Убийство перед вечерней

– И при этом вы такие разные.

– Думаю, да, разные. Бернарда же судьба с самого начала готовила ко всему этому. – Энтони сделал широкий жест рукой, в которой держал бокал, так что джин чуть не пролился. – В буквальном смысле. Он был рожден для особняка[55]. Вы смотрели этот сериал?

Дэниел кивнул. Комедия «Рожденный для особняка» про аристократку с двойной фамилией, вынужденную уступить свое родовое гнездо нуворишу, была любимым сериалом Одри. В самом деле, сложно было бы выбрать сюжет, который бы лучше ей подошел.

– А я совсем другой, – продолжал Энтони, – я ни для чего особенного не родился. И по мере того как Бернард становился все больше Бернардом – избранным судьбой владельцем имения, мое место в этом мире делалось все непонятнее, и потому я спрятался в библиотеку: там были книги. Книги стали моим спасением. А потом я пошел в Оксфорд изучать историю и, ко всеобщему удивлению, получил первую степень, так что все ждали, что я стану доном [56]. Но я-то знал, что этот путь не для меня.

– Почему?

– Это было бы слишком ожидаемое решение. Слишком удобное. Я не хотел бы, чтобы мою смерть заметили лишь спустя четверть, обнаружив в преподавательской гостиной мой накрытый газетой труп. Понимаете?

– Думаю, да, – сказал Дэниел.

– Поэтому я выбрал Граб-стрит [57]. Сначала обозревал книги для научных журналов. Меня это вполне устраивало. А потом начал писать для «Листенера» и литературного приложения к «Таймс», чем безмерно огорчил своих университетских наставников: их мой временный успех только раздражал.

– Временный?

– Да… Я никогда не мог долго заниматься одним делом. – Он замолчал и посмотрел в бокал.

В годы учебы в богословском колледже Дэниел был келарем. Это была крайне неприятная должность: в его обязанности входило следить за тем, чтобы в буфете хватало спиртного, а вдобавок еще прибираться в общей гостиной после каждой вечеринки. В итоге он не только пришел к выводу, что брать от жизни все – это сомнительное удовольствие, но и развил в себе особого рода наблюдательность. Он знал, кто что пьет, и стал, подобно бармену, подмечать многочисленные признаки влияния алкоголя на тело и душу. Не то чтобы эти знания нужны были ему при общении с Энтони, чья любовь к пабу «Королевский дуб» отличалась завидным постоянством и служила предметом всеобщего обсуждения.

– Под конец я стал писать статьи в журнал, который предлагали в самолетах одной не очень надежной авиакомпании. Авиакомпания разорилась. Я тоже. Вы же знаете, как я оказался здесь?

– Вы архивист, Энтони. И прекрасный архивист.

– А вы знаете, что у меня есть и собственный архив? Карты, которые хранятся в больнице святого Луки, где меня вылечили от запоя. На время. – Он встал и подлил себе еще джина. – Нам устраивали так называемую групповую терапию. Там была женщина, которая больше всего на свете любила фуксии, и сын гонконгского магната, героиновый наркоман. И еще жена довольно известного политика. А еще мы там прыгали на батутах.

– Ничего себе, и у вас получалось?

– Не особенно. С координацией у меня плохо, сами понимаете. Как-то раз к нам с официальным визитом пришел отец Бернарда, он возглавлял попечительский совет больницы. Он увидел, как я неуклюже прыгаю в гимнастическом зале, – и, кажется, это был единственный раз, когда он по-настоящему встревожился.

– А сейчас вам полегче?

– Мне всегда нелегко, Дэниел. А вам разве нет?

