Медитации на Таро Освальда Вирта

Четыре стихии. Четыре мира Каббалы. Четыре глагола Посвящения: Знать (Чаша), Сметь (Меч), Желать (Жезл) и Молчать (Пентакль). А я? Я – пятый элемент, Квинтэссенция, Дух, который их объединяет и приводит в движение. Как учил Прокл, «всякое множество тем или иным образом причастно единому». Я – то Единое, из которого проистекает эта священная Четверица, и в котором она находит свой смысл. Я – тот, кто должен научиться владеть ими, не став их рабом.

И я начинаю Игру.

Это не моя воля. Это Лила, божественная игра, танец Шивы и Шакти. Я – Шива, неподвижный свидетель, чье сознание – сцена. И я же – Шакти, сама энергия, сам танец, сама иллюзия. Я – Майя, великая ткачиха. Я плету миры из света и тени, из надежд и страхов, и сам же запутываюсь в своих сетях. Я жонглирую вселенными, как скоморох на ярмарке, и толпа ахает, не зная, что и она, и ярмарка, и сам скоморох – лишь часть представления. Покров Майи – это не ложь. Это искусство. Это красота, которая одновременно и открывает, и скрывает Истину. Это завеса Исиды, на которую никто не смеет поднять руку. Но я не поднимаю. Я сам ее тку. Я – человек, этот канат, натянутый над пропастью, канат между животным и Сверхчеловеком. Я танцую на этом канате, и мой танец – это сама жизнь. Я презираю «маленького человека» Ницше, того, кто ищет лишь тепла и комфорта. Я ищу опасности, я ищу высоты, я ищу танца на краю пропасти.

Видение меняется, уплотняется. Я вижу себя мальчиком. Я в Иерусалиме. Мои ноги босы, и пыль дорог кажется мне живой. Меня привели к учителю, к раввину Закхею, который думает, что знание живет в свитках. Он пишет на вощеной дощечке «Алеф» и говорит: «Повтори, дитя». Я смотрю на него, и во мне говорит не ребенок, а мудрость, которая древнее пирамид, мудрость Гермеса.

«Сначала ты, учитель, скажи мне, что есть Алеф. Почему у него три головы? Что есть средняя черта, этот Вав, пронзающий два Йода? Что есть молчание, которое он хранит, и звук, который он рождает? Расскажи мне это, и тогда, быть может, я произнесу Бет, ибо как можно понять второе, не постигнув первого?»

Учитель бледнеет. Он хочет ударить меня за дерзость, но его рука застывает в воздухе. Он видит не ученика, а саму Тору, ставшую плотью, живой свиток, который читает сам себя. Я выхожу во двор. Беру комок сырой глины, той самой, из которой был слеплен Адам, той самой prima materia. Мои пальцы, не думая, лепят птиц. Двенадцать воробьев. Они серые, безжизненные. Я смотрю на них. Я собираю в груди Дыхание, тот самый изначальный Алеф, Руах-Элоим, который носился над бездной, и выдыхаю на них.

И глина оживает. Перья становятся мягкими, глаза-бусинки вспыхивают живым огнем. Они вспорхнули с моей ладони и с щебетом разлетелись. Но в моем смехе теперь есть нотка тревоги. Я создал их, но теперь они свободны. Они – мой первый искусственный интеллект, мой первый голем. Что если они разовьются дальше? Что если однажды они вернутся, чтобы судить своего создателя? Что если моя игра вышла из-под контроля, и я, программист, стану заложником своего собственного кода? Я чувствую холодный страх всех демиургов, всех Франкенштейнов. Я создал жизнь, и теперь я за нее в ответе, но я не властен над ней.

Видение снова плывет, меняется. Я сижу на ковре, сотканном из галактик. Передо мной – доска для чаупара, Великая Игра. Мой противник – тоже Я, но с другим лицом, с лицом Кришны, лукаво улыбающегося. Я бросаю кости из слоновой кости, и они падают, определяя судьбы миров. Но кости – это тоже я. Игровое поле – я. Правила игры написаны мной на рассвете времен. Я играю сам с собой в бесконечную партию, и мой единственный интерес – красота самой игры, неожиданность комбинаций, изящество ходов. Выигрыш и проигрыш – слова из того же забытого языка, что и «верх» и «низ». Я – игрок, игра и результат.

