Летний сад

Татьяна сдвинулась в сторону. Александр, не сразу отреагировав, вытаращил глаза и уставился на нее.

Когда они ели мороженое с содовой, он сидел напротив Татьяны, всматривался в нее, ожидая, когда она сама заговорит.

– Таня… – Он умолк.

Она болтала с Энтом, не глядя в глаза Александру, не желая объясняться.

– Да?

– Что это было, там?

– Что?

– Там, с полицейскими.

– Не понимаю, о чем ты. Я просто отошла с их пути. – Она все так же не смотрела на него.

– Ты не отходила с их пути. Ты встала передо мной.

– Ну, больше некуда было.

– Нет. Ты встала прямо передо мной, как будто…

Александр даже не понимал, как это сформулировать. Он прищурился, его сердце прищурилось, он кое-что увидел, частично понял, не до конца, немножко.

– Ты думала, они спешат… за мной?

– Что за глупость. – Она смотрела в свой стакан с содовой. – Энтони, хочешь сдуть пену?

– Таня, почему ты решила, что они приехали за мной?

– Ничего такого я не думала. – Она попыталась улыбнуться.

Александр обхватил ее лицо ладонями. Она отвела глаза.

– Почему ты не смотришь на меня? Таня! Что происходит?

– Ничего. Честно.

Он отпустил ее. Его сердце вытворяло в груди нечто непонятное.

Тем вечером Александр нашел ее в глубине дома – когда она думала, что он принимает ванну, – и она держала в руках его Р-38. Татьяна мрачно целилась во что-то от плеча, расставив ноги, держа пистолет обеими руками.

Александр попятился, вышел на палубу, сел на свой стул, закурил. Когда он вернулся в дом, он встал прямо перед ней. Она отложила оружие.

– Таня! Какого черта происходит?

Он говорил слишком громко, хотя Энтони только что уложили в его спальне.

– Ничего, совершенно ничего, – тихо ответила она. – Пожалуйста, давай просто…

– Ты собираешься наконец мне рассказать?

– Да нечего рассказывать, милый.

Александр схватил свою куртку и бросил на ходу:

– Кстати, ты забыла снять предохранитель. Он внизу на рукоятке.

Он вышел, не дав Татьяне возможности ответить.

Домой Александр вернулся несколько часов спустя. На плите ничего не было, Татьяна напряженно сидела у маленького кухонного стола.

Она вскочила, когда он вошел в дверь:

– Боже мой! Где ты был? Четыре часа прошло!

– Где бы я ни был, домой я вернулся голодным, – только и сказал он.

Татьяна приготовила ему сэндвич с холодной курятиной, разогрела суп, пока он молча стоял у плиты. Взяв тарелку, он ушел наружу. Александр был уверен, что она выйдет следом за ним, но она не вышла. Быстро поев, он вернулся в дом, Татьяна все так же сидела у кухонного стола.

– Ты не захочешь вести этот разговор в доме, рядом с Энтони. Давай выйдем.

– Я не хочу этого разговора.

В два шага он оказался рядом с ней и рывком поднял из-за стола.

– Хорошо, хорошо, – прошептала она, прежде чем он успел открыть рот. – Хорошо.

На причале Александр встал перед ней в сгущавшейся темноте – слышалось лишь журчание воды и далекий шорох деревьев на холодном ветру.

– Ох, Таня, – заговорил он. – Что ты натворила?!

Она молчала.

– Я позвонил тете Эстер. Ее нелегко было расколоть. А потом я позвонил Викки. И теперь все знаю.

– Ты все знаешь, – без выражения произнесла она, отступая назад и качая головой. – Нет. Ничего ты не знаешь.

– А я все гадал, почему ты два года не звонишь своей подруге. Зачем ты изучаешь карты. Почему ты прикрываешь меня от представителей закона. Зачем тренируешься с моим пистолетом. – Александр говорил медленно, с болью в голосе. – Теперь я знаю.

