Журнальный век. Русская литературная периодика. 1917–2024

Дело шло к отставкам, возможно, почти одновременным. Однако Твардовский хлопнул дверью в феврале 1970-го, главного редактора «Молодой гвардии» А. Никонова, тоже постоянно нарушавшего трамвайный закон, в декабре того же года сдвинули в мирный журнал «Вокруг света». Что же касается Кочетова, который все чаще руководил «Октябрем» с больничной постели, то «наверху» осведомились у кремлевских врачей о диагнозе и, получив ответ, что долго он не протянет, видимо, решили оставить главного редактора «Октября» в покое88.

Ненадолго, так как 4 ноября 1973 года Кочетов застрелился, и с его уходом из жизни гражданская война в литературе завершилась. Новому времени стали уже соответствовать не харизматичные журнальные полководцы, а заведомо компромиссные фигуры, для которых законопослушность и привычка ловить руководящие веяния была нормой жизни.

Такие, как Валерий Косолапов и последовательно сменявшие его Сергей Наровчатов и Владимир Карпов в «Новом мире». И такие, как Анатолий Ананьев, к своему назначению в «Октябрь» прошедший отличную школу у Вадима Кожевникова в должности первого заместителя главного редактора журнала «Знамя».

Получив повышение, вел он себя осмотрительно, и чуть ли не единственным исключением стала публикация романа Анатолия Рыбакова «Тяжелый песок», посвященного трагической судьбе еврейского народа в XX веке (1978, № 7–9).

Никакой особой идеологической крамолы в этом романе, собственно говоря, не было. Однако нарушался запрет на упоминания о сталинских репрессиях, а самое главное – в условиях советского этнического ханжества само слово «евреи» предпочитали публично не произносить. Поэтому рукопись была без обсуждения отвергнута и «Новым миром», и «Дружбой народов»:

Мы этого печатать не будем. Тут – тридцать седьмой год. И война показана односторонне – в ней пострадали ведь не только евреи, но и другие национальности89.

Поэтому и лег бы «Тяжелый песок» на долгие годы в стол, кабы не Ананьев, которому, как предполагает Рыбаков, очень хотелось избавить свой журнал от кочетовской еще репутации «реакционного». Вот и прочел он рукопись мгновенно, и напечатал ее почти мгновенно – не без многочисленных купюр, конечно, и с еще более многочисленными поправками, но все-таки напечатал90.

Так опасный роман стал бестселлером в Советской России, а своему автору принес истинно мировую славу. И даже административные небеса не разверзлись – подвергать «Тяжелый песок» критике в печати было не велено, роман через год выпустили отдельным изданием, и только главный партийный идеолог Суслов через помощников передал Рыбакову свои замечания; впрочем, говорится в позднейшем рыбаковском «Романе-воспоминании», «замечания его были мелочные, никакого значения для романа не имели, ничего не меняли»91.

И жизнь «Октября» вновь потекла мирно: в журнальные распри он не вступал, начальство не беспокоил, достойные публикации еще почти десятилетие чередовались, например, с рутинной производственной прозой. Самых матерых сталинофилов от журнала, впрочем, отвадили, так что Иван Стаднюк, напечатавший первую книгу своей «Войны» при Кочетове (1970, № 12), продолжение вынужден был размещать в «Молодой гвардии» (1974, № 5–7; 1980, № 9). Да и оставшиеся в черновиках главы предсмертного кочетовского романа «Молнии бьют по вершинам» появились – причем «со значительными цензурными купюрами»92 – не у Ананьева, а у Михаила Алексеева в журнале «Москва» (1979, № 9).

Словом, один из всех, «Октябрь» если чем и выделялся в 1980-е, то тем, что первым обратил внимание на так называемых «сорокалетних» прозаиков, стал их изредка печатать, даже ввел в редколлегию Руслана Киреева и Анатолия Курчаткина – вместе, впрочем, с Александром Прохановым, чья публикация – повесть «Дерево в центре Кабула» (1982, № 1–2) – отвечала сразу двум задачам – и лидера «сорокалетних» приветили, и советскую интервенцию в Афганистан одобрили.

