Хроники вымирания

– Что такое? – поспешила поинтересоваться девушка.

– Ужас! Ужас, что творится там! Какая-то… Содомия!

Вероятно, бабка даже с высоты прожитых лет не до конца понимала значения некоторых слов. Девушку это рассмешило намного сильнее, чем должно было: вероятно, организму просто нужна была разрядка, чтобы снять накопившийся стресс. А тут эта бабка со своей «содомией».

– Чего смеёшься ты, а?! Смешинка в одно место закатилась? Иди, глянь сама: авось, выкатится!

Девушке стало неловко, но перестать хохотать она уже не могла. Чтобы хоть как-то спрятаться от тяжёлого взгляда старухи, девушка решила сделать так, как она сказала: выйти и посмотреть, что происходит. К этому, помимо прочего, её подстрекало ещё и собственное любопытство. Бабка отошла от двери, бросив свои пакеты рядом, и стала пристально наблюдать за девушкой: очень уж ей хотелось увидеть, как эта дурацкая улыбка сотрётся с её гладкого, загорелого, красивого и полного энергии лица. Девушка, в свою очередь, открыла дверь и выглянула в коридор.

Картина и впрямь была из ряда вон выходящая: человек, лежавший на каталке, прижимал к себе медсестру в розовой форменной одежде и будто бы шептал ей что-то на ухо. Медсестра кричала и звала на помощь. Рядом с ней были две другие медсестры и доктор – тот самый доктор, заходивший в девятнадцатую палату всего несколько минут назад. Все они пытались освободить медсестру из лап больного на каталке, но ничего у них не выходило. Совсем ничего. Приглядевшись получше, девушка увидела кровь на полу и на одежде медсестры. Ей сделалось не по себе. К месту действия стали потихоньку стекаться зеваки: больные из соседних палат, желавшие не пропустить нечто интересное. Потасовка – это всегда интересно, особенно когда ты лежишь на больничной койке, и львиную долю твоего каждодневного досуга составляет созерцание белого потолка. Доктор, оглянувшись, увидел столпившихся пациентов и сорвался на крик:

– Разойтись всем по палатам! Быстро!

Люди испугались, но выполнять приказ доктора не спешили.

– Быстро!!! – повторил он, вскинув руку и жестом указывая куда-то вдаль длинного, холодного коридора.

– А-а-ай! Он меня кусает! Он меня ест!!! – верещала медсестра.

Вдруг доктор заметил девушку из девятнадцатой палаты, посмотрел ей прямо в глаза и всё тем же приказным тоном велел ей и в её лице – всем прочим:

– Заприте двери и оставайтесь внутри! Никому никуда не выходить, пока я не скажу!

От взгляда доктора девушке сделалось жутковато. Тем не менее, она выполнила все его указания: юркнула обратно в палату и заперла за собой дверь. Обернувшись, она посмотрела на старуху. Должно быть, выражение лица девушки старуху удовлетворило: увидев молодую соседку, она расплылась в торжествующей ухмылке.

– Что, не смешно уже? – издевательски спросила бабка.

Девушка поспешила к своей койке, чтобы взять с неё телефон. Он должен был знать ответы на всё: на происходящее и на то, что делать дальше.

Заметки про карантин в медучреждениях она уже видела. Собственно, карантин этот напрямую коснулся и её саму: вчера мать, с которой они каждый день до этого могли преспокойно гулять часами напролёт по территории больницы, не пустили даже за забор, развернув её уже на КПП и отправив восвояси. Объяснение всему дали совершенно идиотское: мол, тренировочные противопожарные мероприятия, про которые и девушка, и остальные пациенты узнавали исключительно от родственников и близких. В реальности же мероприятий не было никаких: обычный день с обычными процедурами и уколами, только почему-то никого не выпускали наружу.

Сегодня карантин был ещё в силе: медсёстры сказали, когда утром принесли таблетки. Девушка позвонила матери и сказала, что сегодня приезжать тоже бесполезно, и что после выписки до дома она доберётся сама. То же самое сделала и бабка, когда говорила по телефону с теми, кто навещал её. Как оказалось, не зря.

– Что доктор-то сказал? – спросила старуха девушку, всё ещё искавшую в интернете информацию об эпидемии в их городе.

– Сказал не выходить. Внутри оставаться.

– Вот тебе раз! Ни раньше, ни позже! Ох, ладно, сейчас, поди, уложат этого буйного, да выпустят. Домой уже охота!

