Пляски

Никита Спартакович покачал головой и с грустью произнес:

– Давайте я вам расскажу, как она умерла. Это случилось в четыре утра. Я спал рядом и вдруг почувствовал, что у меня на голове сидит кошка.

– Кошка?

– Кошка. Сильно перепугался, встал, включил свет, подошел к жене. А она смотрит на потолок с открытым ртом и теребит кровать руками. Ничего подобного раньше не было, я растерялся. А она все теребила и теребила. Я стукнул ее по голове, а она все теребит. Скоро она побледнела, глаза залились, заслезились и бац! В четыре утра это было.

– А почему считаете, что она захлебнулась слюной?

– Ну а чем же еще, – Никита Спартакович развел руки и уставился на Муху, – хотя я ей в рот не заглядывал.

– Надежда Степановна!

Стибачиха вынула из кармана перчатки и натянула их.

– Где труп?

– В спальне.

Тело лежало на кровати. Оно было укутано в сиреневую простыню и свисало ногами на пол, отчего приняло крайне неестественную позу: животом было повернуто к стене, а бедрами в обратную сторону. Левая рука по локоть спрятана за спиной, правой же рукой покойная зажала свой рот, вследствие чего был затруднен дальнейший осмотр. Стибачиха с согласия остальных членов комиссии аккуратно, пальчик за пальчиком, разжала рот покойной, осторожно переложила руку на матрац. Изо рта вылилась бело-пузырчатая пена, она стекла по подбородку на шею и впиталась в подушку, то же самое полилось из носа, и Никита Спартакович протянул Стибачихе платок. Освободив рот от пены, Стибачиха кинула платок на пол и вытерла пальцы об халат. Она раскрыла рот щипцами и начала светить в него фонариком. Через какое-то время она повернула голову в левую сторону, закопалась пинцетом в ухе, вытаскивая, вытирая его, снова запихивала в ухо и тут же щупала глотку. Затем, все в той же тишине она начала изучать каждую царапинку на теле покойной и если находила что-нибудь стоящее внимания, то подзывала к себе Муху и указывала ему на повреждение. Муха, в свою очередь, на пальцах объяснял Стибачихе какие-то моменты. Так была обследована голова, руки, туловище и пятки. Пятки были изучены с особой тщательностью: их умыли в теплой воде, после этого протерли сухой тряпкой и направили на них шестисантиметровую лупу. Осмотрев со всех сторон, ступни оставили в покое и снова принялись за рот. Стибачиха доставала из своей сумки все свои заготовки и мучила и так уже мертвую Екатерину Ивановну: то втыкала маленькие стальные иголки в предплечье, то ковырялась в носу покойной ватной палочкой, а после изучала собранное все той же шестисантиметровой лупой. После всего она сложила все инструменты обратно в сумку и посмотрела на присутствующих.

– Видимо, все же слюной.

Муха, увидев, что осмотр закончен, в который раз раскрыл свою конторскую книгу. Он напялил на глаза круглые очки, вытащенные из правого кармана своего пиджака, поставил очередную порцию каракуль. После чего многозначительно взглянул на Маркела и объяснил окружающим: все ясно, несчастный случай.

– Боженька, – Никита Спартакович упал к своей жене и зарыдал, – горе!

В тот момент, когда Муха дописывал, в дом ворвалась дочь двоюродного племянника Екатерины Ивановны Белла Мухаметова и прямо у порога, даже и не пытаясь подойти к покойной, закатила такую истерику, что за нее принялись все: Муха, закрыв свою книгу, подбежал к ней и заломил ей руки, Сенька со Стибачихой принялись валить ее с ног и даже Никита Спартакович, до этого убивавшийся горем на кровати, выбежал в прихожую и стал утихомиривать родственницу жены.