Она вдруг отвернулась, но Александр схватил ее и развернул лицом к себе:

– Два года назад – два года! – мы могли остановиться по дороге во Флориду. А теперь что ты мне предлагаешь делать?

– Ничего, – пробормотала Татьяна, вырываясь из его рук. – Теперь мы ничего не делаем. Этим и заняты.

– А ты понимаешь, как с их стороны выглядит наше постоянное бегство?

– Мне плевать, как это выглядит.

– Но мы не беглецы. Нам нечего скрывать.

– Нет?

– Нет! Один разговор с генералами военного министерства и дипломатами Министерства иностранных дел мог оставить все позади.

– Ох, Александр! – покачала головой Татьяна. – Ты когда-то видел гораздо больше. С каких это пор ты стал так наивен?

– Я не наивен! Я знаю, что происходит, но вот с каких это пор ты стала такой циничной?

– Они уже говорили с тобой в Берлине. Как ты думаешь, почему они снова захотели с тобой поговорить?

– Таков порядок!

– Это не порядок!

Их голоса разнеслись над черными каналами, эхом отдались в водных туннелях. Татьяна понизила голос:

– Ты что, ничего не понимаешь? Интерпол тоже тебя ищет!

– Откуда ты знаешь?

– Сэм мне сказал, вот откуда!

Александр упал на свой стул.

– Ты говорила с Сэмом? – Он был ошеломлен. – Ты это знала и не сказала мне?

– Я многого тебе не говорила.

– Это очевидно. Когда ты с ним разговаривала?

Она не могла ответить.

– Когда? – Александр снова заговорил громче. – Таня! Когда? Трудно тебе или нет, ты все мне скажешь. Ты и для меня все этим облегчишь.

– Восемь месяцев назад, – прошептала она.

– Восемь месяцев назад! – выкрикнул он.

– Ох, ну зачем тебе было нужно звонить Эстер? Зачем? – Татьяна в ужасе всплеснула руками.

– Так мы поэтому уехали из Напы? О боже мой… – Он смотрел на нее с горьким упреком. – И все это время, пока мы ехали с места на место, ты молчала, только говорила об уединении на Урале. Какую же игру ты вела, зная все это! – Александр был так разочарован, что не мог на нее смотреть.

Как могла та Татьяна, которую он знал, так хорошо скрывать все от него? И что такое было с ним, почему он никогда не подталкивал ее, никогда не допытывался, хотя и чувствовал, и подозревал, что что-то не так?

Татьяна все так же стояла перед ним и молчала.

– Мы уезжаем завтра утром. Уезжаем и отправляемся в Вашингтон.

– Нет!

– Нет?

– Точно, нет. Абсолютно нет, ни при каких обстоятельствах. Мы остаемся. Мы никуда не едем. Разве что в леса Орегона.

– Я не намерен ехать в леса Орегона. Я не стану прятаться на Урале. Или на Бетель-Айленде.

Татьяна наклонилась к нему, повысила голос:

– Мы не поедем, и точка! Мы никуда не поедем!

Он нахмурился, глядя на ее гневное лицо:

– Ладно, я поеду.

Она выпрямилась, ее губы дрожали.

– Ох, вот это великолепно, ты поедешь, ты, как будто ты сам по себе, только ты. Вернешься на фронт, да? Ладно, только тогда тебе придется ехать без меня, Александр. На этот раз если ты поедешь, ты действительно поедешь один. Мы с Энтони останемся здесь.

Он вскочил так яростно, что стул за ним опрокинулся, упали и тарелка, и стакан, и его сигареты. Татьяна попятилась, вскинув руки; он резко шагнул к ней.

– Ну да, это самое главное!

– Шура, прекрати!

Он наклонился к ней:

– Ты угрожаешь, что бросишь меня?

– Я не угрожаю! Это ты сказал, что уедешь один! А я говорю, что мы не поедем!