Девушка ничего не ответила на это. Ей тоже было охота домой. Но она знала, что в любом случае скоро окажется там, а через час или через два – без разницы. Успеет ли она насладиться второй половиной этого дня дома или он, как и все дни до этого, уйдёт в никуда из-за того, что её продержат здесь – всё равно. Завтра будет точно такой же день. А послезавтра – ещё один, и так ещё лет семьдесят. Так что беспокоиться не о чем.

Чем тревожиться о медленно уплывающих вдаль минутах, девушке куда важнее было вычитать, наконец, что-нибудь дельное, заполнив информационный вакуум в своей голове. Но из происшествий в их городе поиск выдавал только аварию на Красном тракте и заголовки про какой-то странный голый перформанс возле морга. А в прочем, такой уж ли странный? Девушка стала читать всё, что было связано с моргами и голыми людьми на улицах, и с ужасом осознала, что эти истории до жути перекликаются и с тем видео про подростков и синюшного мужика, и с теми сумасшедшими заметками про «Мозговую чуму», «Зомби-мутаген», и со всем прочим. Открыв новую вкладку, она принялась искать те самые заметки. Часть из них принадлежала зарубежным авторам, но знания иностранного языка хватило девушке для того, чтобы уловить основную суть. Иностранцы писали, будто некий вирус, скорее всего, передаётся от человека к человеку воздушно-капельным путём, а дальше – живёт себе преспокойно в теле, не давая никак о себе знать. И лишь после смерти этого самого тела вирус просыпается, перезапуская мозг и возвращая человека к жизни. Всё это звучало бы здорово, если бы вернувшийся с того света имел хоть что-то общее с самим собой до своей скоропостижной кончины. Однако человек, возвращённый к жизни, по сути своей превращался в контейнер: полую оболочку, не имеющую в себе ничего человеческого и управляемую теперь тем самым вирусом, размножающимся и мутирующим в умерщвлённом теле. Заразившись, умерев и воскреснув, человек не только продолжает быть переносчиком вируса: теперь он становится машиной для убийства, а значит – шестерёнкой в конвейере, штампующем всё новых и новых живых мертвецов. Задача оболочки, движимой вирусом, теперь одна: убить как можно больше носителей спящего вируса – тех, кто всё ещё жив и сохраняет рассудок вместе с человеческой сущностью. Вирус всячески помогает оболочке в решении этой задачи: делает слюну, кровь и все прочие жидкости умерщвлённого тела смертельно опасными для живых носителей вируса. Может ли вирус каким-либо другим образом модифицировать и изменять контролируемое им мёртвое тело – пока не известно.

Девушка читала всё это и думала, что, возможно, она переоценила свои навыки владения иностранными языками. Ей хотелось верить, что она просто неверно понимает – или вообще не понимает – суть только что прочитанного. Что, может быть, на самом деле там написано про что-то земное, настоящее: то, что не идёт в разрез с привычными ей представлениями о реальности. Что иносказания, метафоры и сравнения она восприняла слишком буквально, и потому вычитала из статей в интернете всё то невероятное и невозможное, что её мозг теперь отказывался воспринимать всерьёз.

– Притихли там вроде, – сказала бабка, в какой-то момент вставшая с кровати, подошедшая к двери и теперь стоявшая возле неё и вслушивавшаяся в коридорную возню. Девушка перемещений бабки в пространстве не заметила: так она была увлечена текстом на экране смартфона.

– Не кричат больше? – спросила девушка, хотя и сама отлично слышала, что звуки борьбы снаружи стихли.

– Нет, вроде. Пойти глянуть, что ли… – сказала бабка и взялась за дверную ручку.

– Не надо! – крикнула девушка так, что старуха вздрогнула.

– Чего не надо-то?!

– Доктор сказал сидеть и не выходить. Не надо!

– Да сколько можно сидеть-то?!

– Да потерпите вы немного, в самом деле!

– У меня автобус через сорок минут! А следующего до вечера ждать! Что мне, весь день теперь тут торчать? У меня и выписка уже есть!

Бабке до одури хотелось выйти за территорию больницы, чтобы продолжить жить свою бабкинскую жизнь, становившуюся короче с каждой минутой. Ей некогда было думать о безопасности, об инструкциях и о том, что сказал какой-то там доктор. Ей нужно было уйти сейчас, и она намерена была сделать это. Она снова взялась за ручку, повернула её и, открыв дверь, вышла в коридор.

– Я же сказал – всем оставаться внутри! – громом раскатилось снаружи эхо знакомого мужского голоса.

