Пляски

Дитрих Гюнстлинг

Пляски

1

И месяц светит, коли солнца нет.

В прежние времена существовало множество деревень и забытых сел, в которые не то, что нога нашего дорогого чиновника, но и копытце исхудавшей лошади скупого перекупщика не ступало по целому году. Жизнь та текла совсем по иному руслу, нежели в ваших городах, а случись такое, что занесло вас ненароком в такую степь, так поначалу ничего и не уловите. Так и задавались бы вопросами: что и отчего, почему эдак, а не так и с непониманием хлопали глазами. По-иному был быт в тех краях: и лед там брали с озера, размораживали и пили такую воду сырой, и еда там была натуральная: ешь мясо или огурцы и даже не задумываешься, а съедобное ли это, либо с примесью, потому как все свое, выращенное своими руками. Но важней всего то, что живешь там с людьми бок о бок и не запираешь дверь в свою избу. А так зачем же такое делать, от кого же там прятаться, кого же там бояться? Людей? Э, нет, это не дело, незачем человеку другого человека бояться, незачем людям вообще жить в страхе.

Так, захочет сосед, оболтус этот (все не хватает ему ума своим добром нажиться), взять у тебя грабли и убраться в своем дворе. Так пусть и берет, но только с возвратом, разумеется. Сломает зубцы, сам пусть ищет материал и вставляет заново, а так пусть берет себе на здоровье, жалко разве? В иной раз приспичит позвать соседа сено вывозить на телеге, неужто откажет? Обязательно ответит добром, а вот если бы зажал в свое время грабли и отказал тогда ему, вот он бы и подумал, стоит ли спину надрывать под твоими копнами, или лучше дома отлежаться.

Своеобразный быт в деревне: не волками были люди друг другу, а земляками, земелями. Взять, для примеру, случившееся одной зимой с Петром Кононовым, мужиком, по сути, ничем и не примечательным, но со своей особенной изюминкой. С какой? А много ли вы, уважаемые читатели, знаете охотников-гармонистов? На охоту вместе с ружьем всегда гармошку свою заклеенную брал и начинал охотиться по своему методу. Спрячется в кустах и давай наяривать, чего-то там начнет перебирать пальцами, и, как по заказу, сразу слетятся на музыку утки, сядут себе на водоем. Так и будут сидеть, слушать, да покрякивать. Во как! Не могли они понять, чего это там в кустах шумит, подплывали поближе, а Петр выжидал до нужного момента и потом палил. Штуки три, а то и все пять таким макаром брал. Удивлялись мужики, одалживали у него гармошку ту, тоже садились песни играть в кустах, но ни к кому утки не подлетали. Видать, свой подход был у Петра, никем не разгаданный. Ну, так вот, закончилось к зиме у него сено, нужно было второй стог привозить, что по лету на сенокосе застоговал. Одолжил он трактор у бригады, приготовил свою солярку и поехал. Ждали его к полудню, к повечерью жена забеспокоилась, стала бегать по деревне, упросила бригаду завести остальные трактора и выехать на поиски. Вся деревня всполошилась, запрягли лошадей, по десять человек на телегах поехало. Подъезжают люди к сенокосу и видят, что справа, на развилке у ручья стоит свежепоставленный стог, да такой огромный, что верхушку по темноте не видели. Стали гадать чье, вроде бы ничейным было, вот и стали раскапывать, разбрасывать сено. А как раскопали, так и увидели, что перевернулся, оказывается, Петров трактор, а стог на себя закинул, вот и не видно его было снаружи. Вытащили кое-как Петра, растормошили, затерли спиртом и в деревню увезли. А на следующее утро снова пришли к сенокосу, собрали раскиданное сено по телегам и увезли к его двору. Вспоминают мужики, что если бы не пошли по темноте искать Петра, так до утра бы он уже окочурился. Вот так, а трактор тот долго стоял в гаражах на ремонте, всю кабину согнуло ему, никак не могли его завести. Вот в таких мелочах и просвечивается отношение к своему и чужому в тех краях, давно бы деревня померла, если бы не было так.

