Песня о Розе и Соловье

– Выходит, я – ваза?

– Помни об этом всякий раз, когда будешь разбита, – заключила Виктория.

Несмотря на то, что эта девушка вряд ли умела читать и писать, глупой ее назвать точно не повернулся бы язык. И следующие рассуждения Эффи это только подтвердили.

– Раньше я думала, что разговоры – это ключ к счастливым отношениям или крепкой дружбе. Но у меня нет ни одного друга, и я в свои девятнадцать все еще не замужем. Подумать только! А прямо сейчас до меня дошло: ключом является вовсе не пустая болтовня, а понимание. Можно разговаривать сколько угодно, но какой в этом смысл, если люди не понимают друг друга?

– И после таких выводов ты до сих пор считаешь себя глупенькой, Эффи Блэквуд?

– Нет, я считаю себя твоим новым другом! А ты считаешь так же?

Пара синих глаз, в которых бликовала свеча, с надеждой уставились на Викторию. Это было так неподдельно и мило, что она улыбнулась.

– Уверена, что мы с тобой будем отличными подругами. Я сразу поняла, что ты хороший человек, Эффи.

– Потому что я разоткровенничалась, как девчонка?

– Нет. После твоего «что же нам делать» там, на берегу реки, я поняла, что ты человек с большим сердцем. А еще ты позвала бездомную кошку и приласкала.

– И что же с того?

– А то, что, если человек, проходя мимо кошки, не говорит ей «кис-кис», то он явно не человек, – Виктория улыбнулась. – А ты приласкала кошку, не отказала ей в ласке, не пнула ногой. Люди, любящие животных, не могут быть плохими.

Эффи с энтузиазмом схватила Викторию за руку. Та сжала ее тонкие пальчики в ответ.

– Мы обязательно найдем выход из твоей ситуации!

«Если бы все было так просто», – мысленно вздохнула Виктория.

ГЛАВА 7

О ГРОМКИХ СЛОВАХ

Пронзительный крик петуха где-то снаружи разбудил Викторию, когда за окном было еще темновато. Вчерашние события легли на плечи тяжким грузом, и всю ночь она проспала беспробудно. Даже на полу. Даже на жестком и неудобном матрасе. Девушка открыла глаза и увидела плохо выбеленный потолок.

«Где я?»

Скрипнула дверь.

– Проснулась? Не стала рано будить, пожалела. Как долго ты спишь! Теперь уже и сомнения берут: а не из высшего ли ты сословия?

Виктория приподнялась на локтях, спина заныла: постель на полу все же оказалась слишком неудобной.

– Зачем ты поднялась так рано? Еще даже не рассвело. Или у вас так заведено в приюте?

– Рано? Это уже поздно.

Она взяла с умывальника отрез ткани – полотенце – и протянула Виктории.

– Смывной туалет находится на лестничной площадке, он один на весь приют. Ванная комната и прачечная – на втором этаже. Если ты в следующий раз не встанешь пораньше, то ни за что не успеешь согреть себе воды в кухне и занять очередь. Некоторые попросту не успевают за всю неделю принять ванну. Хотя, признаться, кто-то из девушек считает ее и вовсе ненужной вещью…

– У вас тут ванна? – Виктория сглотнула ком в горле.

«Конечно, ванна! Откуда у них душевые кабины? Скажи спасибо, что хоть что-то есть!», – разозлилась она сама на себя.

– Есть, – гордо сказала Эффи. – Все благодаря усилиям нашей достопочтенной мисс Кук.

Но надежда все же умирает последней, поэтому Виктория уточнила:

– Но наверняка же есть какие-то бани?

– Есть, конечно. В нескольких кварталах от приюта полгода назад открылась баня и прачечная для бедняков. Там даже можно за пенни погладить одежду! Хотя кому это тут нужно… – она расправила складки на удивление выглаженной юбки. – Но я считаю, что девушка обязана выглядеть аккуратно в любой ситуации. Если так хочешь, то сходим в баню в конце месяца.

Виктория попыталась подняться с пола, но спина заныла еще сильнее.

– Ладно. Я принесу горячей воды в комнату. Бедняжка. Умывальник с зеркалом хотя бы в комнате, – сочувствующе произнесла Эффи и скрылась за дверью.

В течение десяти минут Виктория окончательно проснулась и уже была готова бежать на поиски загадочного мужчины с пленки, но суровый взгляд новоиспеченной подруги, вернувшейся с полным кувшином, остудил ее пыл.