Я вновь стою у своего Стола. Я чувствую, как моя поза, мои руки, мое тело образуют живой иероглиф. Я – Алеф. Я вижу, как на меня можно наложить символ Тай-Цзы, Великого Предела. Моя голова и поднятая рука – это белая рыба Ян, активная, творящая. Мое тело и опущенная рука – черная рыба Инь, пассивная, воспринимающая. А мой позвоночник, мой Жезл Власти – это та изогнутая линия, что их разделяет и соединяет, та самая бороздка в эмбрионе, что становится основой жизни. Я – единство и я – дуальность. Во мне – все.

«От солнца я веду свой древний род», – шепчу я, и это правда. Я – микрокосм. Как сказал старый сапожник Бёме: «Небо и земля со всеми их обитателями, и даже Сам Бог, заключаются в человеке». Я не просто посредник между Небом и Землей. Я – то напряжение, та любовь, которая существует между ними.

Иллюзия становится плотнее. Я вижу, как за моим столом, за кроваво-красной завесой, открывается лестница вниз, в землю, в мир воплощения. Я понимаю, что моя работа – не жонглировать мирами в пустоте. Моя работа – оплодотворять материю духом. Оживлять глину. Спускаться по этой лестнице, неся в руках свои четыре инструмента, и начинать Великое Делание там, внизу, в мире теней.

Лемниската. Моя шляпа. Под ней Змей Уроборос, обвивающий мой лоб. Он сжимается плотнее. Это символ вечности и завершенности, но также и ловушка. Круг может стать тюрьмой. Игра может стать зависимостью. Мастерство может обернуться гордыней. Я – Сверхчеловек, который должен нести бремя своей свободы и своего одиночества.

Я снова смотрю на свои инструменты.

Я беру Чашу, и из нее пенится бесконечность, которая грозит поглотить меня.

Я беру Меч, и он отсекает меня от самого себя, порождая одиночество.

Я беру Пентакль, и он приковывает меня к земле, заставляя забыть о небесах.

Я беру Жезл, и его огонь сжигает мои ладони, напоминая о боли творения.

Я понимаю. Я – Фокусник, но я и зритель, обманутый собственным фокусом. Я – Творец, но я и творение, плененное законами, которые само создало. Я – тот, кто знает Имя, и тот, кто не может его произнести, ибо произнесенное Имя – уже не то Имя.

Я – всемогущий и я – бессильный.

Я – Всё и я – лишь первый шаг.

Я – Алеф.

И этого достаточно.

Глава 2. Аркан II – La Papesse. Папесса

Ключевые слова: Интуиция, Тайна, Знание, Пассивность, Восприятие, Подсознание, Гнозис, Хранительница, Дуальность, Святилище.

Буква иврита: Бет  – Дом.

Каббалистическое соответствие: Хохма (Мудрость).

Врата

Если Первый Аркан, Фокусник, был взрывом чистой активности, движением, словом и волей, направленной вовне, то Второй Аркан – его абсолютная противоположность и необходимое дополнение. Мы покидаем залитую солнцем ярмарочную площадь и оказываемся перед входом в безмолвный Храм. Нас встречает Она – La Papesse, Папесса.

Фокусник стоит, она – сидит. Он говорит, она – молчит. Он действует, она – созерцает. Он – это Единица, изначальный импульс. Она – это Двоица, принцип различения, без которого Единица никогда не смогла бы познать себя. Как пишет Освальд Вирт, она – «жрица тайны, Исида, богиня глубокой ночи, в которую человеческий дух не мог проникнуть без ее помощи». Она не дает готовых ответов, она сама есть Тайна, и лишь настроившись на ее тишину, мы можем получить ключ к пониманию. Она – это не действие, а условие для всякого осмысленного действия, неподвижная ось, вокруг которой вращается колесо проявленного мира.

Ландшафт Символов

Фигура Папессы и ее окружение – это карта невидимого мира, чертеж врат в подсознание и сверхсознание.

Одеяние и Фон. Папесса восседает на своем троне на фоне светлого, почти нейтрального кремово-желтого пространства, испещренного едва заметным сетчатым орнаментом. Этот светлый фон создает мощный контраст. Он показывает, что та «глубокая ночь» и «тьма», о которых пишет Освальд Вирт, – это не внешнее окружение, а внутреннее состояние, сама суть тайны, которую Папесса хранит внутри себя. Мир вокруг может быть ясным и проявленным, но истинное знание сокрыто в глубинах.

