Блудливая Венеция

– Любезен? Галантен? Да он мечтал о тебе! Он жил тобой, Лукреция! А я… я была лишь удобной ширмой, чтобы чаще видеть тебя. Мне даже казалось, что он женился на мне именно поэтому, потому что прекрасно понимал, что Лоренцо, твой отец, никогда не отдаст тебя за него. А когда я ему сказала, что ты заигрываешь с Джованни… Боже! Я думала, ревность сожрёт его!

Лукреция стояла, как громом поражённая, боясь пошевелиться. В голове со скоростью молнии проносились картинки ее встреч с Витторио: прикосновения, якобы случайные; взгляды, задерживающиеся на ней чуть дольше, чем того требовали приличия; вспомнилось, как он всегда находил повод оказаться рядом, спросить её мнения или обсудить какую-то ерунду. И вдруг все обрывки воспоминаний сложились в единую, пугающую картину. Она чувствовала, что её дружба с Бьянкой висит на волоске, но она не хотела её терять. Бьянка была ей как сестра, которой у неё никогда не было. Они с детства делились тайными мечтами и, чего уж там скрывать, покрывали друг друга в дурацких выходках. Бьянка знала о ней всё, от первого поцелуя до самых сокровенных тайн и страхов. Да, после замужества она стала немного другой, но Лукреция отнесла это к жизненным переменам, к изменению её статуса замужней синьоры. Лукреция прикрыла глаза не столько, чтобы унять внутреннюю дрожь, сколько сдержать накатывающие слёзы. Она чувствовала себя какой-то использованной.

Но, как она не старалась удержать слезы, они всё же вырвались на свободу. Хлюпая носом и размазывая влагу по щекам, Лукреция произнесла:

– Этот благородный и галантный Витторио на деле оказался прохиндеем. Если то, что ты говоришь – правда, то хвала небесам, что на Calle del Cambio13 убили не тебя!

Бьянка бросилась к Лукреции и, обняв её, прижалась к подруге и прошептала ей на ухо, словно какую-то крамолу:

– Я просто уверена, что это месть какой-то женщины, которую он обманул. И, возможно, кольцо было ей подарено им, и она специально его выкинула, чтобы ничего не напоминало об этом тайном ловеласе.

Они простояли, обнявшись, какое-то время, осознавая, что между ними больше нет недомолвок и каких-то недоразумений. Теперь всё будет так, как было раньше.

– А насчет того, нравится ли Алессандро мне как мужчина, – смеясь заговорила Бьянка, – возможно. Но… ты же знаешь, он кузен Кавалли, и, думаю, семья не одобрит наши отношения.

Лукреция не понимающе смотрела на подругу.

– Потому что он хоть и кузен, но принадлежит не нашему дому, – пояснила Бьянка. – И тут ничего личного, лишь финансы.

– А интересно, – загадочно произнесла Лукреция, – если бы я сказала отцу, что хотела бы выйти за Джованни, он позволил бы мне или счёл бы его недостойным?

– Зная синьора Лоренцо, он просто так ничего не делает. Он только на словах говорит, – Бьянка скривила спину, прищурила глаз и, приглаживая волосы, как обычно делает синьор Контарини, заговорила немного в нос, копируя отца Лукреции. – Важно не приданое, богатство, красота или знатность, которую девушка приносит в дом мужа, а честность, целомудрие, покорность и умение управлять домом.

Подруги расхохотались.

Попрощавшись, Лукреция собиралась возвращаться домой. Она в приподнятом настроении покинула комнату Бьянки и направилась в сторону лестницы, ведущей в большую залу на первом этаже. Вдруг дверь в библиотеку открылась, и чьи-то сильные руки, схватив её за талию, затащили внутрь.

Неожиданная помолвка

Тяжелые темные занавеси закрывали окна, свечи не горели, и библиотека была в полумраке. Девушка лишь могла различить фигуру, лицо же оставалось в тени. Её тело было прижато к стене, и она почувствовала жаркое, возбуждённое дыхание возле своих губ. Лукреция не испугалась и не стала вырываться, зная, что на шум прибегут слуги и получат отличный повод для перемалывания косточек дочери самого синьора Контарини. Она выжидала и лишь прошептала, стараясь придать голосу уверенность, хотя сердце бешено колотилось в груди: «И что теперь, синьор?»