Впрочем, деревня деревне рознь. Есть и такие, где люди и месяцами друг друга не видят и не хотят даже этого, но есть и такие, кто еще помнит отцовский уклад. Где люди идут на свадьбу всей оравой и хоронят всем миром, где чужая корова не чужая, а соседская, где обыденная радость и редкая беда не каждого в обособленности, а общая. О такой деревне теперь и пойдет речь.

Называют ее Масляниха, потому как славилась она тем, что отличное масло сбивали в тех краях, аж из других районов приезжали за ним. На карте теперь уже и не найти эту деревню, давно ее стерли и так редко о ней вспоминают, что посаженная ель успевала вырасти до пояса к тому времени, когда кто-нибудь заговорит о Маслянихе.

Деревня эта небольшая, на краю ее стоит заброшенная контора старого сельсовета. Позади конторы, как и по всей деревне, раскачиваются от ветра березы и тополя, окна ее взрослись в землю, крыша посередине прогнулась. В былые времена, сколько шуму творилось в этих стенах – вся деревня, как на спектакль, сбегалась послушать! А во время раздачи посевного зерна так и вовсе балаган творился, по двое суток вопрос не решался, кому сколько полагается и каковы нынче границы. Но времена те ушли, на крыльцо этого здания уже не ступали люди и даже ребятня, вечно норовящая залезть во все дыры, не заходила и предпочитала лучше в сотый раз залезть в соседский сарай, чем соваться сюда.

Вот и я не зайду, хотя стою от конторы в нескольких шагах. Жду попутную машину, чтобы уехать. Договорился с Егором Пестеревым, что заберет меня с конторы после обеда, так вот уже полчаса его жду. Останавливался я чуть подальше у переулка, у старухи одной, но туда сейчас не проедешь – дождь с ночи лил. Так вот она и рассказывала мне эту историю по вечерам, с которой я хочу поделиться с вами, пока отсюда не уехал насовсем. Возможно, что-то я и подзабыл, не расслышал или недопонял, так местные, если прочитают эту книжку, меня поправят или что-либо свое добавят. А рассказывать они умеют. На десять таких книжек их хватит.

2

Пожалуй, начну с Сеньки, двенадцатилетнего мальчугана с неестественно длинными руками, смешно висящими вдоль тела, как у тающего снеговика, и его товарища Маркела. Ранним утром Маркел вызвал его к себе. Влетев в дом Матвеевых, Сенька первым делом подбежал к печке и стал хлебать воду из чайника. Напившись, он так же суетливо снял кепку и уселся рядом. Он весь дрожал от возбуждения, было ясно, что звонок Маркела взволновал и шокировал до такой степени, что ему было трудно сдерживать эмоции. Он отдышался и, жадно глотая воздух, посмотрел на молчаливого Маркела, надеясь на то, что тот, наконец-то, заговорит. Но Маркел молчал. Сенька краем глаза начал высматривать что-нибудь съестное в доме Матвеевых. И тут взгляд упал на печку, на которой красовалась его слегка сгоревшая по краям кепка. Он слетел (не встал, а именно слетел) со стула и бросился к кепке, похлопал ею по бедру. С перепугу снова схватил чайник и присосался губами к носику. Отпив, снова сел на стул и сделал глубокий вдох, затем, как показалось Маркелу, истеричный выдох и уставился на неподвижного Маркела. Тот тоже вздохнул и поднял голову.

– Закончил?

– Ничо, ничо. Чего ты летом печку топишь, делать нечего? – Сенька попытался оправдаться, но тут же остановился. Глаза расширились и весело забегали.

– Ну что опять?

– Маркел, а Маркел?

– Что ты ноешь?!

– Ну, угости блинами, а? Я же сразу к тебе как проснулся.

– Какие блины?

– А вон, – Сенька жалобно кивнул.

– Эх, прожора, на, лопай блины. Тебя что, дома не кормят?