Снова началась уже раздражавшая Маркела суматоха. Он повернулся к Екатерине Ивановне. Прикоснувшись к плечу, погладил старушку по руке и положил свою кудрявую голову на ее грудь. Он гладил покойную, прижимался к ее груди все сильнее. И вдруг Маркел остановился: он поднял голову, оглянулся на толпу в прихожей, которая все еще успокаивала родственницу и согнул руку покойной в локте, отчего ее кисть оказалась прямо перед носом. И тут он остолбенел. Под ногтями чернела мелкозернистая крупа. Маркел взял мизинец правой руки Екатерины Ивановны и выковырял из-под ногтя крупу. Он с секунду внимательно смотрел и затем, зажав крупу двумя пальцами, положил себе в рот. Земля! Маркел быстро встал с пола и еще раз осмотрел кисти рук. Черт, так ведь в ногтях-то земля! Он поднял свою шляпу с кровати, надел ее и вышел в прихожую. Муха в это время завязывал скандалистке руки. Увидев Маркела, он радостно запыхтел и заорал:

– Давай ее вязать, хватай заразу за ноги!

Маркел остановился над запыхавшимся Никитой Спартаковичем, смотря ему прямо в глаза, громко и выделяя каждое слово, спросил:

– Ваша жена выходила ночью на улицу?

– Что? Погоди с вопросами, давайте Беллу успокоим!

– Так выходила?

Но Никита Спартакович не ответил. Так и не дождавшись ответа, Маркел поднял Сеньку на ноги и, взяв его за шиворот, вышел вместе с ним на улицу.

5

Полчаса спустя Маркел с Сенькой осматривали старика Тихона Степановича Носова. С этим человеком Маркел был знаком, и тем сильнее было его сожаление и разочарование по поводу невыясненной смерти старика.

Первым делом, пока Муха со Стибачихой находились еще в пути, Маркел осмотрел руки. Как и у Екатерины Ивановны, под ногтями у Тихона Степановича была земля. Черная, которая с трудом просматривалась. Наверняка, эту землю снова не заметят. Маркел уже не сомневался, что и у третьей умершей он обнаружит то же. Не будь ее, ночная тройная смерть была бы совпадением. Маркел задумался: а не было ли это убийством? И хотя он не мог сейчас утверждать, что пенсионеров все же убили, нутром своим чувствовал, что земля под ногтями покойных оказалась там неспроста.

Тело Носова было скрюченным и лежало в гостиной на диване. Что привлекало особое внимание, так это расположение головы. Был подозрительным поворот головы за спину. Но Куралев объяснил это так: отец упал мешком на пол, перевернулся на полу раза три. Чем больше всматривался Маркел в обстановку, тем больше заходил в своих рассуждениях в тупик. Ясно было одно. Явных признаков убийства не было – тела не повреждены, нет следов ударов. И еще один факт: смерть в обоих случаях наступила в присутствии членов семьи. И Никита Спартакович, и Куралев видели сам процесс. Перед тем как в дом забежали Муха со Стибачихой, Маркел успел заметить еще одну деталь. Руки Тихона Степановича были чистыми, без грязи на ладонях. Следовательно, в земле Носов не копался. Так, откуда же была земля?

Муха забежал озлобленным. Он положил книгу на стол и на пару со Стибачихой накинулся на Маркела.

– Вы, вы, – он задыхался от злости, не зная, как ему выругаться, – вы действуете не по уставу! Комиссия должна работать вместе!

– Давайте по делу, – Маркел отошел к стене и обратил внимание вошедших на труп, – Носов Тихон Степанович. Пятьдесят девять лет. Проживает со своим сыном. По рассказу Куралева, не пил, острых болезней не имел. Обратите внимание на голову. Шея сломана из-за того, что голова повернута влево. Это случилось тогда, когда Тихон Степанович упал на пол и покатился по полу в сторону стола.

– Дайте-ка взглянуть, – Стибачиха прошла к телу и вытащила инструменты. Она долго осматривала его зрачки и зубы, затем постучала щипцами по коленям.