Но тут перестройка, открывшая шлюзы «утаенной классике», и, – рассказывает Александр Михайлов-младший, в ту пору заместитель главного редактора, – все сотрудники редакции, кто где мог, добывали ранее не печатавшиеся в СССР произведения запрещенных авторов и наперебой предлагали их опубликовать. Было что-то типа игры: кто быстрее успеет – мы или «Новый мир» или, не дай Бог, еще какая-нибудь «Волга»93.

Конечно, в этом истинно магеллановом переоткрытии новых (для массового читателя) индий и америк тогда участвовали все практически ежемесячники – от традиционных «Знамени» и «Москвы» до кишиневских «Кодр» и только что возникшего рижского «Родника», – но «Октябрь» с разбросанностью своих публикационных интересов явно претендовал на первое место: «Реквием» Ахматовой (1987, № 3)94, «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана (1988, № 1–4), подборка стихов и песен Александра Галича (1988, № 4), фрагменты книги Нины Берберовой «Курсив мой» (1988, № 10–12), «Школа для дураков» Саши Соколова (1989, № 3)…

И, – вспоминает Ирина Винокурова, работавшая в отделе критики, – «ни одна из этих публикаций не повлекла за собой для Ананьева никаких неприятностей». Пока (причем без санкции главного редактора) в апрельском номере за 1989 год не напечатали короткий отрывок из «Прогулок с Пушкиным» Абрама Терца, то есть Андрея Синявского.

Всего 4 странички, но во фразе «На тоненьких эротических ножках вбежал Пушкин в большую поэзию и произвел переполох» углядели не только стилистическую непочтительность, но и злонамеренную русофобию. Так что хляби разверзлись мгновенно: придумавший термин «русофобия» математик Игорь Шафаревич вместе с публицистом Михаилом Антоновым и скульптором Вячеславом Клыковым в открытом письме секретариату правления СП РСФСР потребовали клеветника осудить, а Героя Социалистического Труда Ананьева лишить должности (Литературная Россия, 1989, № 31). Эти обвинения Шафаревич развернул и в размещенном там же памфлете «Феномен эмиграции» (№ 36), а редакция еженедельника поддержала их перепечаткой давней статьи Романа Гуля «Прогулки хама с Пушкиным» из «Нового журнала» (1976, № 124) и масштабной публикацией читательских писем с выразительными названиями типа «Сладострастие ненависти?» и, конечно же, «Мы не позволим!» (№ 37). Выяснилось, что «грязное хихиканье по адресу самого светлого имени русской культуры» – прием, с помощью которого некая «сплоченная группа» русофобов проверяет «жизнеспособность нашего народа», и что знаменитые «Сатанинские стихи» Соломона Рушди – это, по-видимому, нечто вроде исламского варианта «Прогулок с Пушкиным». И исламский мир своей реакцией на это «прощупывание» еще раз доказал свою большую жизненную силу, а тем самым, вероятно, заметно ослабил давление, которому мог бы подвергнуться в ближайшее время.

Но наш-то ответ – «еще впереди»!

Накат был таков, что Ананьев попытался отделаться увольнением из редакции своего заместителя, однако в ближайших же номерах напечатал роман Василия Гроссмана «Все течет», и вакханалия в защиту священных имен и скреп перешла в антисемитскую и антикосмополитскую плоскость, столь привычную для патриотической печати. «Я не о евреях говорю, есть еще хуже евреев, понимаете, космополиты!..» – крикнул сибиряк Анатолий Буйлов, обращаясь к специально созванному 14 ноября VI пленуму Союза писателей РСФСР, где позицию «Октября» дружно предали анафеме, а русофоба Ананьева постановили заменить патриотом Владимиром Личутиным.