Фигура не ответила, лишь сильнее прижала ее к стене, так что у Лукреции перехватило дыхание. Она чувствовала, как мужское тело дрожит от возбуждения, и в то же время ощущала исходящую от него силу и власть. Неожиданно фигура отстранилась, и, взяв ее руку, мужчина поднес её к своим губам, коснувшись кожи горячим поцелуем. Лукреция почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Этот жест был одновременно пугающим и волнующим, и она невольно задалась вопросом, кто осмелился на такую дерзость. Но ответ выстрелил в мозгу мгновенно. "Конечно, Джованни!»

– Лукреция, – еле слышно прошептал томный, проникновенный голос в полумраке. Девушка напрягла зрение, пытаясь рассмотреть лицо, но тщетно.

«Ах, вам, сеньор, нравятся подобные игры», – усмехнулась она про себя, а вслух произнесла:

– Во мраке все кошки серы, почему бы нам не зажечь свечи?

Мужчина усмехнулся, и Лукреция почувствовала, как его дыхание коснулось ее шеи, щеки, губ. Его руки, до этого поглаживающие её пальцы, обняли талию, скользнули выше, оплетая ее спину, и прижали девушки ближе. Лукреция ощутила твердость мужского тела и тепло, проникающее сквозь тонкую ткань платья. Ей хотелось утонуть в этом ощущении, раствориться в нем без остатка. Поцелуй был не просто приятный, он был волнующий, дразнящий, и Лукреция непроизвольно приоткрыла губы, отвечая на него. Мир для этих двоих сузился до касания их губ, жара, исходящего от их тел, и легкого аромата из смеси парфюма, миндаля и дорогого табака. Лукреция забыла обо всем: о правилах, о приличиях, о предостережениях разума. Была только искра, грозящая перерасти в пламя, которое поглотит все вокруг. Поцелуй становился глубже, требовательнее. Он больше не дразнил, а властно завладевал ее вниманием и ее чувствами. Лукреция обвила руками шею мужчины, ей казалось, что страсть, исходящая от него, проникает в каждую её клеточку. Она чувствовала, как теряет контроль, как разум уступает место инстинктам. Обоим не хватало воздуха, и они оторвались друг от друга, тяжело дыша. Его рука нежно коснулась ее щеки, и большой палец медленно провел по ее губам, еще влажным от поцелуя.

«Sogno mio14, – глухо прошептал он, и это прозвучало как признание, как что-то, что может изменить все.

С этими словами он отпустил девушку и, подбежав к окну, скрылся за занавесью так быстро, словно растворился в полумраке, оставив её в полном замешательстве и с трепетом в сердце. До девичьих ушей лишь донёсся глухой стук.

Лукреция стояла ошеломлённая, прижав руку к груди. Слова, произнесенные мужчиной, всё еще эхом отдавались в её ушах. Щёки Лукреции запылали, мысли метались в голове, сталкиваясь друг с другом в хаотичном вихре. Глаза привыкли к темноте, и девушка медленно взглядом ощупывала полумрак библиотеки. Никого. Только высокие книжные полки, письменный стол и два кресла – немые свидетели того, что произошло.

Лукреция подошла к окну и, заглянув за занавесь, увидела открытое окно с привязанной веревкой, конец которой немного не дотягивал до выложенного камнем узкого прохода между домом и каналом.

Вдруг дверь в библиотеку открылась, и свечи в огромном подсвечнике осветили помещение.

– Лукреция?! – голос Джованни был не просто удивлённым, в нём было смятение и где-то даже тревога. – Почему ты здесь одна и в темноте?

Девушка медленно повернулась, а на ее лице отражалось полное непонимание происходящего. «Что за игры он ведёт? Что за искреннее удивление, словно и не он был здесь со мной несколько минут назад?!» Мысли в голове Лукреции погружались в хаос.

– Джованни?! Но как…, – ошарашенно начала она, но слова застряли в горле, не позволяя сформировать что-то связное. Взгляд, до этого момента мечтательный и отрешённый, теперь цепко взирал на вошедшего мужчину.

– Я задал вопрос, – тон Джованни стал жестче, в нем прорезались стальные нотки. – Что ты здесь делаешь? Я думал, ты уже ушла.

Он медленно приближался к ней, и каждый его шаг отдавался гулким эхом в библиотеке. Лукреция почувствовала что-то неприятное внутри, но решила поддержать его игру. Её губ коснулась лёгкая, обольстительная улыбка, и она произнесла мелодично-слащавым голосом:

– Ты прекрасно знаешь, почему я здесь, Джованни!

В ответ он усмехнулся, пожимая плечами.