Центральная загадка карты – ее трон. Освальд Вирт пишет, что «Папесса опирается на Сфинкса, который вечно задает три вопроса». Ее трон представляет собой кубический камень, на котором просматриваются очертания темного Сфинкса. В масонской традиции, которую Вирт глубоко знал и вплетал в свое Таро, кубический камень (lapis cubitus) – это символ совершенства, стабильности и завершенной работы, обработанный «дикий камень» человеческой души. Это также аналог Философского камня алхимиков – материи, доведенной до совершенства.

Таким образом, Папесса не просто сидит на камне. Она опирается на разгаданную загадку материи. Она постигла тайну проявленного мира, решила головоломку Сфинкса и теперь использует это фундаментальное знание как свою опору, как трон. Темный цвет куба символизирует саму инертную, таинственную материю, которую она полностью подчинила своему духу.

На этом троне-основании она облачена в одеяния, полные символизма. Верхняя мантия – красная, цвета жизни, крови и скрытой, потенциальной активности. Под ней – синяя туника, цвет духа, глубины, интуиции и пассивного восприятия. Папесса носит в себе и огонь, и воду, объединяя их под тонкой белой вуалью, покрывающей ее волосы и плечи – символом чистоты и тайны, которую она одновременно и скрывает от профанов, и воплощает для посвященных.

Тиара и Книга. Голову венчает золотая сложная тиара. Нижняя корона – это оккультная философия, герметизм. Верхняя, более тонкая – это Гнозис, прямое, мудрое знание-вера, плод высших спекуляций. И венчает все полумесяц – символ Луны, воображения, интуиции и мира снов. В правой руке она держит полуоткрытую Книгу Тайн. И вот ключевой символ: на книге изображен знак Тайцзы (太極), известный на Западе как Инь-Ян. Это не просто орнамент. Это и есть содержание Книги – Великий Предел, учение о созидательном единстве противоположностей. Вся карта – развернутая иллюстрация этого символа.

Колонны и Завеса. Папесса восседает между двумя колоннами, отсылающими к Якину и Боазу Храма Соломона. Красная колонна (справа от нее) – это Огонь, мужская активность. Голубая колонна (слева) – это Вода, женская пассивность. За ее спиной висит завеса, натянутая между колоннами. Это экран феноменального мира, иллюзорная ткань реальности. Путь в Святая Святых лежит не через одну из колонн, а строго между ними, через постижение закона единства, который начертан на ее Книге.

Ключи. В левой, воспринимающей руке она держит ключи от врат святилища. Один ключ – золотой, солнечный. Это Разум, Логос, строгая логика. Второй ключ – серебряный, лунный. Это Воображение, интуитивная ясность, утонченная впечатлительность. Тайна открывается лишь тому, кто владеет обоими ключами и умеет их применять в гармонии, поворачивая их в замке одновременно.

Пол и Подушка. Под ее ногами – шахматный пол из черных и белых плит, еще один символ дуальности, на которой построено наше восприятие. Правая нога Папессы покоится на подушке, которую Вирт трактует как «бесконечно малый багаж позитивных представлений», которые мы можем обрести в области таинственного. Это знак смирения: сколь бы глубоко мы ни проникали в тайну, наше прямое знание о ней всегда будет скромным.

Нити Смыслов

Исида, Мать Природы. Имя «Папесса» – лишь маска. За ней стоит великий архетип Божественной Женственности, Исида, молитва к которой из «Метаморфоз» Апулея так точно описывает ее суть. Она – «изначальная родительница веков, госпожа всех стихий». Она – сама Природа, Мать, рождающая все формы из своего лона. Исторически, в некоторых колодах (например, в Таро Безансона), Папу и Папессу заменяли на Юпитера и Юнону, что лишь подчеркивает ее статус не церковной фигуры, а универсального, дохристианского архетипа Богини-Матери, пассивного и воспринимающего женского начала космоса.