И он, рассказывают, даже приезжал в редакцию, чтобы вступить в должность, но там едва ли не забаррикадировались, варяга не впустили, так что и главный редактор, и курс журнала остались прежние, а в августе 1990 года «Октябрь» был зарегистрирован как независимое издание № 195. Среди самых заметных публикаций ананьевской поры – «Наследство» Владимира Кормера (1990, № 5–8), «Семь дней творения» Владимира Максимова (1990, № 6–9), «Революция! Революция! Революция!» Владимира Тендрякова (1990, № 9), «Псалом» Фридриха Горенштейна (1991, № 10–12; 1992, № 1–2)…

Что же касается произведений, написанных здесь и сейчас, то они между этих глыб сначала лишь просачивались, а с естественным умалением публикационного бума пошли и полным потоком – как при Ананьеве, так и при сменившей его в 2001 году Ирине Барметовой. Особостью журнала стала ориентация на издание, условно говоря, клубного типа, когда режимом максимального благоприятствования пользовался круг авторов, наиболее близких редакции: Юнна Мориц (1991, № 1; 1993, № 2; 1994, № 12; 1996, № 5; 1997, № 7; 1998, № 5, 10), Анатолий Найман (1994, № 9; 1995, № 11; 1996, № 11; 1997, № 1, 8, 11; 1998, № 1; 1999, № 1, 9; 2000, № 1, 11–12; 2002, № 1, 3; 2003, № 1–2; 2004, № 1, 8–9; 2005, № 1; 2006, № 9; 2007, № 1, 6, 8, 9, 10, 11, 12; 2008, № 1, 2, 6, 7; 2009, № 9–10; 2010, № 5, 8, 10; 2011, № 2, 8; 2012, № 8–9; 2013, № 1, 3; 2014, № 9; 2015, № 2), Василий Аксенов (2004, № 1–2; 2006, № 1–2; 2007, № 2–3; 2010, № 9; 2012, № 8), Людмила Петрушевская (1993, № 1; 1996, № 1, 4, 9; 1998, № 1; 2000, № 3; 2002, № 4, 5; 2003, № 4; 2004, № 4, 11; 2007, № 1), Алексей Варламов (1995, № 2; 1997, № 3–4, 12; 2002, № 1–2, 4; 2004, № 7; 2008, № 3; 2014, № 4–6), Олег Павлов (1997, № 1–2; 1998, № 2, 9; 2001, № 8; 2008, № 1, 8; 2010, № 3), Игорь Волгин (1998, № 1–3, 5; 2000, № 3; 2006, № 11; 2009, № 1–2; 2010, № 10), Евгений Попов (2000, № 9; 2002, № 4; 2004, № 10; 2005, № 11; 2008, № 1), еще несколько уже популярных имен, среди которых Юрий Буйда, Андрей Волос, Андрей Геласимов, Олег Зайончковский, Игорь Иртеньев, Николай Климонтович, Михаил Левитин, Вячеслав Пьецух, Владимир Салимон, Асар Эппель.

Именно они в первую очередь получали ежегодные премии «Октября», случалось, что и безотносительно к реальной художественной ценности их произведений. И они – не все, конечно, но многие из них – принимали участие в акциях, на которые горазда была редакция во главе с Ириной Барметовой. Жилось, видимо, нескучно: авторы журнала то по редакционному заданию писали ультракороткие «рассказы с ладонь», то под рубрикой «12+» пробовали себя в сочинениях для самых маленьких, а то и вовсе во время Волошинских фестивалей в Коктебеле соревновались, кто дальше заплывет в море, с тем чтобы стихи победителей появились на печатных страницах в экстравагантном разделе «Заплыв».

