Пляски

– Вот красота какая, мне немного узкая, племяннице отдам, – Дарья Ионовна еще раз покрутила в руках летнее платье, радостно завернула ее, – как звать-то, еще раз, а то все из головы вылетает?

Незнакомец посмеялся и прижмурился:

– Броф.

– Ага, – Марфа передала рядом сидящей футболку, – а имя как?

– Просто Броф.

– Просто Броф, тоже с райцентра? Никогда тебя не видели. К нам постоянно Плотников приезжает, раз в месяц, привозит товары.

– Так заболел он, виделся с ним недавно, говорит не приедет еще долго. Так я взял и решил вместо него.

– Броф, а ремень бы мне, – Жоржо поднял руку.

– Ага, – Броф покопался в бауле, вытащил ремень и протянул Жоржо, – как раз последний остался, из кожи.

– Я зачем спросила, платье за сколько отдашь?

– Вот это? – Броф присмотрелся, – так забери.

– Как это, – Дарья Ионовна удивилась, – мне же надо расплатиться.

Броф хитро посмотрел на всех, все обратили на него внимание, цену всем хотелось знать.

– А смотрите-ка друзья, давайте поступим так. У меня этот товар залежавшийся, мог и выкинуть. Вы выберите, что вам угодно, взамен можете мне новости рассказать свои, что у вас тут и как. Я может, подумываю переехать сюда, а что? Вроде и весело у вас, и хорошо. Поэтому вот интересно стало, может знать мне что надо.

– А что хочешь знать? – Прокопий аж обрадовался с курткой в руке, доволен был, что пришел сюда.

Броф улыбался, хитро посматривал на Прокопия.

– Деревня простая, люди хорошие. Раньше колхоз был, сейчас поля держим, но с каждым годом все сложнее.

– Тихо тут, к нам редко кто приезжает, друг друга все знают.

– А бывали ли у вас тут случаи странные? – Броф заинтересовано продвинулся вперед, – в тихом омуте, как говорится…

– Да, бывает всякое…

– Например? – Броф приготовился слушать, – всегда интересовался такими вещами. Давайте так. Кто мне расскажет интересную историю, тот бесплатно вещь свою заберет, еще и в следующий раз ему что-нибудь хорошее привезу.

Смех прошелся по дому и заглох. Каждый стал припоминать, чтобы такое выдать, что могло заинтересовать странного гостя. Мирон так и не разглядел, кто дальше говорил.

– У нас в последние года такое творится, своими глазами не увидишь – не поверишь. Четыре свиньи у нас утонуло. Я жизнь прожил в этих краях, а такого сроду не видывал. И тонули так, будто их кто-то за ноги тянул. Дети рассказывали, как свиньи бултыхались в воде, теребились в разные стороны и уходили под воду. Я человек боевой и во всякое такое не верю, но это точно уж чертовщина! А что было в позапрошлом году!

– Что? – Броф от нетерпения открыл рот.

– А вот что. Маркична, жена главы нашего, под декабрь зашла к себе в дом. Глава в конторе был, все время там допоздна: сидит, все сидит, будто и впрямь работает. Так вот, уже под вечер, когда стемнело, вышла Маркична во двор за дровами. Вернувшись, увидела она старуху на своем столе. Но вот что интересно – увидела не сразу, а только после того, как кинула дрова у печи и сняла тулуп. Маркична, ясное дело, остолбенела и стала кричать, а не тут-то было – старуха бегом к ней и бац по голове кулаком. Дальше что с ней было, Маркична не помнит. Очнулась она в своей спальне, над ней под самым потолком висела та самая старуха. Только теперь она была до ужаса страшная: вся посиневшая, с черными губами и глазами, брови не как у нас, а вертикальные и клыки были: желтые, гнилые. Старуха скребла потолок и вопила на непонятном языке, затем достала из-за пазухи горсть вилок и начала кидать на пол по одной, приговаривая при этом заклинания. Единственное, что успевала Маркична, так это сосчитать, сколько было вилок. Их было семь. После старуха спустилась к Маркичне, вырезала на ее лбу полосу и Маркична уснула. Она побоялась рассказать мужу об этом и залепила царапину листьями. Следующим вечером все повторилось. Теперь эта старуха бегала около кровати, все норовя содрать с Маркичны тряпье и бубнила, бубнила, бубнила. Тут вторая царапина и снова обморок. Теперь уж рассказала мужу, а тот накричал на нее и задал затрещин.