– Ты же не собираешься никуда бежать в спальной сорочке?

Она отставила воду в сторону, открыла сундук и принялась копошиться в нем. Вынув оттуда корсет, наметанным глазом оглядела фигуру Виктории.

– Тебе будет как раз. Я слишком худощавая для корсетов, а утягивать талию, как некоторые сумасшедшие девицы, не собираюсь.

– Тогда зачем тебе корсет?

– Как это зачем? – та округлила глаза. – В высших кругах все носят корсеты! Кто беднее – вообще не может себе позволить. А я могу, – она гордо приосанилась. – Потому что с ниткой и иголкой дружу.

Шитье было для Эффи любимым делом. И, если Виктория за всю жизнь иглу в руках держала пару раз, то Эффи уверяла, что уметь шить – это настолько же естественно, как уметь дышать.

Виктория наскоро умыла лицо и вопросительно посмотрела на Эффи.

– Снимай сорочку, а затем я тебя перетяну, – скомандовала та.

– Не хочу, – запротестовала Виктория, представляя, как внутренности сминаются, будто конфетный фантик. – Я ненамного крупнее тебя, не нужен мне никакой корсет!

– Поворачивайся, – настаивала Эффи. – Вдруг ты все же из аристократок? Вдруг твой Эдвард тебя увидит на улице? Нужно соответствовать!

Виктория не стала больше сопротивляться. Она покраснела, отошла к двери и стянула длинную сорочку через голову. Продела руки через лямки корсета.

– Втяни живот, – приказала Эффи. – Чтобы платье потом хорошо село.

Жесткий корсет выбил остатки воздуха из легких. Виктория ойкнула. Эффи ловкими пальцами зашнуровала корсет и залюбовалась своей работой.

– И долго так ходить? Это же жутко неудобно!

– И думать забудь о том, чтобы его снять! Ты же английская леди! Все леди мечтают об осиных талиях.

В сундуке у Эффи оказалось все, что было необходимо девушке вплоть до нижнего белья. Конечно, изысков, как у дам с картинок исторических книг, не было, но одежды было вполне достаточно. Одно из платьев соседки, длинное, чуть свободное, бежевого цвета, досталось и ей.

Завидев в руках Эффи головной убор, похожий на тот, в каком она была вчера, Виктория скрестила руки на груди и скривилась.

– Ну ты будто и не англичанка в самом деле!

– Я не ношу шапки, шляпки и чепчики.

– Откуда ты знаешь? Ты же не помнишь!

– Уверена.

– И почему же?

– Потому что знаю свои вкусы. И головные уборы – не мое, – Виктория проследила глазами за движениями Эффи, которая достала из-под раковины коробку с лентами: – И заплетенные волосы – тоже.

Эффи недоуменно посмотрела на нее, но коробку все же отставила в сторону.

– И что же ты собираешься делать? Ты же леди!

– Леди-леди… – пробормотала Виктория. – Что у нас все девушки выглядят одинаково, что два столетия назад…

– Любой леди не полагает ходить не заплетенной. И что ты там ворчишь?

Вместо ответа Виктория схватила с раковины гребень и на глазах недовольной Эффи стала расчесывать волосы. Затем заплела волосы со лба тонкими прядями назад, каждый раз выпуская предыдущую. Через минуту на голове красовался своеобразный ободок, похожий на косу, остальные же волосы по-прежнему струились по плечам.

Эффи поджала губы – сказать было нечего, ведь волосы как-никак, но были заплетены. Виктория, довольная своей работой, заглянула в зеркало.

Черные густые брови, задорно сверкающие карие глаза. Слегка круглое лицо украшал вздернутый нос. Виктория улыбнулась своему отражению. На щеках проступили ямочки. Взгляд скользнул ниже, к рукам и… Виктория побелела. Молниеносно задрала рукав. Ожогового рубца не было.

Она провела по мягкой чистой бледной коже подушечками пальцев. Как такое возможно? Шрам послужил предметом телепорта и после того, как она попала сюда, благополучно исчез? Но так не бывает!

Виктория натянула рукав и постаралась принять спокойный вид, хотя в голове бушевали мысли и предположения.

– Хороша, ой хороша! – Эффи притворно вздохнула. – Вот только как можно выйти в свет без шляпки? Осудят.

– Я не боюсь общественного мнения.

А мысленно добавила: «Я боюсь мира, куда попала».

И снова коснулась руки.