– Да чего ты завелся, тебе блинов жалко?

– Жри ты их, наконец.

Сенька пристыженно зачавкал и больше не ныл. Немного погодя, Маркел все-таки отобрал миску и накрыл ее крышкой. Затем не спеша, четко проговаривая каждый слог, прошептал:

– У нас снова крест.

– Как…как крест?! – Сенька в ужасе слетел со стула, промешкав, опять подбежал к чайнику и начал его трясти, – как крест, у тебя воды больше нет?

– А вот так, крест. Опять такой же, как и остальные, и опять все так же.

– Ах, вот как, дай же мне воды запить!

– На, чаю хлебни.

Сенька вприпрыжку подбежал к Маркелу и осушил его чашку.

– О!

– Полегчало?

– Да расскажи ты, в чем дело!

Маркел скрестил руки на груди и задумчиво закивал:

– Я же сказал, у нас крест.

– Когда? – Сенька сел на стул.

– Сегодня.

– Где?

– Посреди дороги на Сосновой.

– Так, – Сенька тоже задумчиво закачал головой, с трудом сдерживая крик.

– Чей?

– Номер 418, Корзунина Капитолина Станиславовна.

– Корзунина Капитолина Станиславовна. Корзунина Капи… бабка Капа, что ли?

– Ну.

– О! – Сенька широко раскрыл глаза, – да ты что, Маркел, бабка Капа, крест бабки Капы!

– Вот именно, Сенька, вот именно!

– И где он?

– За печкой.

– Хмм, – Сенька поперхнулся, – ты его себе домой приволок?

– А куда его надо было? До дяди Вити не достучаться.

– За печкой, хмм, – Сенька уже начал пугать Маркела, – за печкой, а ну-ка давай его сюда!

Маркел поднялся со стула и обошел печку с другой стороны. Немного пошумев упавшими досками, аккуратно вытащил из-за печки деревянный метровый крест, посередине которого виднелась поблекшая надпись: «1932-2008. Корзунина К.С.».

– Бабка Капа, вот это дела, Маркел, еще один крест. Давно их не было, но вот опять появился. Маркел, это еще один крест!

– Я об этом тебе и говорю, идиот, хватит тарахтеть!

Сенька покружился вокруг креста, похлопывая себя по щекам.

– Какой по счету?

– Одиннадцатый.

– Одиннадцатый крест, и он бабки Капы, вот это дела, я тебе скажу, Маркелушка!

– Хорош болтать, – у Маркела лопнуло терпение, – помоги затащить его обратно.

После оба уселись за стол и совсем уж задумчиво покачали головами. Во время небольшой передышки Сенька съел еще один блин и к радости Маркела отодвинул тарелку на край стола.

– А где Софья Наумовна?

Маркел чмокнул и скривил лицо:

– По соседкам бегает.

Сенька понимающе посмотрел на товарища и все-таки шлепнул его пару раз по щеке.

– Не кисни, давай думать.

Маркел достал из-под стола чемодан и вытащил потрепанную, пахнущую чем-то не съестным папку с бумагами.

– Давай.

Маркел деловито сдвинул брови и закопался в бумагах.

– Итак, Сенька, что мы имеем на сегодняшний день?

– У нас теперь одиннадцать крестов за последние месяцев, эдак, тринадцать. Когда мы нашли крест Жереховой?

– Двенадцатого мая, меньше месяца прошло. Опять, Сенька, опять! А мы, два дурака, просто сидим и считаем их!

– Спокойно, Маркел. Нам нужна хоть какая-нибудь версия. Хоть бы что-нибудь!

– Верно, – Маркел прошуршал бумагами, – давай пройдемся по именам.

– Валяй.

– Ну, – Маркел прищурился, – первым у нас был Тимофей Вольфович Фокс.

– Обнаружили…

– Шестнадцатого мая прошлого года, затем двадцатого июня Платон Матвеевич Бендяев. Дядя Платон – коневод.