– Я думаю, судьбе было угодно, чтобы всё так обернулось. Но это и к лучшему.

– Не притворяйтесь, синьор Кавалли, – прошептала она, приблизившись к нему на опасное расстояние. Смесь табака и горького миндаля, исходящая от камзола Джованни, защекотала ей нос. – Говорят, «в тихом омуте черти водятся». Но я думаю, в твоём омуте, Джованни, водится тайная страсть. Разве я не права?

– Если тебя, Лукреция, забавляет роль Красной Шапочки15, которая знает все волчьи повадки наизусть, то у меня на такие игры нет времени. Поэтому буду краток. У меня был разговор с твоим отцом. Синьор Лоренцо желает нашего брака. Я думал подарить тебе помолвочное кольцо завтра, но раз уж ты здесь…, – он взял обезумевшую Лукрецию за руку и потянул за собой в сторону своего кабинета.

Её одолевали двоякие чувства. Да, Джованни был ей симпатичен, но, чтобы выходить за него замуж?!

Джованни распахнул дверь кабинета и резко отпустил её руку. Он подошёл к столу и взял маленькую бархатную коробочку тёмно-красного оттенка. На какой-то момент Лукреции показалось, что это застывшая кровь на ткани, и она неприятно передёрнулась. Джованни молча протянул шкатулочку Лукреции. Она открыла её, и перед глазами предстало кольцо с бриллиантом. Камень был чистым, как слеза, и, если бы это было возможно, в его гранях отражалось бы всё смятение, повисшее в глазах Лукреции.

«Символ нашей вечной связи», – долетели до неё слова Джованни.

Вечная связь! Эти слова обожгли её, словно клеймо. Внутри неё бушевала буря противоречий, и Лукреция даже на какой-то момент представила, что она находится на хрупкой лодочке, которую разъярённый океан кидает из стороны в сторону и готов поглотить в бездонную пучину. Она пришла в себя от прикосновения холодного металла к её пальцу.

– Синьор Лоренцо сказал, что свадьба состоится после положенного после траура срока, – поправляя на женском пальце кольцо, бесцветным голосом сказал Джованни.

– Через год?! – неуверенно поинтересовалась Лукреция.

– Нет. Твой отец сказал, что в нынешней нестабильной ситуации, когда надо укреплять связи, особенно выгодные, с браком надо поторопиться. Через две недели.

В горле у Лукреции пересохло, словно она проглотила горсть песка. Две недели?! Что за спешность?! Почему отец ничего ей не сказал?! Она взглянула на жениха, его лицо было маской бесстрастности.

– Наверное, сейчас мне полагается поцеловать тебя?!

Голос Джованни был спокойный, без эмоций, словно он декламировал заученный текст и обращался к деловому партнёру. В его глазах Лукреция не увидела огонь страсти и не почувствовала волну желания, исходящую от его тела. Он заключил ее в объятия и поцеловал. Поцелуй был каким-то неловким, почтительным и формальным, после которого девушка облизала губы и улыбнулась, вспомнив то, что недавно произошло в библиотеке. И от этого сердце её приятно сжалось.

– Если хочешь, я провожу тебя домой.

Лукреция молча отрицательно покачала головой. Она хотела вернуться в спальню Бьянки, все ей рассказать, но ей нужно было время самой все осмыслить. Подойдя к входной двери, она увидела мажордома и, не отдавая себе отчета, зачем она это делает, спросила, вернулся ли сеньор Алессандро. Получив отрицательный ответ, Лукреция покинула дом Кавалли.

… Лукреция не могла себе представить, как можно подготовить свадебное торжество за столь короткий срок. Ну, если только её отец, по своей привычке, не спланировал всё заранее и уже давно всё обмозговал и подготовил. О разговоре с отцом про её нежелание выходить за Джованни Кавалли не могло быть и речи, и она это прекрасно понимала. Так было в прошлой раз, когда отец решил выдать её за Маркантонио Висконти, представителя старинной миланской семьи. Маркантонио был лишь младшей ветвью рода, но сохранившей влияние. Этот брак вошёл в жизнь Лукреции как сделка – политический ход, выстроенный её отцом, союз, который должен был укрепить влияние семьи. Но брак продлился всего несколько дней. Смерть Висконти была быстрой, но, скорее всего, не случайной. Говорили, что это было предательство или месть. Но кто-то считал, что никто и не убивал его. Что смерть была постановкой, исчезновением, за которым следовала новая жизнь. Лукреция в свои шестнадцать не искала ответы, она слепо доверяла отцу. Вокруг смерти её мужа витал ореол тайны, и семья предпочла «забыть» этот союз, считая его неудачным эпизодом. При этом, не забыв забрать назад приданое и то, что причиталось вдове после потери супруга. К Лукреции никто не обращался ни «синьора Висконти», ни «синьора маркиза», её короткий брак не изменил её статус в глазах общества, и, всё еще считая ее частью дома Контарини, к ней обращались как к синьорине Лукреции.