7

День открытых дверей в Чемптон-хаусе выпал на ближайшие к Дню святого Георгия выходные – на субботу 23 апреля, день рождения Шекспира, – так что на остроконечной крыше, как и подобает, развевался флаг с георгиевским крестом. В библиотеке на обозрение посетителей выставили в стеклянной витрине редкое издание шекспировских пьес. («Ну, в каком смысле редкое, – пояснил Энтони, – другого-то у нас просто нет».) Бернард, однако, вовсе не был преисполнен патриотических чувств. Он нехотя примирился с необходимостью устраивать дни открытых дверей, терпя нашествие посетителей и сопутствующие ему моральные страдания, чтобы, как он выражался, «это сраное правительство от меня наконец отстало и в остальные дни я мог, блин, жить спокойно в своем доме». Таким образом, Бернард освобождался от лишних налогов, а все желающие могли таскаться по чемптонским садам и анфиладам комнат в банковские каникулы и в разгар лета, когда сады были особенно прекрасны (а Бернард уезжал в отпуск на свою виллу во Франции). Посетителей водили с экскурсиями и за ними приглядывали, иногда весьма пристально, тем паче если они шумели, слуги и жители деревни. Координатором волонтеров была Маргарет Портеус, и свои обязанности она выполняла с истинным рвением: носила с собой планшет для записей и всегда знала, кого куда направить.

В девять утра волонтеры собрались в главном зале на инструктаж.

– Стэниланды, за термосы! – Они отвечали за оранжерею, где посетителям предлагали чай. – И не забудьте, пожалуйста: торт режем на десять кусков. Кэт, Дора, возьмете на себя старые кухни? Будет просто волшебно, если про то, как тут было раньше, расскажут люди, которые сами тут служили.

– Но сейчас-то уже все не так, – отозвалась Кэт. – После войны все испоганили.

– Конечно, конечно, – сказала миссис Портеус, – но все равно дайте им общее представление. Как жили господа наверху, как жили слуги внизу, и все такое прочее. Стелла и Анна, – продолжала она, поворачиваясь к миссис Харпер и миссис Доллингер, – на вас парадная гостиная и парадная столовая. Я отправлю к вам помощников, пусть присмотрят за посетителями.

Как-то раз один из посетителей украл висевшую в углу миниатюру XVIII века с портретом очередной красавицы де Флорес. Позднее миниатюру заметили в одном из выпусков «Антикварного шоу» [58], где ее ужасно недооценили.

– Нед, возьмете на себя библиотеку? Только еще раз напоминаю: книги руками не трогать. Впрочем, книги их не заинтересуют. И еще нам нужны волонтеры на чердак, где жили слуги. Кэт, Дора, может быть, тоже вы?

– Как в старые добрые времена, миссис, – проворчала Кэт. – Весь день носишься между погребом и чердаком. Лестницы, лестницы, лестницы. Но только мы-то уже не первой молодости.

– Я уверена, что вы справитесь, моя дорогая. И можно нам, пожалуйста, Дот Стейвли на парадную спальню и гардеробную? А я, как обычно, буду в портретной галерее. Если понадоблюсь, ищите там.

– Маргарет, а члены семьи здесь? Они будут помогать? – спросил мистер Стейвли. Он должен был приветствовать посетителей в главном зале.

– Лорд де Флорес сегодня занят, – ответила миссис Портеус, надеясь, что Бернард помнит про День открытых дверей и не станет покидать закрытую для посетителей часть дома. В прошлый раз он обо всем позабыл и прямо в халате вышел в зал, где обнаружил разнородную толпу людей. Он так грубо обошелся тогда с членами Общества защиты культурного наследия из Харпендена, что они написали на него жалобу. А вдруг и того хуже? – Может объявиться Алекс. В этом случае зовите Гонорию.

– В какие места мы не ходим?

– В восточную часть дома, на лоджию, в огороженный сад, в частные спальни. И помните: никаких сплетен о членах семьи. Если спросят, где леди де Флорес, скажите, что уехала в путешествие по Европе. И пусть все время перемещаются. Чем больше мест мы успеем обойти, тем веселее! Нейтан, на тебе старый огород, старая судомойня и теплицы.