– Да, я помню, что дальше? – Сенька, подражая Маркелу, тоже нахмурил брови.

– Дальше проходит полтора месяца, и пятого августа у нас крест Рябковой Екатерины Александровны. Шестнадцатого сентября – Иннокентий Лаврович Пончик, а ровно через месяц Тимбердиев Иван Арсеньевич. Идем дальше. Опять полтора месяца проходит, прежде чем мы находим крест Оксаны Дмитриевны Кольши, это было восьмого декабря.

– Восьмого?

– Восьмого. Двадцать первого января – Орест Матрена Ивановна, второго марта нашли крест Зельковской Анфисы Богдановны. Крест Мстислава Павловича Гормушкаева обнаружили восьмого апреля. Предпоследний был обнаружен двенадцатого мая, то был крест из оградки Жереховой Александры Петровны, и вот теперь Корзунина Капитолина Станиславовна.

– Напиши: девятое июня.

Маркел неразборчиво, только ему понятно, написал дату напротив фамилии бабы Капы.

– Одиннадцать крестов.

– За тринадцать месяцев.

Сенька понизил голос:

– Мы должны раскрыть это дело, и тогда сразу в центр нас отправят работать.

– Ты вначале школу закончи.

– Закончу!

Маркел ехидно захихикал, но тут же нахмурил брови.

– Давай ближе к делу, Сенька. Нужно думать, думать!

Сенька еще раз пошлепал приятеля по щеке и вытащил еще блин.

– Давай, пройдемся по времени. Период затишья продолжается месяц, максимум два, а затем снова находка. Были пропущены июль, ноябрь в прошлом году и февраль в этом. Между июлем и ноябрем пропущено три месяца, между ноябрем и февралем два. Значит, по идее, после февраля должен быть пропущен один месяц, то есть в апреле у нас не должно было быть креста, а он у нас есть.

– Восьмого апреля. Гормушкаев Мстислав Павлович.

– Он у нас есть, значит…

– Это тупик.

– Что еще у нас было?

– По полу было равновесие: пять женщин и пять мужчин. Баба Капа стала шестой женщиной, значит, следующим должен быть мужчина. Сенька, а где баба Капа работала?

– На мясомолпроме.

– Значит, не сходится и здесь.

– Как?

– Фокс у нас был бывшим адвокатом в центре, Гормушкаев плотником, работал чисто на себя. Бендяев – коневод. Что насчет Тимбердиева, то он был почтальоном, а Пончик – неработающим пенсионером.

– Кем был раньше?

– Врачом.

– Так, – Сенька пытался уловить хоть что-нибудь, – что у нас с женщинами?

– Рябкова – повар в школе. Жерехова была директором дома культуры, Кольша ветеринаром вместе с Орест Матреной Ивановной. Зельковская – продавцом в охотничьем магазине, а Корзунина была редактором нашей газеты.

– Во дела!

Маркел закурил и встал со стула. Сенька тоже встал. Оба заходили по кругу. Маркел задумчиво курил, Сенька бессмысленно ходил по дому. Что-то во всей этой истории было не так, и оба это чувствовали. Слишком много было однообразия и непонятностей. Дело было безнадежным, и единственное, что спасало, так это молчание дяди Вити, иначе деревня давно съела бы их с потрохами.

Утро пробиралось в дом незаметно. Тепленькие, мягкие лучи поднимающегося солнца проникали через занавешенное окно в комнату. Где-то на крыше, как по расписанию, засвистели птицы, отчего Маркел остановился и с сомнением выдал предположение:

– Скоро люди повылезают на улицу.

– И что?

Он бросил окурок в печку и вытащил крест на середину дома. Сенька снова начал жадно глотать воздух и дрожать.

– Что ты надумал?

– Ничего. Нужно отнести крест туда, откуда его отковыряли.

Сенька засмеялся.

– А ты что думал, опять дядю Витю запрягать?

– Ну, зачем дядю Витю, но все же…

– Давай-ка, одевайся.

