Сердце Ведуна. От Древнего Киева на Юг

Alex Coder

Сердце Ведуна. От Древнего Киева на Юг

Глава 1: Утро Охотника

Рассвет ещё не успел облизать своими холодными языками верхушки вековых сосен, что стеной обступали деревню Полесье. В предутренней хмари, густой и влажной, как мох на северной стороне ствола, царила почти полная тишина, нарушаемая лишь редким, надсадным криком заблудившегося во сне петуха.

Внутри бревенчатого сруба, стоявшего на самом краю деревни, у самой кромки леса, было темно и пахло смолой, дымом остывшего очага и едва уловимым, горьковатым ароматом сушёных трав, свисавших с потолочной балки. Из вороха волчьих шкур на широкой лавке донёсся глубокий вздох, и на мгновение воцарилась тишина, а затем груда мехов зашевелилась.

Радомир поднялся без единого лишнего движения, словно хищник, пробудившийся от чуткого сна. Его тело, привыкшее к ранним подъёмам, не нуждалось ни в понуканиях, ни в колокольном звоне, которого в их деревне и не было. Мир для него начинался не с солнца, а с внутренней готовности.

Широкие, литые плечи, покрытые сеткой старых, давно побелевших шрамов – следов медвежьих когтей и неудачных стычек с кабаньими клыками, – лоснились в слабом свете, пробивавшемся сквозь мутное бычье окно. Он был высок, но не казался неуклюжим; каждый его мускул был на своём месте, выкованный годами тяжёлой работы и ежедневных тренировок. Густые русые волосы, стянутые на затылке кожаным ремешком, спадали на мощную шею. Лицо у него было суровым, обветренным, с чётко очерченными скулами и пристальным взглядом серых глаз, в которых таился холод лесного ручья.

Не зажигая лучины, Радомир на ощупь нашёл ковш, вышел в сени и зачерпнул ледяной воды из дубовой кадки. Выплеснув её себе на лицо и грудь, он шумно выдохнул, прогоняя остатки сна. Холодная вода обожгла кожу, заставив кровь быстрее бежать по жилам. Это был его ежедневный ритуал, простой и неизменный, как смена времён года.

Вернувшись в избу, он подошёл к остывающему очагу, поворошил угли и подбросил пару поленьев. Огонь нехотя заплясал, отбрасывая на стены неровные, дёрганые тени. Дом Радомира был под стать ему – крепкий, простой и функциональный. Сложенный им самим и его покойным отцом, сруб дышал надёжностью. Вдоль стен – лавки, покрытые шкурами. В углу – стол, сколоченный из цельной дубовой плахи, и пара таких же грубых стульев. На стене висело оружие: охотничий лук из тиса, колчан с оперенными стрелами и рогатина с острым, как бритва, наконечником. Ничего лишнего, лишь то, что помогало выжить. В самом тёмном углу, на маленькой полочке, стоял грубо вырезанный из корня идолище Велеса – молчаливый покровитель лесов, скота и всякого зверя.

Радомир отрезал толстый ломоть вчерашнего печёного мяса, взял краюху ржаного хлеба и, присев у разгорающегося огня, принялся за свой скудный завтрак. Он ел медленно, основательно, как и всё, что делал.

Когда на востоке небо из свинцового стало медным, он закончил трапезу и вышел на задний двор. Здесь, на утоптанной земле, стоял его молчаливый противник – врытый в землю толстый столб, изрезанный и исполосованный тысячами ударов.

Радомир снял с гвоздя у двери свой меч. Это был не щегольской клинок киевского дружинника, сияющий полировкой. Его меч был старым, верным другом и рабочим инструментом. Широкое лезвие несло на себе отметины многих битв – с людьми и со зверьем, рукоять, обмотанная тёмной кожей, идеально ложилась в его мозолистую ладонь. Вес оружия был привычен, как вес собственной руки.

И начался танец.

Сперва движения были медленными, плавными. Радомир разминал плечи, запястья, вращая мечом, описывая им в воздухе широкие, ленивые восьмёрки. Воздух тихо посвистывал, разрезаемый сталью. Это была разминка, пробуждение тела, напоминание каждому мускулу о его предназначении.

Затем темп начал расти.

Медленная река движений превратилась в бурлящий поток. Рубящие удары сверху, сбоку, подрезающие снизу – меч со свистом обрушивался на столб-манекен, оставляя на нём новые глубокие отметины. Колющие выпады были быстрыми и точными, как укус гадюки. Радомир не просто махал железом. Он двигался всем телом: приседал, уклоняясь от воображаемых атак, делал резкие шаги в сторону, разворачивался на пятках.