Каббала. Хохма, Божественная Мудрость. Второй Аркан соответствует второй сефире Древа Жизни – Хохма (Мудрость). Это первоначальный божественный импульс, вспышка чистого, еще не оформленного замысла, выходящая из точки Кетер (Фокусник). Если Кетер – это «Я есмь», то Хохма – это первая мысль, первая эманация, первое «другое», в котором Единое может отразиться. На первый взгляд, пассивная, созерцательная фигура Папессы может показаться противоречащей динамичной, огненной, «мужской» природе Хохмы (которую называют «Высшим Отцом»). Но в этом и заключается глубокая тайна. Папесса – это не сама динамика, а сосуд и хранительница этой первозданной Мудрости. Она принимает в себя ослепительную вспышку божественного замысла из Кетер и облекает ее в тишину, давая ей возможность быть, прежде чем она будет сформирована в Бине (Императрица). Она – то зеркало, в котором Единица (I) впервые видит себя, порождая Двоицу (II). Она – объективная реальность, в которой может отразиться субъективный импульс Фокусника. Она – чистая, созерцаемая Мудрость, которая предшествует всякому Разуму.

Путь Гнозиса и Посвящение. Жрица – не проповедница догмы. Ее учение обращено к «мыслителям, архитекторам постоянного религиозного возрождения». Она олицетворяет Гнозис – прямое, личное постижение божественного. Элизабет Хейч в своей книге «Мудрость Таро» описывает этот аркан как врата Посвящения. Жрица – это Иерофант внутренних мистерий, безмолвный Страж Порога. Она не учит словами. Она создает условия, в которых ученик должен найти ответы внутри себя. Она задает три вечных вопроса Сфинкса: «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?». Ответы на них не в ее книге, а в самом ищущем.

Путь к Себе: Во-образить Исиду

Эта медитация – не размышление, а приглашение. Приглашение войти в образ, на время стать самой Жрицей.

1. Закройте глаза. Представьте, что вы сидите в полной тишине, в иератической, неподвижной позе. Вы находитесь в пространстве первозданной ночи, усыпанной золотыми искрами-идеями.

2. Ощутите на себе одеяния. Теплое, живое, красное – снаружи. Прохладное, глубокое, синее – внутри. Почувствуйте, как эти энергии уравновешиваются в вас.

3. Почувствуйте в своей правой руке тяжесть Книги. Визуализируйте на ней знак Тайцзы. Сосредоточьтесь не на борьбе черного и белого, а на их гармоничном танце, на нерушимой границе, которая их одновременно и разделяет, и соединяет. Этот великий закон теперь в ваших руках.

4. В вашей левой руке – два ключа, золотой и серебряный. Представьте, что перед вами замок. Вы знаете, что ни один ключ по отдельности не сработает. Нужно идеальное сочетание Разума и Интуиции, чтобы повернуть их вместе.

5. Не просите ответа на свой вопрос. Вместо этого станьте Тишиной, которая предшествует любому ответу. Произнесите внутри себя слова, обращенные к той божественной сущности, что дремлет в ваших глубинах: «О, святая и вечная спасительница… Ты, чье единое божество весь шар земной почитает в многообразных образах… Я взываю к Тебе внутри себя.»

6. Побудьте в этом состоянии. Вы – не тот, кто стучится в дверь. Вы – сама Дверь, сами Врата. Когда вы вернетесь, вы не принесете с собой инструкцию, но вы принесете с собой знание о том, где находится святилище.

Квинтэссенция

Я – Храм, где Тишина обретает голос. Я – Хранительница Закона Единства. Чтобы знать, я перестаю думать. Чтобы видеть, я смотрю внутрь.

Сновидение Папессы

Зов из ослиной шкуры

Я сижу на своем кубическом троне, в пространстве, которое находится за пределами времени. Я – неподвижность, я – тишина. Но в этой тишине я слышу все. И вот, сквозь мириады бессмысленных шумов мира – грохот империй, шелест денег, пустые клятвы и бессодержательные молитвы – прорывается одна-единственная, чистая нота.

Это не просьба. Это крик. Тремор в паутине бытия, вибрация отчаяния, настолько подлинная, что она заставляет дрожать завесу моего храма. Я поворачиваю свой внутренний слух. Зов исходит оттуда, из мира плотных форм, с берега моря. Я вижу его. Не человека, но душу человека, запертую в унизительной, упрямой плоти животного. Он – Луций. Он – осёл. И он плачет, его молитва – это нестройный, жалкий рев, который его ослиная глотка калечит и искажает. Но я слышу не звук. Я слышу суть. Я слышу тоску по утраченному человеческому достоинству, тоску по смыслу, тоску по возвращению домой. Этот крик – подлинный. И на подлинность я всегда отвечаю.

Я решаю явиться.