– Меня выписали уже! – пыталась протестовать бабка на сопоставимой громкости.

– Вас всё равно никто отсюда не выпустит! Снаружи оцепление! Карантин! Вернитесь в палату, немедленно!

– Да что мне там, скиснуть теперь что ли в палате этой! Какой такой карантин?!

– Я сказал – в палату вернитесь! Из больницы вы никуда не выйдете! Что непонятного?!

– Тьфу ты!

Несколько мгновений спустя бабка снова оказалась в палате. Демонстративно хлопнув дверью, она швырнула свои пакеты с вещами куда-то в сторону койки и, бормоча себе под нос ругательства, сама проследовала к ней, чтобы усесться на жёстком матрасе.

– Что там? – спросила девушка, зная, что пожалеет об этом, но одновременно понимая, что старухе страсть как охота выговориться.

– Да что-что?! Дурдом! Самый настоящий. «Не выпустит вас никто отсюда», – говорит! Сам же ведь выписку принёс! Сам сказал: «Осмотр пройдёте внизу, и свободны»! Чёрте-что!

– А что происходит там? Угомонили того буйного?

– Какого?! А-а… Да куда там? Лежит, дрыгается. Связали только его, да сестру оттащили. Кровищи, правда – видимо-невидимо. Что уж там случилось у них – не пойму… Дурдом!

– А медсестра сама где?

– А мне почём знать?! В комнатке её, видать, на посту: дорожка-то крови туда ведёт. Сильно досталось бедняжке… Только я-то тут при чём?! Чего мне-то тут сидеть?! Не понимаю.

Девушка вспомнила иноязычную статью, которую читала только что: вирус, мертвецы, слюна, укусы… Ей захотелось срочно поделиться всем, что сама она узнала несколько минут назад, с кем-то, кому эта информация может быть полезна: с доктором. Более того: ей почему-то казалось, что знать всё то, что знает она, доктору и другим медсёстрам сейчас жизненно необходимо. Она взяла телефон и поспешила выйти в коридор.

– Куда?! – окликнула её бабка, заговорив уже докторским запретительным тоном – Сказано же: внутри сидеть ждать! Наружу тебя всё равно не выпустят – там оцепление!

– Я на минуту, – бросила девушка через плечо и закрыла за собой дверь. Дальнейшие причитания старухи донеслись до неё лишь приглушённым, нечленораздельным мычанием: будто бы она была под водой, а старуха пыталась втолковать ей что-то, находясь на поверхности.

Увидев девушку, доктор, бежавший по коридору со здоровенным шприцем, отчаянно вздохнул. Не дожидаясь, пока он возьмётся загонять её обратно в палату, девушка начала говорить:

– Извините, я сейчас вернусь, не волнуйтесь. Я просто… В интернете вот прочитала. Смотрите.

Она разблокировала смартфон и показала доктору одну из статей, быстро промотав пальцем к её началу.

– Девушка, мне некогда, не до этого сейчас. Вернитесь, пожалуйста, в палату, – уставшим, надорванным голосом сказал доктор.

– Тут… Это правда важно. Тут про вирус. Про укусы, про слюну. И про… Про мёртвых, которые… В общем, сами посмотрите.

– Я говорю, некогда мне! Отойдите, пожалуйста, и вернитесь в палату.

Девушка и сама не заметила, как своим телом перегородила доктору проход в сторону комнаты дежурных медсестёр. Почувствовав откуда-то взявшийся лёгкий укол неловкости, она отступила и дала дорогу доктору с его здоровенным шприцем.

– Кого укусили – тому, считай, конец! – крикнула девушка доктору вслед.

– Вернитесь в…

– А-а-а-а-а!!! – раздался вдруг истошный вопль из сестринской, и доктор, ускорившись, поспешил туда. Полы его белого халата летели за ним в почти горизонтальном положении, когда он вбежал в комнату и скрылся в ней. Девушка дёрнулась было для того, чтобы последовать за ним, но тут же осеклась, бросив взгляд на бьющегося в припадке человека на кушетке у окна, в самом конце коридора. Он, казалось, стремился перевернуть свою постель, разломать её, порвать ремни – сделать хоть что-нибудь, чтобы освободиться и… И что? Что он намерен был делать дальше? Девушка не знала этого наверняка, но догадывалась: ничего хорошего. Лицо, грудь – всё тело человека было забрызгано кровью. Взгляд его был устремлён в сторону сестринской: зрачки его скошенных книзу глаз почти полностью скрывались под нижним веком – так ему хотелось увидеть то, что он слышит. То, что не даёт ему покоя. Девушке тоже было любопытно. Любопытство её, однако, было побеждено нежеланием попасться на глаза этому жуткому типу, и она возвратилась туда, откуда пришла.