Тем временем Куралев стал напрягаться, нервно вышагивал по дому. Он посматривал на Стибачиху и после каждого ее движения вздрагивал и тут же опускал глаза, тщетно пытаясь скрыть свое волнение. Закончив осматривать туловище, Стибачиха перешла на ноги: обработала пятки неизвестным раствором, закатала штаны на Тихоне Степановиче до колен и вздрогнула. Она вытащила из сумки шестисантиметровую лупу, наклонилась вперед, внимательно что-то высматривая на ногах. Затем, спрятав лупу обратно, поднялась и указала на ноги покойного.

– Вот это что?

Муха отложил книгу и с любопытством подошел к телу. Сенька тоже перестал осматривать дом и взглянул на Носова.

– Это полосы, а откуда они?

Маркел отошел от стены.

– Ему завязывали ноги!

Куралев рванул через весь дом к двери, попутно сбив с ног Сеньку. Муха успел прокричать что-то вроде «Задержахв!», и тут же был сбит пробегающим Куралевым на пол. Стибачиха замахнулась своими щипцами, долбанула ими убегающего со всей силы в затылок. Куралев остановился в трех шагах от двери и грохнулся на пол. Маркел подбежал к нему, стал крутить ему руки, отчего, видимо, Куралев вновь пришел в себя и стал отбиваться от Матвеева.

– Задержахв, задержахв! – Муха поднялся на ноги и кричал во все горло неправильное слово. Далее он замолчал, сплюнул на пол и, посмотрев на свой выпавший зуб, обезумел.

– Субы, Субы, задержахв…тьфу!

Куралева били со всех сторон: Сенька замахивался, попадал в Маркела, Куралев кусался, брыкался, отбивался, как мог. Один из его пинков попал в Сеньку. Получив удар, Сенька отлетел к столу и приземлился на небольшую деревянную табуретку. Табуретка разломалась и Сенька упал.

– Субы, Субы, убивают!

Маркел схватил Куралева за горло, тот взвыл и, собрав все свои силы, укусил Маркела за подбородок. Постоянно ударяя Куралева по голове, Маркел дернул головой вверх, закричал и стал душить его.

– Тьфу, тьфу, убивают!

Маркел уже начал сдавать. Они повалились на бок, Куралев стал оттягивать Маркела за нос в сторону. Стибачиха вытащила из своей сумки плоскогубцы и стукнула Куралева по лбу. Тот снова замер, ослабил хватку, чем быстро воспользовался Маркел и уже с помощью Сеньки скрутил тому руки.

– Тьфу, тьфу, схватили? – Муха перестал кричать, – на стул этого засранца!

Куралева посадили.

– Вот, сволочуга!

– Эка а, видали! – Стибачиха собрала свои инструменты по полу, – я пошла отсюда, а вы как хотите!

– Э!

– Нет, я пошла, – она дернула дверь и ушла.

– Что с отцом сделал?

Куралев, захлебываясь и постанывая, умолял Маркела не бить его больше и так резко стонал, что казалось, будто его тошнит. Маркел подошел к покойному, поднял его ноги и осмотрел их со всех сторон.

– Ему завязали ноги, тащили. Взгляни сюда, Сенька. С обратной стороны видны порезы, веревка тонкая была.

– Да, тонкая, но прочная. Смотри, какой он здоровый.

– Эй, чем ты его привязал?

Куралев, увидев, что обратились к нему, вновь зарыдал и попросил не бить.

– Чем ноги завязал?

– Лебедкой.

– Лебедкой?!

Куралев стал ожидать удара: он пригнул голову, закрыл глаза и замер.

– Ты его убил!

Куралев приоткрыл один глаз и посмотрел на Маркела.

– Не бейте!

Сенька взял в руки нож и повертел им в руке. Куралев задрожал.

– Я рассказываю, рассказываю уже!

