«Табуретная» кавалерия. Книга 2. По стечению обстоятельств

Мужчины обожают женские танцы на столе. Наверное, потому что, танцуя в паре с дамой, могут оскандалиться своей неуклюжестью или потому что к моменту таких представлений подобный «любитель» уже успевает утратить способность самостоятельно двигаться от выпитого и съеденного.

Но это все второстепенное и, следовательно, наносное. Главное в том, что стол помимо примитивной подставки для чего-нибудь, может являться мерилом власти. Самое неоригинальное, это когда маленькие начальники добирают авторитета, отгораживаясь от подчинённых большим столом. То есть некоторое понимание, что их стол является для них своего рода крепостью, откуда они могут отбивать атаки всех и вся, у них уже есть, но вот дальнейшего творческого развития у них в этом плане не наблюдается.

Хотя и здесь со временем намечался явный прогресс. До века шестнадцатого – семнадцатого, начальники имели глупость общаться с народом с какого-нибудь пьедестала, усевшись на виду у всех в креслице или на троне. Народ норовил не вовремя уцепиться за начальство, умоляя о справедливости, при этом испачкав его дорогостоящую одежду своими немытыми руками. Или же того хуже ткнуть, чем поострее, чтобы начальство на последнем выдохе могло произнести что-нибудь исторически-знаменательное для потомков и тем самым остаться в их памяти хоть таким образом.

Но уже тогда столы играли свою важную роль в иерархии людей, хотя и несколько своеобразно. Место, занимаемое за столом на пиру, давало понять любому, кто к кому и в какой мере благоволит. Если присутствующие располагались за разными столами, то тут уже играла роль близость к столу начальственного вельможи. Потом в процессе совершенствования системы была придумана награда – угощение с начальственного стола. Только угощение почему-то чаще всего обладало странным свойством укорачивать жизненный век облагодетельствованного подчинённого.

В последствии почти научное использование стола в создании начальственного облика продвинулись далеко вперёд. Согласно интуитивным представлениям, кабинет начальника должен быть громадным в длину, подобно тронным залам королей. Причём, если ранее наблюдалась закономерность: чем меньше королевство, тем больше тронный зал, то, теперь размер кабинета обязательно должен был соответствовать степени значимости и влияния начальства. Тех наглецов кои имели наглость расширять кабинетное пространство не по чину, осаживали в связи с потерей чувства меры.

Однако при любых размерах кабинета, его пространство, помимо начальственного стола, не должно было пустовать, чтобы не терялось должное впечатление для просителей от увиденного. Поэтому оставшееся пространство до двери должно быть застелено большим ковром.

Подобная система «начальственного стола» предназначена для двух целей: либо держать незначительного посетителя на расстоянии от своей персоны, что бы он остро ощутил свою ничтожность, либо показать значительному, что им недовольны. В исключительных случаях благорасположения к посетителю, начальственное лицо разрешало посетителю приблизиться, встав на ковёр или даже само поднималось из-за стен своей мебельной крепости и приближалось к посетителю, дабы отечески его поприветствовать или пожурить.

Кабинет господина Кельсиева Сергея Константиновича в губернаторском дворце был в меру велик, стол был в меру массивен, два кресла перед столом были в меру мягкими, а ковёр на полу в меру дорогостоящ. То есть всë было исключительно в меру, по той простой причине, что всë это как мерило власти полностью отражало ту роль которую играл господин Кельсиев в губернии, а именно: ни одно мало-мальски значимое дело в губернии не получало одобрения без его согласия, потому как из-за преклонного возраста и утомляемости от публичной общественной деятельностью (балы или благотворительные обеды в Охотничьем клубе), местный губернатор с трудом изыскивал время и силы только на заслушивание докладов о ходе дел в губернии и подписании готовых документов, но никак не на принятие решений.

Таким образом, кабинет господина Кельсиева согласно его статусу по неписанным правилам начальственного стола хоть и приближался к занимаемому губернатором, но не мог его превышать.

В данный момент в кабинете господина Кельсиева находился обер-полицмейстер Красовский, причём судя по его поведению можно было предположить, что чувствует он себя в этих стенах совершенно уверенно: вроде, как и с докладом пришёл, но расположился с неменьшим, чем хозяин кабинета комфортом в кресле напротив.

