Застывшие струны

– Вообще, – протянул я, как бы пытаясь с ней поспорить. – Когда я был маленьким и мы с семьей жили в другом городе, меня начал обучать игре на гитаре мой дядя, а петь никогда не учился, просто повторял за знаменитостями, – на недоверчивый взгляд девушки я только пожал плечами. – Просто любил музыку слушать.

Кажется свой ежедневный лимит слов, я потрачу еще до того, как выйду из кабинета, если уже этого не сделал.

– Получается, ты и на гитаре играть умеешь? – утонила Хатиса, наклонив голову.

Я только кивнул. А что говорить-то, ну умею, и что?

– Вау, – выдохнула она, расширив глаза. – Ты не думал заняться музыкой всерьез?

Вопрос со звездочкой. Не могу же я сказать ей, что уже сочинил целую кучу треков и во всю пою о своей неразделенной любви. Правда в одиночестве.

Я даже не успел нормально подумать, что хочу сказать, как из моего рта рекой потекли слова:

– Ну, вряд ли у меня что-то получится, но…почему бы не попробовать. Я уже сочинил несколько треков, только их надо записать, а для этого нужна студия и тот, кто в этом всем разбирается. А в нашей глуши такого не найдешь. Может когда поступлю в университет…

Тут я резко замолчал, глядя на Хатису. Она смотрела на меня, поперев щеку ладонью, мягко улыбаясь. Тепло ее улыбки передалось мне и…я снова заметил, как же жарко. Девушка сказала:

– Ты так вдохновленно об этом рассказываешь. Я бы хотела когда-нибудь послушать один из твоих треков. Не пробовал собрать группу? Думаю, хоть кто-нибудь здесь найдется.

И опять она задает мне очень неудобный вопрос. Все дело в том, что я боюсь выступать перед публикой. Выступать с различными научными докладами и речами я даже люблю, но вот петь…к тому же свой текст… Стесняюсь и все тут. Поэтому даже пробовать не стал собирать коллектив – не зачем, если мне некомфортно делиться с другими свои творчеством. Даже перед кем-то одним.

Кажется, Хатиса заметила, что я немного «завис» и произнесла, помахав рукой перед моим лицом:

– Земля вызывает Ригеля.

– А? – сначала не расслышал я, но уже через мгновения понял, что она сказала. – Нет, не пробовал.

Хатиса выглядела удивленной.

– Почему?

– Не знаю, – соврал я, не желая говорить правду. – Не сложилось как-то.

Девушка подняла одну бровь, выражая таким образом сомнение в моих словах. Посидев немного в тишине, я сдался.

– Ай, ладно. Просто… – меня охватил стыд. Мои щеки стремительно стали краснеть. Хатиса внимательно смотрела на меня. Расстроить ее своим молчанием…было выше моих сил. – Я боюсь выступать на публике.

Произнес я и тут же пожалел о том, что сказал, уставившись взглядом в парту. Было жутко стыдно признаться в своей слабости. К тому же Хатисе. Это было похоже на неприятный сон. Рядом с девушкой хотелось быть идеальным. Наверное, поэтому я так хорошо и учился. Не хотелось падать в грязь лицом.

Горели щеки. Я не смел поднять взгляд. Было страшно увидеть разочарование в глазах девушки. Увидеть, что перестал ее интересовать.

Огромным усилием воли я все-таки поднял взгляд и посмотрел девушке прямо в глаза, с немым вызовом: «Да, я боюсь петь перед людьми. И что с того?».

Хатиса и не отрывала от меня в глаз.

– Почему? – спросила она, недоумевая.

– Не знаю, – вздохнул я. А про себя подумал: «Да потому что над этим можно только посмеяться. Даже я смеюсь».

И тут прозвенел звонок, заставивший нас обоих вздрогнуть от неожиданности. Уходить из этого кабинета, ставшего таким уютным, откровенно не хотелось. Хатиса встала первой и начала собираться. Я тоже поднялся.