И она понимала: если сейчас отец снова организует её брак, значит, у него на это свои причины. Скольким претендентам уже было отказано! И они были знатнее и богаче, чем Джованни. «Но почему именно он?!» – вопрос дятлом стучал у неё в мозгу.

Участь Лукреции была предрешена сразу после её рождения. Ей с детства внушали, что она козырная карта в большой финансовой игре семьи и что любовь и брак – это две несовместимые вещи, если ты принадлежишь роду Контарини. «Брак – это цепи, сковывающие свободу, но цепи золотые, кои не каждому дано носить», – любил повторять её отец.

«Синьора Лукреция Кавалли». Это имя звучало в её ушах как похоронный колокол, возвещающий о крахе всех её надежд на брак с человеком, который любил бы ЕЁ, а не дочь богатого папаши. «Хорошо ещё, что Джованни не стар и приятной наружности», – мысленно размышляла Лукреция. Слёзы жгли её глаза, но она не позволяла им пролиться. Она – Контарини, а значит, должна быть сильной.

«Ты – наследница великого рода, Лукреция, – шептала она, словно уговаривая себя. – Ты должна сделать этот шаг, чтобы сохранить честь и достоинство семьи». Но в глубине души она знала, что цена этой чести – её собственное счастье. И эта мысль была подобна кинжалу, вонзённому прямо в сердце. Она чувствовала себя античной Ифигенией, обреченной на заклание во имя благополучия семьи, жертвой, принесенной на алтарь родовой гордости.

Гондола медленно скользила по сонным каналам Венеции. Лукреция не хотела возвращаться домой, и, развалившись на покрытом мехом кресле и прикрыв глаза, она погрузилась в дрёму.

… Над ресницами проплыл образ её матери. Несмотря на то, что донна Ваноцца ди Риньяно умерла, когда Лукреции было пять лет, она очень хорошо помнила, как выглядела мама – светловолосая красавица с точёным римским профилем, добрыми зеленоватыми глазами и маленьким ртом, словно застывший бутон розы. Лукреция не была похожа на Ваноццу. В ней бурлила кровь Контарини – волосы цвета воронова крыла, глубокие цвета индиго глаза, искрящиеся пламенем амбиций. Мать её была будто нежный цветок, выросший на каменистой почве римских холмов, а Лукреция – плод, созревший под палящим солнцем Венецианской лагуны, терпкий и горький, но полный жизни.

В своё время Ваноцца вышла замуж за Джорджио ди Риньяно, состоятельного человека из Вероны, владеющего роскошной виллой с садом недалеко от церкви Сан Фермо Маджоре. Первый визит Ваноццы с мужем на Венецианский карнавал стал роковым для молодоженов. Судьбе было угодно, чтобы Джорджио попал в похотливые лапы венецианских куртизанок, а римская красавица столкнулась на площади Сан-Марко с Лоренцо Контарини.

Он влетел в её жизнь, словно орёл с золотыми крыльями – статный, обходительный и невероятно харизматичный. Лоренцо обладал редким даром – умением завораживать людей одним лишь взглядом. Его глаза, глубокие и проницательные, словно читали мысли Ваноццы, заставляя её сердце биться быстрее. Синьора ди Риньяно, не привыкшая к вниманию и восхищению, была поражена тем, как Лоренцо умел быть одновременно настойчивым и деликатным. Ваноцца чувствовала, что её мир перевернулся, и она не могла противостоять этому новому чувству. Карнавал с его яркими красками, музыкой и танцами стал фоном для их стремительно развивающегося романа. Ваноцца и Лоренцо проводили вместе каждый свободный момент, наслаждаясь обществом друг друга и забывая обо всём остальном.

Два месяца карнавала пролетели для влюблённых, как один день. Ваноцца знала, что вскоре ей придётся вернуться с мужем в Верону. Но пока карнавал продолжался, она позволяла себе мечтать и наслаждаться каждым мгновением, проведённым с Лоренцо. Их последний вечер вместе был особенно волшебным. Лоренцо устроил для Ваноццы сюрприз – ужин при свечах в саду рядом с шикарным дворцом. Сад был украшен цветами и фонариками, создавая атмосферу сказочного мира.