***

Несмотря на ранний час, приют напоминал пчелиный улей. Девушки, по большей части ровесницы Виктории, завтракали, прибирались, убегали по своим делам. Создавалось впечатление, что это и не приют вовсе, а частная школа. И только худоба, темные круги под глазами, небрежная и потертая одежда выдавали в юных особах не студенток, а измученных жизнью и тяжелым трудом девушек.

Завтрак оказался более чем скромным: хлеб и теплое молоко. Никакого чая и кофе. Оказалось, что чай стоит восемь пенсов, кофе – еще дороже, так что позволять их себе каждый день было довольно накладно. И хотя в ценах того времени Виктория еще не успела разобраться, но уже понимала – придется бороться со своей кофейной зависимостью.

Со вчерашнего вечера не особо изменилась и ситуация с гостеприимством: практически никто из жительниц приюта не пожелал знакомиться с ней. Девушки будто не обращали на Викторию внимания. Лишь две холодно и равнодушно поинтересовались, как ее зовут, отчего Виктория сделала вывод: публика в приюте часто меняется по каким-то причинам и особого смысла заводить крепкую дружбу нет. Но Эффи, разумеется, это не касалось.

Эффи Блэквуд работала в небольшой мастерской в Ист-Энде, где обслуживались небогатые заказчики. Можно было с уверенностью сказать, что она вытянула счастливый билет. Да, до модисток и портних королевского двора ей было далеко, но, по крайней мере, она не пахала по шестнадцать часов на швейном предприятии, где обычно из женщин все соки выжимали.

Она шила простые рубашки, сорочки, капоры, оплаты за которые хватало на проживание в приюте и некоторые мелочи. Летом, когда был «сезон» и заработки были выше (зимой темнело рано и свечи требовали дополнительных затрат, которые вычитались из зарплат портних), Эффи даже что-то откладывала на ткани, ленты и кружева для себя. А когда с заказами совсем была беда, Эффи шила воротнички, простые шляпки и нижнее белье, подушечки для булавок и продавала все это добро соседкам. Словом, крутилась, как могла.

Убегала на работу она рано. Виктория не хотела оставаться одна, поэтому решила уйти вместе с Эффи. Та, как могла попыталась объяснить, как добраться Ньюкомен-стрит, как найти на следующем перекрестке некоего одноногого Джо, который, по ее словам, знает Лондон лучше всех и заведет, куда надо за шиллинг. Одно было непонятно: как этот одноногий Джо будет ходить.

Слушая стрекотание Эффи, Виктория взгрустнула от осознания того, что здесь и сейчас нет смартфона с картами, интернета, где можно в поисковике найти любую информацию. Да даже хорошей бумажной карты и той не было.

Казалось, что она попала в компьютерную игру, но и тут не повезло: на улице не подойдешь к человеку, который подсвечивается восклицательным знаком и ежедневно стоит на перекрестке в ожидании, пока ты к нему обратишься и заведешь диалог.

Но, к своему удивлению, Виктория осознала, что достаточно «мягко» и быстро вливалась в эту эпоху, а со стороны могло показаться, будто она давно уже тут. Это не могло не радовать.

План по поиску мужчины с пленки и проложение маршрута нарушила мисс Кук. Она появилась как раз тогда, когда девушки собирались уходить. С порога домовладелица заявила, что медицинский осмотр переносится на завтра, а через пятнадцать минут Виктории нужно быть в больнице Святого Фомы, куда она оперативно смогла ее пристроить.

Мисс Кук явно была горда собой. Это чувствовалось в ее твердой позе, ровном и четком голосе. Ее широкий нос на круглом лице был вздернут, а большие карие глаза едва блестели. Прикинув в уме, что приют находился в минутах двадцати от еще не существующего Тауэрского моста примерно в районе Бермондси, девушка удивилась:

– Как же я успею попасть в другой район так быстро? Больница Святого Фомы находится в Ламбете, прямо через реку от Вестминстерского дворца! – она осеклась. – Насколько я могу припомнить, конечно… Мне так кажется…

– Что ты, кисонька, госпиталь находится в Саутуорк, совсем недалеко отсюда. Если поспешишь, то успеешь вовремя.

«Что-то не сходится… Стоп, в Саутуорке есть другая больница, Гая!Т очно-точно, там еще есть крыло с музеем, – припомнила Виктория. – Наверняка, в девятнадцатом веке где-то там располагался и госпиталь Святого Фомы. Надо было учить историю Лондона получше. Но кто же знал!»