Пот мелкими бисеринками выступил у него на лбу, скатываясь по вискам. Дыхание стало тяжёлым, рваным. Но глаза его горели холодным, сосредоточенным огнём. Он уже не видел своего двора, не слышал просыпающуюся деревню. Перед ним был враг. То клыкастый вепрь, идущий напролом, то разбойник с топором в засаде у дороги, то нечто тёмное, притаившееся в лесной чаще, что иногда мерещилось ему в ночных кошмарах.

Его лицо исказилось в зверином оскале. Жилы на шее и руках вздулись, превратившись в твёрдые канаты. Финальный удар был нанесён с такой яростью, что столб протестующе треснул, и щепки брызнули во все стороны.

Радомир замер, тяжело дыша. Клинок был опущен, с его кончика на землю упала капля пота, похожая на слезу. Ярость ушла, осталась лишь усталость и спокойная уверенность в своей силе. Он знал цену этой силе. Она была выстрадана в ежедневной, монотонной работе, в крови и боли.

Он подошёл к кадке, снова умылся и вернулся к мечу. Бережно протёр клинок промасленной тряпицей, проверяя кромку. Каждый скол, каждая царапина на этом лезвии была частью его собственной истории.

Солнце поднялось выше, окрасив мир в тёплые тона. Избы вокруг оживали: где-то заскрипели ворота, замычала корова, послышались женские голоса. Обычный день вступал в свои права.

Радомир повесил меч на место. Утренняя дань богу войны и выживания была уплачена. Теперь он был не воином, а охотником. Он взял лук, колчан, и, накинув на плечи потёртую кожаную куртку, беззвучно скользнул за околицу, растворяясь в молчаливой стене леса, который был его вторым домом.

Глава 2: Лесная Тропа

Лес встретил Радомира тишиной и прохладой. Стоило ему сделать всего несколько шагов за околицу, как гомон просыпающейся деревни стих, словно его отрезало невидимой завесой. Воздух здесь был иным – густым, настоянным на запахах прелой листвы, влажной земли и острой хвои. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь плотный шатёр крон, ложились на тропу дрожащими, золотистыми пятнами, но большая часть леса оставалась в глубокой, синеватой тени.

Для Радомира лес не был просто набором деревьев. Это был живой, дышащий организм, который он научился читать, как купец читает свои счётные дощечки. Он не шёл – он плыл сквозь заросли, ступая бесшумно, перенося вес тела с пятки на носок, как это делает рысь. Его сапоги из грубой кожи не ломали веток, не шуршали по прошлогодней листве. Он был частью этого мира, его тенью.

Взгляд его серых глаз скользил по земле, по коре деревьев, по мху на камнях. Он не искал чего-то конкретного; он просто впитывал информацию, которую лес щедро предлагал тому, кто умел смотреть. Вот здесь, на влажной глине у ручья, отпечатались следы косули – самка с детёнышем, прошли на рассвете, спешили к водопою. А там, на стволе старой сосны – свежие задиры от когтей. Медведь. Небольшой, но уже наглый, метит свою территорию. Радомир мысленно отметил это место. Медведя лучше не беспокоить, если только нужда не заставит.

Сегодня его целью был вепрь. Мясо вепря хорошо шло на деревенском торжке, а крепкая щетинистая шкура была в цене у шорников. К тому же, в последние недели кто-то из секачей повадился разорять дальние огороды, и староста ворчал, что пора бы охотникам усмирить наглеца.

Он двигался на запад, туда, где начинались густые дубовые рощи, перемежавшиеся с вязкими, топкими низинами. Рай для диких свиней. Вскоре его обострённое чутьё уловило в воздухе то, что он искал: тяжёлый, мускусный запах. Запах зверя.

Радомир замер, слившись со стволом замшелого дуба. Он прикрыл глаза, втягивая воздух ноздрями, определяя направление и силу ветра. Ветер дул ему в лицо – это была удача. Зверь его не почует. Он двинулся дальше, медленнее, осторожнее. Каждый шаг теперь был выверен. Он пригибался, пробираясь под низко нависшими лапами елей, переступал через упавшие стволы с грацией, немыслимой для человека его сложения.