– Поедете!

– Нет!

Из дома вышел Энтони, разбуженный их нервными голосами, и осторожно остановился на краю причала. Неровно дыша, они уставились друг на друга. Потом Татьяна увела мальчика в дом и больше не вышла.

Намного позже Александр вернулся и нашел ее под одеялом. Он сел на кровать, и она резко отвернулась.

– Ну что, и все на этом? Ты уходишь посреди разговора, забираешься в постель, и все?

– А что еще? – неживым голосом спросила она.

– Меня ищет мое собственное правительство. Я этого не хочу.

Татьяна содрогнулась.

– Неужели ты не понимаешь – они все равно меня найдут, Таня! Однажды они меня найдут, пусть я тружусь где-то на ферме, собираю виноград, делаю вино, или вожу катер, или ловлю лобстеров, и срок давности мне не поможет.

– А вот и поможет. Через десять лет поможет.

– Ты шутишь? – прошептал он, глядя на ее спину. – Десять лет? Да о чем ты говоришь? Я что, шпион? Я ничего плохого не сделал!

– Ну, если ты к ним явишься, они наденут на тебя наручники за препятствование правосудию, за то, что ты скрывался от закона, а то и обвинят в предательстве. Ты окажешься в тюрьме, хотя и не сделал ничего плохого. Или хуже того… они…

Татьяна говорила в подушку, Александр почти не слышал ее.

– И что ты предлагаешь? Так и жить дальше, надеясь, что на шаг опережаешь правительство Соединенных Штатов?

– Я не могу спорить с тобой об этом, Шура. Просто не могу.

Александр развернул ее лицом к себе, она снова отвернулась. Он привлек ее к себе, она отодвинулась, натянула на голову одеяло. Он забрал одеяло, подушки, бросил все на пол, оставив ее нагой на простыне. Она закрылась руками. Он отвел ее руки: она сопротивлялась. Александр наклонился к ее животу, к мягкому золоту пониже пупка, прижался к нему губами, шепча: «Дотронься до меня, до моей головы». Она дрожала и не шевелилась. Он прямо в одежде лег на ее обнаженное тело, но в ней не было покоя, и потому покоя не было в нем. Соединяя ее печаль со своей, он, почти не раздевшись, занялся любовью, а потом они лежали молча, не в силах высказать то, что их мучило, – ему казалось, что он высказал все достаточно ясно, а она думала, что ничего не сумела ему объяснить.

Теперь они лежали спиной друг к другу.

– Я не могу так жить. Такой была моя жизнь в Советском Союзе – ловушки, бегство, ложь, страх. Это не может стать моей жизнью в Америке. Это не может быть тем, чего ты хочешь для нас.

– Я просто хочу тебя. Я бы увезла тебя за Уральские горы, мне плевать, скольких людей ты убил, когда дезертировал. Я знаю, это непростительно, но мне все равно. Ты мне нужен, пусть ты бежишь, скрываешься и лжешь. Ты мне нужен любым. Мне все равно, насколько это будет трудно. Все и так было трудно.

– Таня, пожалуйста… Ты же не всерьез.

– Ох нет, я всерьез. Как плохо ты меня знаешь! Лучше возьмись-ка ты снова за тот тест в журнале, Шура.

– Верно. Очевидно, я совсем тебя не знаю. Как ты могла скрывать все от меня?

Татьяна не ответила; она лишь глубоко вздохнула.

Она сжалась в комок, как зародыш в утробе, но он развернул ее, отвел ее руки от лица:

– Ты все это время обманывала меня, а теперь заявляешь, что не поедешь со мной?

– Пожалуйста… – прошептала Татьяна. – Пожалуйста, ты же просто слеп! Умоляю тебя, умоляю, увидь причину! Послушай меня! Мы не можем отправиться к ним!

– Я уже сидел в тюрьме, – сказал Александр, сжимая ее запястья, удерживая ее. – Разве ты не понимаешь? Я хочу теперь другой жизни с тобой.