– Интересно, сколько захочет твой муж за «слепые» глаза и «немой» рот? – неожиданно спросил Лоренцо, и в его голосе слышались расчетливые металлические нотки, словно россыпь серебряных монет. Говоря это, у Лоренцо даже прищурился один глаз. Ваноцца даже не сразу поняла, что имеет в виду Лоренцо. – Я куплю вам дом в Венеции, – продолжал он. – У меня нет времени постоянно наведываться к тебе в Верону.

– Зачем?! – искренне, не понимая, спросила она. – Ты же женат, у тебя семья, дети. Мы расстанемся, я вернусь домой, и эти моменты, проведённые с тобой, останутся со мной навсегда, как драгоценное воспоминание о времени, когда я была по-настоящему счастлива. У нас разные пути, Лоренцо.

– Я из рода Контарини, Ваноцца, я привык получать всё, что желаю, и не важно, каким путём – деньги, сила, власть. И если я сказал, что ты станешь моей, значит, так тому и быть. Я дам тебе больше, чем просто счастье. Счастье – это химера, призрак, за которым гоняются глупцы. Я же дам тебе богатство, которое принесёт тебе все радости мира, преклонение, зависть. Жизнь, достойную королевы.

Его слова были как бархатная удавка, обвивающая шею мягко, но всё же сжимая, лишая воли и сковывая надежду на иное будущее. В глазах Лоренцо сияла любовь, но она была смешана с холодным блеском расчета и неутолимой, как голод морского чудовища, жаждой власти.

Лоренцо сдержал обещание, купив для возлюбленной и её мужа роскошное палаццо, расположенное у канала, дал денег на покупку остерии16 и дома с комнатами для постояльцев. Довольны были все, особенно Джорджио ди Риньяно. Зачем любовь одной женщины, когда вокруг кипела жизнь, полная чувственных утех и звонкой монеты?! А остерия, словно распахнутая звериная пасть, заманивала прохожих ароматами специй и пьянящим запахом молодого вина и приносила неплохую прибыль.

Через год тишину Палаццо ди Риньяно, гордо возвышающегося над водами канала, разорвал плач новорождённого. Девочку крестили под именем Лукреция. Доказывать отцовство сеньору Лоренцо не было необходимости. Во-первых, Ваноцца принадлежала только ему, а во-вторых, нужно было лишь бросить один взгляд на младенца, чтобы понять, что он принадлежит дому Контарини.

… Гондола плавно подошла к небольшой пристани. Служанка окликнула синьорину Лукрецию и головой указала на темную фигуру, стоящую недалеко от входа в дом. Лукреция машинально дотронулась до пышной многослойной юбки в том месте, где висел стилет17. Зажав рукоять в руке, она уверенно покинула гондолу и направилась к двери. Человек, укутанный в чёрный плащ, с черной шляпой на голове и маской на лице, двинулся в сторону Лукреции, словно желая перегородить ей дорогу.

В церкви Санта-Мария деи Мираколи

Лукреция остановилась.

– Что вы забыли в такое время в этом районе? – доставая стилет, твёрдым голосом спросила она у незнакомца.

Ничего не ответив, он продолжал надвигаться на Лукрецию, в глазах которой пылал огонь решимости, способный испепелить любого, кто посмеет встать на ее пути.

– Говори, кто ты, или я заставлю тебя пожалеть, что ты вообще родился на свет! – прошипела Лукреция, звук её голоса наполнил скрежет клинков.

Незнакомец медленно поднял руку, и Лукреция напряглась, готовая к атаке. Но вместо оружия в руке незнакомца появился небольшой букетик из гацании18. Он протянул его Лукреции, и на какое-то мгновение она замерла в замешательстве.

– Прошу прощения, что напугал вас, Sogno mio19, – произнес незнакомец, и его голос, приглушенный маской, прозвучал хрипло и устало, но это обращение заставило Лукрецию втянуть носом аромат, исходящий от незнакомства. Уловив еле заметный запах табака, она усмехнулась и проговорила соблазнительным голосом:

– И как долго вы собираетесь играть в маскарад, синьор? Не пора ли сбросить маски?

– Всему своё время! – Лишь проговорил незнакомец и, поклонившись, быстро пошел по бережной, оставляя Лукрецию в полном смятении.