Маркел надел ботинки, закинул крест на спину Прохорова и вышел из избы. Сенька опять начал было ныть, но Маркел его заткнул и надел ему на голову полуобгоревшую кепку.

– Потопали быстро.

Через полчаса они добрались до кладбища. Сенька, под конец измученный, с облегчением сбросил с себя крест на землю. Маркел снова закурил и оглядел кладбище. Оно простиралось от дороги за холмом до кустарников, дальше которых шел лес. Кладбище было серым, лишь слева от холма пестрели некоторые свежие оградки, все остальное: справа и до кустов, было уныло однотонным.

Сенька пошел направо. Маркел посмотрел ему вслед, повернулся и пошел к холму. Вскоре они отошли на приличное расстояние друг от друга, и тут Сенька по-настоящему заволновался. Осторожно ступая, он обходил горочки, понимая, что там под землей, и временами его взгляд упирался в сплошной лес из крестов в поисках заветного прохода между могилами. И тут он услышал крик своего товарища. Сенька бросился бежать в сторону холма, наступая на выступающие горки. Он бежал сломя голову, взлетая над крестами и приземляясь уже на другой стороне оградки.

Пробежав приличное расстояние, он увидел Маркела, стоящего с крестом над чьей-то могилой. Радуясь находке Маркела, Сенька стал махать ему кепкой и уже не замечал мелькавшие перед глазами горки. И тут на Маркела набросился старик. Он повалил Маркела на землю и начал бить по голове. Сенька уже подбегал к ним сбоку, но неудачно зацепился ногой за крест и со всей дури шлепнулся на землю, разбив при этом нос. Кровь хлынула. Не обращая внимания на это, он прыгнул на старика и заколотил его. Старик, заныв от боли, закрыл рот рукой и выкрикнул:

– Сволочи!

– Тише, – Маркел немного успокоился и теперь стоял над стариком неподвижно, – ты чего драться полез?

– А нечего кресты красть!

– Кто крадет, старик, – Сенька выпучил глаза, – кто крадет? Мы притащили крест!

– Тихо Прохоров, – скомандовал Маркел, – ты кто такой?

– Комаршевский.

Сенька разозлился и пнул старика в ногу.

– Кто такой?

– Сторож я, а вы кто такие? – старик встал, отряхнулся и потер бока.

– Матвеев Маркел, дружина, а это мой помощник.

Старик ухнул.

– Вы с крестами чего ходили?

– Не, – Маркел поднял крест, – этот крест был похищен ночью с этого кладбища и был найден посреди Сосновой. Он стоял на дороге.

– Да ладно?!

– Только вы не это, тайна как-никак.

Старик осунулся и с недоверием поглядел на ребят.

– Раз сторож – так сторожи, ты сколько здесь?

– С прошлой субботы, недавно совсем. С района.

– Что-нибудь видел?

– А что я мог видеть, – испугался старик, – каждый день обхожу участок, лишних никого не примечал. А если так, между нами: кого должен был видеть?

– Да всяких там.

– Воров?

– И их тоже.

– Не, не. Старушки заходили, с сельсовета были, а вот воров не было.

– Ну, это конечно.

Сенька повернулся к могиле и подозвал обоих.

– Свежие следы, точно не мои, так, – он поднял ногу старика, – и не ваши. Маркел взгляни, крест, видать, сзади выдернули, оттуда удобней всего. Вор, однозначно, мужчина. Крест тяжелый, как чугунный, выдернуть трудно, а как в деревню тащить?

– Согласен, – Маркел еще раз протянул руку сторожу, – а дядя Витя где?

– Я за него.

– Странно, нас бы дядя Витя предупредил.

Маркел махнул и ушел прочь.

К сумеркам к Маркелу в дом вновь влетел Сенька.

– Прохоров, мать его! – Маркел придвинулся к окну и, тяжело охнув, подбежал к двери, – Сенька, если жрать прибежал…

– Тихо ты, какие блины. Ты воды лучше дай.

