Сердце Ведуна. От Древнего Киева на Юг

Глава 5: Княжья Дань

Прошла неделя. Жизнь в Полесье текла своим неспешным, размеренным чередом. Радомир успел сходить на мелкую охоту, принести несколько белок, чьи шкурки аккуратно развесил сушиться, да починил прохудившийся забор вокруг своего двора. Тишина и покой были привычными спутниками его жизни.

Но в один из дней эту тишину расколол звук, чуждый деревенской идиллии – мерный перестук множества конских копыт. Вскоре по единственной улице, ведущей от киевского тракта, проехала дюжина всадников.

Это были не бродячие купцы и не случайные путники. Их вид говорил сам за себя. Крепкие, широкоплечие мужи, сидящие в сёдлах так, словно родились в них. На плечах – кольчуги, тускло поблескивающие на солнце мелкими, сплетёнными кольцами. На головах – остроконечные шлемы-шишаки с железными наносниками. У пояса каждого висел меч в простых кожаных ножнах, а за спиной виднелся круглый, окованный железом щит с выведенным на нём знаком Рюриковичей – пикирующим соколом.

Деревня замерла. Бабы, хлопотавшие у изб, поспешно скрылись внутри. Мужики, работавшие на дворах, застыли с топорами и вилами в руках, провожая всадников настороженными взглядами. Княжья дружина. Это словосочетание всегда вызывало в сердцах простых людей смесь уважения, страха и некоторого смирения. Это была сила, власть, закон. И с ней не спорили.

Радомир в этот момент как раз точил свой охотничий нож на бруске у порога дома. Он не стал прятаться. Он отложил нож и выпрямился, наблюдая за прибывшими. Его серые глаза бесстрастно оценивали воинов. Он видел в них не просто символ власти, а людей. Видел, как натёрты руки о рукояти мечей и поводья, как пыльны и потрёпаны их плащи, как усталы их лица. Эти люди проводили в седле больше времени, чем в своих домах.

Всадники остановились на площади перед домом старосты Борислава. Во главе их ехал гридень, отличавшийся от остальных более добротной кольчугой и шлемом с небольшим украшением. Он был мужчиной средних лет, с суровым, обветренным лицом, на котором выделялись светлые, почти белесые усы и спокойный, уверенный взгляд синих глаз. Он легко спрыгнул с коня и передал поводья одному из дружинников.

На скрип двери из дома вышел староста – пожилой, кряжистый мужик с окладистой седой бородой. Он низко, но с достоинством поклонился.

«Доброго здравия, княжьи люди. Чем обязаны?» – его голос был ровным, без подобострастия, но и без вызова.

«И тебе здравствовать, отец, – ответил гридень. Его голос был хрипловатым, но сильным. – Я Свенельд, гридень князя Святослава Игоревича. Пришли за данью. Срок подошёл».

Он не угрожал, не повышал голоса. Он просто констатировал факт. Дань – это было так же неотвратимо, как приход зимы. Полюдье. Раз в год малые дружины объезжали подвластные Киеву земли, собирая то, что было положено князю за защиту и покровительство.

«Знаем, Свенельд. Ждали, – кивнул староста. – Всё собрано, как уговорено. Попрошу вас с коней сойти, ноги размять. Жинка моя квасу холодного вынесет. Дорога у вас, чай, долгая была».

Дружинники спешились. Их движения были слаженными, без суеты. Они не разбредались по деревне, не заглядывали в чужие дворы, не пугали скотину. Они вели себя достойно, как и подобало представителям княжеской власти, а не банде разбойников. Это сразу же сняло часть напряжения. Люди стали понемногу выходить из домов, с любопытством разглядывая воинов.

Радомир продолжал наблюдать со своего двора. Он видел, как дружинники рассёдлывают коней, похлопывают их по шеям, проверяют копыта. Они были воинами, но и заботились о своих верных спутниках. Это вызвало у него невольное уважение.

Свенельд и староста Борислав зашли в избу для разговора. Вскоре из неё начали выносить собранную дань. Это было не золото и не серебро, которых в деревне почти не водилось. Дань платили тем, чем были богаты. Несколько мешков отборного зерна, бочонок мёда, мотки льна. Но основной частью дани были меха. Десятки шкурок куниц, белок, лисиц, бобров – всё то, что охотники, включая Радомира, сдавали в общинный амбар в течение года. Он увидел в общей куче и пару своих лисьих шкур, которые можно было узнать по особому способу выделки.