В абсолютной тишине мы дошли до выхода из кабинета. Я уже хотел открыть дверь, когда Хатиса сказала:

– Знаешь, а мне понравилось с тобой работать. Ты хороший напарник, – она немного смущалась, но говорила уверенно и абсолютно искренне.

Ее слова отразились теплом в моей душе. Это было так мило. Мне захотелось обнять ее как большую плюшевую игрушку. Я понимал, что реагирую немного неадекватно, ведь это совершенно обычные слова, но ничего не мог с собой поделать.

– Мне тоже, – наконец произнес я и открыл дверь.

Послышался гомон толпы. А мы все стояли, смотря друг на друга, все никак не решаясь сделать первый шаг наружу. Вот и все. Кроме совместной презентации нас больше ничего не связывает. Шум все увеличивался. Группа школьников вышла из-за поворота. Это оказались наши одноклассники. Как же хочется продлить этот момент, чтобы он длился вечно, но так никогда не бывает.

– Хатиса! – послышался голос Карины, зовущей подругу.

Я моргнул, приходя в себя, сделав небольшой шаг назад, пропуская девушку вперед.

Хатиса улыбнулась, как будто извиняясь и побежала навстречу Карине. А я… так и стоял у порога. Было чувство дежавю, потому что снова завис и улыбался, глядя в спину Хатисе.

***

Карина

Я быстро прошла через турникет со звонком, пробежала по коридору и теперь смотрела на них, прячась за старым шкафом с наградами. Хатиса стояла в двери кабинета рядом с Ригелем. Это выглядело так мирно, как будто разговаривали давние приятели, а не те, кто едва ли слово за год сказали друг другу.

«Я бы даже сказала, как парочка, прячущая свои отношения, – пронеслось в моей голове скорее в шутку. – В любом случае, кажется, все прошло хорошо. И возможно, мои труды не пройдут даром».

Тут послышались громкие голоса людей, направлявшихся в это крыло.

«Пора», – подумала я, вышла из своего укрытия и крикнула:

– Хатиса!

Подруга неестественно дернулась, но в следующий момент она улыбнулась Ригелю, как будто извиняясь и, развернувшись, побежала ко мне.

«Отлично, – внутренне ликовала я. – Теперь можно быть уверенной, что Хатиса к нему неравнодушна, иначе бы она не сожалела и не извинялась за то, что ей пришлось уйти. Надеюсь, она не злится на меня за вчерашнюю выходку…»

– Привет! – жизнерадостно поздоровалась Хатиса и обняла меня.

– Привет, – сказала я, соблюдая приличия, и сразу же набросилась на подругу с расспросами. – Ну как там ваш проект?

На слове «проект» я смешно подвигала бровями и Хатиса улыбнулась.

– Почти готов, – ответила со смешинкой в голосе подруга. – Осталось только оформить, и все.

«Кто готов? Проект? Или может Ригель?» – эти слова так и просились на язык, но я решила все-таки промолчать, потому что…ну, это, наверное, слишком. Вместо этого я сказала:

– Может, пойдем в класс?

– Давай. Какой сейчас урок? – спросила Хатиса.

– Физика, – с печальным вздохом произнесла я. Я никогда не понимала физику. Совсем. Но меня сейчас больше интересовали подробности проекта Хатисы, а не уроки. Поэтому, зайдя в кабинет и приготовившись к занятию, я снова заговорила на эту тему.

– Вижу, у тебя хорошее настроение. Значит, Ригель не смог его тебе испортить.

– Не смог, – задумчиво произнесла Хатиса и замолчала, уставившись куда-то в стену.

Класс наполнялся учениками, а она все сидела. Интересно. Это она так о Ригеле задумалась?

– Эй, ты чего? – наконец-то решилась я позвать подругу, потрепав ее по плечу

– Знаешь, – задумчиво протянула она. – Ригель, оказывается, совсем не такой как я думала. Он… другой. Точнее он нормальнее, чем казалось.