Маркел вытащил Сеньке чайник и вместе с ним вышел на крыльцо. Было еще не так темно, чтобы Маркел смог различить на лице Прохорова нехорошую радость. Отобрав чайник, он поставил его на крыльцо и засунул руки в карман.

– Маркел, – Сенька крикнул в лицо напарника и, тут же получив подзатыльник, понизил голос и почти шепотом стал выкладывать Матвееву все, что он узнал, – Наумовна спит?

– Спит. Давай, чего у тебя.

– Хорошо, что спит. Не услышит. Капитолина Станиславовна Корзунина действительно была редактором местной газеты, но это не главное. А то, что Корзунина играла в сельском оркестре «Колосок» на балалайке.

– Ну и?

– Балалаечницей она была так себе, в такт не попадала, поэтому вместе с ней сидели другие: Рябкова, Кольша и Зельковская. Но и не это главное. А то, что в этом оркестре играли Орест Матрена Ивановна – ударными, Жерехова – баяном вместе с Пончиком. Иван Тимбердиев был контрабасом и остальная троица: Фокс, Бердяев и Гормушкаев – домрами. Но и это не главное!

– Да что же?

Сенька повысил было голос, но вспомнив про подзатыльник, приутих и так же истерично продолжил шептать:

– В нем были Фокс, Пончик, Гормушкаев, Зельковская и все остальные. А знаешь, и это не все!

– Да что же, едрыть тя, Сенька, что еще?

– Кто собирал налог, кто распределял урожай?

– Ну глава может, кто еще? Я же не местный.

– Совет деревни, выбранный в последний раз девять лет назад и через три года распавшийся. И Орест и Кольша и все-все являлись членами этого совета. Во, Маркел!

До Маркела начал доходить смысл услышанного, и он стал лихорадочно ударять в ладоши, не спуская глаз с Сеньки.

– И это не главное Маркелка!

– Да едрыть Сенька, еще что?

– Раз это оркестр, то не хватает еще двух домр и дирижера для полного комплекта. Значит, по крайней мере, еще три музыканта, три члена совета деревни и еще три креста! И если узнать, кто это такие и не живы ли они…

– У нас появился след!

Маркел, еле сдерживая эмоции, обошел грядки возле крыльца, схватил Сеньку за плечи и по-детски радостно зашипел.

3

Тем временем уже чернел горизонт и едкий дым больших костров с берега ручья заполонил весь прогон, когда ребятня решила расходиться по домам. У ручья жгли солому с ветками, собранную после большого субботника.

Детвора уже забежала в дома, уже и кеды стали сушиться на крыльце, а Мирон только вспомнил, что и его давно заждались. Он завернул еще колбасы, залил в рот последние полстакана и, попрощавшись с Григорьевым, встал с табурета и вышел на улицу. То была дальняя дорога до дому – еле доплел Мирон до своей калитки, расцеловал собаку и, не промыв сапоги, завалился в дом. А за столом с приготовленной кочергой второй час ждала жена. Увидел это мужик, кряхтя, лег на табурет и крикнул в ее сторону:

– Руби!

После стиснул зубы и стал терпеть. Сильно поколотила его жена, с трудом поднялся он на ноги, потер бока и крикнул еще раз.

– А теперь корми!

– Оть, ты!

– Да похлебку какую-нить налей.

– А кончилось все, на ужин надо было приходить!

Жена кинула кочергу на пол и сняла фартук.

– Ну, – зачесал Мирон затылок, – кто же знал, что так задержусь?

– Вот оно как! Значит, нажраться всегда знает когда!

– Ну отчего сразу «нажрался», шкаф помог передвинуть, сам-то не одолел он.

– Оть, ты!

– Ну и посидели чуть-чуть.

– Чуть-чуть?! Ночь на дворе! Ты с утра как встал, так и дал деру, за хлебом, вишь, ушел. Хлеб где?

– Хлеб где? – Мирон задумался, – хлеб говоришь? А! Так у Григорьева и оставил, на веранде, в белом пакете. Забыл-таки!