Нейтан Ливерседж кивнул. В своих джинсах с полурасстегнутой ширинкой, ботинках и куртке цвета хаки он явно чувствовал себя неловко в главном зале. Нейтану было двадцать с небольшим, а в имении он появился в раннем отрочестве. Он был внуком Эджи, полуофициально исполнявшего обязанности лесничего. Эджи был родом из цыган, и от него Нейтан унаследовал красоту: темный загар, хорошие зубы и прекрасные черные кудри. Эджи, хоть и был цыганом оседлым, на самом деле так и не осел по-настоящему и свою картину мира и стиль жизни передал внуку. В имении эти двое сделались незаменимыми: они брались за работу, от которой отказывались другие, с тех пор как усадьбу покинули полки садовников и их помощников. Бернард выделил им старый домик лесника, сырой, темный и малопригодный для жизни, но Эджи не жаловался, а Нейтан никогда и не жил в лучших условиях. Там они занимались своей работой – делали что нужно по хозяйству в имении, а заодно из-под полы поставляли в рестораны редкую дичь: в основном оленину, но как-то раз Эджи всучил ресторатору из Лестера, с которым был в ссоре, освежеванную лису. Еще они чистили водостоки, укладывали асфальт, травили вредителей и разводили дичь. Всеми этими умениями в совершенстве овладел и Нейтан, но в редком искусстве заговаривать бородавки он не пошел по стопам деда. Люди постарше до сих пор ходили к Эджи, и Нед Твейт, которого все это страшно интересовало, даже предложил Маргарет Портеус включить сеанс заговаривания бородавок в программу Дня открытых дверей. Но Маргарет сочла, что это слишком опасная затея, учитывая, насколько бестактен бывал Эджи и как крепко выражался, так что отвечать за сад пришлось Нейтану – и он стоял на своем посту с таким видом, словно его слегка мутило. Как и Бернард, он ненавидел дни открытых дверей, ненавидел, когда в его владения вторгались праздные зеваки, а сама необходимость проявлять теплоту и дружелюбие настолько противоречила его натуре, что уже за несколько дней до важного события его начинало трясти от тревоги.

– Через двадцать минут впускаем гостей, все по своим местам и помните: мы сегодня все представители семьи де Флорес. – Упоминая семью де Флорес, миссис Портеус машинально склонила голову набок в знак почтения.

Чемптонцы заняли свои позиции, подобно тому как некогда занимали свои позиции их предшественники в фартуках и ливреях: женщины, разносившие уголь для бесчисленных каминов, и мужчины с письмами на серебряных подносах. Нынешние же чемптонцы, в одежде от «Маркс и Спенсер», «Си-энд-Эй» и «Греттен», несли термосы с чаем и кофе, жестянки с печеньем и сэндвичами и шпаргалки, заготовленные миссис Портеус.

На большой картине, висящей над первым от двери в библиотеку камином в парадной гостиной, изображен двадцать третий барон, лорд Гилберт де Флорес. Он погиб в Южной Африке в ходе Англо-зулусской войны, и вследствие этой трагической смерти имение перешло к его наследнику, двадцать четвертому барону де Флоресу. Его портрет, в свою очередь, мы можем видеть в бильярдной, где он проводил бóльшую часть времени, пока не скончался от алкоголизма.

Интересно, знает ли Нейтан, что у него расстегнута ширинка, подумал Дэниел. Нужно ему сказать – не только чтобы бедняга не позорился, но и чтобы остальным было проще следить за ходом экскурсии. Недавно Дэниел побывал в епархиальном доме на конференции под названием «Приди, Господь Иисус, воззри на град Давентри» – как будто иначе этот довольно заурядный город остался бы вовсе без внимания, – и последним выступал архидиакон. Он говорил сорок минут подряд, не замечая, что у него расстегнута ширинка. Это зрелище стало самым обсуждаемым событием дня и единственным, что все запомнили.

Дэниел поймал Нейтана в тот момент, когда тот уже пытался ретироваться.

– Нейтан, – сказал он, – извини за неделикатность, но у тебя расстегнута ширинка.

– Я знаю, ректор, я иду переодеваться.

Они вместе вышли во двор.

– Ну и молодец. Как твой дедушка?

– Залег на дно. Вот зараза, везучий.

– И правда. А у тебя что сегодня в программе?

– Типа тур по огороду. Еще теплицы там, навесы для цветочных горшков. Но рядом с автостоянкой продают растения, надеюсь, они все туда и свалят на хрен.

В прошлый День открытых дверей больше всего жалоб поступило на Нейтана: один из посетителей попросил его описать, как обычно проходит день в имении, и Нейтан рассказал, как топил в бочке котят (несколько детей расплакались).

– Постарайся не выражаться, Нейтан. И, пожалуй, не надо про утопленных котят.