Я еле сдержалась от победного жеста, вместо этого протянув, округлив глаза:

– Да ладно.

Хатиса только махнула рукой, но я не собиралась от нее отставать.

– Ты что, влюбилась?

Мой вопрос произвел на Хатису неоднозначное впечатление. Она как обычно нахмурилась, однако ее щеки едва заметно покраснели. Но моя подруга не была бы собой, если бы не сумела, якобы шутя, выйти из ситуации:

– А может он тебе нравится? Вот ты и ревнуешь.

«А что? Ригель и вправду очень симпатичный. Только со мной ему, скорее всего будет скучно, а вот с Хатисой…» – промелькнула в голове мысль. Тут в кабинет зашел Ригель. И в ту же секунду я придумала гениальнейший план, от которого аж мурашки по коже побежали.

– Ага, только о Ригеле и думаю! И днем, и ночью, – громко, чтобы быть услышанной, рассмеялась я.

Ригель, проходящий мимо нашей парты, резко остановился и, непонимающе щурясь, уставился на меня, слегка улыбаясь.

«Есть!» – внутренне ликовала я.

Повернув голову на сорок пять градусов, я увидела картину, очень меня порадовавшую – Хатиса, едва не смеясь, бегала глазами от парня ко мне, больше уделяя внимание… конечно ему. Ригель это заметил, и, смутившись, опустил голову вниз, заторопился пройти мимо нашей парты.

Очень довольная собой и тем, что увидела, я не сдержалась и засмеялась.

– Просто шутка, – выкрикнула я в спину парню и подмигнула ему. Он на это только еще более удивленно и широко улыбнулся, помотав накрененной головой.

Тут прозвенел звонок и Ригель поспешно начал готовиться к уроку.

В класс зашла Инна Дмитриевна и начала занятие в своем привычном резком и быстром стиле:

– Здравствуйте! Садитесь! Открываем страницу двести шестьдесят один. Записываем тему…

– Что это? – услышала я возмущенно-веселый голос Хатисы, открывающей учебник, и не смогла сдержать улыбку.

– Ничего, – максимально спокойно ответила я и начала записывать тему.

***

Ригель

Вот, опять прозвенел звонок с урока. Все шло как обычно, будто и не было тех счастливых утренних минут рядом с Хатисой. Словно то было вчера и неправда. Но внутри меня, казалось, поселился маленький солнечный зайчик, мечущийся по моей грудной клетке, заполняя всего меня радостью, хоть я ни на что не надеялся. Никогда еще мне не доводилось испытывать такую светлую эмоцию. Я не переставал удивляться точности выражения «в животе порхают бабочки». Оно прекрасно описывает то непередаваемое состояние легкости и легкой щекотки во всем теле и мыслях.

Я спокойно готовился к уроку и, казалось бы, ничего не могло испортить моего настроения, пока Оливер – мой сосед по парте, не положил сложенный вдвое листок на парту Хатисы.

Подруг в классе не было. Видимо, пошли в столовую или еще куда-то.

«Зачем Олли подбрасывать записку Хатисе? Не может же быть, что… Нет, вряд ли… Если бы так, я бы неверное заметил… – мои мысли сбивались и путались, как будто сопротивляясь, не давая осознать неприятную правду. – Хотя я же почти ничего не знаю о жизни Хатисы вне школы. Вдруг она с ним на самом деле…давние друзья. А что? Оливер в общем-то хороший парень. очень Добрый, симпатичный. Коренастый, сильный, веселый. Светлые глаза и русые волосы делают его весьма милым, – в следующий миг я словно вспомнил о стреле в собственном сердце, которое там уже тысячу лет, но боль притупилась, если не трогать. – Может у Хатисы уже есть кто-то.»