При поддержке Роспечати, других властных и высокобюджетных институций «Октябрь» активнее, чем остальные ежемесячники, участвовал в литературных событиях, выпускал специальные номера и целевые блоки материалов, посвященные совместным литературным проектам как внутри страны (фестиваль «Аксенов-фест» в Казани, Литературное собрание в Петрозаводске), так и в сотрудничестве с другими странами (российско-французский «Литературный экспресс», Фестиваль российской литературы в Сен-Мало, Российско-китайский литературный форум и др.). Случалось и самой редакции быть организатором такого рода проектов – то «Шелковый путь поэзии», то Международные одесские фестивали, то Международная конференция по актуальным проблемам литературной критики.

Тогда, в нулевое десятилетие, многие надеялись, что именно такая кипучая внетекстовая, литературтрегерская активность вернет слабеющее общественное внимание и к самому журналу, сдержит, во всяком случае, падение тиражей. Но они тем не менее падали, дойдя к 2016 году до отметки в одну тысячу экземпляров, и держаться на этой кромке становилось все труднее, пока, надо полагать, терпение и силы у руководителей «Октября» окончательно не иссякли.

Издание журнала со столетней историей и теперь официально не прекращено, лишь приостановлено. Однако о нем напоминает лишь волонтерская затея молодых писателей, которые на улице «Правды» в Москве, где дислоцировалась редакция, в 2023 году проводили литературные чтения и хэппенинги под слоганом «Здесь был „Октябрь“».

«Молодая гвардия»: всего один в поле воин

Согласно легенде, документально не подтвержденной, литературно-художественный и научно-популярный журнал ЦК РКП и ЦК РКСМ возник по инициативе Троцкого, который мало того что опекал комсомольское руководство, так еще и призывал во всем равняться на молодежь, поскольку она «вернейший барометр партии». И действительно, первый (вернее, сдвоенный первый/второй) номер «Молодой гвардии» вышел в свет 5 мая 1922 года, а в июне 1923-го газета «Правда» опубликовала открытое письмо Троцкого сотрудникам и читателям журнала, подводя по случаю первой его годовщины уже кое-какие итоги:

Журнал «Молодая Гвардия» занимает исключительное по своей важности место: он встречает у порога пробужденного к сознательной жизни представителя молодого поколения и вводит его в царство коммунистической мысли.

Троцким намечены были и задачи: повышать литературное мастерство «вчера полуграмотных пролетариев», «считаться с молодыми читателями разных уровней развития. Не принижать вопросы до ступени отсталого, а соответственным подбором и группировкой статей помогать отсталому подниматься со ступени на ступень», ибо «молодые должны писать лучше стариков. Научиться и научить этому – тоже немаловажная задача „Молодой Гвардии“».

Намерения, может быть, и благие, вот только не реализовавшиеся, да вряд ли и осуществимые. Гениев из полуграмотной среды рабселькоров не выросло, выдающихся произведений не появилось тоже, поэтому из журнальных публикаций первого десятилетия запомнились не они, а песня «Вперед, заре навстречу!», переведенная А. Безыменским с немецкого языка (1922, № 1/2), повести «Епифанские шлюзы» (1927, № 6), «Ямская слобода» (1927, № 11) А. Платонова, «Клоп» В. Маяковского (1929, № 3–4), а по преимуществу же отрывки – из «Улялаевщины» И. Сельвинского и «Лейтенанта Шмидта» Б. Пастернака, «Разгрома» А. Фадеева и «Цусимы» А. Новикова-Прибоя, наконец из романа «На Западном фронте без перемен» Э. М. Ремарка.

Случались и беды: рассказ (вернее, «полурассказ», как сказано в журнальной публикации) Артема Веселого «Босая правда» (1929, № 5) вызвал специальное постановление Секретариата ЦК ВКП(б), где квалифицировался как «однобокое, тенденциозное и в основном карикатурное изображение советской действительности, объективно выгодное лишь нашим классовым врагам». Понятно, что «Босая правда» при жизни автора больше никогда не переиздавалась, а «состав редакции» был пересмотрен «в направлении, гарантирующем партию и комсомол от таких нежелательных случаев»96.