– Скажешь, что ты от меня. Работы много, зарплата небольшая, – продолжила мисс Кук.

– Я пояснила Виктории, где найти одноногого Джо, – вклинилась в диалог Эффи. – Он точно поможет с указанием дороги куда угодно.

– Птичка моя, ну какой одноногий Джо! Вы же леди! – возмутилась мисс Кук. – Незамужняя девушка не может оставаться наедине с мужчиной и пять минут!

От всевозможных птичек, кисонек и прочих прозвищ Виктории стало смешно. Мисс Кук практически во всех разговорах игнорировала имена и предпочитала либо ласковые эпитеты, либо прозвища. Так, когда домовладелица приходила в приют, он автоматически превращался в сказочный лес: вокруг были лишь рыбки, птички и феечки.

– Спасибо за помощь, мисс Кук, – Виктория сделала неуклюжий реверанс, отчего Эффи хихикнула в кулак, а мисс Кук, приподняв бровь от удивления, молча кивнула головой и направилась к лестнице.

«Ну, ничего. Все к лучшему. Если бы я сейчас отправилась на Ньюкомен-стрит, то что бы делала? Стучалась во все двери? Это же сколько домов там нужно обойти! – Виктория прикинула в уме. – В итоге меня забрала бы полиция в участок. А так… Нужно думать наперед».

Виктория на секунду прикрыла глаза, взвешивая все за и против.

«Я здесь надолго. Так? Значит, нужно налаживать полезные связи. Кто знает, когда я выберусь отсюда и выберусь ли вообще? Эффи и мисс Кук – уже замечательно. А в больнице наверняка смогу получить куда больше информации. К тому же, будет подозрительно отказываться от помощи этой милой женщины и подставлять Эффи».

Приняв окончательное решение, Виктория попрощалась уже на улице с Эффи и побежала искать больницу Святого Фомы.

***

Больница располагалась и правда не так далеко от приюта, почти на берегу Темзы. Она представляла собой несколько двух- и трехэтажных зданий, которые образовывали внутренний двор. Он включал в себя холл на восточной стороне и небольшую церковь, а также еще несколько маленьких домов, назначение которых Виктории было пока что не понятно. Возможно, там были морг и операционные.

Услышав, что за нее поручилась Агнес Кук, медицинские работники без лишних слов выдали униформу: платье с белым передником и белый платок для волос. Как Виктория ни старалась, снять неудобный корсет ей так и не удалось: Эффи слишком туго затянула шнурки, а просить помощи у малознакомых людей не хотелось. Еще не хватало, чтобы ее увидели полуголой, и это в девятнадцатом веке. Пусть и немного альтернативном. Поэтому так и натянула мешковатое платье поверх корсета. А вот с платком смирилась. В конце концов, она сейчас находится в больнице, а там существуют санитарные нормы. Для полного комплекта не хватало лишь перчаток. А их изобрели уже вообще? Судя по всему, нет.

– Умеешь хоть что-нибудь? – сухо и без особого интереса поинтересовался пожилой усатый врач, когда Виктория следом за одной из сестер прошла в небольшой кабинет.

– Да!Я…

– В крыло с ранеными солдатами ее, – скомандовал он сестре милосердия, даже не желая дослушать. – Горшки выносить.

Не успела девушка «обрадоваться» привалившему счастью, как сестра потянула ее за собой в левый корпус госпиталя, в котором и размещали покалеченных бойцов.

А Виктория уже и не сопротивлялась: жизнь в данный момент напоминала ситуацию, когда ты после долгого и тяжелого дня сел не в тот автобус, и он повез тебя без остановок непонятно куда, но ты уже настолько бессилен, что тебе до лампочки.

На ходу сестра принялась обучать новенькую.

– Не спорь, не сунь нос куда не надо. Рабочий день может закончиться в шесть, а может – в десять. Твое дело простое: делай все, что скажет врач.

– А если он ничего не сказал?

– Как же нет? Горшки ночные убирать. Что кривишься? Да ты не принимай на свой счет, милая. Мистер Грин всегда так говорит и всем. А на самом деле рук не хватает. – Она вздохнула. – Многие сестры не умеют ничего. Приходится учить элементарным вещам.

– Но почему больница не принимает женщин и девушек, уже обученных сестринскому делу?

– Да где же ему учат?

Виктория оставила ее вопрос без ответа и просто приняла это как данность: в том времени, куда она попала, много чего еще не было, и с этим стоило лишь смириться.