Со стороны могло показаться, что этих людей связывает неразрывная дружба, более того ходили слухи, что и породниться они могут в скором времени: у Красовского две дочери на выданье, а Кельсиев строил для сына дом, что не могло не означать, что наследника своего он явно намерен отпускать в самостоятельное семейное плавание.

Однако всë так виделось только со стороны, так как оба были людьми такого сорта, какие в случае опасности своему положению, посчитают что действовать исключительно как добросовестный «службист» для собственной пользы будет выгодней любой дружбы. Но сейчас разговор шёл явно на дружеской ноте.

– Ну, Сергей Константинович, побывал я вчера на станции. Толки по городу пустыми оказались.

– Однако не на ровном же месте они появились. Что там в самом деле случилось? – поинтересовался Кельсиев.

– Да так, анекдотец. Можешь сегодня посмешить губернатора на докладе. Кто-то умудрился пересылать по железке в Нижний Новгород, не иначе на ярмарку в балаган, пьяного мишку в ящике. Тот с перепоя и учинил некоторое буйство. А остальное обыватели доврали.

Кельсиев хохотнул:

– Действительно, анекдотец.

– Вот и я про тоже. В общем полицейского присутствия и не потребовалось, жандармы без нас разобрались.

Кельсиев посерьёзнел:

– Ну и ладно. А как тебе показался новый жандармский заправила?

Зенон Станиславович с сомнением возвёл глаза к лепному потолку, будто кто-то свыше мог развеять его скептицизм:

– Не понял я его. Предшественник его человеком с разумением был, а этот ещё куда заворачивать будет. Сам он мне о себе говорил, что воевал, награды имеет, после в Польше обретался. Шпигунов австрийских, слышь ловил.

– Ну размах у нас не прикордонный. Шпионов не сыщется. Да и иного шевеления мало, всё без суеты потихоньку ладненько – складненько само собой течёт. Авось, глядишь и пооботрётся ротмистр в серости житейской, – успокоил Кельсиев и предпочёл перевести разговор в другое русло. – Тут дело такое: у меня Елохов был.

– Вот как? И чего Елохе – пройдохе вдруг потребовалось?

– Приглашает завтра обедать в Охотничий клуб, а раз зовёт, значит просить что-то будет.

– То есть появляются возможности, – и Красовский выразительно потёр одну свою ладонь о другую.

Сергей Константинович согласился:

– Видимо не без того. Нужно будет только правильно себя поставить.

На что Красовский довольно улыбнулся:

– Всенепременно.

Часу в десятом утра Данишевский намеревался позавтракать где-нибудь в городе, а заодно прогуляться, но не бездельно, а с толком: в его посвежевшей после сна голове появилась некая мысль, требующая развития, а для это желательно было бы раздобыть кой-какие сведения.

Выйдя из своего номера, Дмитрий Александрович с удивлением заметил, что в коридоре перед номером его соседки переминаются с ноги на ногу двое разговаривающих между собой посетителя, одетых как среднего достатка мещанине. Данишевский прошёл мимо них в сторону лестницы на первый этаж и остановился возле неё, якобы желая покурить, но на самом деле прислушиваясь с любопытством к разговору. Тот шёл на первый взгляд странный, непонятно каким образом имеющий отношение к бойкой соседке.

– Пристанционный буфет это почитай, что прииск золотой: хозяйке положенное отдал, а что сверх того, то и твоё. А уж сколь будет того сверх – это уж токмо от тебя и зависеть будет, – рассуждал один из визитёров.

– Оно конечно так, только уж залог немалый платить сейчас надобно, – сокрушался второй.

– Сто пятьдесят рублёв, по-твоему, это немалый? Будто и не знаешь сколь посуда, да скатерти стоят. А ну как кто под шумок слямзит? Или мебель кто покрошит спьяну? Что же хозяйке за твою нерасторопность убыток нести? В Москве до трёхсот рубчиков залога хозяева берут на такое место принимая, – настаивал первый. – Да ты был ли где в буфетчиках?

Второй смутился:

– Да я токмо при трактире служил подавальщиком, но в люди выходить желание имею, а потому хочу при буфете состоять.

Его собеседник разочарованно протянул:

– Подавальщиком… не брат, так у тебя никакой амбиции перед хозяйкой не будет. Ты хоть сбреши, что ахфициянтом был в какой-никакой ресторации.