– Видишь, вот в том-то и разница между нами. Я хочу просто жизни с тобой, – ответила она, уже не пытаясь высвободиться, а просто безвольно лежа в его руках. – Я уже говорила это тебе там, в России. Мне не важно, будем ли мы жить в моей холодной комнате на Пятой Советской, со Стэном и Ингой под дверью. Я хочу только одного: жить с тобой. Мне плевать, если мы останемся здесь, на Бетель-Айленде, или в одной маленькой комнатушке на Оленьем острове. Советский Союз, Германия, Америка – это не имеет значения. Я просто хочу быть с тобой.

– И постоянно бежать, прятаться и вечно бояться? Ты этого хочешь?

– Что угодно, – со слезами пробормотала она, – лишь бы с тобой.

– Ох, Таня… – Он отпустил ее.

Она подползла ближе к нему, схватила за плечи и встряхнула.

– Ни сейчас, ни в России, никогда, – гневно всхлипнула она, – ты никогда не защищался ради меня, ради Энтони!

– Тише, тише… Иди ко мне. Тише…

Но она отказалась от его объятий, она умоляюще стиснула руки:

– Пожалуйста, не надо туда ехать! Ради Энтони. Ему нужен отец.

– Таня…

– Ради меня, – шептала она.

Вернувшись назад во времени, они словно лежали в постели в ноябрьском Ленинграде.

– Я поклялась себе еще в Берлине, – бормотала Татьяна, уткнувшись в грудь Александра. – Поклялась, что они больше никогда тебя не схватят.

– Я знаю. Значит, ты намерена сделать именно это? Вколоть мне полную дозу морфина, как задумала, убить меня, как не смогла убить полковника Мура? – Он постучал по голубым цифрам номера. – Валяй! Вот сюда, Татьяна.

– Ох, прекрати, просто перестань! – яростно зашептала она, отталкивая его руку.

Остаток ночи они молчали.

Утром, не говоря ни слова друг другу и почти не разговаривая с Энтони, они уложили вещи и покинули Бетель-Айленд. Мистер Шпекель помахал им рукой с лодки, прощаясь, и в бледном утреннем свете на его лице читалось сожаление.

– Я что тебе говорил, капитан? – крикнул он Александру. – Я всегда знал, что вы беглецы!

После целого дня молчания, уже где-то в песках Невады, Александр прошептал, укачивая Татьяну в спальном мешке:

– Они меня не заполучат снова. Обещаю.

– Да. Ни они, ни я.

– Перестань, я об этом позабочусь. Поверь мне.

– Поверить тебе? Я так тебе верила, верила твоей лжи и уехала из Советского Союза беременная, думая, что ты умер!

– Ты была не одна. Предполагалось, что с тобой будет доктор. Мэтью Сайерз.

– Да. Ты не мог предполагать, что он внезапно умрет. – Она глубоко вздохнула. – И не говори ничего. Ты хочешь, чтобы я делала то, чего хочешь ты, и я делаю то, чего ты хочешь, только не надо об этом говорить, не пытайся все это как-то улучшить.

– Я и не могу улучшить. Я хочу, чтобы ты повернула все к лучшему.

Александр знал, что, кроме Сэма Гулотты и разгневанных американцев, Татьяна боялась Советов – боялась больше всего. Он ведь не был незапятнан, не был невинен. Причины бояться у нее были.

Он не видел ее лица.

– Таня, – заговорил он тихо, без вызова, гладя ее, – ты хочешь все уладить? Так позволь мне сделать это правильно. Я понимаю, тебе не хочется жить в постоянном страхе. Ты не могла мыслить здраво. Помоги нам обоим. Пожалуйста. Освободись. Освободи меня.

В другую темную ночь, неподалеку от Адского каньона в Айдахо, Александр сказал ей:

– Как ты могла скрывать от меня такое? Нечто столь большое, важное? Мы ведь предполагали через все проходить вместе, рука об руку. Как возлюбленные.