Коридор первого этажа левого крыла больницы, куда привела девушку сестра, был ярко освещен солнцем. В воздухе летали пылинки. Побеленные стены, чисто вымытые полы. Пахло вареной брюквой вперемежку с хлоркой. Где-то за углом гулко хлопали двери и эхом раздавались шаги.

Пронзительный крик раненого солдата из какой-то палаты совсем рядом заставил сердце сжаться. Сестра, завидев как переменилась девушка в лице, снисходительно покачала головой.

– Бояться не нужно.

– Я и не боюсь. Просто… Непривычно. Пока что.

Она соврала. Было страшно. Виктория и подумать не могла, что окажется среди полуживых людей, да еще и будет обязана облегчать им боль и страдания всеми возможными способами. А под «всеми» подразумевались наверняка куриные бульоны и компрессы: вещи, не сильно помогающие умирающим.

Крик больного перешел в стон, а через пару секунд и тот вовсе смолк. Виктория постаралась сосредоточиться на других вещах: здесь она может найти хоть какую-то информацию о мужчине с пленки, завести полезные связи, заработать денег в конце концов. Нужно просто отбросить в сторону эмоции.

Она глубоко вдохнула и поспешно выдохнула. Сестра указала на палату, самую последнюю в конце коридора, где была необходима помощь, и убежала по другим делам, оставляя девушку одну.

Палата оказалась огромной: в ней теснилось кроватей сорок, не меньше. Виктория мысленно сравнила ее с ангаром. На койках лежали или сидели мужчины, все как на подбор молодые. Кто-то спал, кто-то вел диалог, кто-то читал библию. Сестры милосердия – Виктория насчитала пятерых – лишь мельком глянули на нее и продолжили ухаживать за больными.

«Понятно, с новенькими тут нигде не церемонятся, – подумала Виктория и поморщилась. – Придется сразу все брать в свои руки».

Девушка решительно шагнула к ближайшей кровати.

– Здравствуйте… сэр. Чем я могу вам помочь?

Сэр никак не смахивал на сэра в полной мере. Это был молодой человек примерно одного с Викторией возраста. С изящными тонкими чертами лица. Густые рыжие волосы до плеч, которые подчеркивали и без того бледный цвет лица, рассыпались по подушке в старой застиранной и заштопанной наволочке. Виктория бывала пару раз с приемными родителями в Ирландии – стране рыжих – но никогда не встречала мужчин с волосами такого шикарного светлого оттенка.

Раненый не проронил ни слова. И даже не моргнул. Он лежал и стеклянными глазами смотрел в потолок. Взгляд Виктории зацепился за нетронутую жестяную миску полужидкой и, судя по запаху, горелой каши на прикроватном столике: завтрак в больнице разносили ранним утром.

– Давайте я помогу вам поесть. Иначе не успеете – каша застынет.

Позади раздался смех.

– Успеть поесть! Он теперь успеет только душу праотцам отдать.

– Видите, сестра, уже готовится! Даже стишки для Бога написал.

Рядом с миской и правда лежала толстая тетрадь в кожаной обложке, заляпанная чернилами, и металлическое перо. Чернильницы не было.

– Как вам не стыдно. Человек ранен, возможно, и правда умирает, – Виктория обернулась к мужчинам, которые смеялись, и покачала головой.

Оба были вполне себе живыми. Один, лысый и толстый, с пальцами-сосисками, ограничился повязкой на груди, другой, с носом, как у хищной птицы, – перебинтованной рукой.

– Так тут все такие, сестричка. Умираем. Все с одной войны вышли, – ухмыльнулся лысый.

– Вот только мы в афганцев из ружей стреляли, а он что делал? Хорошо быть сыном богатого папаши, – ехидно поддержал носатый.

– Какие вы… – Виктория запнулась и после короткого замешательства произнесла: – Жестокие.

– Да и ты что-то не смахиваешь на сестру милосердия, – тот, что с перебитой рукой, хохотнул. – Не распыляйся так, милая. Он даже не смотрит на тебя, защитница.

Виктория развернулась к лежачему парню. Он по-прежнему глядел в потолок, словно ничего не слышал.

– Может, меня покормишь? – лысый мотнул головой, напоминающей блестящий бильярдный шар, но, упершись в недовольный взгляд Виктории, снисходительно произнес: – Ну хотя бы газетку подай солдатику. – И кивнул на прикроватный столик.