В этот момент дверь в номер соседки открылась и на пороге появился мужчина, который пятился в коридор, кланяясь:

– Так значиться барыня я смею надеяться?

Следом за ним в проёме двери показалась и сама постоялица соседнего номера:

– Не сомневайтесь, человек вы по всему видно с нужной сноровкой и пониманием, что ответственность на вас будет немалая. Опять же залог уплатили, так что одно место с жильём и столом, но без содержания несомненно будет за вами. В начале будущей недели загляните снова и расписку за залог непременно сохраните. К тому времени я думаю уже полный штат составлю и можно будет по местам всех определять.

И уже обращаясь к двоим ожидающим в коридоре, пригласила:

– Кто из вас следующий, проходите.

Один из визитёров юркнул в номер, притворяя за собой дверь, оставляя томиться своего собеседника в одиночестве. Данишевский спустился в гостиничное фойе и заметив скучающего Акима, жестом подозвал. Тот в предчувствии прибытка охотно подскочил. Дмитрий Александрович, кивнув вслед уходящему посетителю, полюбопытствовал:

– Что это за столпотворение моя соседка учинила? Как бишь еë?

Ответ был моментальным и обстоятельным:

– Госпожа Заславская вчера объявления в газетах пропечатала, что ей буфетчики требуются, мол по Сызранской-Рязанской железке буфеты обустраивает, людей толковых ищет. Так это все по объявлению интересанты являются.

Данишевский кивнул удовлетворённо:

– И все-то тебе известно в тонкостях, как я погляжу.

– Так для Вашей милости всегда готов к услугам. Только скажите, что нужно: всё сделаем-с, узнаем-с.

– Я помню, помню и ценю, – подав за услугу Акиму мелочь, Данишевский двинулся к выходу, размышляя: «А соседка моя дамочка бойкая. С простаков деньги стрясает, как с яблони яблоки. Да ещё и на доверие умело бьёт: „Расписка, зайдите как штат наберу“. Надобно и мне делом заняться, а то больших барышей с этого председательства мануфактурного похоже долго ждать придётся. Если ещë вообще дождусь».

Выйдя на улицу Дмитрий Александрович, еле-еле успел уклониться от двух бегущих обывателей, но вот третий впопыхах с такой силой налетел на Данишевский, что тот с трудом удержал равновесие лишь уцепившись за виновника.

Тот наскоро попытался было извиниться и бежать дальше:

– Прощения просим, ваша милость! Не по злобе учинил, а только в результате случайности!

Но Данишевский перехватил его посильнее за шиворот и встряхнул для острастки:

– Э нет, постой, братец. Ты хоть объясни: куда народ бежит, чего стряслось.

Мимо пронеслась какая-то женщина, по виду из прислуги, бросив на ходу:

– Вездесущев, ты опять во что-то встрял.

После чего женщина скрылась за углом, а тот которого назвали Вездесущевым задёргался пытаясь освободиться, нетерпеливо затараторив:

– Я же по делу бежал: купец Кузякин третий дён свадьбу дочери гуляет.

– И это, по-твоему, повод людей на улице сшибать?

– Так желаю поспеть узреть как тёща с невестой и свахой жениха бьют.

Данишевский поразился:

– Третий день всего как венчаны и уже? За что?

Вездесущев поняв, что без объяснений его не отпустят, обмяк, повиснув обречённо на собственном шивороте в руке этого серьезного на вид господина:

– Жених свахе выказывал желание, чтобы невеста непременно брюнеткой была, а его на смотринах в обман ввели – невеста крашенная шатенка. Товар мол подложный.

– С чего это он взял?

– Так за ночь невеста как есть все подушки головой извозюкала. Подушки черные, а волосы у ей таперяча сказывают, что стали полосами линялые. Жених заявил, что жениться более не согласный и свахе сговоренного не заплатит. И задаток мол, пущай вертает тоже взад.

Данишевский фыркнул:

– Прелестный у вас город. Не скучный. Да стой ты, не дёргайся! Куда тебе ещё торопиться? Ты и так уже все знаешь.

– Так интересно как жениха бьют по харе: до кровя или шутейно.

– Дикие понятия у вас. Чуть что «по харе». Ладно, знаешь где тут сыскать книготорговца? Или не слыхивал о таком?