Дружинники аккуратно, без спешки, пересчитывали и упаковывали дань в седельные вьюки. Работа спорилась. Радомир заметил, как Свенельд, выйдя из избы старосты, окинул деревню быстрым, цепким взглядом. Его глаза на мгновение задержались на крепкой фигуре Радомира, стоявшего у своего дома на отшибе. Во взгляде гридня не было ни угрозы, ни подозрения – лишь спокойная оценка. Взгляд воина, подмечающего другого потенциального воина.

Через пару часов всё было закончено. Дары леса и поля были надёжно закреплены на лошадях. Женщины вынесли дружинникам варёного мяса, хлеба и сыра. Воины поели, не слезая с коней, быстро и молча. Они не собирались задерживаться.

Свенельд пожал руку старосте.

«Благодарствуем за приём, Борислав. Передай людям, что князь доволен службой Полесья».

«И вам путь добрый, – ответил староста. – Пусть Перун хранит вас в дороге».

Дружина развернула коней и так же мерно, как и приехала, тронулась в обратный путь. Тяжёлые вьюки с данью покачивались в такт шагу лошадей. Вскоре отряд скрылся за поворотом тракта, и в деревне снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь облегчёнными вздохами людей. Дань была уплачена, ещё один год можно было жить спокойно.

Радомир подобрал свой нож и снова провёл им по бруску. Что-то в спокойной силе Свенельда и его людей зацепило его. Это была иная сила, не та, что нужна была для выживания в лесу. Это была сила, что связывала воедино деревни, города и земли, создавая то, что звалось Русью. Он почувствовал мимолётное, странное желание прикоснуться к этой силе.

Он ещё не знал, что эта дружина вернётся гораздо скорее, чем он мог предположить. И их возвращение изменит его жизнь навсегда.

Глава 6: Разговор у Колодца

Пока дружинники заканчивали увязывать мешки с данью, а староста совещался с одним из воинов о качестве зерна, Свенельд, оставив на время своих людей, решил немного размять ноги. Он неспешно прошёлся по площади, его взгляд по-хозяйски оценивал добротные срубы, крепкие заборы, дым, вьющийся над крышами. Деревня была небогатой, но и не бедствующей. Жили здесь люди трудолюбивые, знающие своё дело. Это его устраивало. Князю нужны были не бунтари, а надёжный тыл, исправно поставляющий дань и воинов в случае нужды.

Его путь лежал к общинному колодцу, сруб которого был сделан из почерневшего от времени дуба. Он зачерпнул бадьёй холодной, звенящей воды, и с наслаждением напился, чувствуя, как уходит дорожная пыль и усталость.

Именно в этот момент он снова увидел того парня с окраины. Тот больше не стоял у своего дома, а шёл прямо к колодцу, неся на плече два пустых ведра. Двигался он легко и упруго, несмотря на мощное сложение, и в его походке, как и во всей его фигуре, чувствовалась скрытая сила. Свенельд наметанным глазом воина сразу отличил эту силу – не грубую мощь деревенского драчуна, а выверенную и отточенную, как лезвие хорошего меча. Он решил заговорить первым.

«Хороша вода в вашем колодце. Студёная», – сказал он, когда Радомир подошёл ближе. Голос его был ровным, без начальственных ноток.

Радомир поставил вёдра на землю и кивнул, встречая прямой взгляд гридня. В глазах воина он не увидел ни спеси, ни презрения к простолюдину. Лишь спокойное, оценивающее любопытство.

«На роднике стоит. Потому и чистая», – ответил он так же ровно. Голос его был немного глуше, чем у Свенельда, привыкший больше к тишине леса, чем к разговорам.

Свенельд окинул его взглядом с ног до головы. Он заметил крепкие мозолистые руки, которые явно знали не только топор, но и рукоять меча. Заметил старые, но ухоженные сапоги и ладную фигуру. А главное, он заметил спокойствие. Этот парень не тушевался, не отводил взгляд, как большинство селян. Он стоял на своей земле и смотрел на представителя князя как на равного.

«Вижу, охотник ты, – Свенельд кивнул на дом Радомира, у которого сушились беличьи шкурки. – В ваших лесах зверя много?»

«Достаточно для того, кто умеет его брать, – последовал лаконичный ответ. – Лес щедрый, если его уважать».

«Верно говоришь, – усмехнулся Свенельд в усы. – Так со всем в жизни. И с лесом, и с людьми. Я Свенельд». Он протянул руку – жест, необычный для разговора гридня с простым селянином.