Нейтан кивнул, но как-то неуверенно.

К чемптонцам, занявшим свои посты, уже тянулись первые струйки людей, за которыми должны были хлынуть толпы: экскурсионные группы, приехавшие специально, чтобы посмотреть на сад, на фарфор или картины, машины, полные туристов, желающих чая и в туалет, местные жители, хотящие взглянуть на усадьбу, в тени которой прожили всю жизнь, и путешественники-одиночки с путеводителями Певзнера, знающие о контрфорсах, угловых камнях, верхних светлицах и антаблементах больше самих гидов.

Что было чемптонцам в новинку, так это число людей, желающих увидеть закулисье, которое скрывалось за обитой зеленым сукном дверью, увидеть мир, населенный слугами. Виной тому был головокружительный успех сериала «Вверх и вниз по лестнице» [59], вышедшего несколькими годами ранее. В сериале переплетались судьбы членов аристократической семьи и их слуг, а потому жизнь судомоек и шоферов теперь интересовала публику не меньше, чем жизнь пэров и прелатов. Этого никак не мог понять Бернард, выросший в мире, где всех горничных и всех лакеев в доме звали одним именем – разумеется, чужим, – чтобы избавить матушку от лишнего труда их запоминать. Иногда, впрочем, мир слуг и мир господ соприкасались самым непредсказуемым образом. Порой это соприкосновение было небезопасным, порой – трогательным и часто – запретным. Когда Бернард унаследовал имение, он обнаружил, что существует целый список людей, которым ежемесячно выплачиваются деньги за то, что они приютили внебрачных детей, рожденных горничными, – при этом отцы детей официально оставались неизвестными. Одно из имен Бернарду было знакомо: так звали парня, который вырос на ферме в соседней деревне. Это был легендарный персонаж, настолько сильный и смелый, что однажды сам удалил себе зуб ножом, которым кастрировал поросят. Помимо силы, он отличался от остальных членов своей семьи рыжей шевелюрой и голубыми глазами – и ими же походил на де Флоресов.

В подвале, где прежде всем заправлял дуумвират дворецкого и экономки, Энтони Боунесс нашел кипу бухгалтерских книг начала ХХ века. В платежных ведомостях числились дюжины людей, от доярок до заводчиков часов, все они получали гроши и чаще всего гурьбой ютились на чердаках, голых и обшарпанных, точно спальня в работном доме. Как быстро все поменялось. Две мировые войны и расцвет Лейбористской партии положили конец этой словно зачарованной жизни, в действительности прекрасной лишь для немногих избранных.

Между тем очарование этой прошлой жизни лишь возросло – теперь уже в людском воображении. Ее стали идеализировать, пустили на поток, превратили в коммерческий продукт и называли теперь «культурным наследием». Но у Энтони были отчеты, конторские книги разных видов, списки жителей, данные об обороте средств, договоры аренды и протоколы о выселении жильцов. Все это в совокупности давало куда более правдивое представление о переплетении судеб чемптонских господ и слуг. Он как раз просматривал очередную стопку документов – учетные книги столярной мастерской, в которой числились главный столяр, четверо подмастерьев и мальчишка, – но никак не мог сосредоточиться из-за шарканья за дверью. По коридору вели посетителей, чтобы показать им зал для прислуги и огромную панель с колокольчиками на пружинах – от утренних покоев, от гостиной, от спальни герцогини Йоркской, от бухгалтерской, от парадной гостиной, от бильярдной – некогда они беспрестанно звонили, ибо господа требовали чаю, углей, содовой.

Дверь комнаты, где сидел Энтони, распахнулась, и внутрь ввалилась группа людей; они глазели по сторонам, но не замечали Энтони.

– Чем я могу вам помочь? – раздраженно спросил он.

– А здесь, – объявил Алекс де Флорес из-за спин посетителей, подталкивая их вперед, – здесь экономка вершила судьбы служанок, да и слуг, кстати, тоже. Здесь их учили всем правилам. Нельзя красть у господ тлеющие угольки или говяжьи косточки, нельзя целоваться-миловаться с кавалерами, а тех, кто провинился, с позором выгоняли, особенно если они миловались с моими предками, которые и сами были, увы, не промах. О, привет, Энтони!

