Игра

Элли опустила взгляд, но не прятала улыбки.

– Кто же от такого откажется? Конечно, согласна.

Затем она добавила с лёгкой, почти детской насмешкой:

– А пока тебя ждёт профессор. Не заставляй человека, которому, по твоим словам, и жить-то осталось недолго.

Они оба рассмеялись – легко, искренне, как в те времена, когда всё было проще. Но в воздухе уже витало ощущение, что все может закончится, как в прошлый раз…

– Это было бы особенно жестоко, – спокойно заметил Манс в ответ на один из последних комментариев. Затем, повернувшись к Айлин, бросил с лёгкой иронией:

– Было приятно познакомиться с меня, шоколадка.

Айлин растерялась. На секунду её взгляд стал абсолютно непонимающим, но уже через мгновение она покраснела, осознав, что это – ответ на её собственные слова о "ненормальном поклоннике, который мог бы лучше прислать шоколадку". Однако, быстро взяв себя в руки, она собралась:

– Я предпочитаю горький, – ответила она, подняв подбородок с игривой серьёзностью.

Когда Манс покинул кабинет, оставив за собой лёгкое напряжение и, одновременно, атмосферу чего-то необычно личного, Айлин больше не смогла сдерживаться. Смех вырвался сам собой – сначала тихий, сдавленный, но уже через несколько секунд он стал неудержимым. Она засмеялась так искренне, что на глаза навернулись слёзы.

– Я вижу, знакомство с Мансом прошло удачно, – с лёгкой улыбкой заметила Элли, наблюдая за подругой, но явно не понимая причины такой бурной реакции.

– Ужасно, ужасно! Какая же я дура, – сквозь смех проговорила Айлин, вытирая глаза.

– Я не знала, что осознание своих умственных проблем может приносить столько радости. Это вдохновляет, – не осталась в долгу Элли. – Первый шаг принятия прошёл необычайно безболезненно.

Айлин рассмеялась ещё сильнее.

– Это ты виновата! Почему ты никогда не говорила, от кого эти рисунки?! – упрекнула она подругу, всё ещё смеясь. – Я же называла его каким-то ненормальным поклонником! А теперь… теперь я понимаю, почему каждый раз, когда ты получала от него посылку, у тебя было это лицо…

Она замолчала, потом вдруг резко ткнула пальцем в лицо Элли:

– Вот-вот! Точно такое же, как сейчас.

Элли попыталась сохранить невозмутимость, но уголки её губ дрогнули. Они обе замолчали на мгновение, а затем, как это бывает у близких друзей, снова рассмеялись – теперь уже вместе.

– Пожалуй, я воспользуюсь Пятой поправкой и отказываюсь свидетельствовать против себя, – с деланным спокойствием ответила Элли, поправляя волосы и слегка отводя взгляд. – Юридическое право, о котором, между прочим, нам обеим хорошо известно.

Айлин подняла брови, но не стала настаивать. Этот ответ был знаком – дальше расспрашивать бесполезно.

– Загадочный, симпатичный… – пробормотала она, подойдя ближе к двери, за которой только что исчез Манс. – И умеет делать из простых вещей что-то необычное и запоминающееся. – Айлин выглянула в коридор, словно надеялась еще раз мельком его увидеть, но тот уже успел скрыться из виду.

Элли стояла у окна, глядя на улицу. В её взгляде читалась сдержанная эмоция – как будто она не просто смотрела, а ждала, когда Манс покажется внизу, уходящий, удаляющийся, исчезающий. Она склонила голову и, уже тише, с искренностью в голосе, произнесла:

– Не повторяй мои ошибки. И постарайся… сильно его не запоминать.

– Но этот неловкий момент будет очень трудно забыть, – всё ещё посмеиваясь, проговорила Айлин, не отрывая глаз от подруги.

Обе замолчали. В кабинете снова стало тихо. Сцена, казалось, завершилась – но у каждой из них внутри осталось ощущение, что что-то только начинается.

По дороге к дому профессора в машине царила полупрозрачная тишина – не гнетущая, но будто оставляющая место для размышлений. Манс сидел за рулем, задумчиво глядя на светофор, когда автомобиль остановился на перекрёстке. Красный свет мигнул в его глазах, и он тихо произнёс, не поворачивая головы:

– Несмотря на то, что мне никогда не нравилось, когда вы пытались нас сводить… – Он сделал паузу, будто пробуя вкус слов на языке. – Я рад, что вы это сделали. Сегодня. Я рад, что увидел её.