Затем он минуту помолчал, то ли вспоминая, то ли собираясь с мыслями и дрожащим, плаксивым голосом обратился к Маркелу:

– Вечером я задержался на работе. У нас свет уходил, так сидел и ждал, когда придет. Так и стемнело. Наконец, пришел Морозов, я ему все сдал.

– Дальше.

– Ну вот, пришел домой к десяти и сразу понял, что отца с обеда в доме не было. Он не вытащил мусор, не приготовил ужин. Ну и черт, сготовил я яичницу. Поел. Так ведь и не в этом дело, к половине одиннадцатого я стал обзванивать всех родственников и соседей. Но куда бы я ни звонил, мне отвечали, что не видели его. Я стал смотреть телевизор. Одиннадцать, двадцать минут двенадцатого, двенадцать! Нет и нет! Тут уж я хотел звонить вам, поднять на ноги всю деревню, но что-то меня сдержало. Выключил телевизор, оставил дверь открытой, лег спать. Уснул быстро, я всегда засыпаю быстро, только ложусь в кровать, закрываюсь одеялом, сразу начинаю храпеть. Ночью часам к трем проснулся. А мне надо сказать, что вон то окно по ночам у нас открыто – всю дневную духоту выветриваем, а это окно находится напротив нашего курятника. Так вот, часам к трем стал прислушиваться. Куры взбесились: в курятнике все летало и шумело. Ну, думаю, шпана залезла. Накинул халат, зашел в отцовскую комнату и посмотрел на кровать. Не было его. Взял фонарик, вышел на улицу и стал светить на курятник. Ну и черт! Замок был цел, калитка закрыта. На завалинке нашел обломок граблей, взял его и зашел в курятник.

– Так, – Муха не успевал записывать, – зашел в курятник.

– Зашел в курятник и увидел отца. Он держал петуха в левой руке. Прижав его к полу, хрястнул топориком по шее. Тут кровища, курицы с ума посходили! Вот после того, как зарубил петуха, он повернулся ко мне и забубнил. Знаете, вот так: «Бум-блюм-бум». Встал и с топором в руке пошел на меня.

– Как на вас пошел?

– Да вот так! Поднялся с пола и пошел. Ну и черт! Ладно бы просто пошел, так нет – топор поднял над головой! Я ему и кричал, и руками махал, мол, сын я, успокойся, на кого прешь? А он все идет. Подошел вплотную, замахнулся на меня. Хорошо, что я сообразил пригнуться и отбежать в сторону. А он все хряц, хряц, хряц. Я ему уже в истерике кричу, чтобы прекратил, а сам думаю, что забьет уж точно. Вот здесь я вспомнил про кусок граблей в руках и кинул им в него. Он повернулся спиной, грабли ударили его по пояснице. Посмотрите, там остался синяк.

Муха повернул тело и задрал пижаму.

– Ну, и вправду синяк.

– Он завопил! Был бы он просто пьяным, он покрыл бы меня матом, а тут только вопил. После начал замахиваться! Я забегал за клетку – он за мной, я вокруг бочки – он следом. Топор аж свистел над ухом. Вот дал бы я немного вправо, и он зарубил бы меня. Что делать? Пробежал вокруг бочки, перегнал его, схватил его за голову и стал с ним бороться. Он вырывался, кусал мои пальцы. Хряц, хряц, хряц топором. Тут я дернул влево и выкинул его на кормушку. Он с ногами туда упал. И все. Больше не шевелился.

– А ноги зачем завязал?

– Ноги? Ноги, ноги. Все от страха. Я постоял, посмотрел, затем принес лебедку. Единственное, что смог найти по темноте. Обвязал ею ноги.

– Зачем?

– Чтобы вытащить его из кормушки, поднять-то его я не смог. А тут провел через столб и стал тянуть. Тянул, тянул, он падал, я снова тянул, он переваливался и снова падал внутрь.

– Вытащил?