Наконец, он увидел следы. Не просто следы, а целую картину. Земля была перерыта, словно здесь работали плугом. Свежие, влажные комья грязи, вывороченные корни, остатки сочных корневищ – всё говорило о том, что стадо кормилось здесь совсем недавно. Радомир опустился на одно колено, внимательно изучая отпечатки копыт. Несколько самок, поросята… и один след, выделявшийся на общем фоне. Глубокий, широкий, продавивший землю почти на пол-ладони. Секач-одинец. Старый, матерый, знающий себе цену. Судя по глубине следа – зверь был огромен, настоящий лесной царь.

Такой противник был и опасен, и желанен. Это была не просто добыча, а вызов.

Радомир пошёл по следу. Теперь он двигался с предельным вниманием. Он не смотрел под ноги – он уже знал, куда ставить стопу. Его взгляд был прикован к признакам, оставленным зверем: сломанная ветка на уровне кабаньей головы, клок тёмной щетины, зацепившийся за колючий куст, свежий помёт. Всё это рассказывало ему историю. Вепрь шёл не спеша, уверенно, отклоняясь к зарослям дикой малины, потом к луже с грязью – чтобы охладиться и избавиться от паразитов. Он был хозяином этого леса.

Тропа привела Радомира к небольшой поляне, заросшей густым папоротником. Здесь запах стал почти невыносимым. Он понял – зверь где-то рядом, отдыхает после жирной кормёжки. Радомир бесшумно снял с плеча лук, проверил тетиву и достал из колчана особую стрелу. Стрелу с широким, зазубренным наконечником из закалённого железа – такую припасал именно для крупного зверя.

Он медленно, сантиметр за сантиметром, начал обходить поляну по кругу, оставаясь в тени деревьев. Его уши ловили малейший шорох. И он услышал. Глухое, довольное похрюкивание, прерываемое тяжёлым дыханием. Зверь был в самом центре поляны, скрытый густыми зарослями папоротника.

Радомир выбрал позицию. Старый поваленный вяз давал отличное укрытие и удобный упор. Он опустился на колено за стволом, наложил стрелу на тетиву. Сердце его билось ровно и мощно, наполняя тело силой. Адреналин, холодный и чистый, обострил все чувства. Он видел каждую травинку, слышал жужжание пчелы на цветке клевера. Время замедлилось.

Он ждал. Терпение было главным оружием охотника. Он мог ждать так часами, становясь частью пейзажа, камнем, деревом. Стрелять наугад в заросли было глупо – можно было лишь ранить зверя, превратив его в яростного, мстительного убийцу. Нужно было верное, убойное место. Лопатка. Прямо под ней – сердце.

Прошло, казалось, целая вечность, прежде чем папоротники зашевелились. Сначала показалась тёмная, покрытая засохшей грязью спина, похожая на заросший мхом валун. А затем поднялась и голова.

Радомир затаил дыхание. Зверь был огромен, даже больше, чем он предполагал. Тёмная, почти чёрная щетина стояла дыбом на загривке, из-под жёсткой верхней губы торчали два желтоватых, изогнутых клыка, острых, как ножи. Маленькие, злобные глазки-бусинки обводили поляну. В них не было страха, лишь вековая уверенность хозяина.

Вепрь шумно втянул воздух, поводя рылом из стороны в сторону. Он что-то почуял. Не запах – ветер был на стороне охотника. Он почуял чужое присутствие, нарушение гармонии своего леса.

И в тот момент, когда зверь повернулся к нему боком, открывая уязвимое место за лопаткой, Радомир натянул тетиву до самого уха. Мышцы его спины и плеч напряглись до предела. На одно короткое мгновение он и его цель стали единым целым.

Тетива сухо щёлкнула.

Стрела, издав короткий, злой свист, пронзила воздух и вошла в тело вепря по самое оперение.

Рёв боли и ярости потряс лес. Это был не крик животного, а громовой глас оскорблённой первобытной силы.

Глава 3: Свежая Кровь

Рёв, вырвавшийся из пасти вепря, был подобен раскату грома, заставившему вздрогнуть сам воздух. Птицы с криком сорвались с веток. На мгновение зверь замер, не веря в случившееся, а затем мир взорвался движением. Папоротники, ещё секунду назад бывшие укрытием, разлетелись в стороны, словно скошенная трава. Вепрь, ослеплённый болью и яростью, бросился вперёд, не разбирая дороги. С треском ломая подлесок, он пронёсся через поляну, оставляя за собой широкий, промятый след. Из раны на его боку хлестала тёмная, почти чёрная кровь, окрашивая землю и листья в багровый цвет. Древко стрелы, задев за ствол дерева, с хрустом сломалось, но смертоносный наконечник остался глубоко в теле.