Радомир на мгновение помедлил, а затем крепко пожал протянутую ладонь. Его рукопожатие было твёрдым, как камень.

«Радомир».

Они постояли в тишине несколько секунд. Это была не неловкая пауза, а молчаливое признание. Два воина, хоть и стоящие на разных ступенях мира, чувствовали друг в друге родственную душу. Один служил князю и брал дань с лесов и полей, другой служил лесу и брал свою дань со зверя. Но суть их была одна – выживание через силу, умение и готовность к бою.

«Руки у тебя крепкие, Радомир, – заметил Свенельд, отпуская его ладонь. – Не только лук в них держать. Мечом, поди, тоже владеешь?»

«Для себя и для дома хватит», – уклончиво ответил Радомир. Хвастаться он не любил, да и незачем было.

«"Для себя и для дома"… – задумчиво повторил гридень, глядя куда-то вдаль, в сторону киевского тракта. – Порой этого бывает мало. Мир велик, и врагов в нём больше, чем зверей в твоём лесу. Князю всегда нужны такие руки».

Это не было прямым предложением, скорее, мыслью вслух. Но Радомир уловил её суть. Он промолчал. Его мир пока что ограничивался околицей деревни и границами его охотничьих угодий. О князьях и походах он слышал лишь от заезжих купцов, и это казалось ему чем-то далёким и чужим.

К ним подошёл один из дружинников.

«Свенельд, мы готовы. Староста всё отдал».

«Хорошо. Идём», – кивнул гридень. Он повернулся к Радомиру. «Путь у нас неблизкий. Бывай, охотник».

«Доброго пути», – коротко ответил Радомир.

Он смотрел, как Свенельд уверенным шагом возвращается к своему отряду, как легко вскакивает в седло. Как вся дюжина всадников, словно единое целое, трогается с места и покидает деревню.

Радомир зачерпнул полные вёдра воды и, вскинув их на плечи, пошёл к своему дому. Разговор был коротким, почти незначительным, но оставил после себя странное послевкусие. В словах и взгляде этого бывалого воина он почувствовал отголосок иного, большого мира – мира битв, походов и княжеской службы. Мира, где сила и умение ценились превыше всего.

Он покачал головой, отгоняя посторонние мысли. Это не его путь. Его путь – здесь, на лесной тропе.

Но судьба уже усмехалась над его уверенностью. Ей было виднее, где и когда пересекутся их пути со Свенельдом вновь. И это должно было случиться гораздо скорее, чем кто-либо мог представить.

Глава 7: Тревожный Знак

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в тревожные, кроваво-оранжевые тона. Дружина Свенельда уже давно скрылась из виду, превратившись в пыльное облачко на горизонте, и в Полесье вернулся привычный покой. Люди разошлись по домам, обсуждая визит княжьих людей и подсчитывая, что осталось в закромах после уплаты дани. В воздухе витала лёгкая усталость и чувство выполненного долга.

Радомир заканчивал свою работу во дворе. Он уже наполнил все кадки водой, нарубил дров для очага и теперь разделывал тушку принесённой утром белки, откладывая драгоценную шкурку в сторону. Его движения были привычны и спокойны, но короткий разговор у колодца не выходил из головы. Слова Свенельда о большом мире, полном врагов, легли на душу странной тяжестью.

Именно в этот момент он почувствовал на себе чей-то взгляд. Это было не любопытство соседей, а нечто иное – тяжёлое, пристальное, проникающее, казалось, под самую кожу. Он поднял голову и увидел её.

У плетня, отделявшего его двор от остальной деревни, стояла ведунья Милада. Она не опиралась на свою суковатую палку, а стояла прямо, несмотря на сгорбленную спину, и смотрела не на него, а на дорогу, по которой уехала дружина. Её лицо, похожее на печёное яблоко, было напряжено, а выцветшие глаза, обычно подёрнутые старческой дымкой, сейчас были ясными и острыми, как у ястреба.

«Дурной знак, Радомир», – проскрипела она, не поворачивая головы. Голос её был тихим, но в наступивших сумерках прозвучал пугающе отчётливо.

Радомир отложил нож и подошёл ближе. Он не принадлежал к тем, кто смеялся над "бабкиными сказками". Он вырос в лесу и знал, что в мире есть вещи, которые нельзя потрогать руками или измерить шагами. Он слишком часто чувствовал присутствие невидимых хозяев леса, чтобы отрицать их существование. А Милада видела и знала гораздо больше.

«Что ты видела, ведунья?» – спросил он тихо.