Профессор перевёл на него взгляд – с тем вниманием, в котором никогда не было давления. Его голос прозвучал легко, как всегда, с оттенком дружеской иронии, но в нём чувствовалось нечто глубже – опыт, обернувшийся мягкой заботой:

– Иногда взрослый лучше знает, что нужно молодым. Хотя в твоём случае… – он криво усмехнулся, – я всегда знал, что лучше для тебя.

Манс хмыкнул, качнув головой. В голосе прозвучал лёгкий протест, обёрнутый в дружелюбие:

– Хорошо, что ехать недалеко. Не хотелось бы слушать очередную лекцию на эту тему.

– А жаль, – весело возразил профессор. – Из всех моих лекций эта была бы самой короткой. Всего одно предложение: не будь упрямцем, когда дело касается сердца.

Манс покачал головой, но не возразил. Он смотрел в окно, а в отражении стекла будто на мгновение мелькнул образ – её образ.

Когда машина мягко остановилась у дома, профессор открыл дверцу, не спеша выбираясь наружу. Он уже хотел захлопнуть её, как вдруг Манс, облокотившись на руль, наклонился чуть ближе и, прищурившись, сказал с притворной серьёзностью, в которой легко угадывался знакомый профессорский тон, только теперь – в исполнении ученика:

– Не обольщайтесь, профессор. Я ещё вернусь. И на этот раз – обыграю вас всухую. Без пощады. Впрочем как всегда.

Он сказал это с полуулыбкой, в которой слышалось больше тёплой задиристости, чем угрозы, и чуть дернул подбородком, словно бросал вызов.

Профессор остановился, опёрся на дверцу и с хитрым прищуром посмотрел на него сверху вниз:

– Вот теперь ты говоришь, как настоящий ученик, который перерос учителя. Придётся освежить свою защиту Каро-Канн.

– Освежите что угодно. А мат – неизбежен, – усмехнулся Манс, и, не дожидаясь ответа, включил передачу.

Профессор лишь покачал головой, глядя ему вслед. Машина плавно скрылась за поворотом, а воздух на мгновение задержал в себе лёгкое напряжение – не угрозы, нет, – предвкушения. Их следующей партии.

На следующее утро, около девяти, домашний телефон профессора зазвонил с неожиданной прямотой, нарушив привычную тишину его кухни. Голос на том конце провода прозвучал странно – слишком молодой для такого звонка. Почти детский, но с неуверенной попыткой подражать взрослому официальному тону:

– Профессор, вам необходимо явиться в здание по адресу… рядом со зданием окружного суда. К десяти. Это важно. Я сотрудник Интерпола.

Профессор на мгновение замер, прижав трубку плечом. Он хотел задать вопрос, но юноша уже положил трубку. Некоторое время профессор сидел неподвижно, глядя в окно. Потом, приподняв бровь, пробормотал:

– Интерпол… с голосом как у студента первого курса. Что ж, времена меняются.

В 10:20 он уже поднимался по лестнице двухэтажного здания, фасад которого хорошо знал – он читал здесь лекции ещё в начале 2000-х. Теперь же его вызвали сюда как фигуру в расследовании. Не впервые, но каждый раз это казалось новым.

Открыв дверь на втором этаже, он вошёл в просторный кабинет. Свет был рассеянным, окна завешены. Вдоль стены рядом друг с другом стояли три доски – не те, на которых пишут мелом, а специальные стенды, на которые крепятся документы и фотографии. На них были развешаны улики – фотографии предметов, фрагменты отпечатков, наброски. Но больше всего бросались в глаза отдельные кусочки карт городов – с отметками, линиями, стикерами, словно кто-то собирал головоломку из сотен перемешанных деталей.

– Вы опоздали, профессор, – раздался голос от окна. – Но всё же… добро пожаловать. Здесь уже всё готово, чтобы ввести вас в курс дела.

Это был Вутер. Голос у него был мягкий, но стоял он в строгой позе, привычной для человека его статуса. Профессор с лёгким вздохом развёл руками:

– Есть ли кто не знает, но с недавних пор я без машины. А такси не всегда успевают вовремя.