Радомир не сдвинулся с места. Он лишь отложил лук и взялся за рогатину, что всё это время лежала рядом. Его лицо было спокойно, как застывший камень. Никакого триумфа, лишь ледяная сосредоточенность. Он знал, что самый опасный момент охоты наступает именно сейчас. Раненый секач непредсказуем и способен убить охотника одним ударом клыков.

Он дал зверю уйти, не преследуя его сразу. Глупо было бросаться за ним в чащу, где у вепря было преимущество. Вместо этого Радомир прислушался. Рёв и треск удалялись, но становились всё более прерывистыми. Это был хороший знак. Стрела попала куда надо. Теперь оставалось только ждать, пока яд боли и потеря крови сделают своё дело.

Прошло не меньше получаса. Лес снова погрузился в свою обычную, настороженную тишину. Радомир поднялся и, держа рогатину наперевес, медленно пошёл по кровавому следу. След был обильным, сомневаться в исходе не приходилось. Он шёл осторожно, внимательно осматриваясь по сторонам. Даже умирающий, загнанный в угол вепрь мог устроить последнюю, смертельную засаду.

Он нашёл его метрах в ста от поляны. Огромная туша лежала у подножия старого граба, уткнувшись рылом во влажный мох. Зверь ещё дышал – его бока тяжело, судорожно вздымались, изо рта вырывались розовые пузыри пены. Маленькие злобные глазки уже затягивала предсмертная мутная плёнка, но в них ещё теплилась искорка неукротимой ярости.

Радомир подошёл сбоку, избегая опасных клыков. Он не испытывал жалости, но и злорадства тоже не было. Был лишь круговорот жизни и смерти, частью которого он являлся. Уважение к сильному противнику и благодарность лесу за его дар. Он выждал момент, и когда вепрь сделал последний, хриплый выдох, Радомир точным, выверенным движением вонзил острие рогатины ему под ухо, в основание черепа, прекращая мучения и обрывая последнюю нить жизни.

Туша обмякла. Лесной царь был мёртв.

Теперь начиналась работа. Тяжёлая, грязная и необходимая. Радомир скинул куртку, оставшись в одной холщовой рубахе, и закатал рукава по локоть. Из поясной сумки он достал свой разделочный нож – широкий, с удобной рукоятью из рога, остро заточенный. Первым делом нужно было выпустить оставшуюся кровь. Он сделал глубокий надрез на шее зверя, и густая тёмная жидкость хлынула на землю, впитываясь в мох. Лес брал свою долю.

Дотащить такую тушу до деревни в одиночку было невозможно. Придётся разделывать на месте и нести частями.

Работа закипела. Движения Радомира были отточены годами практики. Он не суетился, не делал ничего лишнего. Сначала, аккуратными, точными надрезами, он отделил голову. Это был трофей, дань уважения поверженному врагу, а острые клыки можно было выгодно продать или сделать из них оберег.

Затем настала очередь шкуры. Это была самая кропотливая часть. Один неверный надрез мог испортить ценный товар. Он начал со спины, прорезая толстую кожу вдоль хребта, от шеи до хвоста. Затем сделал круговые надрезы на ногах. Нож в его руке двигался уверенно, отделяя шкуру от подкожного жира. Пар, поднимавшийся от ещё тёплого тела, смешивался с запахом свежей крови и мускуса, создавая густой, тяжёлый дух.

Радомир работал, стоя по щиколотку в крови и грязи. Его руки, лицо, рубаха – всё было измазано в буром. Он сдирал шкуру пласт за пластом, помогая себе весом собственного тела, напрягая мышцы спины и плеч. Тяжёлая, щетинистая кожа поддавалась неохотно. Когда дело было сделано, на траве лежал огромный, бесформенный кусок шкуры, а рядом с ним – голая, розовато-белая туша, обнажая бугры мощных мышц и толстый слой сала.

Теперь – мясо. Радомир отделил окорока – самые ценные куски. Затем рёбра, лопатки, вырезал филейные части вдоль позвоночника. Он работал быстро, зная, что запах крови скоро привлечёт падальщиков, а то и хищников покрупнее. Всё, что не годилось в пищу людям – требуха, внутренности – он оттащил в сторону. Это останется лесу. Ничего не должно пропадать зря.

Разделанную тушу он разрубил на несколько крупных частей, которые можно было унести за два-три захода. Работа отняла у него несколько часов. Солнце уже перевалило за полдень, когда он наконец выпрямился, чувствуя, как ноет спина.