– Вытащил, когда уже светало. А потом посмотрел на шею. Как потом ни доказывай, а шею-то я сломал ему. И как не крути, а это убийство. Тут и хотел закопать его в палисадник Вероники, и сжечь курятник, и еще, и еще! Но в итоге поволок его в дом и положил в гостиной. Время тогда было семь или чуть позже…

Маркел призадумался. Все равно многое не складывалось, было непонятным.

– Так если ты волок его из курятника в дом, то пижама должна была замараться, а посмотри на его пижаму!

– Верно, – Куралев указал на печь и дал знак Сеньке, – я снял с него грязную пижаму и запихнул в печку. А из тумбы вытащил чистую.

– Но вот еще!

– Да вы смотрите, смотрите, его пижама в печке.

Сенька вытащил пижаму Тихона Степановича, замаранную спереди.

– Это петушиная кровь. Он, когда отрубил голову петуху, потер ею об пижаму, а уже потом отбросил.

Куралев успокоился, как будто груз свалился с плеч. Он обрел уверенность и почти не дрожал, только изредка вздрагивал и осматривался по сторонам. Маркел пристально оглядывал связанного Куралева.

– Слушай, Куралев, у меня чувство такое, что ты врешь. Отчего родной отец на тебя пошел?

Куралев изменился в лице, удивленно осмотрел окружающих и с презрением прошептал:

– Так чего, вы думаете, что я все придумал? Что я его это…специально убил! Не-а, вы монстра из меня не делайте!

– Молчать! Монстр, не монстр, а субы мне оплатишь!

Куралев запсиховал. Он стал прыгать со стулом по гостиной и покрывал матом секретаря. Говорил, что готов собственноручно скрутить шею Мухе и Сеньке придачу.

– Смотри, а! Хитро замыслили, хитро!

Маркел врезал со всего размаху ему в правое ухо, после удара Куралев потерял сознание и упал на пол.

И в последовавшей после удара тишине послышался ровный, металлический голос вошедшей Кот Евдокии. Она спросила главного и после того, как увидела его, подошла, схватила его за грудки и шепотом, но так, чтобы все услышали, заявила:

– Нету Аньки, там, где она была. Ее нет!

Маркел освободился от захвата, ничего не понял, схватил ее за платок.

– Что за Анька, вы про что?

– Аньки, Аньки Вирканчук нету. Утром лежала она под шкафом, слово даю, что лежала, а сейчас нет ее. Украли. Покойницу украли!

– Как?!

Ошарашенный Муха посмотрел на такого же Маркела и смог произнести только одно слово, которое как бы логически завершало всю эту историю и прозвучало как приговор:

– Бесы!!!

6

Глава был взбешен. Попало всем: сперва до истерики был доведен Куралев, который был привязан веревкой к батарее и не переставал рыдать. Глава в ужасе наблюдал за ним, временами посматривал на совхозного председателя Налейкина. Последний тоже задумчиво тряс головой, соображая, что делать.

Впрочем, от Куралева отстали довольно быстро. Как поняли, что единственное правильное решение – это посадить в сарай, так и закончили с ним. На подходе была Евдокия, своим видом пугавшая Сеньку и произносившая молитвы одну за другой. Она даже и не переоделась с утра, явилась к главе вот так: в халате и в собственноручно сшитых тапочках.

Глава покрывал матом все и вся, злясь, в первую очередь на самих покойных, которые доставили столько хлопот. Но чуть что, он переводил свой гнев на кого-нибудь из присутствующих.

– Так куда она исчезла?

Евдокия затихла, с надеждой посмотрела на главу и разрыдалась.

– Куда она могла исчезнуть? Черт возьми, она же мертвая! Придавленная шкафом из сосны. Его Евсейкин на заказ делал. А Евсейкин, едрыть его курица, плотник не хилый. Он этот шкаф мастерил, лучшую сосну на него истратил. Да что я! Вот шкаф его стоит, он мне лет десять назад его смастерил. Вот сюда смотрите, вот она – работа. Еще лет сорок простоит и не потрескается. Так как же мертвая Вирканчук могла исчезнуть?