Так что редакторы менялись. За неукротимым Львом Авербахом (1922–1924) на этот пост поочередно заступали партийные функционеры Федор Раскольников (1924–1926), Сергей Гусев (1926–1928), Тарас Костров (1928–1929), Борис Ольховый (1929–1930), но успех, высоко оцененный властью и, соответственно, читателями, пришел только при Анне Караваевой (1931–1938).

Это был частью написанный, а в основном надиктованный парализованным и по сути потерявшим зрение Николаем Островским роман «Как закалялась сталь», который после многоступенчатой редактуры А. Серафимовича, самой А. Караваевой и ее заместителя М. Колосова стал печататься в апрельском номере «Молодой гвардии» за 1932 год и сразу же сделался едва ли не главным советским бестселлером. Островский был награжден орденом Ленина, получил звание бригадного комиссара, дом в Сочи и квартиру на улице Горького в Москве, а его роман к январю 1991 года издали на 75 языках народов СССР 773 раза суммарным тиражом 53 854 000 экземпляров.

Такого успеха в истории «Молодой гвардии», напечатавший незадолго перед кончиной писателя еще и фрагменты из романа «Рожденные бурей» (1936, № 5), больше не случалось. 1930-е годы прошли, как у всех, в пароксизме классовой ненависти и предсмертного страха, когда и приличные вроде бы авторы печатали в журнале либо, как Алексей Толстой (1937, № 10–12), главы из угодливо сталинистского романа «Хлеб», либо, как Владимир Луговской, стихи, обращенные к врагам народа: «Душно стало? Дрогнули коленки? / Ничего не видно впереди? / К стенке подлецов, к последней стенке! / Пусть слова замрут у них в груди!..» (1937, № 2)97.

А дальше война. В 1942 году издание журнала приостановили, в 1948-м вроде бы возобновили, но в форме альманаха, так что вышло 17 выпусков, о содержании которых и сказать, собственно, нечего. Поэтому новой датой рождения «Молодой гвардии» стал 1956 год, когда журнал, дотоле исключительно комсомольский, преобразовали в орган, то есть в слугу двух господ – ЦК ВЛКСМ и Союза писателей СССР.

Главным редактором назначили многоопытного критика Александра Макарова, и он, вообще-то славившийся своей осторожностью, неожиданно для всех зажегся: как рассказывает В. Астафьев, «взял разгон в работе»98. Во всяком случае, первый же номер, датированный июлем – августом 1956 года, открыл подборкой из пяти политически заостренных стихотворений Е. Евтушенко – и почти тут же, 26 сентября, получил увесистую плюху от Отдела науки, школ и культуры ЦК КПСС. Мол, весь номер почти целиком заполнен пустыми, бессодержательными и пошлыми вещами, а в ряде случаев политически вредными. В этом отношении особенно показательны стихи молодого поэта Е. Евтушенко – студента Литературного института им. А. М. Горького. В стихотворении «Празднуйте Первое мая» Е. Евтушенко призывает советских людей вернуть «первородное звучание» таким словам, как «коммунизм», «советская власть», «революция», «Первое мая». В стихотворении «В пальто незимнем…» он пытается уверить, что в нашей стране во всем торжествует несправедливость, большая правда подменяется «игрой постыдною в нее». В стихотворении «И другие» Е. Евтушенко противопоставляет советский народ и его руководителей, изображая руководителей людьми, у которых нет общих интересов с народом99.

Удивительно ли, что новым молодогвардейцам с самого начала стало житься как на вулкане?