Он лежал в спальном мешке вплотную к ней, их руки сплелись.

– Через что проходить вместе? – глухо спросила она, уткнувшись в подушку. – Через твою сдачу властям? Через то, что ты делаешь сразу, как только узнал, что тебя ищут? Да уж, и почему я все скрывала? Загадка.

– Ты же говорила, что мы могли бы все уладить еще тогда, вместо того чтобы теперь затыкать дыры в «Титанике».

– «Титаник» затонул сразу, как только натолкнулся на айсберг. Ничто не могло его спасти. Так что, надеюсь, ты меня извинишь, если я скажу, что мне ненавистны твои метафоры.

Наконец Татьяна дала Александру номер телефона Сэма Гулотты. Александр позвонил ему из телефона-автомата, Сэм чуть позже перезвонил, и они целый час напряженно разговаривали, и Татьяна слушала, что говорит Александр, и грызла ногти. Когда он повесил трубку, то сказал, что Сэм готов встретить их через десять дней в Силвер-Спринг, в Мэриленде.

Энтони, чувствуя что-то неладное, почти ничего не требовал от измученных родителей. Он читал, играл на гитаре, рисовал и развлекался с солдатиками. Но он снова начал просыпаться посреди ночи и забираться под бок к матери. Ей пришлось снова надевать ночную рубашку.

Без болтовни, шуток и смеха они ехали через свою Америку, на север через реки Монтаны, на юг через Вайоминг, Бэдлендс и Южную Дакоту. День за днем уныло тащились через всю страну, спали в палатках, готовили на костре и ели из одной тарелки. Они цеплялись друг за друга, она прижималась к его груди, к его сердцу, к его изувеченному телу. Он не понимал, что происходит. Казалось, все инстинкты покинули его; он не мог найти выход из темной трясины ее ужаса. Обоих терзали их собственные демоны, тревоги днем, страхи по ночам. Они молились о сне, но, когда тот приходил, он был прерывист и черен. Они молились о солнце, но солнце лишь приближало их к Вашингтону, округ Колумбия.

Глава 6. Джейн Баррингтон, 1948 год

Сэм Гулотта

В Силвер-Спринг, штат Мэриленд, Татьяна сказала:

– Останови фургон.

Он остановился – в назначенном месте встречи, у автозаправки. Они вышли; Александр заправил бак и пошел купить им колу, сигареты, сладости для Энтони, который уже бегал вокруг, поднимая пыль. С Сэмом они должны были встретиться в восемь утра; была уже половина восьмого.

Татьяна надела муслиновое платье с кружевом, которое Александр купил ей в Новом Орлеане; она подогнала его по своей фигуре на Бетель-Айленде; в конце концов, не зря ее мать была портнихой. Она расчесала волосы, распустила их. На утреннем летнем ветерке воздушное платье слегка раздувалось, а пряди выцветших на солнце волос Татьяны взлетали вокруг ее лица.

– Спасибо, что так чудесно выглядишь для меня, – сказал Александр.

Она с трудом выдавила: «Не за что». Она пыталась заговорить с ним, но голос ей отказывал. И казалось невероятным, что ясное, божественное летнее утро может быть наполнено такой тревогой. Александр курил, пока они ждали. Он надел парадный мундир капитана американской армии, который ему подарил американский консул в Берлине. Он побрился и коротко подстриг волосы.

Татьяна сначала настаивала, что будет постоянно рядом с ним. Но тогда не с кем было бы оставить мальчика. Она сказала, что может позвонить Викки и попросить ее о помощи, но, как только до Энтони, топтавшегося поблизости и явно слушавшего разговор взрослых, донеслось имя Викки в связи с его собственным, он зарыдал и ухватился за ногу матери, умоляя не оставлять его с Викки.