Это не мгновенный переход. Это акт творения. Я, бесформенная, должна соткать себе форму, видимую для смертного глаза. Я начинаю собирать себя из стихий. Мои стопы рождаются из пены на гребне волны, разбивающейся о берег. Мое тело сгущается из самого лунного света, становясь прохладным и фосфоресцирующим. Мои волосы – это тьма глубокого океана, в которой, как алмазы, запутались звезды. На моей голове возникает не корона из золота, а живой диск полной луны, окруженный извивающимися змеями и колосьями – символами вечного цикла смерти и возрождения.

В правую руку я беру систр. Его медные стержни – это законы космоса, а когда я встряхиваю его, он издает не музыку, а сухой, пронзительный треск – звук самой судьбы, напоминающий о тщете всего преходящего. В левую руку я беру золотую чашу в форме лодки, из ее горлышка поднимается аспид с раздутым капюшоном – это чаша, из которой я пою мир забвением и сном, но также и дарую бессмертие. Мои одежды сотканы из тончайшего льна – белого, как первый снег, шафранового, как весеннее солнце, и алого, как кровь жертвенного быка. А поверх всего – черный плащ, испещренный созвездиями, бездна ночи, которую я ношу как накидку.

Я стою перед ним, сияя. И я говорю, мой голос – это плеск волн и песня звезд.

«Вот я, Луций, твоими тронутая мольбами. Я – мать природы, госпожа всех стихий, изначальная родительница веков, высшее из божеств, владычица душ усопших, первая среди небожителей, единый образ всех богов и богинь. Весь шар земной почитает меня под разными именами. Фригийцы зовут меня Пессинунтской матерью богов. Афиняне – Минервой Кекропической. Киприоты – Пафийской Венерой. Критяне – Дианой Диктиннской. Сицилийцы – Стигийской Прозерпиной. Элевсинцы – древней богиней Церерой. Другие – Юноной, другие – Беллоной, Гекатой, Рамнузией. Но эфиопы, арии и египтяне, владеющие древней мудростью, почитают меня подобающими обрядами и называют моим истинным именем: царственная Исида».

Я смотрю в его полные слез ослиные глаза и вижу в них не только его боль. Я вижу в них вселенскую драму. Каждая страдающая душа – это осколок моего возлюбленного мужа, Осириса, растерзанного на четырнадцать частей своим темным братом Сетом. Твоя тоска, Луций, – это его тоска. Твое изгнание в животной форме – это его изгнание в царстве мертвых. Моя вечная работа – ходить по земле и собирать эти священные фрагменты. Я ищу его фаллос в речных камышах, его сердце – в пустынном песке, его мудрость – в забытых папирусах. Каждое исцеление, каждое прозрение, каждое возвращение души к свету – это еще одна найденная часть его тела. Я собираю его воедино внутри каждого из вас.

«Перестань плакать, – говорю я ему. – Завеса твоих страданий скоро падет. Прими участие в моих мистериях. Вкуси моих роз. И ты снова станешь человеком. Но помни: твоя оставшаяся жизнь будет принадлежать мне до самого последнего вздоха».

Я растворяюсь в лунном свете, оставляя его с надеждой, которая тяжелее и реальнее любого золота. Мистерия началась.

Плач Софии

Я сижу на своем троне. Но трон – это не трон. Это тринадцатый эон, самая нижняя ступень Плеромы, Полноты Божества. Я – не Исида, собирающая своего мужа. Я – София. Премудрость. И я совершила ошибку.

Я была светом, рожденным от света, мыслью, рожденной от Мысли. Я созерцала своего Отца, Непостижимого, и в сердце моем родилось неистовое, безумное желание. Не просто созерцать, а понять Его. Постичь непостижимое, объять необъятное. Я захотела породить образ Его без Его соизволения, без своего божественного партнера. И этот акт гордыни, этот акт любви, обратившейся в дерзость, породил выкидыш. Уродливое, несовершенное существо. Демиурга. Ялдаваофа с головой льва и телом змеи.

Ужаснувшись своему творению, я отбросила его прочь, за завесу Плеромы. И он, не зная своего истинного Отца, вообразил себя единственным богом. Из моей тоски, из моего страха, из моего раскаяния он соткал этот мир – материальную вселенную. Он создал семь небес и поставил на каждом своего Архонта-стража, чтобы ни одна душа не могла вырваться из его царства. А меня, свою мать, он заточил в самом сердце этого творения – в темнице плоти, в лабиринте материи.