Резкий звон с глухо раздался в моих ушах, словно через какую-то пленку. Все вокруг покрыла странная пелена, я отключился от реальности, погрязнув в грязи своего сознания.

Вот, в класс заходит Хатиса, она смеется, разговаривая с подругой, здоровается с учителем, садится за парту, откидывая назад длинные золотистые волосы и, покрутив кистью руки, берет ручку. Все эти движения были давно выучены мной наизусть, и мне правда казалось, что я знаю о ней все, что только можно, но понимание того, что у нее может быть другая, личная, невидимая никому жизнь… убивало меня, одновременно заставляя трепетать от того, что это хотелось исправить, пусть и шансы мои на это низки. Кто для нее я? По сути никто. Просто одноклассник, незнакомец, с которым она виделась изо дня в день большую часть своей жизни…

«И что же мне остается? Просто стоять и смотреть со стороны? Нет, так я ничего не смогу изменить…» – именно так я сказал себе и с какой-то непонятной апатией недвижно продолжал смотреть, как Хатиса разворачивает листок, Карина заглядывает ей через плечо, удивление появляется на их лицах, они шушукаются, посмеиваясь, поглядывая на нашу парту. Хатиса что-то пишет на обратной стороне записки и возвращает Оливеру с какой-то странной улыбкой, такой улыбки я у нее не видел. Или…

«Видел, – внезапно вспомнил я. – Она мне так улыбнулась, когда мы разошлись у кабинета.»

Оливер сидит очень ровно, у него покраснели кончики ушей, и он разворачивает лист дрожащими руками. По нему явно видно волнение.

Между ними точно что-то есть.

Чувство горечи и бессилия заполнило мое тело и подкатило к самому горлу. Проще было не думать.

Я автоматически записываю за учителем, совершенно не понимаю, что он говорит.

Говорят, если любишь – отпусти. Но я не могу. Ни тогда, шесть лет назад, ни сейчас, когда у меня снова зародилась призрачная надежда, которая трещит по швам. Я понимаю, что без нее меня нет. То, кем я являюсь, построено на отвергнутых чувствах, слежке издалека и внутренних драматичных страданиях, основанных на всяких глупостях. Человек, страшный пессимист, закрывшийся в себе, варящийся в мыслях, не желающий рационально оценивать окружающий его мир… явно не тот, кем хочется стать. Хотя в моменте мне это нравилось.

Но хватит этого. Я не могу просто следить за ней будто какой-то сумасшедший, жить, упиваясь собственной болью и тоской. Это нездорово. Натянуто и надрывно. Сидеть в загнивающем доме и не попытаться выйти наружу? Не открыть хотя бы окно? Звучит дико. Однако именно это я и делаю, закрывшись в своей зоне комфорта, которая, в действительности, таковой не является. Точнее да, в ней находиться удовлетворительно. Но это же всего лишь тройка. А надо стремиться к большему.

«Может просто пригласить ее… прогуляться?» – подумал я, флегматично срисовывая с доски тетраэдр. Свидание было бы чересчур. К тому же, даже предложение встретиться звучит двусмысленно. Особенно, если для этого нет повода.

«Вроде сегодня все прошло не так уж и плохо,»– от этой мысли я немного успокоился и пленка, до этого словно панцирь у черепахи, ограждающая меня от всего, стала постепенно таять и сошла на нет.

Тут я понял, что ничего не понял из того, что сказал нам учитель и весь остаток урока пытался отчаянно разобраться в конспектах.

И вот, снова послышался этот оглушительный звонок, который, исходя из моих личных наблюдений и собранной статистики, не предвещает ничего хорошего.

Я спокойно приготовился к следующему уроку и уже даже открыл учебник, чтобы повторить домашний параграф, когда боковым зрением заметил, что Оливер подошел к Хатисе, что-то сказал. Карина подтолкнула девушку, и она вместе с парнем вышла из кабинета.