– Оксана, ты чего? Пусти её! – звучал сзади голос доктора, эхом раскатываясь по коридору.

Девушка закрыла дверь, и голос снаружи стих, а фразы стали едва различимыми.

– Ну? Далеко ускакала? – спросил её уже другой, ставший привычным за десять дней дребезжащий голос пожилой соседки по палате.

– Я только… – начала было оправдываться девушка, но очень скоро поняла, что говорить с бабкой сейчас у неё нет совершенно никакого желания. Игнорируя все дальнейшие слова соседки, девушка вернулась к телефону и стала писать сообщение матери.

Через время шумы снаружи вновь стихли. Больше не слышно было привязанного к каталке больного, бившегося в исступлении, не звучали больше ни крики медсестёр, ни голос доктора. Бабка и девушка смиренно сидели в палате, больше не стремясь выйти за дверь и попытать счастья там, в коридоре. Когда бабка поняла, что её автобус уже ушёл, она перестала нервничать и приняла свою участь: ещё одна ночь здесь, в больнице… Что ж, пусть будет так.

Девушка же забыла обо всём на свете: и про выписку, которая должна была состояться сегодня, и про старуху на соседней койке, и про то, что она наблюдала некоторое время назад в коридоре. Она всё сидела и ждала ответа от матери, которая почему-то до сих пор не прочитала её сообщение. Может, позвонить? Да нет: в сообщениях как-то лучше: вдруг занята чем-то.

Бабка стояла у окна и смотрела на больничный двор, в котором изо дня в день ничего не происходило. Лучше занятия в сложившихся обстоятельствах она себе придумать не могла: всё смотрела на деревья, на птиц, на природу и думала о вещах, которые приходят в голову только на финишной прямой перед вековым юбилеем. О вещах, понятных только ей и тем, кому посчастливилось дожить до тех же лет и остаться при этом в здравом рассудке. О вещах, о которых можно думать, только глядя на природу, море или белый потолок в своём скромном, но милом сердцу родном доме.

До самого вечера в палате номер девятнадцать не прозвучало ни слова. Обе её обитательницы пребывали в задумчивости, и общаться друг с другом их совершенно не тянуло. Так продолжалось ровно до того момента, пока им обеим не захотелось подкрепиться.

– Ужина-то, наверное, сегодня не будет уже, – сказала бабка, отнимая от подоконника затёкшие локти.

– Наверное.

– У тебя хоть перекусить-то чего-нибудь осталось?

– Да, было, вроде, что-то.

– Надо тоже посмотреть. Добра-то полно, да как бы оно попорченным не оказалось.

Бабка достала из своих пакетов пару варёных яиц и половину старого, ничуть не аппетитного и жутко крошившегося батона и взялась трапезничать. Девушка последовала её примеру: отыскала в тумбе начатую пачку чипсов и непочатую газировку и приготовилась утолять, в общем-то, не очень сильный голод. Разделавшись с неподатливой яичной скорлупой, бабка мельком взглянула на девушку. Даже со своим изрядно подсевшим зрением она увидела, что соседка её питается всякой дрянью, и поспешила ей об этом рассказать: вдруг та не в курсе.

– Господи, ой… Молодая такая, а уже желудок гробить! Потом будешь как я: в старости из больниц да поликлиник не вылезать, – говорила старуха, держа в одной руке очищенное, блестевшее в лучах заходящего солнца яйцо, а в другой – батон, наполовину упакованный в полиэтиленовый пакет.

Девушка искоса посмотрела на бабку и как обычно ничего не ответила: в свои девятнадцать она уже имела достаточный опыт общения с пожилыми людьми, чтобы понимать, что защищать свой образ жизни перед ними бессмысленно. Всё, что ни делается молодым, для старого – бельмо на глазу. То не так, это не так, гляди сюда, как надо… Весь этот ЕГЭшный конфликт отцов и детей не будет стоить этого самого блестящего в лучах заката яйца, когда наука и технический прогресс явят на свет симуляцию, всего-то-навсего позволяющую старикам на исходе лет проживать свою собственную жизнь заново. Вложить весь свой альтруистически-воспитательский пыл в нивелирование всего нажитого ими горького опыта и в новое прочтение счастливейших страниц собственной биографии. Тогда-то молодость получит, наконец, возможность делать всё по-своему, без назойливого жужжания чужих нотаций над ухом.