– А, ну так, вытащил кто-то из этого, соснового…

– А, ну так! Ясная курица, кто-то вытащил. Но кто? Куда? С утра в деревне бум и никто не видел, как унесли Львовну! – глава устало опустился на свой стул, – беда! Конюшня горит, сын родного отца убивает и не по пьяни. Покойники тут пропадают с утра пораньше, уж случайно с Ивановной ничего не случилось?

– Да, уж слава богу, нет.

– Что ж ты богом славишься, мерзавец, да тебя за это дело обрить мало. Ты давай советуй, что теперь делать?

Муха нервно поправил пиджак и стал копаться в книге. Что делать, что делать? Он оглядел людей и удивленно зачесал щеку.

– А кто его знает, что делать?

– Пошел отсюда!

Заплаканного Куралева связали и, поддерживая со всех сторон, вывели из кабинета. У Маркела раскалывалась голова. Он дернул ручку, закрыл за остальными дверь. Что-то подсказывало ему, что разгадка этих таинственных случаев находится рядом и что Куралев неслучайно убил своего отца. Во всем этом виделся подвох, словно определенная, пока неизвестная фигура играла с ними в новую игру. Главным и пока единственным доказательством этого была земля, найденная под ногтями покойных. И пока об этом не стоило говорить никому, а то поднимется такой шум, что деревня вся встанет дыбом, и тогда такое начнется!

– Матвеев, ну это же бред. Хоть ты расскажи, в чем там дело.

Маркел повернулся к главе.

– Сидор Евстафьевич, что мне показалось странным, так это то, что тело Вирканчук было украдено. Именно украдено и именно молодыми, крепкими мужчинами. Вы сами показывали свой шкаф. Так вот, шкаф этот ни Кот, никто либо еще из стариков поднять не мог. Мужчин было минимум двое: один поднимал шкаф, другой вытаскивал тело. Мог быть еще один – вроде шухера.

– И увезли?

– Так как еще? Нести тело по всей деревне на руках? Но третий в данном случае не обязателен. И вообще, это не главное, Сидор Евстафьевич. Здесь лучше взглянуть на ситуацию по-другому: если тело унесли, значит, оно было нужно.

– Кому, зачем?!

– Вопрос, но и не это главное. Ведь если ее унесли, спрятали и без свидетелей, то это говорит, по моему мнению, об одном. Анну Львовну убили.

– Ах, вот как! – глава возмутился до такой степени, что рвал на себе волосы и плясал на стуле, – так вот оно как!

Маркел сделал паузу, ожидая, когда глава успокоится, станет слушать его дальше и снова посмотрел на архив.

– Но убийцы ведут себя очень странно. Предположим, хотели скрыть тело и обратить все в пропажу. Хорошо, но почему они не забрали тело ночью, когда на улицах никого нет и темно как в мешке. Они убили, придавили тело шкафом, ушли и рано утром между восемью тридцатью (когда Кот зашла к Вирканчук) и десяти сорока восемью (когда она заходила к ней второй раз) пришли на место преступления и утащили тело. Либо убийцы замешкались, либо все это план.

– План?

– План, только вот чего?

Глава закинул голову назад, думая, что можно предпринять и как из всего этого можно выкрутиться. Он по-товарищески обхватил Маркела и, по большей части обращаясь к Лихаступову, раскрывал свои мысли:

– А что, если это и взаправду диверсия, враги постарались?

– Ну, какие враги?

– Всякие. Хотят меня с места сдвинуть. Точно! Вот хитрецы, они все спланировали и не сегодня, так завтра начнут на меня поход!

Глава затряс Маркела и, обезумев, стал шипеть ему в лицо:

– Кто именно мог это устроить: Севастьянов, Матруха? Нет, эта должна быть такая гнида, чтоб при виде меня у него морда перекашивалась.

– Сидор Евстафьевич, перестаньте.