– Так?

– А придя домой под вечер двадцать восьмого ноября, глава увидел свою жену головой в печке, укутанную в белую простыню и с выдранными ногтями. Я человек боевой и во всякое такое, конечно, и не поверил бы, но это сущая чертовщина! Ведьма! Она летала по комнате и заклинала Маркичну! Ведьма!

– Все это байки.

– Конечно, придумываешь тут всякое!

– Да на самом деле такое было, у главы спросите.

Броф потер ладони, аж потные они стали:

– Вот у вас тут страсти какие! Так в самом деле такое было?

– В самом деле.

– Да байки это, напридумывал.

Рассказчик ударил по столу и выбил трубку на стол – пеплом запахло.

– Э нет, хозяйка, было бы это только байкой! Но история продолжается. На третий день всей деревней хоронили Маркичну. Ее чинно донесли до кладбища, положили в яму, начали засыпать, как, страх божий, слышат постукивания. Глухие, тук, тук. Слышат и не поймут, откуда эти звуки. Только минуту спустя мужики поняли, что стучат из гроба. Бабы тут же с кладбища вон, парни, что помоложе, освистали могилу и тоже дали деру. Остался лишь глава, да еще с десяток мужиков. После долгих сомнений решили все-таки открыть крышку. Степан, гробовщик наш, спустился вниз, выдернул гвозди и обратно наверх. Потом уж палкой скинули крышку и взглянули вовнутрь. И тут уж все мужики: и рослые, и усатые, и будто бы плечистые с криками бросились в деревню. Один глава стоял у гроба, только и делал, что хлопал глазами. Самое удивительное, что могло произойти после всего приключившегося – гроб был пустой, ни духа, ни тени Маркичны в нем не было. Ведьма! И, не дадут мне соврать, так оно и было. А, ишь, куда она пропала, куда делась – никто не понял. Но на следующий день могилу все же закопали и поставили крест, чтоб по традиции было. Во, какая страсть у нас творится, а ты говоришь «байки»! Вон и Бупя подтвердит, сам видел он.

Бупя нехотя покачал головой. Рассказчик немного походил около стола, соображая, что же ему сказать дальше. Тут Бупя отпихнул его назад и шепотом произнес:

– Да сядь ты на место!

– Тише!

– Тишь, тишь, тишь!

Тут слово взяла Маринка. В комнате зазвучал дрожащий, высокий голос, который пытались заткнуть все. Говорила она что-то невнятное, все слова вперемешку. Так и заглохла, как поняла, что ее не слушают. Все пытались начать свой рассказ.

Дарья Ионовна обратила на себя внимание присутствующих и продолжила:

– Хватит сабантуй устраивать, лучше послушайте, что случилось с Марфой на Кривом берегу. Марфа, расскажи им, что там было.

Женщина справа от Дарьи Ионовны замялась и скривила гримасу:

– Рассказывать, в принципе, нечего. В прошлом июле я собирала на Кривом голубику. Я перешла берег, поднялась по тропке вверх и нашла хорошее место. Так вот, сижу, значит, ягоду собираю и тут слышу: за спиной скрежет зубов. Все, думаю, на медведя напоролась. Оборачиваюсь и вместо медведя вижу старуху.

– Ту самую?