Поглощая чипсы и запивая их газировкой, девушка углублялась в эту свою мысль и развивала в голове идею той самой симуляции, о которой она только что вскользь подумала. Бабка же, увидев, что девушка её игнорирует, обиделась и замолчала. В памяти её всплыла поговорка: «Когда я ем, я глух и нем». Сколько раз давным-давно, за большим столом в деревенской избе, её вместе с братьями и сёстрами осаживали отец с матерью этой самой поговоркой! И как она негодовала тогда! И как ей теперь хотелось бы отдать все оставшиеся впереди годы, чтобы хоть на денёк вернуться за тот самый стол!

Когда трапеза закончилась, настало время других повседневных нужд.

– Так, а это… А как же ж нам теперь в туалет-то ходить?! – изумлённо спросила бабка, будто бы только сейчас задавшаяся этим вопросом, – Раз доктор – умный такой – в палате сказал сидеть, это чего ж… Под себя нам что ли это-самое?!

– Да зачем же? Можно ведь и в раковину…

– В раковину! Х-ха! Поди-ка, раскорячься! «В раковину»… А потом – упади, окочурься и опозорься напоследок! Э-э, нет! Щ-щ-щас-ка! Посидели – пора и честь знать.

Бабка встала с койки и, чуть прихрамывая на затёкшую ногу, зашагала к двери.

– Куда вы?!

– В туалет! «Куда»…

– Нельзя! Сказали же – нельзя!

– И что ж теперь?!

– Вы же сами там всё видели! Сами доктора слышали! – девушка незаметно для себя повысила голос.

– Тебя ещё не хватало! Поори тут ещё! «Доктора слышали»… Слышали! Да только сколько можно-то уже?!

– Не ходите! – сорвалась на крик девушка и встала с постели, сама не понимая, для чего.

Бабка лишь махнула рукой и похромала дальше к выходу.

– Они мертвы все! – озвучила вдруг девушка страшную догадку, которая мучила её весь день, и которую она всё это время держала в себе, боясь облечь её в слова даже в своей голове.

Бабка остановилась, держа ладонь на дверной ручке.

– Кто? – оглянувшись через плечо, спросила она.

– Все: и доктор, и медсёстры – все. Иначе к нам бы давно уже кто-то пришёл.

– А при чём здесь мертвы-то? Забегались поди: по душу буйного того полиция, наверное, приехала, главврач…

– Да болен был этот буйный! Заразен! Помните, карантин вчерашний? Там, в общем, на самом деле вирус, который… Долго рассказывать вам… Лучше сядьте, я всё покажу!

– Куда сядьте?! Я в туалет хочу!

– Минуту всего! Это правда важно. Вас… Вас там убить могут, за дверью!

Слова девушки представлялись бабке сущим безумием. Ей хотелось вправить молодой соседке мозги: прижать её к стенке и хорошенько объяснить, что к чему, начиная с её тупого предложения сходить по-маленькому в раковину и заканчивая в принципе всем, что этой дуре набитой нужно знать о жизни. Но слова о смерти подействовали на старуху отрезвляюще. Неважно, о чём она говорит и что имеет в виду, но что, если и впрямь за дверью их караулит смерть? Без разницы, какая – просто смерть. К встрече с ней она ещё не готова. Только не сейчас! Только не здесь! В этом году, как и все последние десять с лишним лет, она просила у бога только одного: дожить до двенадцатого декабря – до дня рождения единственной внучки. Единственного отпрыска, которым она всё ещё хвасталась при случае соседкам и соратницам по вечерним скамеечным посиделкам. Внуков бабка тоже любила, но внучку обожала особенно. Сама же внучка на дух не переносила бабку и всячески сторонилась её: никогда не звонила, чтобы справиться о здоровье и уж тем более не приезжала в гости. Но бабка всё равно души в ней не чаяла и отчасти даже радовалась тому, какая та гордая: такая-то точно протопчет себе в жизни дорогу и выбьется в люди. День рождения был поводом, чтобы позвонить ей и аккуратно, невзначай пригласить в гости. Так она делала из года в год, но внучка всё не приезжала. И каждый раз она надеялась на чудо, и даже думала, что год, в который внучка приедет-таки, погостить, станет для старухи последним. И ей было бы не жаль, если б так оно и случилось. Но до тех пор… До тех пор – нет уж. До тех пор она будет заставлять себя жить, пусть даже когда-нибудь это и станет в тягость.