«Ворон, – она наконец повернула к нему лицо, и в её глазах отражались отблески закатного солнца, делая их похожими на два тлеющих уголька. – Чёрный ворон сел на дорогу позади них. Сел и каркнул трижды. Прямо на их след».

Радомир нахмурился. Ворон сам по себе ничего не значил, это была обычная лесная птица. Но в поверьях его народа, ворон был вестником Велеса, птицей, что летает между мирами – Явью и Навью, миром живых и миром мёртвых. И его крик часто сулил беду, кровь или скорую смерть.

«Может, просто птица ищет поживы?» – попытался он найти простое объяснение.

Милада криво усмехнулась, обнажив тёмные дёсны.

«Птица? Возможно. Но когда они уезжали, ветер донёс до меня запах. Запах железа и страха. Таким пахнет кровь, которую вот-вот прольют. Не та, что ты проливаешь на охоте, честная кровь. А та, что льётся в злобе и отчаянии».

Она замолчала, снова уставившись на пустую дорогу, словно могла видеть сквозь холмы и перелески.

«Их кольчуги сияли на солнце, – продолжила она, её голос стал тише, почти шёпотом. – А я видела не блеск металла, а ржавчину. Свежую, красную, как будто её омыли не водой, а кровью. И дань, что они увезли… мёд станет горьким, а меха покроются пылью дороги, по которой им не суждено доехать».

От её слов по спине Радомира пробежал холодок. Он знал, что ведунья редко говорила загадками, если дело было серьёзным. Она видела образы, знаки, которые были недоступны обычному человеку.

«Разбойники?» – предположил Радомир, озвучив самую очевидную мысль. Киевский тракт был дорогой оживлённой, но и опасной. Лихой люд всегда селился поближе к богатой добыче.

«Разбойники, бесы, лихо лесное… – неопределённо махнула рукой Милада. – У зла много имён, но лицо одно. Эти воины сильны, но они идут по чужой земле. Они видят дорогу под копытами коней, а я вижу тропы, что петляют рядом. Тёмные тропы, с которых приходит беда. За ними следят. И ждут, пока они станут беспечны».

Она взяла свою палку и тяжело на неё опёрлась, словно видение отняло у неё все силы.

«Будь готов, Радомир-охотник», – сказала она, уже поворачиваясь, чтобы уйти.

«Готов к чему?»

«Ко всему, – бросила она через плечо, не оборачиваясь. – Твоя нить судьбы сегодня вплелась в их узор. Короткий разговор у колодца связал вас крепче, чем ты думаешь. Скоро позовут. И тебе придётся выбирать, откликаться на зов или нет».

С этими словами она зашагала прочь, и её тёмная, сгорбленная фигура быстро растворилась в сгущавшихся сумерках. Радомир остался один на своём дворе. Тревожные слова ведуньи эхом отдавались в его голове. Он снова посмотрел на пустую дорогу, но теперь видел её не просто как путь, ведущий в Киев, а как опасную нить, натянутую над пропастью.

Он не был трусом, но слова о пролитой крови и дурных знаках вызвали неприятное, сосущее чувство под ложечкой. Он вспомнил спокойное, уверенное лицо Свенельда и вдруг отчётливо понял, что не хотел бы, чтобы это лицо покрыла та самая "свежая ржавчина", о которой говорила ведунья.

Закатное небо окончательно погасло, уступив место тёмной, беззвёздной ночи. И Радомиру показалось, что тишина, опустившаяся на деревню, стала зловещей и напряжённой, словно затаившийся перед прыжком хищник.

Глава 8: Кровь на Дороге

Прошло не больше часа с тех пор, как Милада покинула его двор. Ночь опустилась на Полесье быстро, словно кто-то накрыл деревню тёмным войлочным одеялом. Радомир сидел в своей избе у огня, вороша угли кочергой. Предчувствие беды, посеянное словами ведуньи, не отпускало его. Оно сидело в груди холодным, тяжёлым камнем.

Снаружи было тихо. Слишком тихо. Даже собаки, обычно лениво перебрехивавшиеся по ночам, молчали.

И вдруг эту гнетущую тишину прорезал отчаянный, надсадный лай со стороны тракта. Не обычный лай на заблудившуюся корову, а яростный, тревожный, полный страха. Радомир замер, прислушиваясь. К лаю собак добавился новый звук – тяжёлый, прерывистый стук конских копыт. Но это был не мерный ритм уходящей дружины, а сбитый, рваный галоп измученных животных. Кто-то мчался к деревне что было мочи.