– Ту самую. С корзинкой на плече и с веткой в зубах. Она оглядела меня, сплюнула ветку и присела рядом. Что, говорит, много ягоды нынче вылезло? А у самой видно, что не за ягодами пришла – корзинка-то плетеная. Так я показала ей свое ведерко и говорю, неужели будете в корзину собирать, кто, говорю, за ягодами так ходит? А сама хитрющая такая, все осматривает меня, будто приценивается. Глазками туды-сюды, все что-то ищет. И тут я сдуру ляпнула, что грибов в этой части леса нет, на что она рассмеялась. Стала говорить, что мол разучились мы природу любить, научились только отбирать. Ходим вот по ягоды, собираем их ведрами и кушаем с сахаром. А сколько их отсюда выносим? Ведер по пятнадцать каждая семья, что больше сотни двухсотлитровых бочек за год. Это одних ягод. А грибов! Сколько ежегодно молодых берез на веники губим? Ну, тут я смекнула, что к чему, и остановила ее. Мол, по-вашему, куда все это девать? После этих слов она возмутилась, прямо со злостью посмотрела на меня.

– А ты чего?

– Сплюнула я, в лес трепаться пришла что ли? Взяла ведерко в руки, короче, решила уходить. А старуха эта сразу на ягоды разлеглась и стала петь. Ну, думаю, связалась с дурой. Страшно мне, не знаю, как уйти. А она лежит на ягодах и горланит. Я тут же поднимаю ее на ноги, так и сяк, ты чего ягоду мнешь, а та не слушается и все поет.

– И вот еще про Веронику и ее палисадник…

– А что там?

– Так гнилой палисадник у нее. Живет с сестрой Лилей эта Вероника. Нигде обе не работают, сидят дома, вяжут всякое. После смерти родителей ни хозяйства, ни домашних животных у них не стало, что от родителей досталось.

– Да-да, а палисадник весь исхудался у них, раньше цвел. Кто их знает, что у них там творилось.

– Да хватит вам!

Показался Околюб. Добрый старик по натуре, но сейчас весь пыхтел от злости:

– Стыдно вам должно быть. Как базарные бабы сидите тут, языком чешете. А ты, – Околюб бросил шерстяные носки в лицо Брофу, – уши развесил. Сидишь, улыбаешься, а кто – мы и не знаем.

– Так с райцентра же, он говорил…

– А кто его знает! Ну, пришел продавать, так продавай. Но людей не баламуть. Носки хотел купить, так лучше Плотникова подожду, чем у тебя бесплатно брать.

– Действительно, – Жоржо стало стыдно, – как-то странно тут мы собрались, наговорили чуши.

– Так я же к вам со всей душой, – Броф занервничал.

– Не так приходят к людям, – Околюб прикрикнул, – забирай вещи и уходи. Не путай людей.

Кто-то из присутствующих хотел было остановить Околюба, жалко было расставаться с вещами, но не посмел.

– Отдавайте ему вещи, пусть уходит. В райцентре так у себя людям голову пудри. Отдавайте.

Гости разом притихли: Маринка пристыжено опустила глаза, Дарья Ионовна стала серьезной. Всем остальным просто нечего было сказать. Бупя быстро встал со стула и первым отдал присмотренное обратно Брофу.

– Прав Околюб. Иди-ка ты лучше отсюда. В следующий раз днем приходи и цену говори.

Броф собрал вещи в баулы и вышел из дома. Маринка присмотрелась в окно.

– Это кто там убегает?

– Мирон, видать за окном стоял, вот дурак.

– А этот?

– Не видно его, странно. Уже ушел что ли? И где ты его нашла?

– Да у пекарни стоял с баулами, говорю, давай у себя людей соберу, так же удобней.

– Ну и черт с ним, – Околюб успокоился и сел за стол.

Неловко было всем, каждый хотел было уйти, но надо как-то поделикатней, просто встать и выйти было неловко. Так и сидели все молча с минуту. Затем Маринка снова посмотрела в окно.

– А теперь кто это там бежит?

– Сюда?

– Кто?

– Мирон, что же дурак этот бегает туда-сюда?