– Ладно, показывай, что там у тебя, – согласилась бабка, отняла ладонь от дверной ручки и поковыляла к койке девушки.

Девушка же достала телефон и нашла видео, на которое наткнулась всего несколько минут назад, хрустя чипсами и запивая их газировкой. Видео было снято в их городе. Оператор находился в салоне автомобиля и трясущейся рукой снимал бредущих по дороге окровавленных людей с разбитыми лицами, кровоточащими ранами на теле и оторванными конечностями. Заметив машину, искалеченные люди на дороге встрепенулись и побежали к ней. Водитель нажал на газ и уронил телефон. Дальше – чёрный экран и приглушённая ругань за кадром. Потом, уже ближе к концу видео, снова появлялось лицо мужчины, перекошенное первобытным ужасом.

– Это везде. Везде вообще сейчас! Не знаю… Я просто в ах… – и дальше мужчина пытался выразить свои чувства во всех их сложных полутонах скудной палитрой своего словарного запаса.

– И чего? – спросила бабка, когда видео закончилось.

– В общем, эти люди, – начала девушка, – Они носители вируса. Мы все – носители. Во всяком случае, так говорят. После смерти носитель не умирает, а остаётся жить, только… Только в каком-то другом состоянии, как я поняла. Он перестаёт узнавать родных, близких, перестаёт говорить – вообще перестаёт быть тем, кем он был до этого. Всё, что он делает – это нападает на живых, чтобы… Видимо, чтобы убить их и дать вирусу в них выйти из… Не знаю… Какого-то спящего состояния или типа того.

– Что-то ты лиху дала. Много слов каких-то… Ты мне скажи лучше, почему наружу выходить нельзя?

– Тот доктор и медсёстры… В общем, когда мёртвый носитель кусает живого, живой от этого умирает: чем серьёзнее укус, тем быстрее. Тот буйный на каталке – он сестру укусил. Не знаю, куда и сильно ли, но точно укусил: вы сами кровь видели. Её отнесли в сестринскую, и там она… В общем, я думаю, она там умерла. Доктор как раз её откачивать бежал, когда я выходила: вколоть что-то хотел, вроде. А она… Она, я думаю, успела ожить и напасть на них обоих. Я как раз, когда в палату заходила, слышала, как там у них в сестринской какая-то возня началась. Может, мне и показалось, но вряд ли. Короче, я думаю, что они все – и доктор, и обе медсестры – теперь как тот буйный на каталке. Только они-то не привязаны. И ходят где-то там, снаружи. И если на глаза им попасться… Не знаю, что будет. Плохо будет – вот, что.

– Нич-чё не поняла, – нахмурившись, тряхнула головой бабка, – Они все померли и мёртвые ходят теперь? И меня, что ли, прибьют, если выйду?

– Да!

– Бред какой-то, ей богу! Он же вот он: только что приходил, доктор этот!..

– И что-то давно его не было. Мне кажется, он бы уже пришёл и хоть что-то сказал бы, если б всё в порядке было.

– Да забыл просто, поди!

– Не забыл! Господи, да включите вы голову, ё-моё!

– Опять ты?! Тьфу на тебя! Хамка! Сама голову включи! И дуру выключи! Наплела тут чёрте-что! Мёртвые – и на ногах ходят!..

– Вы же только что видео видели!

– Знаем мы эти видео! Такого наснимают, что глаза на лоб лезут – лишь бы зритель в кино пришёл, денег принёс!

– Какое кино?! Какой зритель?! Об этом и в новостях уже пишут! Только вы же их не читаете! А телевизора у вас нет, чтобы посмотреть и поверить!

– Мне и так новости есть, кому рассказать! И слышала я про эти все вирусы-шмирусы ваши! Что выгодно кому-то, видать, панику посеять – вот и белиберду всякую людям вешают в интернетах этих самых. И по телевизору про это, между прочим, уже всё сказали: что поменьше верить надо всяким спекулянтам, да поменьше жёлтой прессы читать! Всё! Хватит с меня! Я пошла! – на последних фразах бабка с жаром махнула руками, вскочила с койки и снова поплелась к двери. Девушка обогнала её и встала у неё на пути.

– Никуда вы отсюда не пойдёте, пока кто-то с той стороны дверь не откроет и не скажет, что можно идти!