– Все знают, – почти хором ответили присутствующие.

Некоторые улыбнулись, но кто-то взглянул на него с такой серьёзностью, будто знал больше, чем хотел бы. И при этом профессор сразу почувствовал: не все здесь действительно знали, зачем пришли. Но, похоже, все знали о нём всё – про угнанную машину, про тот злосчастный пистолет, про убийство. Даже про то, чего он сам ещё не успел до конца осмыслить.

Он оглядел комнату. Из всех, кто находился здесь, он узнал троих:

Элли – она уже сидела на своём месте, аккуратно перелистывая папку. Пунктуальность была в её характере.

Заместитель директора Интерпола Адриен Вутер.

И агент Прага – тот самый, с которым они пересеклись в офисе «Олимп».

Остальные были ему незнакомы. Один мужчина в очках, сидящий в углу, быстро что-то записывал в блокнот. Женщина у окна делала вид, что читает материалы, но всё время косилась на профессора.

Он понял: это не просто собрание. Это начало новой партии – и фигуры уже расставлены на доске.

– Давайте начнём. У нас много дел, а времени почти нет – уже сентябрь, – сказал Адриен Вутер, отрывисто и без лишних вступлений. Его голос, ровный, как хорошо отточенная сталь, прозвучал в комнате с неожиданной ясностью, сразу заставив всех присутствующих сосредоточиться.

Он сделал шаг вперёд и перевёл взгляд с Элли на профессора:

– Итак, профессор. Элеонор. Я начну с самого начала, чтобы вы поняли, с чем мы имеем дело.

Он жестом указал на большой экран, установленный у стены. Белое поле медленно заполнилось текстом, который тут же захватил внимание всех, кто сидел в зале. Чёрные строки были выровнены по центру, словно это было не письмо, а манифест.

– В конце прошлого года, – продолжил Вутер, – на имя генерального директора Интерпола поступило электронное письмо. Анонимное. Но написано оно было с такой хладнокровной уверенностью, что мы сразу поняли: это не розыгрыш и не шизофренический бред.

Он сделал короткую паузу, словно давая тексту время остыть на экране, и начал читать вслух:

«Я собираюсь избавить мир от двенадцати человек, которые этого заслуживают. Это моё послание несовершенной системе.

Я знаю, что вскоре после моих действий мной будете заниматься именно вы.

Не будем терять время и начнём наше сотрудничество прямо сейчас.

Каждый месяц – новое послание.»

– Аластар.

Подпись внизу была лаконичной, почти вызывающе простой:

Голос Вутера звучал безукоризненно чётко, но именно в этой сухой, почти канцелярской подаче и крылась особая угроза. Текст, выведенный на экране, был пугающим сам по себе, но, произнесённый этим спокойным, взрослым голосом, он будто оживал. Элли, несмотря на то, что уже прочитала письмо с экрана за пару секунд – зрение у неё было чуть лучше, чем у профессора, но вполне достаточное, – не отрываясь слушала каждое слово. Из уст Вутера письмо звучало как объявление войны.

Профессор нахмурился. Он тоже читал текст, но, в отличие от Элли, не спеша. Каждую строчку он пропускал сквозь внутренний фильтр логики и интуиции, словно ища в ней неочевидное. В какой-то момент он поднял взгляд на Вутера, но ничего не сказал.

В комнате стало тише. Кто-то задвинул ручку блокнота, кто-то шумно перелистнул страницу. Остальные смотрели либо на экран, либо на тех, кто теперь стал центром внимания.

Профессор и Элли. Их двоих посвятили в начало чего-то гораздо большего, чем просто расследование. Это было приглашение. В игру. Ставки – жизни. И первый ход уже сделан.

– А вот это письмо мы получили два дня назад, – произнёс Вутер, и в его голосе уже не было ни иронии, ни дежурной дипломатичности.

Он быстро кивнул помощнику, и экран сменился. Новый текст проявился резко, будто выстрел. Чёрные буквы казались тяжелее предыдущих, будто их набирали с яростью.

Вутер не стал ждать. Прямо на фоне появляющихся строк он начал читать – теперь со всей строгостью, которая не оставляла сомнений: дело стало ещё серьёзнее.

«Пора уже Фемиде открыть глаза.