И хотя Татьяна была в ужасе, все же не настолько, чтобы не захотеть позвонить подруге. Александр решил все сам. Они не оставят ни с кем Энта теперь, когда он снова нуждается в матери.

Стоя у дома на колесах, Татьяна сказала с горечью, ни к кому в особенности не обращаясь:

– Поверить не могу, что мы сами пошли на такое. Кто бы нас нашел в нашей огромной Америке? Мы бы затерялись навсегда!

– И сколько раз ты намерена вставать передо мной, Татьяна, чтобы прятать меня от коммунистов?

– Всю оставшуюся жизнь, если понадобится.

Он повернулся к ней, и что-то в его взгляде прояснилось, когда он сосредоточился на ней. Он всматривался в нечто, что явно не в силах был понять:

– Что ты сказала?

Она отвернулась от его испытующего взгляда.

– Ох, какой же я чертов идиот! – пробормотал Александр как раз в то мгновение, когда на старом седане «форд» подъехал Сэм Гулотта.

Сэм пожал руку Александру, а потом молча встал перед Татьяной. На нем был непривычно мятый костюм, лицо выглядело усталым. Его вьющиеся волосы начали седеть, поредели на макушке; он казался не таким крепким, хотя много лет тренировал бейсбольную команду своих сыновей.

– Неплохо выглядишь, Татьяна. Даже очень хорошо.

Он откашлялся и отвел взгляд. Сэм, который никогда ее не замечал!

– Замужество явно тебе на пользу. Я тоже снова женился.

Его первая жена погибла в авиакатастрофе в начале войны, когда доставляла снабжение в войска. Татьяне хотелось сказать, что второй брак, похоже, не пошел ему на пользу в такой же мере, но, конечно, она промолчала. Она просто скрестила руки на груди.

Сэм сказал:

– Значит, ты наконец поняла причину.

– Не я, – возразила она.

– Ладно, но, поскольку именно ему придется платить за твои интриги, я рад, что у одного из вас имеется здравый смысл.

– Я не стану платить за ее интриги, – сказал Александр.

Татьяна отмахнулась от них обоих:

– Сэм, только не притворяйся, что не понимаешь, почему в нынешней обстановке я могла не слишком спешить с вашей встречей.

– Да, – кивнул Сэм. – Но почему ты не поспешила с нашей встречей прежде, в сорок шестом?

– Потому что с нас было довольно! И он уже все объяснял в Берлине. Разве этого нет в его деле?

Александр вскинул руку, прося ее умолкнуть. Энтони топтался поблизости.

– Это есть в его деле, – ровным тоном ответил Сэм. – Но я говорил тебе, у военного трибунала в Берлине есть свой протокол, а у нас есть свой. После того как он приехал сюда, он должен был поговорить с нами. Что именно тебе непонятно во всем этом?

– О, я понимаю! Но почему вы не можете оставить его в покое? – Она шагнула вперед, встала перед Александром. – Сто миллионов людей вокруг… вам больше нечем заняться? Кого он так беспокоит? Вы знаете, он не занимается шпионажем, не собирает сведения для Советов. Вы знаете, что он не прячется. И вам отлично известно, что последнее, что ему нужно, так это то, чтобы ваш Государственный департамент ловил его на крючок.

Александр положил руки на плечи Татьяны, успокаивая. Сэм безвольно стоял перед ней.

– Если бы вы позвонили мне два года назад, все давно осталось бы позади. А теперь каждый в трех департаментах уверен, что он прячется!

– Путешествует, а не прячется! Они вообще понимают разницу?

– Нет! Потому что они с ним не говорили. А Министерству обороны действительно нужно его выслушать. И только из-за твоего упрямства этот снежный ком достиг таких размеров.

– Нечего винить меня, сам же без конца звонил Викки! И что, по-твоему, я должна была думать?

Александр сжал ее плечи:

– Тише.