Вездесущев обиделся:

– Чего это не слыхивал? Не дурной поди. По улице прямо и второй проулок налево. Вывеска в аршин висит, не проглядите.

После этого шиворот был отпущен со словами:

– Спасибо, братец, за разъяснение. Ступай, удачного тебе лицезрения семейной идиллии.

Вездесущев, почувствовав свободу, рванул прочь.

В лавке книготорговца было тихо и сумрачно: солнце сюда заглядывало только после обеда. При появлении покупателя, хозяин оживился:

– Чего изволите желать? Имеются книги философического содержания, ноты популярных романсов. А может желаете новейшие парижские романы. Могу предложить как на французском, так и в переводе, если затрудняетесь с языками.

Данишевский с языками не затруднялся, но и предложенным не заинтересовался:

– Да я как погляжу выбор у вас отменный, но меня пока иное интересует: нет ли у вас справочников домовладельцев по столицам.

– Как же не быть. У меня заведение солидное. Могу рекомендовать: «Московский адрес-календарь» за прошлый год. Имеется не только перечень домовладельцев, но указание на их сословие и оценка домовладений. Подобное имеется и по северной столице.

Получив согласие покупателя, хозяин книжной лавки попробовал развить успех в торговле:

– Может ещё что-нибудь интересует? Я наблюдаю в вас энергичность существования и очевидную образованность. Может аглицкими экономистами интересуетесь?

Данишевский уклонился от подобных премудростей:

– Любопытно было бы взглянуть, но не сейчас. Вот что, любезный, почтовой бумаги и конвертов к ней не сыщется у вас?

– Найдём-с. Сколько изволите?

Данишевский прикинул в уме перспективы грядущего дела и ответил:

– Думаю, не менее чем на тридцать писем надобно того и другого. Деловая переписка предполагается. Так что вы всё вместе со справочниками и сочтите, сколько там стоить будет.

Книготорговец расплылся в довольной улыбке:

– Приятно иметь дело с таким солидным покупателем.

Начало этого дня для Яковлева показалось унылым: в жандармском управлении с утра он никого не застал на месте, вероятно его подчиненные были где-то на вокзале, но идти искать их не было никакого желания. Андрей Платонович просто скучал у окошка в своëм кабинете, оглядывая окрестности. Смотреть особо было нечего, всë соответствовало определению, данному вчерашней случайной знакомой: «Пыль, копоть паровозная, вон лужи возле водонапорной башни, шпалы». Впрочем, и некоторое оживление имелось: пропыхтел маневровый, затем минут через десять вдалеке неторопливо прошли двое путейцев с ремонтным инструментом. Скука.

В дверь постучали, решив, что наконец появились его подчинённые, Яковлев откликнулся:

– Входите, где вас только носит.

На пороге вместо ожидаемых бравых унтеров появился железнодорожник в форменке станционного телеграфиста.

– Доброго здоровьечка, господин ротмистр.

Яковлев оживился, внутренне ожидая вновь чего-то неожиданного:

– И вам доброе утро. Что привело вас?

– Привели события малопонятные и странные. Третий день прерывается телеграфная связь на перегоне в сторону Тулы.

– Рвут провода?

Телеграфист отрицательно помотал головой:

– В том то и дело, что нет. Хотя поначалу я подобного и ожидал, когда позавчера с путейскими выезжал туда на дрезине вдоль линии. Но на пятнадцатом пикете, возле деревни Ячменëвки мы заметили на телеграфных проводах закинутые проволоки. Они, соприкасаясь между собой и замыкали линию.

– Думаете нарочно закинули, чтобы прервать телеграф?

– Совсем не то: там было две свободно свисающих проволоки. А впоследствии видимо ветром их перецепило между собой и линию перемкнуло.

Яковлев уточнил:

– И конечно проволокам там случайно взяться неоткуда?

– Именно что так. Мы всё восстановили как полагается, а вчера всё повторилось. Опять проехали туда. Всё тоже. Убрали проволоки, но сегодня связи вновь нет. Думаю, если поедем, ничего нового не обнаружим.

– Прямо злоумышленные действия, только несуразные какие-то.

– Я так же не знаю, что и думать, – согласился телеграфист. – Путейцы в раздражении, готовы прибить того, кто это творит. Им на дрезине руки отматывать качалкой, мотаясь туда-сюда, надоело. Надеемся на ваше содействие.