– И кричит что-то?

Дарья Ионовна прислушалась.

– Про пожар кричит вроде.

Все испуганно завертели головами и повставали со скамеек.

– Пожар!

– Бог ты мой, – Марфа подбежала к другому окну, схватилась за голову и в спешке выкрикнула мужикам, – это же конюшня горит!

Раскидывая друг друга, стараясь быстрее выбежать, будто пожар был в самом доме, все кинулись к двери. Околюб взял свою трость и начал ею дубасить мужиков по головам.

– Пру, бешеные, задавите!

Никто его не слушал, все один за другим протискивались в дверь и выбегали на улицу. Через секунду в доме не стало никого, и Околюб, взяв свою сумку и накинув ее на плечо, вслед за остальными выбежал прочь.

Конюшня стояла особняком и находилась чуть выше остальной улицы. Она представляла собой деревянный амбар, с плоской крышей и огромными воротами, на которых висел амбарный замок. Впрочем, ничего этого сейчас не было видно из-за заполонившего дыма и огня. Всех охватил ужас. Николай стал кричать, что в амбаре хранились три тонны прошлогоднего сена и там были привязаны семь кобыл. К конюшне быстро пригнали телегу с цистерной, и все без разбору стали наливать воду в ведра и бежать к амбару. Улица наполнилась людьми, бегущими к конюшне с ведрами, полными водой. Дети с криками и с лопатами над головой бежали вслед за своими отцами и пытались их перегнать. Уличная паника и крики радовали их, и они почему-то смеялись. Небо вдруг окрасилось в оранжево-красное, пепел разлетался во все стороны, отчего пуще веселил ребят и пугал их родителей.

Огонь выбил стекла и с треском полез из окон наружу. Андрюха пытался завести трактор, но не смог. Крики, вопли, бабы бегали с ведрами, мужики, отобрав лопаты у детей, пытались засыпать огонь землей. Вскоре вода в цистерне закончилась, и мужики с ужасом уставились на конюшню, которая разгоралась сильнее и уже раскачивалась в разные стороны. Николай, все крича, подбежал к цистерне и стал ее разворачивать. Подняв нижний крюк и привязав его к стойке, он подозвал мужиков, и они покатили ее на дорогу. Откатив метров на двадцать, они остановились, с секунду отдышались и, взявшись со всех боков, покатили ее на ворота. Дарья Ионовна, увидев приближающуюся цистерну, заорала во все горло: «Разойдись!» и сама тоже отскочила в сторону. Разогнав цистерну, мужики толкнули ее, и она со всего размаху врезалась в ворота и перевернулась на бок. Ворота после удара треснули, разломались пополам и упали вовнутрь. Из-за этого верхняя балка забегала и рухнула на землю, отчего крыша слезла вниз и повисла в двух метрах от земли. Огненные языки выползли наружу и мгновенно облизали цистерну. Через секунду она слилась с остальной массой и пылала огнем. Николай отбежал в сторону и прижался к стоявшей поодаль от конюшни толпе. Все поняли, что конюшню уже не спасти, некоторые рыдали и молились, понимая, что и это уже не поможет. Конюшня плавилась в огне.

Вдруг в этом месиве началось движение, треск огня заглушило громкое ржание и через цистерну из самой глубины конюшни на улицу стали выпрыгивать кобылы. Они перепрыгивали огонь, с ошарашенными глазами озирались вокруг. Горящие гривы сводили их с ума, они бешено убегали вниз по улице. Мужики встали по обе стороны дороги, обливали пробегавшую мимо кобылу оставшейся водой. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Все. Николай со слезами упал на землю и зарыдал вместе с бабами, делая паузы, чтобы облегченно вздохнуть и прошептать:

– Что такое, что такое!

Конюшня затрещала и рухнула. Горящий пепел разнесся по всему небу и под крики ребятни испарился в воздухе.