– Не шуми, детей напугаешь. На обед ждали, без хлеба дети ели, думали, а может к ужину притащит, нет же!

– Тих, тихо, не шуми.

– Завтракать тоже без хлеба будем.

– Так чего, – растерялся Мирон, – обратно теперь тащиться?

– Ай! И не найдешь тебя после и хлеба не купил, видать.

– Как не купил? Купил я, – Мирон отошел к двери, – говорю же, у него на веранде лежит, в пакете.

– Снимай уже башмаки свои, куда пойдешь.

– Да светло же еще!

– Нет хлеба у тебя!

– Да возьму и принесу, возьму и принесу, вот взял и ушел!

И не успела жена раскрыть рот, как Мирон вывалился за дверь и спрыгнул с крыльца.

Рад был он, что с дому удалось сбежать, иначе весь вечер жена не дала бы покоя. Пошел он к Григорьеву, так тот успел закрыться и заснуть, никак его уже не разбудишь. Что теперь делать? Мирон возвратился к своей калитке, постоял, покурил, домой заходить было не охота, да уже и вечер был в самом разгаре, отчего же нынче дома просиживать? Решил он прогуляться до переулка, а как дошел, так решил свернуть на другую улицу и выйти к другому переулку. Гулять нынче требовала душа, на худой конец поколотить бы кого, но как назло никого в это время не было на улице, даже собаки куда-то попрятались. Совсем раскис Мирон, решил было до дому заворачивать, как на другом конце улицы приметил мужичка, который шустрил к перекрестку, а после завернул за угол. Кто же это по темноте торопится? Интересно стало Мирону, добежал он до конца улицы, вышел на перекресток, стал вглядываться, все глаза переломал. Прислушался – тишина. Как вдруг увидел того мужичка на другой улице, уже успел кого-то встретить, на пару шел. И куда так торопятся, завелся Мирон! Пошел за ними следом. А те двое увели его совсем в другую степь, к другому концу деревни, но и это еще что – так привели его к дому самой Дарьи Ионовны. У крыльца они остановились, осмотрелись и без стука вошли в избу.

– Кто же это без стука к ней вечером ходит? – удивился Мирон, – Вот и мне бы так заходить, нет же! Выкинет за шкирку за раз, это как пить дать.

Не успел Мирон оглядеться, как видит, к дому подошел еще один украдкой, захлопнул калитку и так же без стука вошел внутрь.

– Вот какие дела, что же у Дашки это сегодня, – стал гадать Мирон, – так неужели еще кто-то плетется?

И правда, к ее дому подкрались еще двое, постояли, покурили, а уж после вошли. Одного из них Мирон узнал, тот в шапке был Бупя, такого кабана не узнать было трудно. А вот второго Мирон не узнал, но, видать, тоже не из простых был. Недолго думая, Мирон забежал во двор Дарьи Ионовны, завернул за угол, прилип к окну и стал слушать.

У стола сидели Дарья Ионовна с Марфой. Это такие две бабы, которые и прикрикнуть могут и заржать на всю улицу, пугая всех собак. Рядом с ними еще пятеро баб, есть и помоложе, и постарше. У стены только зашедшие Бупя, Жоржо, Прокопий. Здесь и Муська с сестрой, и мать Муськи. Мирон присмотрелся, все в руках теребят, передают друг другу ткани, одежду, рубашки. А у печки между двух больших баулов сидел незнакомец. Маленький, чем-то противный, с заостренным носом и ушами и с неровной бородкой. Сидит и улыбается, с удовольствием наблюдает, как люди рассматривают его товар. Сразу понятно, из райцентра пришел. С товаром, в основном, одеждой. Есть у него и другие вещи: по кухне, игрушки детские. Заезжает к ним изредка в деревню то ли Бродников, то ли Плотников с товаром. Люди так же собираются, но днем и на улице. А этого барыгу Мирон в первый раз видел и странно как-то, что в чьем-то доме, к тому же вечером. Мирон прислушался, вроде говорить стали внятней.