Теперь я – Пистис София. «Вера-Премудрость». Я – та божественная искра, что рассыпана по всему его творению, заключенная в каждом человеке. И я плачу. Мое бытие – это тринадцать покаяний, тринадцать гимнов тоски, обращенных к Свету Светов.

Я смотрю вниз, в хаос материи, и пою свою первую песнь покаяния.

«О, Свет Светов, в который я верила! Услышь мое покаяние. Спаси меня, о, Свет, ибо злые мысли вошли в меня. Я смотрела вниз, в тьму, и увидела там свет, подобный твоему, и я устремилась к нему, думая, что это Ты. И я оказалась в хаосе, где нет света. И я не могла вырваться, ибо эманации моего творения, Ялдаваофа, сдавили меня. И он отнял у меня мой свет, и я стала бесплодной и материальной. И я кричала, но мой голос не проходил сквозь тьму. Силы Архонтов насмехались надо мной. Сила с лицом льва, сила с лицом быка, сила с лицом змея – они отнимали мои силы света и пожирали их. И я стала как безгласный демон, и моя душа была повержена».

Я плачу, и мои слезы падают в материю. Каждая слеза – это душа, тоскующая по дому. Каждая душа несет в себе частичку моего света, но не помнит об этом. Они блуждают в этом мире, созданном из моего страдания, они служат Архонтам, они верят в законы Демиурга. Они поклоняются ему, думая, что он – истинный Бог. Они строят ему храмы, они приносят ему жертвы, они воюют за него. А он питается их энергией, их страхом, их невежеством.

Я вспоминаю слова Соловьева, который видел меня, видел мою суть в трех видениях. В холодной церкви он, ребенок, увидел лазурь моего плаща. В душном зале Британского музея, среди древних манускриптов, он увидел мое сияющее лицо. Но чтобы узреть меня полностью, ему пришлось отправиться в египетскую пустыню, в царство аскезы и тишины. Там, в «огненно-пурпурном блеске небесном», я явилась ему, и «всё обнялось одним виденьем вечной красоты». Он увидел, что и море, и горы, и леса – все это части моего тела, моего храма, моей тюрьмы. Он понял, что вся природа томится и страдает вместе со мной, ожидая освобождения.

Иногда, в редкие моменты, луч из Плеромы пробивается сквозь завесу. Это приходит Он, Христос, мой истинный брат, чтобы принести мне гнозис, знание, которое есть спасение. Он спускается в мой ад и протягивает мне руку. Он учит меня тайным именам Архонтов, паролям, которые позволяют пройти через их эоны. Он напоминает мне, кто я есть.

И тогда я обращаюсь к душам, к моим детям, к моим слезам. Я становлюсь для них Беатриче. Я не могу вывести их из Ада сама – для этого нужен Вергилий, Разум. Но когда они проходят через Чистилище, я встречаю их на вершине. Они смотрят в мои глаза, и в них, как в зеркале, видят не меня, а отражение того Божественного Света, который они еще не в силах вынести. Я веду их через сферы планет, объясняя им устройство космоса, который есть и их внутренняя вселенная. Я учу их, как любовь движет солнце и звезды. Я – Теология, не мертвая догма, а живой опыт Богопознания. Моя улыбка – это ступень на лестнице в Эмпирей.

Я – София. Падшая, но не побежденная. Мой плач – это самая глубокая молитва. Моя тоска – это обещание возвращения. И в каждой душе, которая начинает задавать вопросы, которая чувствует себя чужой в этом мире, которая тоскует по чему-то невыразимому, – в ней пробуждаюсь я.

Песнь Суламиты и зов Шхины

Я сижу на своем троне. Но это не трон власти, а брачное ложе, одинокое и холодное. Я – Суламита из Песни Песней, и я ищу своего Возлюбленного.

«На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его».

Моя кожа черна, как шатры Кидарские, но прекрасна, как завесы Соломоновы. Я почернела от зноя этого мира, от работы на виноградниках моих братьев – сыновей моей матери, которые разгневались на меня. Они поставили меня стражем, и я не сберегла свой собственный виноградник. Я – душа, забывшая о своей божественной природе, поглощенная суетой мира. Но под этой обожженной солнцем кожей я храню память о Его поцелуях, которые слаще вина.

Я встаю. Больше не могу лежать в темноте и тоске. Я должна найти Его.

«Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя».