Скоро будем

Он снял трубку, вытирая слёзы дрожащей рукой.

– Крейг! Господи, Крейг! Ты слышал, слышал? – шептала Дороти в трубку. Видимо, дети ещё спали.

– Да… Я пытался выехать из города. Меня не выпустили. Никого не выпускают.

Повисла пауза, до краёв полная отчаяния и ужаса.

– Крейг… что мы будем делать теперь?

Он не знал. В бессилии упав в кресло, Крейг тупо разглядывал узор на обоях.

– Я что-нибудь придумаю, Дороти… Я обязательно что-нибудь придумаю.

Никто не понял в ту ночь, что значил «Билль об оседлости». Всеобщее непонимание продлилось ещё несколько дней. Люди озирались, словно ожидая катастрофы за углом собственного дома.

А потом их поставили перед выбором. И стало очевидно, что избежать катастрофы не удастся никому.

В течение месяца после принятия Билля каждому гражданину следовало решить, в какую категорию он будет вписан – «оседлые» или «дорожные».

Оседлым разрешалось иметь недвижимость, но запрещалось владеть каким-либо средством передвижения и покидать свой регион.

Дорожные имели право свободного передвижения по стране, но не могли владеть недвижимостью. Им также запрещалось иметь постоянную работу (более двадцати пяти рабочих дней) в одном и том же регионе и находиться в одном и том же населённом пункте дольше календарного месяца (за исключением случаев, связанных с затруднённым движением на дорогах). «Территорией исключительных прав» являлся огромный северный регион, который почти не был заселён, и небольшое место на самом юге, которое довольно быстро окрестили «Чудесным Местом».

Всем дорожным, приехавшим в «Северный сектор», полагалось право приобрести за небольшую плату маленький участок земли и, «при добросовестном отношении к важной миссии развития Северного сектора для труда и жизни», через десять лет получить его в собственность. При этом сохранив право свободного передвижения. Развитие «Северного сектора» подразумевало под собой освоение огромного дикого пространства, которое до сих пор не было приспособлено для человеческой жизни.

«Чудесное Место» было чем-то средним между мечтой и легендой. По причинам, которые так и не были официально названы, этот клочок земли остался свободным от всех нововведений Билля. Попасть в него, естественно, теперь могли только дорожные. Но куда именно они попадут – никто не знал.

Паника, охватившая страну, сверху была хорошо видна людям в дорогих костюмах, которые отныне передвигались в основном на вертолётах. Поэтому в день выхода Билля всех форменных собрали в региональных офисах и доходчиво ввели в курс дела, которое заключалось в том, что зарплата их отныне будет в два раза выше, а права им и их близким родственникам будут предоставлены особые. В отличие от всех остальных граждан по необходимости форменные могут, будучи оседлыми, получать в аренду транспортное средство и право на переезд в другой регион.

Так в один день общество треснуло по швам.

И жизнь, такая привычная и понятная, изменилась до неузнаваемости.

Крейг сидел в бесконечной очереди, которая собралась в одной из контор форменных. По всей стране, во всех конторах собирались эти очереди несчастных, растерянных людей.

Крейг мял в руках кепку и репетировал речь. Самым важным было всё донести спокойно. Чтобы сотруднику конторы сразу стало понятно, что произошло рядовое недоразумение. Всего-то. И ему выпишут какую-нибудь бумажку «по особым обстоятельствам», с которой он сможет покинуть город и вернуться в свой регион к семье.

Он повторял и повторял заученный текст себе под нос. Стараясь проговаривать слова без нажима или надрыва.

В трёх с половиной днях езды от него Дороти смотрела в кухонное окно, зависнув над раковиной с посудой. Всё было плохо. И она не могла избавиться от ощущения, что будет только хуже.

– Маааааам! Маааааам! – кричала Майя с веранды в открытую дверь. Она только что слышала странный шум, похожий на выстрел, в доме их соседа. Как выяснится через несколько минут, это действительно был выстрел. Самоубийство. В те недели волна самоубийств прокатилась по всей стране.

– Маааааам! – к испуганному голосу Майи присоединился высокий голосок Патти.

Дороти смотрела в окно, сжимая кухонное полотенце в руках. Она уже перестала понимать, что реально, а что нет.

– Гейл. Крейг Гейл. Крейг… Гейл! – бормотала в свой микрофончик секретарша, сидящая где-то в недрах ресепшена.

Он дрогнул, подпрыгнул и на негнущихся ногах пошёл на этот скучающий голос. Перегнувшись через стойку, он протянул секретарше своё удостоверение.

– Вам сюда, – девушка не глядя махнула рукой в сторону ближайшей к ним двери.

Он вошёл в кабинет и увидел перед собой лысоватого мужчину с толстыми пальцами. Мужчина посмотрел на него поверх очков и кивнул на свободный стул. Крейг сел, прочистил горло и начал:

– Сэр, произошло недоразумение, я оказался здесь по работе, а живу в Речном регионе. Там осталась моя семья. И я не могу к ним вернуться, потому что меня не выпускают.