Немного постояв, смотря вслед удаляющейся фигуре, наконец, Лукреция постучала в Палаццо ди Риньяно, которое стало принадлежать ей после смерти матери и её мужа в 1630 году. В том самом году, когда от чумы в городе умерло треть населения. Пятилетнюю Лукрецию спасло лишь то, что в тот момент её не было дома, отец забрал её с собой на Крит, отправляясь туда по делам.

В доме было тихо. Мажордом, открыв ей дверь, по-доброму, по-стариковски отчитал хозяйку: нечего девице по ночам одной по каналам «гондолить». Но, услышав новость о скорой свадьбе, он, чуть не выронив подсвечник, прокричал поздравления, и его басовитый голос разбудил весь дом. Сбежались домочадцы. Слуги и служанки, кухарки и поварята обступили новоявленную невесту и засыпали добрыми пожеланиями. Лишь одна старая кормилица смотрела исподлобья на свою «piccola»20 и неодобрительно качала головой.

Вырвавшись из окружения прислуги, Лукреция в сопровождении няни Розы поднялась в небольшую комнату, служившую хранилищем приданого. В ней стоял внушительных размеров сундук. Его массивные деревянные боковые панели были выполнены из ореха, придавая сундуку солидность и долговечность, края покрыты тонким слоем золота, а в углах и вдоль резных узоров были инкрустированы драгоценные камни – рубины, сапфиры и изумруды, подчёркивая его роскошь и богатый вид.

Лукреция провела рукой по гладкой и блестящей поверхности сундука и, достигнув центра крышки, положила ладонь на герб семьи Контарини – серебряного орла. Девушка посмотрела на кормилицу и кивком в сторону сундука приказала его открыть. Балия21 сняла с шеи большой ключ, и через мгновение взору Лукреции предстало добро, достойное королевских особ. Внутри сундук был выложен мягким бархатом глубокого бордового цвета, а золотые нити создавали узор, напоминающий звездное небо. Лукреция скептически посмотрела на аккуратно сложенные шелковые ткани, драгоценности и другие ценные предметы, составляющие её приданое и говорившие о богатстве и утонченном вкусе людей, собирающих это добро. Сверху лежала шкатулка из слоновой кости, инкрустированную перламутром. С легким щелчком крышка открылась, являя взору россыпь жемчуга и бриллиантов, переливающихся в полумраке комнаты всеми цветами радуги. Среди драгоценностей она заметила старинное ожерелье, и до неё донеслись слова няни Розы: «Это первый подарок, который синьор Лоренцо подарил Ваноцце».

С первыми лучами солнца, пробивающимися сквозь туман, город пробуждался —мягкий золотистый свет окрашивал фасады дворцов, отражаясь в рябящих водах лагуны. Гондолы покачивались у пристаней, и их лакированные борта поблёскивали под утренним солнцем. Гондольеры, одетые в простые полосатые рубашки, перекликались друг с другом, делясь последними новостями и готовясь к новому дню. Наконец, раздался звон колоколов, призывающий горожан к утренней молитве. И венецианцы в богатых одеждах покидали свои дома, спеша к заутреней.

Лукреция только собралась выйти из дома, как дверь перед её носом открылась, и на пороге показалась с совершенно одурелыми глазами Бьянка в сопровождении приветливо улыбающегося Алессандро.

– Скажи, это не может быть правдой! – заключая в объятия подругу, нервно затараторила Бьянка. – Как это возможно?! Еще не прошёл траур по Вито, а Джованни уже готов идти под венец.

– Я ей объяснял, – вставил своё мнение Алессандро, – когда разговор идёт о дочери синьора Контарини, всякая скорбь уходит на второй план.

Лукреция отстранилась от молодой вдовы, глядя на неё немного виноватым взглядом.

– Бьянка, успокойся, – попросила Лукреция, мягко коснувшись руки подруги. – Да, это правда.

Бьянка, тяжело дыша, посмотрела на Лукрецию глазами, полными изумления и негодования.

– Святая Мадонна! – взмолилась она, поднимая глаза к потолку. – Как можно быть таким равнодушным?! Слыханное ли дело, чтобы так быстро после смерти брата думать о свадьбе?

– Это не он, – еле слышно прошептала Лукреция.

– Ага! – восторженно воскликнул Алессандро. – Я был прав! Мой кузен слишком нерешителен, чтобы отважиться на такое. Это дело рук синьора Лоренцо.

– Полагаю, – бросила она взгляд на молодого мужчину, – Джованни раздражён этим не меньше, чем Бьянка?