Яковлев задумался:

– Надо ехать туда. Смотреть по округе, может следы какие сыщем. Куда только мои запропастились. Вам, когда сюда шли, они не попадались на глаза?

– Видал, они метались по путям за кем-то.

Звягинцев петлял по путям между отдельно стоящими товарными вагонами и пакгаузами. Сзади топоча, пыхтели Ардалионов и Шуляков. Степан Игнатьевич с удовлетворением заметил, как за одним из пакгаузов мелькнуло лицо Васи-Дрозда, с любопытством наблюдавшим за погоней. За те дни, что Звягинцев слонялся неприкаянно по станции в надежде прибиться к какой-нибудь ватаге, он успел подметить, что у здешних босяков Вася-Дрозд в почёте, но по какой причине понять не удавалось. Теперь же, раз у того появился интерес, может удастся свести прямое знакомство. Но для подстраховки, чтобы как можно больше народу увидели, заинтересовались и разнесли по окрестностям россказни об этой погоне, Звягинцев, дав второй кружок вокруг пакгауза, где околачивался Вася-Дрозд, рванул к товарняку, в который перегружали мешки с телег.

Постепенно замедляясь, чтобы дать возможность преследователям его нагонять, он врезался в самую гущу погрузки, кого-то отпихивая, кого-то огибая, чем вызвал к себе раздражение. Это вместе с трелями свистков позади и воплями «Стой! Держи его!» будто сорвало стоп-кран и размеренное людское движение от телег к вагонам превратилось в агрессивную толпу, в которой каждый норовил садануть Звягинцева кулаком.

Степана Игнатьевича повалили на землю, при этом пакет округлой формы, который он всю дорогу прижимал к себе, вывалился из рук и закатился под одну из телег. Наконец набежали и задыхающиеся жандармские унтера. Ардалионов с досады встрял в общее избиение, принявшись пинать ногами Звягинцева, вопя: «Думал не поймаем, стрекулист? Врёшь! Завсегда поймаем!» У Степана Игнатьевича уже мелькала мысль, что он, пожалуй, переборщил с этой погоней и так запросто могут ему что-нибудь сломать или отбить, а то и совсем затопчут в горячке, но тут пришла помощь откуда не ждали – завопил Шуляков: «Пакет! Православные, у него пакет был! Куда он его кинул! Там бомба!»

Народ разом отхлынул в стороны, оставляя жандармов наедине с пойманным беглецом. После того как толкотни не стало, стал виден и пакет под крайней телегой. Шуляков, наклоняясь к Звягинцеву, почему-то шёпотом спросил:

– Она у тебя с запалом или так?

Тот пробормотал в ответ что-то невразумительное разбитыми губами, более смахивающее на ругательство, по крайней мере среди сказанного ничего уточняющего про запал явно не было.

Ардалионов, часто крестясь, медленно двинулся к телеге, затем так же медленно нагнулся и поднял свёрток. Крючники при этом отпрянули ещë дальше. Унтер бережно положил свёрток на телегу с мешками.

Шуляков опасливо поинтересовался:

– Федос, чего там?

– Да погоди ты. Дай отдышусь чуток. Сердце в груди дрыгается как курчонок под ножом.

После чего, постояв и успокоившись немного, Ардалионов начал осторожно разворачивать бумагу на свёртке. Когда последний слой бумаги был отвернут, взору предстала обычная круглая головка сыра. Ардалионов с досады плюнул и высоко подняв, показал всем собравшимся находку. В ответ грянул хохот. Шуляков начал поднимать Звягинцева дёргая за шиворот:

– Сукин ты сын! Чего же ты тогда убегал, когда я тебя на перроне только попросил показать, что в свёртке!

Ардалионов с усталостью в голосе осадил:

– Брось шуметь попусту. Ты на его одёжу погляди и сообрази сам. Тут сыра фунтов восемь будет, это не иначе как рубля на три. Откуда у эдакого деньги? Не иначе просто спёр у кого, а тут мы. Вот и побеге. А ты как заполошный заголосил, что у него не иначе бомба. Я дурак и поверил.

Ардалионов с досадой махнул рукой и двинулся с сыром в сторону вокзала, предоставляя Шулякову следом самостоятельно волочь пойманного. Шуляков пробовал было протестовать, но напарник, не обращая внимания на него, шёл впереди бормоча:

– Напьюсь. Ей Богу, напьюсь. То давешнее дуреломство с медведем, сейчас как петрушки в балагане за этим прощелыгой скакали. Служба собачья: толи сдохнешь от варнака какого, толи на посмешище выставишься.