Последним этапом была первичная обработка шкуры. Оставлять её так было нельзя – она быстро задубеет и начнёт гнить. Радомир расстелил её на ровном месте мездрой (внутренней стороной) вверх. Тем же ножом, а потом специальным скребком, он начал счищать остатки жира и мяса. Это была монотонная, изнурительная работа, требовавшая силы и терпения. Мездра должна была стать чистой, белой.

Закончив со шкурой, он обильно посыпал её солью, которую всегда носил с собой в кожаном мешочке. Соль вытянет лишнюю влагу и законсервирует кожу, не дав ей испортиться по дороге в деревню. После этого он туго свернул шкуру щетиной внутрь, превратив её в тяжёлый, неудобный для переноски тюк.

Усталый, перепачканный кровью с головы до ног, Радомир оглядел плоды своего труда. Кучи отборного мяса, завёрнутые в листья лопуха, чтобы не налипла грязь. Тяжёлый свёрток шкуры. Мрачная голова с клыками. Это была хорошая добыча. Она означала полные погреба для него, прибыль на рынке и уважение односельчан. Такова была цена жизни в этом суровом мире. Свежая кровь на руках сегодня – означала сытую жизнь завтра.

Он взвалил на плечи первую, самую тяжёлую партию мяса, взял рогатину и голову вепря, и, тяжело ступая, двинулся в сторону деревни, оставляя за собой запах смерти и тяжёлого, честного труда. Ему предстояло ещё как минимум дважды вернуться на это кровавое место, прежде чем вся добыча окажется дома.

Глава 4: Рынок Полесья

Через день, когда первичная обработка шкуры была завершена, а мясо как следует отвиселось в холодном погребе, Радомир погрузил свою добычу на простую двухколёсную тележку и повёз на торжок. Деревенский рынок располагался на центральной площади Полесья – немощёном, утоптанном тысячами ног пятачке земли между домом старосты, общинным колодцем и небольшой кузницей, из которой вечно доносился мерный звон молота.

День был ясный, и торжок гудел, как растревоженный улей. Бабы в цветастых платках продавали излишки с огорода: пучки пахучего укропа, глиняные горшки с мёдом и сметаной, лукошки, полные лесных ягод. Мужики предлагали незамысловатую утварь собственного изготовления: деревянные ложки, берестяные туески, крепкие верёвки из лыка. В воздухе стоял густой коктейль из запахов: кислого кваса из большой бочки, свежеиспечённого хлеба, конского пота и дыма из кузни.

Появление Радомира не осталось незамеченным. Когда он протолкал свою тележку на свободное место, вокруг него тут же образовался небольшой вакуум. Люди здоровались, кивая с уважением, но близко не подходили, словно вокруг него была невидимая черта. Репутация у него была двойственная. С одной стороны, он был свой, выросший на глазах у всей деревни, лучший охотник и надёжный защитник, если дело касалось лесных хищников. С другой – он был молчалив, угрюм и держался особняком, живя на самой окраине, у кромки леса. Его считали немного диким, сроднившимся со своей чащей больше, чем с людьми. А после смерти родителей он и вовсе замкнулся в себе. За ним закрепилось прозвище "Бирюк", которое произносили, впрочем, только за его спиной.

Радомир, казалось, не обращал внимания на перешёптывания. Он привык. Он скинул с тележки холстину, и по толпе пронёсся одобрительный гул. Добыча была внушительной. Аккуратно разрубленные куски кабанятины, с прожилками белого сала, выглядели аппетитно. Но главное внимание привлекала голова секача, которую Радомир демонстративно выложил на край тележки. Огромная, с грозными, желтоватыми клыками, она была немым свидетельством мастерства и отваги охотника.

Первым подошёл Микула, коренастый, бородатый кузнец, вытирая руки о кожаный фартук.

«Доброго дня, Радомир. Вижу, Велес к тебе благосклонен, – он ткнул закопчённым пальцем в сторону головы. – Этот старый хряк больше не будет топтать наши поля. Староста будет доволен».

«Доброго, Микула, – ровным голосом ответил Радомир. – Старосте его доля будет отнесена, как положено. Тебе мяса не надобно? На шашлык – самое то».

«А то надобно! – рявкнул кузнец. – Жинка моя твоё мясо хвалит, говорит, нежное, не то что у других. Взвесь-ка мне тот шмат, что с салом».