Я старался не думать, зачем же Олли пошел поговорить с Хатисой, но мое любопытство, подогреваемое появившейся нервозностью, пересилило чувство гордости и я, не продержавшись от силы полминуты, нарочито небрежно закрыл книгу и спокойно вышел из класса.

Оказавшись в коридоре, я сразу же нашел глазами золотистые волосы Хатисы и двинулся к ним.

Остановившись прямо напротив них, подперев стеной стену и напустив на себя непринужденный вид, взяв в руки телефон, я начал наблюдать, а смотреть было на что.

Оливер что-то говорил, запустив пальцы в волосы на затылке и уставившись взглядом в пол. Кончики его ушей ярко покраснели. Хатиса, закрыв рот ладошкой, смеялась, хотя явно пыталась сохранять серьезность.

Как мне было жаль, что страх быть замеченным и гордость не позволили мне подойти настолько близко, чтобы услышать их разговор. Глядя на эту картину, я испытывал… такое разочарование, что невозможно описать словами. Злиться я просто не мог. А на что? На счастье других? На то, что они хорошо проводят время? Нет, это слишком даже для меня.

Тем временем, разговор Хатисы и Оливера подходил к концу. Парень перестал краснеть и говорил уже более открыто. Девушка же больше не смеялась, но на ее лице все равно сияла улыбка. И тут произошло то, чего я никак не мог ожидать.

Олли вдруг упал на одно колено, протянув руку к Хатисе, глядя ей в лицо. Он что-то сказал, и она, смутившись, но все равно улыбаясь и тоже что-то говоря, протянула ему свою ладонь. Оливер взял ее и сделал то, от чего меня окатило жаром. Он мягко накрыл губами ладонь девушки, которая выглядела при этом очень довольной.

Казалось, я стал свидетелем весьма… личной сцены. Захотелось отвернуться, заставить себя на это смотреть – было бы мазохизмом. Я встретился глазами с Кариной, стоявшей у двери в кабинет, в паре метров от меня. Она лукаво улыбнулась, склонив голову. Затылок обожгло стыдом… без конкретной на то причины.

«Так не пойдет,» – заговорил во мне здравый смысл. – Нельзя поддаваться своим эмоциям, надо успокоиться.»

Опустив взгляд в пол, я резко оттолкнулся от стены и широким шагом пошел в сторону мужского туалета, стараясь не смотреть на Хатису. Нарочито спокойно открыл дверь, невозмутимо зашел и, только убедившись, что в туалете никого нет, позволил себе вполголоса простонать, опершись руками о раковину. Мысли пчелами роились у меня в голове. И если настоящие пчелы желтые в черную полоску, то мои были красно-черными. Накатывала истерика, приступ ненависти, отвращения к себе, к миру, к реальности. Мне надоело просто позволять грудной клетке загнивать изнутри, вдыхать ее зловония и делать вид, что мне нравится. Раньше на это хватало сил. Теперь нет. Иллюзия спала.

И отчего мне так больно? Я всегда понимал, что сам сдался, закрылся и конечно всем будет на меня плевать. Так мне и было нужно. Я наслаждался этим, упивался, внутренне желая, чтобы кто-то ворвался в мою жизнь и все исправил. Желательно она.

Я как будто со стороны услышал свой судорожный вздох, в следующее мгновение сменившийся на всхлип. Я не смог сдержать его, сгорая от стыда. Слеза скатилась по щеке.

Становилось трудно дышать. Я медленно задыхался. Мне не хватало не воздуха. Нет. Мне не хватало… кого-то. Это отчаянно, бессмысленно, просто глупо, но мне постоянно нужно бы видеть ее, слышать, в глубине души на что-то надеяться, представлять в голове «возможные» ситуации, это заставляло меня вставать с кровати по утрам и ложиться ночью, чтобы увидеть следующий день. А сейчас… Я отчаянно нуждался в ком-то. Нельзя было оставаться наедине с таким собой. Неполноценным, с отмершей частью… души. Опустошенный, я задыхался в одиночестве. Мне казалось, что прямо здесь и наступит мой конец – все моя личность развеялась пылью, но этого не происходило, я все еще стоял, отчаянно хватая ртом воздух. Вцепившись пальцами в края длинной раковины, я попытался успокоиться, но мои мысли совсем не помогали этому.