4

Утром дом Матвеевых вновь гремел на весь переулок. Сенька вбежал на кухню и схватил с печки чайник. Выдув воду, он подбежал к холодильнику, вытащил из него пару блинов и только хотел запустить их в рот, как получил хороший пинок в зад.

– Видел, как конюшня горела?!

– Сядь, Прохоров.

Сенька положил блины обратно и уселся за стол возле Маркела.

– Вот скажешь сейчас, что у нас опять крест – я тебя задушу!

– Перебьешься, – Маркел встал и начал одеваться, – ты чем ночами занимаешься?!

– А что?

– Да ты на себя посмотри: глаза заспанные, лицо опухшее.

– Так конюшня горела, разве не видел?

– Слышал. Пошли.

Сенька подбежал к Маркелу и уже вблизи, смотря ему в лицо, заметил, что его напарник дрожит. Сенька надел кепку, выпил чай и удивленно посмотрел на Маркела, стараясь понять, что произошло.

– Куда?

– Мы с тобой, Прохоров, идем к главе, он лично утром позвонил и велел к десяти часам быть у него. Знаю одно: он зовет нас не грамоты получать.

– Это точно.

Они вышли из дома и пошли вверх по улице. Маркел все перебирал что-то в уме, был не по обыкновению загружен мыслями и чересчур серьезен. Сеньке даже пропала охота кривляться и валять дурака. Они шли бок о бок по дороге и время от времени делились мыслями.

– Сенька, ответь-ка мне, сколько у нас крестов?

– Одиннадцать, считая вчерашний крест бабы Капы.

– А сколько времени мы их находим?

– Тринадцать месяцев, с прошлой весны. Первый крест нашли двенадцатого мая, по-моему.

– Ну, ты давай, глубоко не копай, ему надо только общую картину нарисовать.

– Ага.

И оба в очередной раз задумались, идя по улице, как два кавалериста. Неожиданно Маркел шлепнул Сеньку по плечу и с удивлением схватил его за грудки.

– Куда мы его дели, Прохоров?

– Кого?

– Крест вчерашний.

– Как куда, отнесли на кладбище.

– И что?

– Отдали сторожу.

– Вот наш прокол. Видимо, сторож настучал главе или дружкам своим порассказал.

– Точно! – в испуге Сенька задергался, стараясь выпутаться из рук Матвеева и, когда у него получилось, бухнулся на землю. Маркел взял себя в руки, поднял кепку напарника и протянул ему.

– Вставай, Прохоров, пошли пендели получать!

Оставшуюся дорогу они шли молча, каждый думая, как им выкрутиться, и только Сенька время от времени запрыгивал и на радостях хватался за кепку, но в то же мгновение утихал и печально бубнил себе под нос: «Не, плохая идея».

Так они вышли на Слободинскую и, как бы медленно ни шли (спотыкаясь и придумывая еще какие-нибудь хитрости), все же подошли к зданию. Перекрестившись напоследок, они постучали в дверь.

– Надо его заболтать.

Войдя, они остановились у порога и осмотрели прихожую. В ней толпились не меньше пятнадцати человек. Вошедших ребят увидел председатель совхоза Налейкин и пальцем поманил к себе. Он указал на гостиную и показал часы:

– Четверть одиннадцатого, опаздываем.

Ребята прошли в кабинет, где в тот момент был глава. Сидор Евстафьевич сидел за своим дубовым столом, держал в зубах незажженную папиросу и потирал указательными пальцами виски. Это был пожилой человек с неестественно огромным животом. Вот это пузо, подумал Сенька, подходя ближе. Глава ко всему тому же любил одеваться в обтягивающее, и сейчас на нем была узкая рубашка с короткими рукавами.

Маркел его не любил, поэтому встал поодаль от стола и поздоровался сквозь зубы. В кабинете находилось еще несколько человек: заведующая аптекой, бывшая медсестра районной больницы Надежда Степановна, которую все ласково обзывали Стибачихой, несколько человек, стоящие с возмущенным выражением лица (видать, жалобщики) и Сидорский секретарь Муха. Глава поднял усталые глаза на ребят и без радости произнес:

– Пришли.