Энтони встал.

– Это мистер Боунесс, наш родственник, новый архивист, хранитель местных тайн, да, наверное, и своих собственных тайн тоже.

Кто-то из посетителей захихикал.

Энтони вздохнул.

– Прямо сейчас я разгадываю тайны столярной мастерской, и, надо сказать, дело это кропотливое, нудное и небыстрое. И никаких драм, разве что иногда доски погрызет жук-точильщик. Вы меня извините?

– Да, конечно, прости, что мы так ворвались, но я хотел, чтоб наши дорогие посетители увидели, так сказать, где находился мотор всего имения, и прикоснулись к мрачным сторонам жизни слуг, престарелых нянюшек и обесчещенных горничных…

– Кажется, такими делами ведал скорее дворецкий, чем экономка?

– Оба ведали, как сообщают очевидцы, – заявил Алекс и вытолкал свою группку за дверь. Интересно, подумал Энтони, зачем он надел отцовский армейский берет с потертой красно-белой кокардой?

Энтони почел за лучшее удалиться, сделать перерыв и спрятаться от шума в задней комнате «Королевского дуба», где можно было заказать пинту «толли коббольда» и то, что в этом пабе именовали «обедом пахаря», – хотя, разумеется, ни один пахарь никогда ничем таким не обедал и уж тем более не ел горчицу «Колман» из порционного пакетика (да и вообще вряд ли располагал временем для подобных трапез).

Посетители заполонили весь дом, по черной лестнице проникли в подвал, по парадной лестнице, ведущей из главного зала, – в парадные комнаты на втором этаже, по небольшим лестницам – в комнаты слуг и на чердак. В парадной спальне Дот Стейвли собрала вокруг себя кружок слушателей.

– Эта спальня была построена в 1690-е годы к визиту Вильгельма и Марии…

– Каких Вильгельма и Марии?

– Короля Вильгельма и королевы Марии, которые правили страной в то время. Тогдашний лорд де Флорес был придворным, хранителем королевского гардероба, очень влиятельным человеком. Король с королевой приезжали сюда в 1692 году, это была великая честь и весьма дорогое удовольствие, ведь их надо было достойно принять. Поэтому в Чемптон пригласили лучших столяров, штукатуров и тех, кого мы сегодня назвали бы дизайнерами интерьера, и вот результат их работы. – Дот повела рукой, предлагая экскурсантам насладиться видом парадной спальни. Это помещение недавно отреставрировали на деньги, которые Николас Мельдрум, предприимчивый управляющий Бернарда, запросил у голливудского продюсера за разрешение снять здесь довольно нелепое историческое кино. Выцветшие и обветшалые портьеры превосходно восстановили, картины очистили, штукатурку подновили, так что теперь это была одна из роскошнейших спален Англии. Зрители же, хоть и восхищенно поахали, на самом деле больше всего хотели увидеть ванную, которую соорудили в Викторианскую эпоху на месте бывшей гардеробной: там стояла чугунная ванна и массивный квадратный стульчак, выполненный из дерева.

– Значит, здесь король ходил в туалет?

– Король Вильгельм нет, ванную обустроили в годы правления королевы Виктории, а вот ее сын, Эдуард VII, вполне мог здесь… бывать. Он дружил с двадцать третьим лордом де Флоресом и часто приезжал сюда в 1880-е и 1890-е годы, когда был еще принцем Уэльским.

– Он ходил в этот туалет?

– Возможно, хотя в доме есть еще одна комната, более удобная, которую назвали спальней принца Уэльского как раз в честь него. Или в честь будущего Эдуарда VIII? Тут я могу напутать. Может, в честь обоих?

Стоящие полукругом экскурсанты молча слушали эти объяснения, глядя на массивный трон из фарфора и полированного красного дерева и с содроганием представляя, как им пользовался король.

Дот заметила Кэт Шерман: та в очередной раз спускалась с чердака в подвал, все более раздражаясь.

– Мисс Шерман, вы случайно не знаете, в честь кого назвали спальню принца Уэльского: в честь Эдуарда VII или Эдуарда VIII?