Ничего уже не сделать. Я сам избрал такой путь. Сам. И не имею права жаловаться на последствия. Нельзя рушить чужое счастье, пусть ты сам… остался ни с чем. У меня осталась только безумная, никому не нужная, привязанность, даже не ослабевшая с разрушением привычного сознания. Я до боли прикусил губу, чувствуя дикую ярость на себя, на свою уязвимость, бесхребетность, беспомощность.

Щеку стянуло солью. Надо умыться. Ледяная вода вернула меня в реальность, охладив голову. Но боль, глубокая тоска, никуда не делась, просто осев пылью в легких, которая снова станет бурей от малейшего ветерка. Вдруг я услышал гомон учеников за дверью туалета и ужаснулся – а что, если бы они зашли сюда? Подняв голову и взглянув в зеркало, я увидел неприглядную картину – на меня смотрел полностью разбитый парень. Он молчал, но смотря в его глаза в ушах слышался пронзительный крик.

Меня передернуло. Я ненавидел проявления слабости. Особенно собственной слабости.

Я умылся еще раз и, вытерев лицо, осмотрел себя снова. Парень в отражении стал поспокойнее и поувереннее. Поправив волосы и рукава, царапнув себя при этом по предплечью, я счел свой внешний вид приемлемым и, ударив себя кулаком по бедру, чтобы собраться, размашистым шагом вышел из туалета, в мгновение ока дошел до кабинета и попал в класс под оглушительный трезвон звонка. Может внешне я и был абсолютно спокоен, но пальцы все еще подрагивали от внезапного срыва. А ведь все было хорошо буквально час назад.

***

Оливер

Ненавижу географию! Но для аттестата приходится попотеть. Учительница что-то говорила, но смысл доходил до меня туго. Что-то про какую-то сферу. Гидросферу. И про загрязнение. Какой-то Гринпис. Вдруг в дверь постучали, преподавательница увидела кого-то в коридоре, быстро дала задание и вышла. Я почти ничего не расслышал.

– Какая страница? – спросил я у Хатисы, с которой разговаривал на перемене. Да, неловко тогда вышло.

– Двести пятьдесят шестая, – ответила девушка.

– Спасибо, – громко поблагодарил я, чтобы перебить гомон остальных одноклассников, и открыл учебник. – Ты просто чудо.

Что бы я без нее делал сегодня. Да и раньше она мне часто подсказывала. И чувство юмора у нее неплохое. Почему-то раньше я этого не замечал. Эх, жалко заболел на прошлой неделе. Было бы проще оценки исправить. А теперь осталось совсем мало времени. Ничего не понимаю.

Я почесал свободной рукой затылок. Похоже, придется просить Ригеля помочь. Вообще делить с ним парту мне не особо хотелось, но почему-то нам все учителя садили вместе. А пересаживаться не было смысла. К кому? Все уже по парам расселись. Одному сидеть неинтересно. К тому в крайнем случае он может подсказать.

Я повернулся к нему и хотел уже заговорить, но в последний момент передумал – Ригель сидел с таким мрачным и злобным видом, что лезть к нему сейчас показалось мне не лучшей идеей.

«Ладно, наш местный идол сегодня не в духе,» – подумал я и решил спросить у Хатисы. Она точно не откажет.

– Ты знаешь ответ на первый вопрос?

Девушка предсказуемо кивнула, Карина тоже обернулась, отчего стало неловко. Ну чего смотрит?

– Где ты его откопала? Я уже все перерыл, – последнее было неправдой, но мне было лень искать.

– Горе ты мое луковое! – со смехом в голосе произнесла она. – Там в позапрошлом параграфе есть определение.