Признаться, Виктории совсем не хотелось контактировать с этими, как ей показалось, противными людьми. Обвинять человека только за то, что он родился в той или, наоборот, не той семье – последнее дело. Но медсестра обязана помогать всем пациентам. Поэтому она подошла к столику лысого, который почему-то стоял у двери, а не у кровати, и взяла газету.

Бумага приятно царапнула кожу пальцев, в нос ударил химический запах краски. Целая история, подумать только! Наверняка такой экземпляр лежит где-нибудь в одном из музеев Лондона. Взгляд упал на дату, и глаза тут же отказались верить цифрам. На первой странице «Таймс» черным по белому было написано: вторник, двенадцатое июня тысяча восемьсот тридцать седьмого года.

«Я еще не родилась. Безумие какое-то».

– Ну? – вопросительно посмотрел на нее лысый.

Виктория молча протянула ему газету и снова вернулась к кровати безмолвного пациента. Чем-то он притягивал ее внимание, хотя за все время даже ни разу не посмотрел на девушку.

– Так что? Будете молчать? – она отодвинула край куцего клетчатого одеяла и присела на кровать солдата.

Этим действием Виктория наверняка тут же нарушила миллион правил этикета девятнадцатого века, но почему-то никто не отреагировал на ее поступок. То ли все были заняты собственными делами, то ли молодой солдат все же имел какой-то важный титул, что время от времени и помогало пресекать издевки. И, скорее всего, дело было именно в нем. Но почему тогда солдат лежит в общей палате, а не лечится дома с частным доктором?

– Я ведь медсестра. Вы обязаны отвечать, – попробовала Виктория надавить на него.

Тот молчал.

– Послушайте, сэр…

Виктория придвинулась ближе, и лежавший до этого неподвижно солдат напрягся и стиснул кулак. Девушка только сейчас заметила с другой стороны кровати костыль, приставленный к железному изголовью. Она тотчас же поднялась, поняв, что надавила на ногу и причинила солдату боль.

А он молчал!

Решив все же больше не трогать раненого, она подошла к соседней кровати. Совсем молоденький солдатик, чем-то смахивающий внешне на Чарли, оказался куда разговорчивее. Он представился, затараторил о прекрасной погоде, хотя и знать не знал, что там творится за пределами лазарета, попросил сменить ему повязку на голове. Виктория выдохнула: это она сможет сделать, хоть какая-то работа нашлась и для нее.

И работы этой потом было хоть отбавляй. Полдня девушка провела на ногах. Меняла повязки раненым, выносила мусор, протирала пыль, мыла полы. Она не была белоручкой и такой труд не казался чем-то противным. Приемная мать с детства учила ее одной мудрости: все работы хороши.

В обед все сестры милосердия отправились в столовую, которая напоминала небольшую кухню с подсобкой. Едва Виктория вошла туда, в нос ударил противный запах дешевой рыбы и жареного лука. Она решила не рисковать пробовать такой обед, несмотря на то, что все медсестры уплетали его за обе щеки. Сжевав парочку белых сухарей, она засобиралась покинуть столовую, но планы изменились, как только увидела на полке с продуктами две баночки. Заглянув в одну из них, Виктория чуть в обморок не упала от радости. Кофе! Получив от сестер одобрение взять хотя бы пол чайной ложки, она в предвкушении залила заветный порошок кипятком. Конечно, напиток и рядом не стоял с привычным для человека 21 века напитком. Но прямо сейчас Виктория и подумать не могла, что чашку одного из самого вкусного кофе в ее жизни она выпьет в больнице на задворках викторианского Лондона!

Остаток дня пролетел незаметно. Работы на нее свалили столько, что некогда было и присесть, не то что думать, как бы и где раздобыть информацию о мужчине с пленки. После парочки неудачных попыток она на время забросила это дело. В приют возвращалась, когда уже стемнело.

Оказалось, что даже короткая дорога до него таила в себе множество опасностей: по пути встречались пьяные моряки, бросающие на редких женщин неоднозначные взгляды, странные типы в длинных плащах и с наброшенными на головы капюшонами, девушки легкого поведения. Воздух был наполнен непристойными звуками, смехами и бранью, которые то и дело раздавались за закрытыми дверями домов. Воняло протухшей рыбой, дымом с фабрики и выгребной ямой. И нет-нет кто-нибудь да выплескивал содержимое ночного горшка прямо из окна на голову случайного прохожего.