– Нет, нет, нет! Ха! Глупцы, они считают, что смогут пойти против меня, против Коляды!

Маркел был изумлен. Глава не просто нервничал, он сходил с ума. Он вскарабкался на письменный стол и выплясывая на нем непонятно что. Глава безумствовал, а Маркелу это было под руку. Он вытащил из шкафа архивную папку за тысяча девятьсот девяносто второй год и пулей выбежал из кабинета.

Через час Маркел курил папиросу за папиросой, пока Сенька копался в папке. Все теперь сходилось и, наконец, вырисовывалась цельная картина.

– Заканчивай читать, – Маркел выхватил папку и спрятал ее под стол. Сенька в ответ мог лишь промычать и, еле сдерживаясь от крика, покивать.

– Мы почти победили, Сенька, почти у цели!

– Все сходится!

– Да, все! Маслянихинский оркестр: балалайками были Корзунина, Рябкова, Кольша, Зельковская, Орест – ударными, баяном Жерехова и Пончик. Тимбердиев контрабасом, домрами Фокс, Бендяев, Гормушкаев, Вирканчук, Роббек и Носов Тихон Степанович дирижером.

– Все.

– Все. Полный состав, смотри далее. Совет деревни: Носов, Фокс, Орест и все остальные. И вновь полный состав. И на сегодняшний день все они покойники, все.

– Это означает одно – крестов у нас больше не будет.

– Это почему? Стариков-то похоронят. Но с послезавтрашнего дня каждую ночь придется караулить могилы, и если он нам попадется!

– Ух, если попадется!

Маркел затушил папиросу и похлопал Сеньку по спине.

– Ну а пока нам нужно решить, куда деть Куралева.

7

С наступлением темноты Маркел и Сенька направились на кладбище. За пазухой у Маркела лежал украденный у главы архив. Сам же Маркел был сосредоточен и снова теребил спешащего за ним Сеньку. Сенька нес за спиной увесистый мешок, был встревожен и болтлив. Он жужжал Маркелу под ухо, постоянно спотыкался об его ноги.

– Оркестр, нам нужно узнать, кому нужен весь оркестр? Либо совет деревни, все равно одни и те же.

– Да, четырнадцать человек, мертвых.

– Ага, – Маркел раскрыл архив и в который раз стал перелистывать.

– Слушай, Маркел, а тебе не показалось, что Куралев все-таки что-то не договаривает?

– Почему?

Сенька поравнялся с напарником и подергал его за рукав.

– Ну, не мог он так своего отца. Да и вся эта брехня про топор. С какой это тапочки Тихон Степанович станет бросаться на своего сына?

– Мое мнение – в Маслянихе орудует преступник, который на сегодняшний день почти закончил свое дело, и если его ловить, то непременно сейчас. Как ты думаешь, о нас потом напишут в газете?

– Ай, да какая газета, – Сенька вскинул вверх руки, отчего мешок упал, и Сенька от удара прыгнул на месте. Поняв, что это мешок, поднял и забросил обратно на спину, – о нас весь район будет говорить, журнальчики!

– Аа.

Они оба заулыбались, каждый из них подумал о своих перспективах. Маркел уже считал себя без пяти минут следователем, сидящим в своем собственном кабинете в райцентре, а Сенька сытым и уставшим от внимания сельчан. Они свернули с дороги и потопали по тропе через лесную полосу. Минуты две они шли молча. Казалось, что Сенька да конца пути потерялся в своих мыслях и сильно испугался, когда Маркел хлопнул его по плечу и опять испуганно посмотрел ему в глаза.

– Вот что, Сенька! У нас ведь два трупа, третьего, то есть, Анны Львовны, у нас нет.

– Ну, да.

– Труп краденый, а кто мог его украсть?

Сенька переставлял ноги, стал задумываться.

– Ты шевели мозгами, труп нужен был тому, кому нужны кресты, а тот, кому нужны кресты, является убийцей Вирканчук, Роббек и Носова.