– Ага, – сказал я, взяв в руки учебник и перелистывая страницы.

– Ну вот, в тридцать седьмом тоже есть определение. И в тридцать восьмом. От тебя просят переформулировать все определения в одно.

– Они издеваются? – нахмурил я брови, тем не менее улыбаясь.

– Да, наверное, – протянула Хатиса, широко улыбаясь.

– Зачем писать вопросы длиной с пол параграфа?! – возмутился я, а услышав, что Карина прыснула, ответил, смеясь и наигранно негодуя, кажется, даже покраснел. – Это не смешно!

Хатиса на мое возмущение лишь махнула рукой, мол, давай, делай задание уже, и отвернулась к подруге, которая все это время не отрывала от меня взгляда. Я сглотнул и опустив голову стал писать, периодически поглядывая на подруг и удивляясь, что раньше не замечал какая же они классные. Особенно она.

***

Хатиса

Я сидела за столом в своей комнате. Мысли разбегались от меня в разные стороны, не желая собираться в кучу. Ригель сегодня был какой-то странный и, отчего-то, это меня дико волновало. Я вспоминала как он смеялся утром и с каким лицом выходил из школы. Интересно, что у него такого произошло? Кстати, удивительно, но Карина никак мне не напомнила о вчерашнем. Мы общались как ни в чем не бывало. Да, она бросала на меня взгляды и отпускала колкие шуточки, но… ей это можно простить. Я тряхнула головой, пытаясь сосредоточиться на выполнении домашнего задания. Сейчас говорим, что корень из гипотенузы равен корню суммы квадратов катетов и тогда, можно составить уравнение… – продолжала я решать задачу по геометрии. Однако все эти прямоугольные треугольники мало меня интересовали. Из головы все никак не выходил облик Ригеля, протягивающего мне булочку, Ригеля удивившегося, что я за его спиной, Ригеля, воодушевленно рассказывающего про свое увлечение музыкой, Ригеля, играющего мне на гитаре. Последнего, конечно, в жизни не было, но… это все равно почему-то возникало в мыслях. И так отчетливо, ярко. А еще отчего-то то, что он так быстро ушел домой после уроков… расстроило меня. Признавать это я не собиралась, но в груди осело неприятное чувство, что мне чего-то недодали. Но почему меня вообще это задело?

Решения уравнения не было. Оказывается, я перепутала длины сторон и теперь надо переписывать. «И все из-за этого Ригеля, – раздраженно подумала я. – Просто невозможный человек! Мог хотя бы сказать пока. И неважно, что мы обычно даже не здороваемся. Вообще-то, согласно звездам, он вообще должен души во мне не чаять.»

Я рассмеялась, чувствуя натяжение в груди. Понятно, что это просто шутка, но… в каждой шутке лишь доля шутки. Так говорит моя мама. И сейчас я была… близка к тому, чтобы в это поверить. Мои мысли… не подчинялись мне, словно ими управлял кто-то другой. Я довольно часто разговаривала сама с собой, особенно если нужно было принять какое-то решения или просто было скучно. Но теперь это вышло из-под контроля, и мозг подкидывал мне все новые и новые идеи, которые никак не могли ждать.

Ригель, которого я видела каждый день, оказался не совсем таким, как казалось. Веселый парень, с которым я с утра бежала в школу, просто обязан быть мне… хотя бы приятелем. А лучше другом. Столько положительных эмоций… мало с кем можно получить. Пусть совсем недавно я видела мрачного парня, к которому и подойти, не то, чтобы страшно, но желания не возникало, теперь Ригель ассоциировался с чем-то теплым и веселым, дарующим легкость и улыбку одним словом. А после географии…он стал совсем другой. Глядя на него, настроение слегка портилось. Вид такого Ригеля… неправильный. Я раздраженно захлопнула книгу. В таком состоянии делать домашнюю работы было невозможно.