– Не знаю, Дот. Но они оба в ней останавливались. Так сказать, пользовались ею, и весьма шумно. Мне мои мать и бабка рассказывали. А ваша мама вам что, не рассказывала?

– Спасибо, мисс Шерман.

Дот не любила сестер Шерман, и они ее тоже не любили. Дело в том, что Дот, или Дороти, как она сама предпочитала, чтоб ее называли, приходилась дочерью бывшей усадебной горничной, и брак с Норманом, сыном бывшего шофера, открывшего собственную авторемонтную мастерскую и преуспевшего в этом бизнесе, послужил для нее социальным лифтом. Теперь Дот и Норман жили как люди среднего класса, общались с Портеусами, Харперами и Доллингерами, но сестры Шерман все равно помнили Дот с тех лет, когда ее мать не имела права зайти в парадную спальню, разве что господа позвонят в колокольчик.

Обрывки этого разговора долетели до Нормана Стейвли, пока он шел в парадную спальню, по пути разминувшись с Дорой.

– Что случилось? – спросил он у Дот, когда группа экскурсантов побрела в портретную галерею.

– Ты же знаешь этих сестер Грымз, им только дай позубоскалить. Она тут оскорбляла меня, прошлась насчет моей матери. Прямо у всех на виду.

Норман покачал головой.

– Я хотел спросить, не нужно ли тебя заменить.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Числ. 20: 1–13. – Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.

2

Фамилия де Флорес (de Floures) родственна английскому flower и французскому fleur (цветок).

3

Филип Артур Ларкин (1922–1985) – британский поэт, писатель и джазовый критик. На многих фотографиях запечатлен в больших очках. Можно найти в сети эти фотографии, чтобы представить себе, как выглядел Энтони.

4

Имеется в виду налог, который по английским законам должен заплатить наследник, прежде чем вступить в наследство.

5

Двор английской церкви, как правило, представляет собой кладбище. Следит за состоянием кладбища и одновременно выполняет роль могильщика церковный сторож.

6

Хамфри Рептон (1752–1818) – английский ландшафтный архитектор, мастер пейзажного парка.

7

Ректор – наименование настоятеля в Церкви Англии и официальное обращение к нему.

8

Группа прихожан, которая отвечает за украшение церкви цветами и организацию цветочных фестивалей.

9

Королева мая (May Queen) избирается и венчается цветами на Празднике мая (May Day), традиционном английском празднике с народными танцами, гуляниями и цветочной процессией.

10

Английское выражение, означающее «слабых бьют».

11

Британская государственная комиссия, занимающаяся охраной исторических зданий и памятников.

12

Британское конституционное право не кодифицировано – то есть не существует единого документа, который можно было бы назвать конституцией, а есть лишь собрание законов, прецедентов и конституционных обычаев. – Примеч. ред.

13

Утренние покои (morning-room) – в викторианских домах хорошо освещенная комната, где хозяйка дома начинала свой день, решала насущные вопросы и могла принимать наиболее близких посетителей.

14

«Пластинки на необитаемом острове» – радиопередача на «Би-би-си радио 4». Ведущие приглашают известного гостя, просят его выбрать восемь музыкальных произведений, записи которых он взял бы с собой на необитаемый остров, и объяснить свой выбор. Пятнадцатого апреля 1988 года гостем программы стал Артур Скаргилл, британский профсоюзный активист, участник забастовок шахтеров в 1984–1985 годах.

15

До 1967 года «Би-би-си радио 4» называлось «Хоум сервис».

16

«Oh Love That Will Not Let Me Go» – церковный гимн, написанный в 1882 году шотландским церковным деятелем и писателем Джорджем Мэтисоном.

17

Крупное сражение Столетней войны между англичанами и французами, состоявшееся 25 октября 1415 года.

18

Сэвил-роу – улица в центре Лондона, где расположены знаменитые ателье классической мужской моды. На лондонской Кингс-роуд в 1984 году открылся салон известного парикмахера Кита Уэйнрайта, законодателя мужской моды 1970–1980-х годов. Его клиентами были Рой Вуд, Кэт Стивенс и Элтон Джон.

19

Институт искусства Курто входит в состав Лондонского университета и обладает собственной художественной галереей.