Она ослепла от времени, а вы от привычки.

Судьи, адвокаты, обвинители-теперь ослепли больше чем она.

Большие финансы в руках не того человека —

иногда оборачивается большими проблемами для окружающих.

Он вышел, но не был свободен.

Он дышал, но уже не жил.»

– Аластар.

Последняя строка прозвучала особенно тяжело. В комнате наступила густая тишина. Вутер, словно подчёркивая вес услышанного, выдержал паузу, а затем продолжил:

– Благодаря этому письму мы, хоть и не сразу, но догадались, о ком идёт речь. Антони Арванитис.

Он сделал полшага в сторону, оглядел присутствующих и, на миг задержав взгляд, продолжил:

– Это и привело нас в Афины.

Взгляд его был прямым, почти обвиняющим. Первым он указал на Элли:

– Вы, Элеонор, были его адвокатом. Недавно. Вы знали его. Возможно, больше, чем вы думали. И, возможно, можете рассказать нам нечто важное.

Затем он медленно перевёл руку в сторону профессора:

– А вы, профессор… по какой-то причине оказались втянуты в это дело. И теперь задача всей нашей команды – выяснить, по какой.

Ни Элли, ни профессор не ответили сразу. Шок от услышанного был не бурным, но глубоким, почти физическим – как будто температура в комнате резко понизилась. Профессор нахмурился, в глазах его читалось напряжённое обдумывание, но выражение оставалось сдержанным. Он пытался разложить услышанное по полочкам, но некоторые из них оказались пустыми.

У Элли же на лице появилось особенное выражение – словно удар пришёлся именно по ней. Она откинулась в кресле и на секунду прикрыла глаза. Казнь. Это слово не прозвучало вслух, но оно эхом ударяло внутри.

Она невольно вернулась в ту ночь. Она спала в нескольких метрах от того места, где был застрелен Антони. Когда он умер, она была рядом. Совсем рядом.

И в голове тут же возник мучительный вопрос:

А если бы я проснулась? Если бы увидела это? Смогла бы я потом жить с этим? Смогла бы забыть, как он… смотрел в пустоту?

Она посмотрела на экран – уже не как адвокат, а как свидетель. Или как человек, который чудом избежал чего-то, от чего не спасли бы ни знания, ни подготовка, ни вера в закон.

Вутер сделал шаг в сторону и перевёл взгляд на самого молодого из присутствующих. Тот сидел чуть поодаль, за ноутбуком, но с самого начала казался не просто наблюдателем, а кем-то, кто держит наготове целую коллекцию фактов.

– Такие письма для нас не в новинку, – сухо бросил Вутер. – Но до остальных мы ещё дойдём. А пока… – он повернулся к юноше. – Агент Нео расскажет о других деталях.

Молодой человек поднялся. Было видно: он волнуется, но держится сдержанно. Не как подросток, который случайно оказался в элитной группе, а как тот, кто слишком быстро стал взрослым.

– Всем привет. Я Нео, – произнёс он с лёгкой неуверенной улыбкой, и сразу после этого заговорил куда более уверенным тоном.

Несмотря на юный вид, именно он из всех присутствующих знал больше всего о деталях дела. Не слухи, не догадки, а – крошечные цифровые отпечатки, следы, оборванные потоки данных, обрывки языков, зашифрованные маршруты писем. Всё, что оставалось за кулисами.

– Итак, – начал он, – первое письмо, которое вы уже видели, было отправлено в начале декабря.

На экране снова появилось знакомое сообщение. Его рамка на экране мигнула, словно напоминая: всё началось отсюда.

– Источник отправки установить не удалось. Ни город, ни страна, ни даже континент. IP-адрес был замаскирован через сложнейшую цепочку – каждый прокси-сервер работал не более четырнадцати секунд. Потом всё обрывалось. Гнаться за ним было всё равно что ловить дым в бурю.

Он сделал паузу, осмотрел комнату, а затем добавил:

– С этого момента мы начали отслеживать любые упоминания имени «Аластар». Кстати, если верить греческой мифологии…

– …это дух мщения, – перебил его профессор, не глядя на экран. Его голос прозвучал сдержанно, почти снисходительно, но это была не дерзость, а мягкий укол. Напоминание: статус профессора он носит не как титул, а как суть. – Продолжайте.