Муха тут же записал корявым почерком в свою конторскую книгу: «Пришел дружинник Матвеев и ученик Прохоров, (10 ч.14мин.)».

– Ну, проходите, чего стоите – сопли пускаете.

Сенька вслед за Маркелом подошел вплотную к столу и поздоровался еще раз. А Муха все что-то записывал без остановки.

Сидор Евстафьевич зажег папиросу и, сделав глубокую затяжку, со свистом выпустил дым и прищурился от мимолетного удовольствия.

– Беда у нас, – на секунду замолчал, с закрытыми глазами втягивая и пуская дым, и затем, увидев, что ребята смотрят на него, продолжил, – рано утром ко мне ворвались вот эти люди и рассказали такое, от чего я до сих пор не успокоюсь. Черт бы их взял, заткните их в прихожей!

Муха открыл дверь и, выделяя каждое слово, отдал распоряжение, после чего закрыл дверь, раскрыл книгу и так же быстро продолжил писать.

Маркел замялся.

– Сидор Евстафьевич, а что случилось?

– А вот что: в полвосьмого утра ко мне домой прибежал товарищ Роббек и ни с того, ни с сего начал устраивать панику. Опрокинул заварник на ковер, чуть не скинул с петель дверь, мне пришлось дать ему кулаком, чтобы успокоить. Никита Спартакович, ну как ухо прошло? Ну, дай бог! Так вот, наш водовоз, уважаемый Никита Спартакович, когда смог внятно говорить, заявил при моем секретаре, товарищ не даст соврать, что жена его Екатерина Ивановна Роббек, наш единственный инвалид, причем (прошу заметить) второй группы, сегодня ночью скончалась. Захлебнулась слюной. Я ничего не спутал?

– Нет, Сидор Евста…

– Чудненько. Ладно, если бы на этом все закончилось. Но нет! Спустя полчаса, примерно в пять минут девятого врывается товарищ Куралев, который тем же макаром взбудоражил весь дом. Но главное – он сообщил, что его отец тоже сегодня ночью помер. Так, Куралев?

– Так, Сидор Евста…

– Чудненько. И еще! Во сколько это было?

Муха покопался в своей книге.

– В девять ноль семь.

– В девять ноль семь приходит с ошалевшими глазами Кот Евдокия и говорит, что утром собралась к своей соседке Анне Львовне Вирканчук, к уважаемому жителю нашей деревни, между прочим! Ну и что, я спрашиваю, а она говорит, что увидела ее на полу, придавленной шкафом. Во сколько к ней зашла?

– В полдевятого, Сидор Евста…

– Чудненько. С девяти утра я сижу за своим столом и молюсь, чтобы еще кто-нибудь не прибежал. Три смерти за ночь. Трое уважаемых людей скончались в одно и то же время, и будь это простым совпадением я лично выпью стакан подсолнечного масла!

Воспользовавшись паузой, Маркел еще раз огляделся. Кабинет был развешан портретами великих писателей: Достоевского, Гоголя, Булгакова и Лихаступова. Лихаступов попал в этот список благодаря тому, что написал рассказ о том, как трудно работать главе на селе. Рассказ был написан от руки в единственном экземпляре и подарен Коляде.

В левом углу кабинета красовался громадный, обшитый железными листами, самодельный сейф, в который с легкостью мог впихнуться Муха. Естественно, самым важным и главным предметом мебели был заваленный стопками бесконечных актов и документов дубовый стол посреди кабинета. Впрочем, у Маркела не было возможности и дальше осматривать кабинет, потому как невеселый глава потушил папиросу и, обращаясь к ребятам, указал на врача:

– Надежда Степановна здесь.

– Я, – хриплый мужицкий бас загудел в кабинете и удивил Сеньку, – здесь.