– Никаких «тише»! И знаешь что, Сэм? – огрызнулась Татьяна. – Почему бы тебе не тратить поменьше времени на поиски моего мужа и побольше на дела в твоем Министерстве иностранных дел? Не знаю, читал ли ты газеты в последние несколько лет, но скажу только, что тебе, пожалуй, неплохо было бы прибраться в собственном доме, прежде чем обшаривать всю страну, чтобы навести порядок в моем.

– Но почему вы не пришли поговорить с Джоном Ранкином в Комитет по антиамериканской деятельности? – нетерпеливо произнес Сэм. – Он ведь вас ждал. Возможно, вы бы просветили его насчет того, что вам известно о нашем Министерстве иностранных дел. Ему нравится разговаривать с такими людьми, как вы.

Александр крепко обхватил Татьяну.

– Ладно, вы оба, – сказал он и развернул Татьяну лицом к себе. – Хватит, – тихо добавил он, глядя на нее. – Мы должны ехать.

– Я с вами! Мне плевать, что я обещала. Я возьму с собой Энта…

– Сэм, извини, мы на минутку, – сказал Александр, уводя Татьяну за их дом на колесах.

Она тяжело дышала, разочарованная.

– Таня, прекрати. Ты мне обещала, что будешь держаться спокойно. Ты обещала. Так что… Мальчик рядом!

Татьяна дрожала всем телом.

– Ты будешь ждать здесь, – продолжил Александр, и его ладонь обхватила ее спину, привлекая к нему, успокаивая. – Как ты и обещала. Просто будешь сидеть и ждать. Не важно, что там происходит, мы вернемся. Так Сэм сказал. Так или иначе, я намерен вернуться, но ты должна ждать. Не уезжай. Сын теперь с тобой, ты должна быть сильной. И поклянись мне еще раз, что все сделаешь правильно.

– Я буду сильной, – прошептала она.

Татьяна лишь надеялась на то, что ее лицо не выдает Александру ее чувств. Но потом Энтони влез между ними и ухватился за нее, и ей пришлось делать вид, что она успокоилась.

Перед тем как они уехали, Сэм взъерошил волосы Энтони:

– Ты не беспокойся, приятель. Я все сделаю для того, чтобы позаботиться о твоем папе.

– Ладно, – согласился Энтони, обнимая мать за шею. – А я буду заботиться о маме.

Татьяна уступила. Александр кивнул. Она тоже. Они постояли так еще мгновение. Она отсалютовала ему. Он отсалютовал ей. Энтони обнимал мать:

– Мам, почему ты первая отдаешь честь папе?

– Он старше по званию, малыш, – прошептала она.

Ее лицо так исказилось, что Александру трудно было говорить. Он лишь пробормотал:

– Боже мой, да верь же ты хоть немного, ладно?

Но он произнес это уже в ее напряженную спину. Мальчика она держала на руках.

– Когда это она стала такой взвинченной? – спросил Сэм, когда они в его седане ехали к Министерству иностранных дел. И покачал головой. – Раньше она была намного спокойнее.

– Правда?

Сэму явно хотелось поговорить о Татьяне.

– Безусловно. Ты знаешь, когда она впервые ко мне пришла, она держалась стоически. Молодая маленькая овдовевшая мать, она говорила тихо, вежливо, никогда не спорила, с трудом объяснялась на английском. И потом, со временем, она постоянно звонила и оставалась все такой же вежливой и тихой. Она могла иногда приходить в министерство, мы вместе обедали, и она всегда была такой тихой. Наверное, единственное, что должно было дать мне намек, так это то, что она звонила каждый месяц, не пропуская. Но потом, когда я получил сообщение о том, что ты в Кольдице, она превратилась в… в… Даже не знаю. Стала совершенно другой женщиной.

– Нет-нет, – возразил Александр. – Она та же самая. Тишина и вежливость – просто уловка. Когда ей это нужно, она тихая и вежливая. Просто не вставай у нее на пути.