Собрались, – в письме В. Астафьеву вспоминает А. Макаров, – однажды обсуждать номера журнала, вышедшего за год, ну, не бог весть что в них было, но было, и вместо обсуждения прозы, поэзии, публицистики давай чихвостить редактора. Из ЦК комсомола мальчики орут: «Он такой разэтакий!», из секретариата Союза им поддакивают: «Да, да, рассякой и разэтакий», – и кто-то из ораторов подает здоровую мысль: «Снять его, выгнать в шею, а Шолохова попросить возглавить журнал…» – «Вот э-то да-а! Вот это здорово! Как раньше-то не додумались?!» «Шолохова! Шолохова!» И все это в моем присутствии, – рассказывал Александр Николаевич. – Не посоветовавшись ни с кем, в том числе и с самим Михаилом Александровичем100. А они ведь поорут, подергаются, заранее зная, что Шолохов не пойдет, не поедет в Москву добивать последнее здоровье на этом журналишке, и уйдут, разбредутся по своим уютным кабинетам, а мне ведь завтра в котле кипеть, журнал выпускать, с людьми, в присутствии которых меня с г…м смешали, работать101.

Но ведь работали же. Напечатали казавшийся тогда прорывным роман Ю. Бондарева «Батальоны просят огня» (1957, № 5–6)102, стихи Н. Асеева, Б. Слуцкого, а отдел критики, который вел А. Турков, так и вовсе развернулся: попытался защитить В. Дудинцева, привлек свежие силы, дав, в том числе, возможность с разгромной рецензией на стихи А. Маркова дебютировать великому в будущем филологу М. Гаспарову.

По критике и ударили. «Так ли надо воспитывать молодежь?» – риторически вопрошал Б. Соловьев в «Литературной газете» (23 июля 1957 года), зорко отметив, что статьях молодогвардейцев В. Кардина, Л. Жуховицкого, Вад. Соколова, С. Львова, М. Гаспарова под знаком борьбы с «догматизмом» и «ханжеством» ставились под сомнение многие положения нашей литературы, многие наши принципы объявлялись «тривиальными словосочетаниями». <…> Случайно ли это? Думается, нет, ибо дело здесь зависит от позиции редакции и в первую очередь от члена редколлегии по отделу критики А. Туркова, который прежде всего отвечает за состояние и направление критического отдела. <…> Неужели главный редактор журнала А. Макаров не замечает, в каком запущенном состоянии находится этот отдел?

Веревочка обвинений в «нигилизме» вилась недолго. И уже 17 декабря того же года секретариат правления СП СССР не только освободил А. Макарова от занимаемой должности, но и всю редакцию раскассировал. В роли главного редактора стали сменять друг друга бесцветные Илья Котенко (1958–1960), Андрей Пришвин (1961–1962), Олег Смирнов (1962–1963). И хотя что-то заметное иногда все-таки проскакивало сквозь комсомольское сито – первый роман В. Тендрякова «За бегущим днем» (1959, № 10–12), первый рассказ Е. Евтушенко «Куриный бог» (1963, № 1), в том же номере рассказ Р. Грачева, – журнал держался во втором, если не в третьем эшелоне литературных изданий: и тиражи ничтожные, распространявшиеся едва не по разнарядке, и честь в нем печататься невелика.

Пока в марте 1963 года туда не направили бывалого комсомольского журналиста Анатолия Никонова, и он в качестве главного редактора неожиданно оказался амбициозным: в уже развернувшуюся распрю «Нового мира» и «Октября» предусмотрительно не вступал, зато обновил редколлегию и авторский состав, в частности первым среди журнальных редакторов завел постоянного обозревателя-колумниста, пригласив на эту роль Владимира Турбина, уже успевшего прославиться скандальной книгой «Товарищ время и товарищ искусство» (1961).