Дверь его избы распахнулась без стука. На пороге стоял запыхавшийся сосед, Митяй, с перекошенным от ужаса лицом.

«Радомир! Там… там княжьи люди возвращаются! Беда!»

Радомир не стал расспрашивать. Он схватил со стены рогатину – не меч, а то, что было привычнее в руке, – и выскочил на улицу. По всей деревне распахивались двери, из изб выбегали встревоженные мужики, кто с топором, кто с вилами. Все бежали к площади.

Картина, открывшаяся им, была страшнее любых предсказаний.

Из ночной темноты на площадь вылетело всего несколько всадников. Лошади под ними храпели, покрытые пеной, бока их ходили ходуном. Две из них, раненые, едва держались на ногах. Но ужаснее был вид самих дружинников.

Это были те же самые воины, что всего несколько часов назад уезжали из деревни, полные спокойной силы и достоинства. Теперь они были похожи на призраков. Их кольчуги были порваны и погнуты, в нескольких местах виднелись тёмные пятна запёкшейся крови. Одежда висела на них клочьями. Один из дружинников безвольно свешивался с седла, и товарищ едва удерживал его от падения. Другой прижимал руку к боку, и сквозь пальцы у него сочилась кровь. Все вьюки с данью исчезли.

Последним на площадь выехал Свенельд. Его шлем был смят ударом, на скуле кровоточила глубокая ссадина. Но страшнее всего было его лицо. Спокойная уверенность исчезла, уступив место лютой, бессильной ярости и боли. Его конь, шатаясь, сделал ещё несколько шагов и рухнул на колени, роняя своего всадника.

К ним тут же бросились люди. Кто-то подхватил раненых, кто-то пытался успокоить обезумевших лошадей. Староста Борислав подбежал к Свенельду, который с трудом поднялся на ноги, опираясь на свой меч.

«Свенельд! Что стряслось? Во имя всех богов, что случилось?!»

Гридень обвёл мутным взглядом собравшихся селян. Он увидел встревоженные, испуганные лица. Увидел Радомира, стоявшего чуть поодаль с рогатиной в руке, чьё лицо оставалось непроницаемым, но в глазах читалась холодная готовность.

«Засада, – хрипло выдавил Свенельд. Голос его был сорван. – Верстах в пяти отсюда. У Чёртова оврага».

Он сделал несколько шагов и тяжело опёрся о сруб колодца, того самого, у которого они недавно разговаривали с Радомиром.

«Мы расслабились, – с горечью продолжил он, глядя в землю. – Шли спокойно, не ждали беды так близко к Киеву. А они ждали. Спрятались в кустах по обе стороны дороги. Их было много. Не меньше трёх десятков».

Он поднял голову, и в его глазах полыхнул огонь.

«Это не простые тати, что грабят купцов. Эти бились по-звериному, но с умом. Сначала ударили по лошадям стрелами, создали сумятицу. А потом полезли со всех сторон с топорами и рогатинами. Мы приняли бой. Двоих я положил сам… ещё троих наши ребята… но их было слишком много. Как саранча».

Кровь снова потекла по его щеке, и он грубо стёр её тыльной стороной ладони.

«Мы потеряли четверых, – его голос дрогнул. – Они остались лежать там, на дороге. Ещё трое тяжело ранены. Нас бы всех там положили, если бы мы не прорвались. Пришлось отступить… бросить всё».

Слово «отступить» он произнёс с таким отвращением, будто выплюнул яд. Для воина его ранга, гридня князя Святослава, это было страшнее смерти. Бросить своих павших, бросить княжью дань – это было несмываемым позором.

«Они забрали всё. Наш поход… жизни моих людей… всё насмарку», – он с силой ударил кулаком по бревну колодца.

В толпе послышались испуганные вздохи и гневные возгласы. Женщины уже уводили раненых в избу старосты, чтобы промыть им раны и перевязать. Радомир не сводил глаз со Свенельда. Он видел не только ярость и боль униженного воина, но и отчаяние человека, потерявшего своих товарищей. И предсказание старой Милады, её слова о вороне, о запахе железа и страха, о ржавчине на кольчугах, зазвучали в его голове с оглушительной ясностью. Ведунья всё видела.

Кровь на дороге. Она была настоящей. И она звала к отмщению.