– Чудненько. Я пригласил вас сюда для полного и быстрого разбора этих случаев. Непременно быстрого и капитального! Муха, пишите приказ. От десятого июня. Глава Сидор Евстафьевич Коляда. Приказываю создать комиссию по расследованию загадочных смертей граждан Роббек, Носова и Вирканчук в составе: Матвеев М.Л. – председатель, Стибачева Н.С. – заместитель председателя, Муха Б.Б. – член. Комиссии представить отчет о проделанной работе к 15:00 сегодня. Дата, подпись. Тащи сюда приказ, – глава вытащил из ящичка стальную самодельную печать и, тявкнув от всей души, поставил ее на бумагу, – ну, вот и все. Вам, товарищ дружинник, даю в использование Куралева, Кот и Никиту Спартаковича, которым велю оказывать содействие в расследовании.

Глава спрятал печать обратно в ящик, помолчал, посмотрел на всех.

– Разберитесь-ка, что к чему. А я пока с конюшней решу. Налейкин! Налейкин, ты успокоишь этих в прихожей или нет? Чему вас только в школе учили!

Дверь отворилась и народ, стоявший все это время у входа, повалил в кабинет. Взбудораженный, он окружил главу, в комнате началась суматоха. Под шумок ребята выбежали на улицу, там уже стояло человек тридцать, которые тут же набросились на них с расспросами. Вышедший за ребятами Муха растолкал толпу и приказал Никите Спартаковичу вести их к своему дому. И они пошли: Муха, ребята, Стибачиха и толпа в тридцать человек. Немного погудев, люди успокоились и далее шли молча. Улицы тут же пустели, и при виде такой толпы, идущей посреди улицы, все расступались, забегали в свои дворы и многозначительно переглядывались друг с другом. Или присоединялись к толпе. Были напуганы все, и как бы Муха ни подбадривал, они мялись в сомнениях и только любопытство гнало их вперед. Муха шел впереди, покрикивая, высоко задрав голову и постепенно ускоряя шаг. Он, как и все, был возбужден и взволнован утренней сенсацией.

– Сейчас разберемся!

И совсем не заметил, что ребята отстали от остальных, как только толпа повернула на другую улицу и вовсе остановились.

– Ты запомнил имена?

– Вирканчук, Носов и этот, как его, Роббек! Пенсионеры.

– Да, Сенька, может это и есть наши?

– Точно, точно. Сейчас очень внимательно их осматриваем и на обратном пути…

– Никаких обратных путей, сейчас нужно копать, сейчас!

Маркел схватил Сеньку за рукав и рванул вместе с ним догонять толпу.

Люди остановились, Муха подозвал к себе Никиту Спартаковича.

– Здесь?

– Здесь, калитка открыта.

– Ну-ну, – Муха подошел к Стибачихе и с ней на пару вошел во двор, – Матвеев, взять ключи у хозяина и открыть дверь.

Никита Спартакович сам подошел и снял с двери замок. Дверь открылась. Никита Спартакович, приглашая комиссию внутрь, зашел и включил в доме свет.

– Десять часов тридцать восемь минут, – Муха раскрыл свою книгу и начал писать, – Ну что же вы, товарищи, стоите? Проходите.

Маркел вошел в дом. Переступив порог, предупредил Муху, что внутри никого постороннего не должно быть и прошел в центр дома. Как и многие дома, жилище Никиты Спартаковича состояло из одной большой комнаты, которую разделяли перегородками по своему усмотрению. Никита Спартакович провел ее через печку так, что с одной стороны оказалась прихожая и столовая, а с другой маленький квадрат, в котором разместились две кровати и единственная в доме тумба. Получилась своеобразная спальня, в которой, по мнению Маркела и лежало тело покойной. Муха беспристрастно что-то записывал: уселся за кухонным столом, стал заполнять свою книгу каракулями. Сенька, закрыв за собой дверь и перемигнувшись с напарником, начал ходить по дому и все осматривать.