Радомир взял безмен, подцепил выбранный кусок и протянул кузнецу. Торговались они недолго, по-соседски. Микула отсчитал несколько мелких серебряных монет и, закинув тяжёлый кусок мяса на плечо, отправился восвояси, пообещав на досуге подправить Радомиру наконечник для рогатины.

Следом подтянулись другие. Подходила хозяйка местной корчмы, бойкая и языкастая вдовица Марфа, придирчиво осматривала мясо, торговалась громко и азартно, но в итоге взяла самый большой окорок – для приезжих купцов. Подходили простые мужики, покупая небольшие куски для семейного ужина, расплачиваясь кто монетой, кто обменом – на мешок муки или добротную пару лаптей. Радомир был честен: он не обвешивал, не подсовывал старьё, и это все знали. Поэтому мясо у него уходило быстро.

В стороне, наблюдая за ним, стояла группа деревенских парней, его ровесников. Они громко смеялись, пытаясь перещеголять друг друга в хвастовстве, но, когда Радомир встречался с ними взглядом, смех стихал. В их глазах была смесь зависти и страха. Они ходили в лес ватагой, с собаками, и редко приносили добычу крупнее зайца. А Радомир ходил один и приносил вепрей и медведей. Он был из другого теста, и они это чувствовали.

«Смотри, Глеб, – прошипел один из парней, тощий и веснушчатый, своему приятелю. – Опять один завалил. Говорят, он с лешими якшается, они ему зверя подгоняют».

«Брехня, – огрызнулся Глеб, самый крепкий из них. – Сила у него просто дурная, и удача. Но ничего, вот пойдём в дружину к князю, там посмотрим, чего его лесная сила стоит против боевого меча».

Их разговор прервала старуха Милада, местная ведунья. Она появилась, как всегда, бесшумно, словно выросла из-под земли. Морщинистая, сгорбленная, с пронзительными, выцветшими глазами, она одним своим видом заставила парней поёжиться и отойти в сторону.

«Не завидуйте чужой доле, щенки, – проскрипела она им вслед. – У каждого свой путь, и не вам судить, с кем он его делит».

Она подошла к Радомиру, который, увидев её, прекратил торг с очередной покупательницей.

«Доброго здоровья, ведунья», – склонил он голову. Уважение к ней было искренним. Милада знала больше, чем кто-либо в деревне, и её слово имело вес.

«И тебе не хворать, охотник, – её взгляд впился в голову кабана. – Сильный был дух. Лес не любит, когда таких забирают. Ты его поблагодарил?»

«Как положено. Внутренности ему оставил, и крови дал испить», – серьёзно ответил Радомир.

«То-то же, – кивнула ведунья. – Помни, Радомир: лес даёт, но лес и спрашивает. Не забывай об этом».

Она не стала ничего покупать. Просто постояла рядом, помолчала, а потом так же тихо исчезла в толпе, оставив Радомира с чувством лёгкой тревоги. Слова Милады никогда не были пустыми.

Последним подошёл шорник Остап, маленький, сухонький мужичок. Его интересовала шкура. Он развернул её прямо на земле, цокал языком, щупал мездру, проверял, нет ли дыр и гнильцы.

«Работа хорошая, – наконец признал он. – Солью не пожалел. Дырок от ножа нет. Добротная шкура. Даю три гривны».

«Пять, – спокойно ответил Радомир. – Секач знатный был, шкура толстая, на лучшие щиты пойдёт».

Они долго торговались, сыпали аргументами, но в итоге сошлись на четырёх гривнах – цена была справедливой и устраивала обоих.

К обеду тележка была почти пуста. В кожаном кошеле на поясе у Радомира приятно позвякивали монеты. Он был доволен. Деньги давали свободу. На них можно было купить новую тетиву для лука, мешок соли на зиму, починить прохудившуюся крышу.

Собираясь уходить, он заметил, как в его сторону смотрит Зоряна, дочь старосты, самая красивая девушка в деревне. Она улыбнулась ему, но тут же была утянута подругами. Радомир лишь коротко кивнул и отвернулся. Он знал, что вызывает у девушек интерес, смешанный со страхом, но мыслями был далеко от деревенских забав.

Он толкал свою пустую тележку домой, и за спиной снова слышался оживлённый гомон рынка. Но Радомир уже был там, мыслями в лесу, планируя следующую охоту. Общество людей было необходимостью, средством выживания, но его настоящая жизнь протекала там, на тихих, звериных тропах. Он ещё не знал, что очень скоро ему придётся выбирать между этими двумя мирами.