Глава 9: Клич о Помощи

Пока в избе старосты женщины причитали над ранеными, а на площади мужики вполголоса обсуждали страшную новость, Свенельд, переведя дух, вновь обрёл толику самообладания. Ярость, застилавшая ему глаза, уступила место холодной, как сталь, решимости. Он выпрямился, отстранившись от колодца. Его израненное, измазанное кровью и грязью лицо было страшным, но в глазах больше не было бессилия – лишь твёрдое намерение.

Он обратился к старосте Бориславу и к тем крепким мужикам, что сгрудились вокруг, всё ещё сжимая в руках топоры и вилы.

«Я не могу так вернуться в Киев, – произнёс он, и голос его, хоть и хриплый, вновь обрёл командные нотки. – Не могу предстать перед князем и сказать, что людей его побили, а дань уволокли лесные воры. Это позор, который можно смыть только кровью. Кровью этих псов».

Он обвёл толпу тяжёлым взглядом.

«Моих людей осталось слишком мало. Тех, кто на ногах – всего четверо, включая меня. Мы измотаны, и кони наши еле живы. Идти в логово этих тварей таким числом – верная смерть. Мы отгоним их, но они снова укроются, и мы их не найдём».

Свенельд сделал паузу, давая своим словам впитаться в сознание слушателей. Селяне молчали, их лица были мрачны. Они понимали, к чему ведёт гридень.

«Эти разбойники напали на воинов князя на вашей земле! – Свенельд повысил голос, вкладывая в него всю свою страсть. – Сегодня они забрали княжью казну, а завтра, почувствовав безнаказанность, они придут сюда, в Полесье! Они придут за вашим зерном, за вашим скотом, за вашими дочерьми и жёнами! Вы думаете, деревянные стены ваших изб их остановят?»

Его слова били не в бровь, а в глаз. Каждый мужик, стоявший на площади, представил себе эту картину – пылающую деревню, крики, разбойничий беспредел. Страх был сильным мотиватором, но Свенельд апеллировал и к их чести.

«Дань, которую они забрали – это и ваш труд! Это ваши меха, ваш мёд, ваше зерно! Вы отдали это князю, а у него отняли псы-падальщики. Неужели вы позволите им пировать за ваш счёт и смеяться над вашей слабостью?»

Наступила гнетущая тишина. Мужики переглядывались, мялись, косились на старосту. Они были землепашцами и охотниками, а не воинами. Идти против трёх десятков отчаянных, закалённых в боях головорезов было страшно. Очень страшно.

«Мне не нужно войско, – сказал Свенельд уже спокойнее, поняв, что давление здесь не поможет. – Мне нужны проводники. Следопыты. Те, кто знает этот лес как свои пять пальцев. Те, кто сможет найти их логово по горячим следам, пока ночной дождь не смыл их. Мне нужны храбрые люди, которые помогут ударить им в спину, когда они будут делить нашу добычу, пьяные от лёгкой победы».

Он снова посмотрел на толпу, и на этот раз его взгляд остановился на одном человеке. На Радомире. Он всё так же стоял чуть поодаль, молчаливый и неподвижный. Его лицо было непроницаемо, но в руке он крепко сжимал рогатину, и костяшки его пальцев побелели.

«Мне нужны такие, как ты, охотник, – прямо обратился к нему Свенельд. – Ты знаешь этот лес. Ты знаешь, как выследить зверя. А это худшие из зверей. Проведи нас. Помоги найти их след и привести нас к их берлоге. Помоги вернуть честь моим павшим товарищам и наказать злодеев. Я прошу не за себя. Я прошу за князя и за мир на этой земле».

Это был клич о помощи. Прямой, честный и отчаянный. Гридень великого князя Святослава, гордый воин, просил помощи у простого деревенского охотника и его односельчан. Он отбросил свою гордость ради дела.

Всё внимание на площади сосредоточилось на Радомире. Все ждали его ответа. Староста, кузнец Микула, его сверстники, прятавшиеся за спинами старших. В этот момент он перестал быть просто Бирюком с окраины. Он стал тем, от чьего слова зависела судьба этого вечера. Ответит "нет" – и никто не сдвинется с места. Страх победит. Согласится – и, возможно, за ним пойдут и другие.

Радомир смотрел в глаза Свенельда. Он видел в них не только мольбу, но и то же ледяное пламя мести, что начинало разгораться в его собственной душе. Он вспомнил короткий разговор у колодца, мимолётное чувство уважения. Вспомнил жуткое предсказание Милады. Нить судьбы, о которой она говорила, теперь натянулась до предела, требуя действия. Это был его выбор. Спрятаться в своей избе и делать вид, что ничего не случилось. Или шагнуть вперёд.