– Да. Дух мщения, – кивнул Нео, без обиды. – Тогда, в начале, мне это не показалось столь символичным. Но теперь, когда за спиной уже несколько жертв, когда мы знаем, кого он убивает… всё становится куда яснее.

Он замер на секунду, словно давая вес следующей фразе:

– Вы, наверное, уже поняли, как он выбирает своих жертв. Это люди, которые по тем или иным причинам избежали наказания за преступление. Ошибки в расследовании, недостающие улики, досрочное освобождение, состояние здоровья, хороший адвокат в суде…

С каждым названным пунктом комната будто становилась тише. И когда он произнёс:

– …хороший адвокат, —

почти все, кто сидел за столом, невольно – быстро, будто мимолётно, взглянули на Элли.

Она почувствовала это ещё до того, как увидела. Эти взгляды были ей знакомы – в суде они означали уважение, ожидание, признание. Но здесь… здесь они были тяжёлым, бессловесным упрёком. Как будто кто-то поставил перед ней вопрос, на который нельзя было ответить.

Элли распрямила плечи. Она не была из тех, кто отворачивается от взглядов. Но внутри, где-то глубоко, что-то сжалось. Адвокат защищает, но не судит. Она много раз повторяла это. Но сегодня, сейчас – в этой комнате – это звучало иначе. Словно именно её работа, её защита, стала одной из причин чьей-то смерти.

– Он мстит этим людям, – продолжал Нео, – тем, кто вышел на свободу, в то время как другие остались под землёй. Мы пока не знаем, что им движет. Но каждое новое письмо, каждое убийство делает нас ближе к пониманию.

Он снова включил экран и быстро ввёл команду.

– Второе письмо мы получили в начале января. И хотя мы в тот момент до конца не расшифровали его загадку, уже тогда было ясно: в нём зашифровано имя будущей жертвы.

На экране появилось новое письмо – по структуре похожее, но в нём были фразы-ловушки, двусмысленные формулировки, игра слов. Почти стих.

– В тот момент, – продолжал Нео, – убийств ещё не было, а дело не носило международный характер. Поэтому Интерпол не мог применить все доступные ресурсы. Мы просто… ждали. Пока не станет поздно.

– Вот это письмо, – быстрыми нажатиями на клавиши, он вывел нужный текст на экран, но в отличии от своего шефа, не стал зачитывать его вслух. Из уст молодого юнца, такой текст теряет свою темную сущность.

Она говорила тихо.

Её голос – будто родной.

И всё же она умела заставить поверить,

что этот мир – тебе не родной.

Послание уходит на юг.

Вы можете остановить меня.

Если, конечно,

вы ещё помните, как слушать.

– Аластар

– К сожалению, – с лёгким вздохом произнёс агент Нео, – мы тогда не сумели вовремя разгадать загадку, зашифрованную в письме.

Он сделал короткую паузу.

– И… тогда произошло первое убийство.

В зале наступила тишина. Нео взглянул на экран. На мониторе появилась карта Испании, и, приближаясь, камера остановилась на юге – там, где белые дома лепятся к склонам, а тени в узких переулках длиннее, чем улицы.

– Произошло оно в Испании. Точнее, в Гранаде, – продолжил агент. – И об этом деле расскажет детектив, с которым мы сотрудничаем. Мы сознательно не раскрываем имена агентов и следователей, чтобы избежать утечек и внешнего давления. Поэтому сегодня для нас он будет носить имя детектив Гранада.

Встал мужчина лет шестидесяти. Волосы с сединой, но взгляд – твёрдый. Человек, у которого за плечами десятки мрачных дел, но это – одно из тех, что въедаются в память, как пепел под ногти. Он вышел вперёд, положил руки на стол и начал говорить, сдержанно, но с внутренним напряжением, которое чувствовалось в каждом слове.

– Я в полиции тридцать один год. За это время я видел многое. Убийства. Несчастные случаи. Даже вещи, которые не хочется называть словами.

Но это…

– он на мгновение отвёл взгляд,

– это было другое.

С начала 1998 по 2009 год – одиннадцать лет – в разных округах Гранады и близлежащих городках происходили, казалось бы, не связанные между собой трагедии. Пожилые мужчины и женщины, часто прикованные к постели или инвалидной коляске, уходили из жизни.