И, – вспоминает Турбин, – первые два года это был журнал-умница, яркий и пестрый, как… весенний букет. Уж иного сравнения не подберу, пусть: букет. Не парадный букет и не ритуальный, а как бы сам собой сложившийся. Позиция журнала была по-хорошему вызывающей: противостояла она всякой литературной предвзятости, доктринерству. Не было «наших» и каких-то «не наших», было братство молодых литераторов, поглощенных делом. И пусть даже это было какой-то игрой в братство, хорошо и то, что играли именно в литературное братство…

Под комсомольскую обязаловку, рапорты с колхозных полей и великих строек коммунизма отдали журнал в журнале «Товарищ». Зато всеобщее внимание привлекли и турбинская карнавализация действительности, когда разговор о текущей литературе оказался вдруг не только умным, но и занимательным, тормошащим воображение, и проза-поэзия, разумеется. Уже в первых номерах, подписанных Никоновым, появился роман В. Аксенова «Пора, мой друг, пора» (1963, № 4, 5), в мартовском номере 1964 года – стихи Б. Ахмадулиной, в октябрьском – «Оза» А. Вознесенского и киноповесть «Берегись автомобиля» Э. Брагинского и Э. Рязанова, затем первый роман Ю. Семенова об Исаеве – Штирлице «Пароль не нужен» (1965, № 2–3)…

Всяко-разно? Да, конечно. Или, если перевести просторечное выражение на казенный язык, вполне удавшийся опыт консолидации литературных сил, попытка ориентироваться на то, чего от журнала ждали молодые читатели.

Начальство, в особенности после малой октябрьской революции 1964 года, ждало, впрочем, другого. Никонова уже не спросишь, но Валерий Ганичев, бывший в то время его заместителем, вспоминает, как в начале 1965-го их вызвал первый секретарь ЦК ВЛКСМ Сергей Павлов: «Можем мы сделать так, чтобы молодежь снова гордилась своими отцами? Ведь при Никите мы их заплевали»103.

Что ж, партия сказала: надо! комсомол ответил: есть!104 И уже к пятому номеру за 1965 год В. Ганичев105, собрав подписи С. Коненкова, П. Корина и Л. Леонова106, подготовил громозвучное обращение «Берегите святыню нашу!», где сказано, что в последние годы довольно усердно производится разгром памятников нашей национальной старины. <…> Мы должны встать на борьбу с ханжеским мнением ограниченных людей: будто церкви и другие культовые здания – объекты только религиозного значения, что под золотыми куполами содержится лишь «опиум народа», потому что <…> в этих зданиях высочайшее для каждой эпохи проявление художественного творчества нации. <…> Наша гордость и святыня должна быть спасена.

Поистине, – десятилетия спустя говорил Ганичев, – это была программа, воссоединяющая героическое прошлое и сегодняшнюю жизнь молодого поколения на фоне «молодежной субкультуры», утверждении о «коренном отличии молодого поколения от отцов», как якобы революционного постулата. На фоне революционаризма, развернувшейся культурной революции хунвейбинов мы соединяли руки поколений, говорили об общих духовных, исторических, культурных ценностях древней дореволюционной Руси и Советского Союза. Все наше! А не как у псевдоисториков Покровского и Минца, втаптывавших в грязь всю дореволюционную эпоху как недостойную. Конечно, это был исторический прорыв к обществу, ибо оно чутко откликнулось на обращение, распечатанное в сотнях тысячах, письмо расклеивалось в библиотеках, клубах, перепечатывалось в книгах, местных газетах107.

Слова «Берегите святыню нашу!» стали названием постоянного раздела в журнале, а рубрика «Комментирует Владимир Турбин», разумеется, исчезла, будто ее и не было. Редколлегию в апреле 1966 года еще раз радикально обновили, убрав из нее «ненадежных» Артема Анфиногенова, Владимира Амлинского, Юрия Казакова, Веру Кетлинскую, Анатолия Приставкина, Александра Рекемчука, и эти перемены, – по словам М. Лобанова, – в какой-то мере были, можно сказать, маленьким идеологическим 1937 годом, когда журналу с его новым, русским направлением предстояло очиститься от чуждых ему элементов в преддверии решающих событий «холодной войны», которая на этот раз окончилась для нас поражением108.