка. И кроссовки – новые. А у этой девочки нет ничего…»

Решение пришло внезапно и окончательно. Она сняла куртку, расстегнула кроссовки. Осень тут же обвила холодом студёной воды— её обнажённую ногу. Чернявая девочка молча передала ей свою поношенную куртку и башмаки с криво завязанными шнурками. Они поменялись одеждой, как в каком-то ритуале. Через пару минут Катя стояла в чужой, не по размеру большой куртке, с обвисшими рукавами и запахом дыма. Башмаки были стоптанные, на одном шнурок болтался, как разорванная нитка. Если бы не рыжие волосы, лохмато торчащие из-под капюшона, Катю вполне можно было бы принять за одну из цыганских девчонок. Катя стояла в новых-старых вещах, чувствуя, как сырость пробирается сквозь подошву.

– Спасибо, рыжая, – сказала девочка негромко.

Катя кивнула, и, не оборачиваясь, пошла обратно. Скрип башмаков был глухим, но с каждым шагом внутри происходило что-то важное. Казалось, что невидимая шкатулка стала тяжелее.