Официальная версия – самоубийство.

Иногда – передозировка снотворного. Иногда – отказ от еды. Иногда – письма, написанные слабеющей рукой.

– Все случаи были подтверждены как суициды. А потому ни один из них не вызывал юридических вопросов. Они происходили в разных районах, обслуживались разными полицейскими участками, и между ними не находилось ничего общего.

До 2009 года.

Тогда в наш участок обратился молодой человек. Он был встревожен и зол. Сказал, что сиделка, присматривающая за его отцом, «внушила» тому мысль о самоубийстве.

Он рассказал, что отец в последнее время стал апатичным, замкнутым. А потом – внезапно «принял решение уйти».

И всё – после частых бесед с одной женщиной, которая, по его словам, говорила старому мужчине, что жизнь уже позади, страдания избыточны, и что есть способ «уйти тихо».

Имя этой женщины – Карла Борхес.

На тот момент она уже более десяти лет работала частной сиделкой. За умеренную плату, без официального оформления, с «рекомендациями по знакомству». Клиентов у неё было много. Особенно среди бедных и одиноких.

Начав расследование, мы были поражены: из 14 подтверждённых случаев самоубийств, 13 имели одну общую нить – именно она ухаживала за этими людьми.

Те, кого мы нашли живыми, рассказывали, что она часто говорила об «освобождении», о «праве уйти», о «тишине, которая лучше боли». Некоторые вспоминали, как она с почти медицинской точностью объясняла способы безболезненного ухода: дозировки, сочетания таблеток, положение тела.

– Она не убивала своими руками, – сказал детектив, – но она вела за собой.

Медленно. Методично. Без крика.

Как пастух ведёт стадо в бездну, только голосом.

Следствие длилось четыре года.

Мы собрали десятки свидетельств, изучили почерки предсмертных записок, медицинские отчёты. Мы видели повторяющиеся формулировки: «меня ничто не держит», «я устал жить», «она сказала, это будет просто».

Карле Борхес были предъявлены обвинения. Но…

Он резко замолчал на пару секунд, будто давал вес следующей фразе.

– Суд признал её невиновной.

Юридически – обсуждение с пациентом самоубийства не является преступлением.

Карлу лишили лицензии. Её обязали пройти принудительный психиатрический курс.

Но больше – ничего.

Ни одного срока. Ни одного дня заключения.

Детектив отошёл от стола и опустил взгляд. Ему не нужны были аплодисменты или сочувствие. Он знал: спустя годы расследований, правда осталась на свободе, а мертвые – в тишине.

В зале на какое-то время повисло напряжённое молчание. Кажется, даже опытные сотрудники Интерпола почувствовали холод.

Агент Нео только тихо добавил:

– Именно это дело, вероятно, стало отправной точкой.

Для него. Для Аластара.

– Жуткая история, – тихо сказала Элли, словно стряхивая с себя мурашки.

Она уже привыкла к тяжёлым делам, казалось бы, видавшая всё, но в этой истории было что-то особенно мрачное – пугающе реальное. Не кровавое. Не резкое. А медленно растекающееся зло, которое привыкли игнорировать.

– А ассистированный суицид так и не удалось доказать в суде? – спросила она. В её голосе звучал не просто профессиональный интерес, а знание системы изнутри – она, как никто, понимала, насколько тонка граница между моральным долгом и юридическим тупиком.

– Нет, – покачал головой детектив Гранада.

– Мы пытались. Но не было ни рецептов, ни выписанных препаратов, ни доказательств прямого подстрекательства. Всё, что у нас было – это показания тех, кто остался жив.

А мёртвые… они молчали.

– Не было ни аудиозаписей, ни дневников. Не было доказательств, что именно с теми, кто в итоге ушёл, она говорила об этом. Всё зиждилось на догадках.

– Это был тупик, – произнёс он, глядя в одну точку, – тупик, который не давал мне покоя все эти годы.

Он ненадолго замолчал. В комнате повисла напряжённая пауза. И вдруг – в его голосе промелькнуло нечто странное: не радость, не злорадство, но спокойствие человека, который наконец увидел справедливость – не в приговоре, а в финале.

– И вот… в январе этого года, – продолжил он уже иначе, – 12 января, Карла Борхес была найдена мёртвой у себя дома.