Шуляков, не забывая тычками подгонять арестанта, попытался вразумить Ардалионова:

– Чего удумал – напиться. Каково это перед новым начальством будет?

– Да и чёрт с ним, с начальством. Я сейчас может с жизнью попрощался, через этого гада с его бомбой – сыром, а ты меня начальством пугаешь.

В жандармское управление ввалились с шумом и гамом, тем самым привлекая интерес Яковлева, вынужденного выйти из своего кабинета в коридор.

Внутренне содрогнувшись от того в каком виде, был ряженый вахмистр, Яковлев начал разыгрывать свою роль в этом спектакле для двоих унтеров:

– Где вас всё утро носит? А это вы кого приволокли?

Как всегда первым озвался считающий себя за старшего Шуляков:

– Так что, Вашвысокобродие, задержан за воровство и противодействие чинам жандармерии.

Яковлев, скрывая в голосе жалость распорядился:

– Да отпустите вы его. Куда ему тут бежать. Физиономию ему вы раскровенили?

Шуляков попытался отрицать очевидное:

– Никак нет. Это он сам убегавши споткнулся и, стало быть, мордой и…

На это Звягинцев, утираясь грязным рукавом, огрызнулся:

– Брешет он. Личность в кровь они разбили. А воровать я ничего не воровал. Они меня за мой сыр взяли. Пожрать видать им захотелось.

Шуляков замахнулся было на него кулаком «Да как ты посмел рот свой поганый открыть!», но был остановлен окриком Яковлева:

– Отставить, унтер! Я сказал – отставить! Что ещё за сыр?

С Шулякова уверенность спала, и он неохотно забурчал:

– Дак он того… по перрону со свёртком пёрся…, а свёрток, значится круглый. Опять же данный субъект вид имеет, как изволите видеть, ненадёжный. Думаем, не иначе как бомбист какой. Мы ему стой! А он – бежать. Гонял нас по станции, гонял. Но от нас не уйдёшь! Спымали. Он в амбицию полез, пришлось утихомирить. Как же без этого?

– Ну и где та бомба? – с неподдельным раздражением спросил ротмистр, потому что досадовал сам на себя, что всë так жестоко получилось.

Шуляков продолжил:

– Так в свёртке головка сыра оказалась. Тоже круглая зараза. Обмишурились словом…

– И чего вы тогда его сюда притащили?

Тут уже не вытерпел Ардалионов:

– Так откуда у него он взялся? Сыр тот? Ясное дело – стащил где.

– Где стащил?

Ардалионов растерялся:

– Не могу знать, Вашвысокобродие.

Ротмистр зловеще уточнил:

– То есть, я так понимаю о краже никто не заявлял?

Опять подал голос Шуляков:

– Так это… никто…

– Ясно. Паспорт у него есть?

Шуляков попробовал было соврать: «Так это, не было», но Звягинцев опять подал голос:

– Был паспорт, как не быть. Там всё чин по чину и прописано было. Мол являюсь сызранским мещанином. Только паспорт он отобрал. И деньги тоже.

Шуляков взвился:

– Брешешь, скотина! Не было денег!

Степан Игнатьевич из чувства мести за побои злорадно настаивал:

– Три рубля, копеечка к копеечке!

Унтер, привыкший, что ему не перечат, от такой несправедливости в запале ляпнул:

– Брешешь гнида! Там всего восемьдесят копеек было!

Звягинцев подколол:

– То есть деньги были? И куда делись?

Ротмистр решил, что пора прекращать уже:

– Отставить лаяться. Унтер-офицер Шуляков, смирно! Ты что же это думал десятку премии за поимку беспаспортного с казённых сумм получить? Нет причины для поощрения, так её создадим? Значит будет так. Раз о краже никто не заявлял, бомбы тоже не сыскалось, то пойманного отпустить за отсутствием вины. Паспорт вернуть и остальное, что отобрано вернуть.

– Ещё повстречаемся, прощелыга, – с недовольным видом прошипел Звягинцеву Шуляков, даже не подозревая как скоро эта встреча может состояться.

Ряженый вахмистр иронично согласился: