Хроники вымирания

Зазвонил телефон. Мать. Опять, должно быть, со своим печальным, убитым «Как дела?» Трубку Лёня решил не брать: он считал, что теперь, на пути к смертному одру, он мог позволить себе лёгкое равнодушие к родственникам. Про друзей-то он давным-давно позабыл, как, впрочем, и они про него. Мама знала про Лёнину нелюдимость. Потому, не дозвонившись с первого, второго или максимум – третьего раза, оставляла попытки выйти на связь. И отец, и она уважали его одиночество. Отец чуть больше, мать – чуть меньше. Хотя, возможно, отец не был таким навязчивым по другой причине. Потому что он – отец, а не мать, вот и всё.

День плавно перекатился в вечер. Когда на город вновь опустились сумерки, Лёня был уже изрядно навеселе. Вино закончилось, и настало время напитков покрепче. Но их нельзя было пить быстро: чуть переберёшь и отключишься на «раз-два». Лёне нравилось спать, но и бодрствовать ему тоже нравилось. Особенно по достижении нужной кондиции. Мир окрашивался другими красками. Фильмы и сериалы лучше пронимали и брали за самую душу, отвлекая от насущных проблем, а суета спального района за окном становилась куда как интереснее под высоким градусом.

До самой темноты Лёня следил за круглосуточным магазином-баром. Там снова стояли и курили помятые женщины, а когда они ушли – настало время пьяных вдрабадан мужиков: ссохшихся, одетых во что попало, а иногда и вовсе голых по пояс, в шлёпках и вытянутых трениках. Лёня смотрел на них с пониманием и одновременно с глубочайшим презрением. Он понимал их состояние: хронический алкоголизм и неспособность радоваться ничему, что не содержит спирта или не подразумевает старой-доброй попоечки. Но в то же время он недоумевал, как можно так бездарно сливать свою жизнь в унитаз, не имея над собой висящего дамокловым мечом смертельного диагноза? Зачем? Можно же столько всего сделать, если не знаешь, когда умрёшь! Можно ведь… Да горы можно свернуть – вот что. Понимание наличия – или хотя бы ложная убеждённость в наличии – достаточного количества лет впереди – не это ли должно давать вдохновение на новые свершения и вдыхать смысл во всё, что ты делаешь? Зачем же, имея всё это, тратить своё главное и единственное богатство на… На то, чем они сейчас занимаются?

А занимались пропитые мужики меж тем обстоятельным делом; делом государственной важности: стояли там, в свете фонаря, и лаяли друг на друга осипшими голосами. В чём была причина конфликта? Уж точно не в чём-то, ради чего нормальный человек затеял бы драку. Наверняка какой-нибудь сущий пустяк: косой взгляд, отказ поделиться сигаретой или случайный толчок плечом – что угодно на выбор. Пока Лёня смотрел на их разборку, он мог додумывать сюжет разворачивавшейся перед ним драмы до бесконечности. «Надо было стать писателем», – подумал он, прокручивая в голове очередной сценарий.

Забулдыги кипятились и уже были готовы вцепиться друг другу в глотки. Этого-то Лёня с нетерпением и ждал, выпив очередную порцию вкусного и дорогого бурбона. Но тут к сипящим друг на друга мужикам подошёл третий человек. Одет он был вполне себе опрятно и выглядел так, как обычно не выглядят ночные гости этого злачного магазинчика. Пузатый и бородатый блондин, в бриджах и чёрной футболке с агрессивным принтом, стремительным шагом направлялся к алкашам, чтобы, казалось, навалять им обоим. Но зачем? Может, это был разгневанный сосед, которого достали крики под окнами в столь поздний час? А может… Нет, больше у Лёни версий не было.

Лишь когда бородатый оказался в нескольких шагах, мужики отвлеклись от конфликта друг с другом и обратили внимание на постороннего. Взгляды их были полны замешательства.

– Э, э, ты чё?! – возмущённо сказал один из еле державшихся на ногах забулдыг.

На него-то и накинулся толстый бородатый парень, с кулаками и даже как будто бы с зубами. Алкаши достали бедолагу настолько, что он решил перегрызть им глотки. «Любопытно», – подумал Лёня, чувствуя, тем не менее, некоторое беспокойство.

Бородатый толстяк повалил одного из алкашей на асфальт и стал нещадно бить его, лупя по голове и телу всеми свободными конечностями. Второй алкаш стоял в стороне и озадаченно наблюдал за действом. Он, кажется, хотел вмешаться: к этому взывала его совесть и остатки человечности. Но в то же время он получал удовольствие от созерцания того, как его недавний оппонент в уже закончившейся перепалке получает за свою дерзость сполна от самой судьбы.

– Да хорош уже, убьёшь ведь, – сказал, наконец, тушевавшийся забулдыга, но подойти и разнять дерущихся всё-таки не решался.

Бородатый проигнорировал его воззвание и продолжил втаптывать несчастного в асфальт. В конце концов, второй пьяница ретировался с места событий, попутно доставая из кармана вытянутых трико телефон и, по всей видимости, набирая единый номер вызова экстренных служб. Мысль о том, чтобы вызвать полицию, посетила и Лёнино охмелённое сознание. Шатаясь и спотыкаясь, он принялся ходить туда-сюда по квартире в поисках телефона. Найдя его, Лёня обнаружил аж шесть пропущенных вызовов от матери и одно сообщение от неё же. Решив прочитать сообщение позже, Лёня набрал номер полиции. Ответом была серия длинных гудков, через время сменившаяся тремя короткими гудками, а затем – тишиной. Он попробовал снова – то же самое. Должно быть, у полиции этой ночью и так было много дел. Выждав добрых десять минут, он попытался набрать номер ещё раз, но теперь телефон не удостоил его даже длинными гудками – сразу три коротких, и прости-прощай. Лёня выглянул в окно и с ужасом обнаружил полуголого мужика в растянутых трико лежащим в луже собственной крови. Такого он здесь ещё не видел. Были драки, были даже намёки на поножовщину, но чтобы так, с трупом на асфальте – никогда. Лёня начал потихоньку трезветь, и ему это не понравилось. Он накатил ещё несколько порций бурбона для смелости и открыл сообщение матери.

«Сынок, как ты там? Смотришь новости? С тобой всё в порядке? Ты дома? Позвони, пожалуйста, как сможешь, или напиши, что с тобой всё хорошо. Мы с папой за тебя очень волнуемся».

Печатать было трудно: буквы плясали перед глазами, а горячие пальцы всё норовили нажать что-то не то. В конце концов, Лёня написал матери короткое, но обнадёживающее:

«Всё ок. Дома».

Уже отправив сообщение, Лёня подумал, что нужно было спросить, как у них с отцом дела: не столько из интереса, сколько из вежливости. «В другой раз», – решил он и бросил телефон на кровать.

Лёня снова выглянул в окно. Мужик всё так же лежал там, у входа в алкогольный магазин. Теперь рядом с ним стояла грузная женщина в форменном фартуке, работавшая на кассе в эту жаркую ночную смену. В руках у неё был телефон. По всей видимости, она тоже пыталась дозвониться до полиции, и, судя по всему, у неё тоже ничего не выходило. В конце концов, она позвонила кому-то другому:

– Алё, Руслан? Это Диана с ночной. Слушай, тут у нас на входе опять поцапались. На этот раз серьёзно. Насколько? Труп лежит тут – вот, насколько! Ну не знаю я, он в крови весь! Ага, какая первая помощь: я ж вижу, что он не дышит! У него голова вся… Я говорю голова у него разбита, и горло как будто перерезано. Да не знаю я, меня саму всю трясёт! Звонила в полицию: занято у них. Как зачем тебе звоню?! Сделать надо что-нибудь, чё он тут, всю ночь так и будет лежать?! Пошли кого-нибудь до участкового доехать, может? Куда я сама пойду, я одна на смене! Ну, тогда я магазин закрою. Ладно, схожу. Конечно, отблагодаришь, куда ты денешься! Всё, давай, на связи.

Женщина повесила трубку, посмотрела на окровавленное тело и покачала головой. Потом вернулась в магазин, минут через пять вышла из него и заперла дверь на ключ. Выйдя из-под света фонаря, продавщица растворилась в ночи. Тело так и осталось лежать там, в холодных мерцающих лучах, с плясавшими в них тенями насекомых.

Лёня выпил ещё немного и включил телевизор. Мать писала что-то про новости, но новости Лёне смотреть не хотелось. Хотелось чего-нибудь расслабляющего, быстрого и яркого. Лёня включил музыкальный канал и под дурацкие, бессюжетные клипы стал допивать остатки бурбона.

Вскоре Лёня отключился. Когда во втором часу ночи он встал, чтобы сходить в туалет, его страшно мутило. Всё-таки надо было больше закусывать. Это упущение Лёня решил исправить и после туалета засунул в духовку ещё одну пиццу. Пока она созревала, он выглянул в окно. К неожиданному для самого себя облегчению, он обнаружил, что тело, мешком лежавшее у входа в круглосуточный магазин несколько часов назад, теперь сидело там же, на асфальте, всё так же – в луже собственной крови. Стало быть, бородатый не добил беднягу. Вот и славно! Значит, и полицию вызывать теперь нет никакой нужды. Входная дверь в магазинчик, правда, всё ещё была закрыта. Должно быть, продавщица решила воспользоваться возможностью и немного отдохнуть от работы. А зря: получивший сполна окровавленный забулдыга наверняка хотел бы сейчас оставить сотню-другую в кассе и купить себе что-нибудь, чтобы промыть раны и отвести душу. Когда пьяница в растянутых трико стал подниматься на ноги, Лёня отошёл от окна, решив, что магазинная драма на сегодня подошла к своему логическому концу.

Достав из духовки пиццу, Лёня перекусил. Потом запил всё это дело изрядным количеством воды, чтобы наутро была цела голова, и снова завалился спать.

На рассвете его разбудил жужжащий звук. Вибрировал телефон, где-то прямо у него под брюхом. Он пропустил несколько долгих и настойчивых вызовов, прежде чем проснулся от похмельного сна и понял, где он и когда он. Достал телефон из-под себя – снова звонила мама. Без задней мысли, он решил ответить ей.

– Алё?

– Алло, сынок?! Ты как? Всё с тобой в порядке?

– Да, мам. Сплю я.

– Ох, ну слава богу! А то мы тут это… С новостями с этими теперь не уснёшь. Ты там как? Ходил в больницу-то?

– Ходил.

– Когда?

– Вчера. Или позавчера. Не помню я.

– Как не помнишь? В городе всё нормально было? В больницу нормально пропустили?

– Нормально. Чё они меня, выгонят что ли? Мам, я это… Спать пойду.

– Ты телевизор совсем не смотришь там?

– Смотрю.

– А ты ещё посмотри! А то мне кажется, ты там что-то не то у себя смотришь. Сегодня в шесть утра обращение президента обещают…

– Мам, я… Мне пофиг как-то на президента. И на новости тоже, – в сердцах ответил Лёня, слегка повысив на мать голос, – Мне вообще не до этого. Со мной нормально всё. Прогнозы хорошие. Химия… Работает. Всё, давай, я спать.

– Погоди, ты…

Лёня повесил трубку и поставил телефон на беззвучный режим. Мать узнала всё, что с его точки зрения должна была узнать: всё с ним в порядке, жив, по-прежнему не здоров, по-прежнему умирает. Но пока – жив. И не о чем тут волноваться.

В холодильнике осталась всего одна банка пива. С тоской в сердце Лёня открыл её и стал размышлять: идти за новыми порциями сегодня или отложить до завтра? В морозилке всё ещё стыла бутылка водки, на столешнице в кухне всё ещё стояла непочатая бутылка виски и начатая бутылка коньяка. Хватит на ещё один день одиночества и забытья. А завтра нужно будет что-то придумать.

Холодная банка приятно морозила руку и смачивала её конденсатом. Лёня открыл её, уселся на кровать, взял в свободную руку пульт и стал переключать каналы. «Новости, говоришь, мать? Посмотрю я твои новости. Всё равно я тебя люблю. Всё равно сделаю, как ты скажешь».

На экране ровно в шесть утра появился знакомый мужик в костюме и со сложным взглядом. Уже не сосчитать, сколько раз на памяти Лёни этот мужик поздравлял страну с Новым годом, и сколько раз новостные каналы освещали каждую его мало-мальски значимую поездку или совещание с подчинёнными. Преисполненный равнодушия, Лёня ждал, что мужик либо объявит кому-нибудь войну, либо объявит о роспуске правительства, либо скажет, что он устал и уходит сам. Но мужик стал говорить о чём-то, что показалось Лёне полнейшим бредом.

– Лица, которые нарушат запрет, должны понимать и принимать для себя все возможные последствия их решения, с учётом тех суровых мер для стабилизации обстановки, которые будут предприняты органами правопорядка, и о которых было сказано ранее, – сказал президент в конце своей речи о заражении, неизвестной болезни, непростых мерах для наведения порядка на улицах и комендантском часе, подразумевавшем полный запрет на выход из жилищ.

Когда мужик в костюме исчез с экрана телевизора, Лёня решил, что сперва ему нужно протрезветь, а уже потом попытаться понять, что, чёрт побери, происходит. Но ждать ему не хотелось. Он сел за компьютер и стал шерстить интернет в поисках информации, попутно приговаривая последнюю банку пива. Заголовки новостных лент пестрили абсурдом.

«Крупнейшая пандемия в истории человечества»

«Контакт с заражёнными: опасности и возможные последствия»

«Министр здравоохранения: заражение вирусом приводит к необратимым изменениям личности».

А дальше – интервью с тем самым министром, где он говорил, что:

«С медицинской точки зрения, с социологической, с философской, даже с юридической – с какой угодно, – заражённые утрачивают те личностные качества, которыми они обладали до заражения. Проще говоря, заражённый – это, прежде всего, переносчик вируса, смертельно опасный для окружающих ввиду своей агрессивности. Этим и объясняются принятые сегодня президентом решения об отмене директивы по поимке и обездвиживанию заражённых для последующей работы над возвращением их прежнего облика. Риски в этом отношении слишком велики: мы не можем позволить вирусу распространяться текущими темпами…»

А потом – вот такое:

«Заместитель министра внутренних дел: полиция сосредоточит все усилия на недопущении распространения вируса».

«Министр обороны: армейские подразделения будут введены в города для помощи полиции и национальной гвардии в борьбе с эпидемией».

«Что пили все эти люди?» – подумал про себя Лёня, уже начавший понимать, что происходит, но делавший последние попытки воспринять всё происходящие как шутку, как фарс, как какой-то дурной анекдот.

И тут снаружи прогремел взрыв. Задрожали окна, и даже сам воздух в квартире затрясся. Комнату залил свет яркой вспышки где-то поблизости. Лёня дёрнулся от испуга и случайно задел рукой недопитую банку пива, которая тут же упала на пол и разлила на него остатки своего содержимого. Лёня подошёл к окну. Он увидел, как огромный огненный шар поднимается в небо, перемешиваясь с чёрным, как смоль, дымом. Горела заправка на перекрёстке, рядом с остановкой, на которой Лёня обычно выходил из автобуса, когда ездил в центр, на приём в онкодиспансер. Он мельком глянул на магазинчик под окнами – тот всё ещё был закрыт. Перед входом – всё та же лужа уже запёкшейся крови. Визжали сигнализации припаркованных под окнами машин. Визжали люди, высовывавшиеся из своих окон, чтобы посмотреть на пожар. Пожар меж тем был колоссальный: огромный столп дыма поднимался в небо, превращаясь в гигантское чёрное облако, гонимое прочь тихим летним ветерком.

«Всё, что они говорят – правда», – мелькнуло в голове у Лёни.

Это конец. Это тот самый конец всему, про который было столько разговоров. Не будет больше химиотерапии. И приёмов у доктора тоже не будет. Будут только бегающие туда-сюда безумцы, разносящие вирус и рвущие здоровых и живых на части. Мир погрузится во тьму. И произойдёт это раньше, чем подойдёт Лёнин срок говорить этому самому миру последнее «прощай». Ему осталось полгода, но теперь это не самый пессимистичный прогноз, который только может быть. Появилось что-то пострашнее самой страшной болезни – его болезни! И оно уже начало убивать их всех. Забирать жизни тех, кто планировал жить вечно и радоваться солнечным летним денькам через год, два, три, когда Лёни уже не станет. Теперь-то шансы сравняются. Теперь-то он не изгой, обречённый наблюдать за тем, как планета вертится и не собирается останавливаться, едва он с неё сойдёт. Теперь у всего мира – диагноз. Для всего мира настал теперь тот самый день, когда доктор смотрит на тебя с выученным сочувствием и, отчеканивая каждое слово, выносит тебе приговор.

Лёнино распухшее от пьянства лицо расплылось в злой, нехорошей улыбке. Он открыл окно настежь и снял футболку, чтобы всеми фибрами тела впитать утреннюю свежесть. Он хотел дышать дымом – этим чёрным, ядовитым дымом, всё ещё клубившимся где-то там, за рядами однотипных пятиэтажек напротив. Он хотел слышать, что говорят люди. Он хотел выйти к ним и… И просто поздороваться. Перекинуться парой слов. Узнать, как у них дела, и что нового. Лёня расправил руки, точно крылья, и готов был взлететь. Он закрыл глаза. В голове всё ещё мелькали все те заголовки из новостных лент:

«Отделить голову от тела или уничтожить мозг».

«В столицу введены войска».

«Как обезопасить свой бизнес от мародёров во время локдауна».

«Президент объявил войну вирусу».

«Точное число заражённых остаётся неизвестным».

Лёня вдохнул полной грудью и, справившись с приступом кашля, медленно выпустил воздух через нос. «Славный завтра будет денёк», – подумал он. Потом, вспомнив о чём-то, развернулся и отыскал в грязной, скомканной постели телефон. Лёня открыл контакты и нашёл в них номер отца. Нажал на вызов, стал слушать длинные гудки.

– Алё? – растерянно ответил отец.

– Пап, привет. Я завтра-послезавтра у вас буду. Матери не говори. Буду на месте – напишу. Пока.

Чёрный дым всё поднимался и поднимался ввысь, застилая сами небеса. Ветер нёс его запах в квартиру.

Палёная пластмасса.

Жжёное стекло.

И на душе у Лёни впервые за долгое, долгое, долгое время стало так тепло и спокойно.

Палата 19

Бабки. От бабок её давно уже выворачивало наизнанку. В школе им внушали, что старость нужно уважать, и она уважала. Но на десятый день в одной палате с ней – с пресловутой старостью – она основательно переосмыслила все постулаты, которые ей вкручивали в голову с малых лет и до тех самых пор, пока психика и ум её были на пике подвижности и пластичности. А началось всё это переосмысление, конечно же, с той самой догмы о безусловном уважении к бабкам. И почему только деньги и старых женщин в разговоре на сниженных лексических тонах называют одним и тем же словом?

Благо, к последнему дню её больничных каникул в палате вместе с ней осталась только одна пожилая соседка. Она не знала ни её имени, ни возраста – ничего. Но зато успела узнать всё о её семье: о детях, внуках и правнуках. Девушке было девятнадцать. Её соседке, наверное, девяносто один – так думала сама девушка: очень уж много на её лице было морщин, и очень уж сильно от её характера и жизненных установок разило нравами позапрошлого века. Обе лежали в девятнадцатой палате, на втором этаже районной больницы. Обе ещё позавчера проводили двух других своих соседок-пенсионерок и сегодня ожидали уже собственной выписки. Девушке было всё равно, когда придёт врач и отдаст ей тот документ, после – и только после – получения которого она сможет идти на все четыре стороны. Она не работала, и больничный ей был не нужен. Что же до выписки – того самого двухстраничного документа с перечислением всех сданных анализов, – то её она могла и подождать: торопиться ей было некуда. Палата была комфортной, и с собой у девушки было всё, чтобы скрасить досуг, поэтому наружу её влекла разве что возможность не слушать больше сплетни про свекровей бабкиных внуков и всякого рода высокомерные старческие нравоучения.

Старуха же напротив: торопилась, нервничала и не могла дождаться, когда уже ей принесут эту треклятую бумажку, чтобы она могла, наконец, убраться отсюда. Её рвение навстречу нормальной жизни несложно было понять: это в молодости десять дней в больничной изоляции – хороший отдых, способ перезагрузиться и набраться сил. В старости же это – досадная необходимость, обуза и пустая трата той роскоши, что после семидесяти с каждым годом кратно возрастает в цене: времени. Молодёжь в массе своей не спешит жить, потому что знает: дорога будет длинной, и расстояние, оставшееся до её конца, всё ещё непостижимо велико. Старики напротив: знают цену оставшимся годам, счёт которым, быть может, идёт на единицы, и потому бережно относятся к каждой отпущенной им минуте. Возможно, поэтому те, чьи головы ещё не обелены сединами, преспокойно, без лишней суеты и спешки стоят себе в разного рода очередях, пока старики либо всеми правдами и неправдами стремятся пролезть вперёд, либо прижимаются к впередистоящим так, словно от этого они быстрее окажутся у заветного окошка, кассы или банкомата.

– Ну где он уже там? – причитала старуха, сидя в окружении собранных сумок и с нетерпением ожидая доктора со всеми бумагами – Как сквозь землю провалился!

Девушка ничего на это не ответила – только пожала плечами, не отрываясь от экрана смартфона. Старуха смерила молодую соседку оценивающим взглядом и, в который раз покачав головой, с упрёком сказала своё непрошенное:

– Всё в телефоне…

Девушка ничего не ответила и на это. «Конечно в телефоне», – подумала она, – «Умела бы ты им пользоваться – ещё похлеще присасывалась бы к нему в любую свободную минуту». Девушка не понаслышке знала о том, сколько времени среднестатистическая бабушка проводит перед телевизором, смотря все эти бестолковые шоу со звёздными скандалами, конкурсами песен и плясок и соревнующимися в талантливости и одарённости нарочито умилительными детишками. Поэтому любые упрёки от старшего поколения на тему времени, проводимого «нынче молодёжью в телефонах», она воспринимала с иронией и улыбкой. И даже на эту бабку, изрядно доставшую её за десять долгих дней, она не так уж и сердилась за её непрошенные советы на эту тему.

– Нет бы – книжку почитать… – сделала старуха последнюю попытку поддеть девушку. Но девушка догадывалась, что единственное, что читает сама бабка уже много-много лет – это некрологи, объявления и анекдоты в городской газете, и потому лишь ухмыльнулась и хмыкнула, не отвлекаясь от экрана.

– Помогите, помогите, помогите!!! – истошно закричал вдруг кто-то в коридоре.

Не успели девушка со старухой испугаться, как в палату вошёл человек в белом халате. В руках у него были скреплённые степлером листы. Кровати бабки и девушки стояли у окна, по разные стороны от него, и до последнего было непонятно, кому именно доктор принёс долгожданную выписку, потому что шагал он ровно посередине комнаты, ровно до тех самых пор, пока не подошёл к окну вплотную. Ну, и что дальше? К кому он теперь повернётся и кому вручит вожделенный документ? Кого осчастливит, а кого – огорчит? Доктор, казалось, и сам забыл, чья выписка была у него в руках. Чтобы освежить память, он поднёс её к лицу и, прищурившись, прочитал:

– Ко-ма-ро-ва. Комарова кто?

– Я! Я Комарова! – радостно ответила бабка, аж подпрыгнув на своей койке.

– Перед уходом нужно будет осмотр пройти у специалиста. Кабинет будет на первом этаже, рядом с выходом. Там увидите, вас пригласят.

– Какой такой осмотр?

– Там вам всё объяснят.

– Помогитеаа-а–а-а-а!!! – снова заорал кто-то снаружи, не дав старухе задать ещё тысячу и один уточняющий вопрос.

Дверь в палату оставалась открытой. Доктор оглянулся и озадаченно посмотрел в сторону коридора. Он даже не заметил, как старушка выхватила бумагу у него из рук и, щурясь, стала вчитываться в мелкий шрифт.

– Да что такое-то?! – пробурчал доктор и поспешил к источнику воплей. Выйдя в коридор, он захлопнул за собой дверь.

Девушка не на шутку перепугалась. Только что она смотрела видео с подростками, удиравшими от полуголого, синюшного мужчины, гнавшегося за ними. А до того она читала статьи в интернете, которые пока были единственным источником информации о таинственной эпидемии, разом захлестнувшей почти весь мир, но про которую почему-то до сих пор молчали официальные источники. «Вирус человеческого бешенства», «Зомби-мутаген», «Мозговая чума» – как только ни называли в сети то, с чем их небольшой, далёкий от столиц городок, как казалось девушке, ни в коем случае не мог столкнуться.

– Что там случилось у них? – вслух сказала девушка, вовсе не планируя спрашивать старуху о чём-либо.

– Ой, хоть потоп! Хоть вселенский потоп! Всё, я отчаливаю! Счастливо оставаться! – радостно сказала бабка, сгребла в охапку все свои сумки и направилась к выходу.

– До свидания, – бросила ей вслед девушка.

Едва старуха ушла, девушка вбила в поисковике название своего города, присовокупив к нему слово «Эпидемия», и с ужасом обнаружила, что случаи заражения давным-давно были зафиксированы и здесь. Более того, люди рассказывали об отнюдь не единичных случаях нападения заражённых на ничего не подозревающих людей прямо на улице. Как же так? Как она, весь день до этого следившая за новостями со всего мира, могла не заметить того, что творилось у неё под носом?

Её размышления прервал громкий и резкий хлопок. Хлопнула дверь, на которую с внутренней стороны палаты спиной опёрлась хорошо знакомая девушке старуха. Выглядела она неважно: бледная, тяжело дышащая, с широко раскрытым ртом и округлившимися глазами.