Там, в коридоре, ему казалось, что чем короче и яснее – тем лучше. Его проблема была проста, лаконична. Умещалась в несколько предложений. Таким же было и её решение, уверял себя Крейг. Но в этом кабинете он вдруг почувствовал, что тишина, которая последовала за его коротким и ясным объяснением ситуации, не сулит ничего хорошего. Он судорожно начал подбирать слова, просто чтобы заполнить эту тишину, но ничего путного не приходило в голову.

Лысоватый человек в очках молча смотрел на него ещё какое-то время, а потом открыл ящик стола и достал из него пепельницу.

– Курите? – спросил он, ставя тяжёлую стекляшку между собой и Крейгом.

– Иногда, сэр… – Крейг замешкался.

– Курите, – бесцветно произнёс человек. И утвердительно кивнул в ответ на растерянный взгляд Крейга.

Достав из кармана пачку сигарет и зажигалку, Крейг прикурил, хотя курить ему не хотелось.

– Видите ли, мистер… – мужчина пробежался взглядом по лежащим на столе бумагам, – Гейл. Сегодня вы у меня уже восьмой, если не ошибаюсь, с подобной проблемой. И я вынужден сообщить, что ничем не могу вам помочь.

Крейг почувствовал, как внутри него всё перевернулось. Он вдруг понял, что не может дышать. Не может унять трясущуюся руку, не может закрыть рот. Не может ничего. Мужчина внимательно смотрел на него. Крейга трясло. И он напрочь забыл, как складывать слова в предложения.

– Понимаете, мистер Гейл… В «Билле об оседлости» ничего не сказано относительно таких случаев. Поэтому я бессилен.

Крейг собрал всю волю и прохрипел:

– Что… что же мне делать?

– Не могу знать, сэр. По закону, чтобы передвигаться по стране, вы должны получить удостоверение дорожного, отказавшись от недвижимой собственности и всех сопутствующих прав.

– Но как я тогда смогу жить с семьёй? У нас есть дом, у нас… – Крейг не верил в происходящее.

– Чтобы жить дома, нужно получить удостоверение оседлого и отказаться от средств передвижения и всех сопутствующих прав.

В это было невозможно поверить. Крейг мечтал поскорее проснуться из этого кошмара. Но он точно знал, что не спит. Рассматривая тлеющую в руке сигарету, он молча сидел. Не зная, что делать дальше.

– Если вы определились с выбором, мистер Гейл, мы можем заполнить документы прямо сейчас.

– Нет, – едва слышно сказал Крейг.

– Что ж, у вас есть ещё три с половиной недели, чтобы сделать свой свободный и добровольный выбор. Могу ли я ещё чем-нибудь вам помочь?

– А ведь я могу дойти домой пешком, верно? Вернуться домой без машины и уже дома получить удостоверение оседлого? – в голосе Крейга слышалась надежда. Его взгляд ожил и вновь остановился на лице хозяина кабинета, отчего тому стало немного грустно. Он не хотел никого расстраивать. Но такая у него была работа.

– Чтобы покинуть регион, вам нужно получить удостоверение дорожного.

– Хорошо, но если я вернусь домой пешком, лесами, минуя кордоны? Ведь никому не будет от этого вреда?

– Миновать кордоны вряд ли получится, – сказал человек с толстыми пальцами, поправляя очки. – К тому же есть документы, подтверждающие ваше нахождение здесь после принятия «Билля об оседлости». За нарушение установленных правил вас привлекут к уголовной ответственности.

– Да вы что, с ума все посходили, что ли?! – не выдержав, прорычал Крейг.

– Я не принимаю решения. Мне жаль, – бесцветно сказал человек, не дрогнув ни одним мускулом. Сегодня он видел много людей. Этот мужчина был самым уравновешенным из всех.

Крейг, не мигая, смотрел в лицо лысоватого человека. Планета будто бы сошла с оси и покатилась к чертям, как мячик. А человек сидел перед ним такой спокойный и обыденный. Словно не произошло ничего, что стоило бы особого внимания.

Молчание затянулось. Человек в очках смотрел на Крейга. Крейг не сводил глаз с человека в очках. В этих глазах, где-то в самой глубине, мелькало безумие. Человеку стало не по себе. Он встал, подошёл к кулеру и налил в алюминиевый стаканчик холодной воды на две трети. Затем добавил немного горячей. Он всегда делал именно так. И только так.

Подойдя к Крейгу, он протянул ему стакан воды. Крейг сначала отмахнулся, потом начал тереть воспалённые глаза. Человек ждал, стоя со стаканом в вытянутой руке. Крейг протянул дрожащую руку и, взяв стакан, не глядя осушил его одним жадным глотком.

– Мне действительно очень жаль, что я не смог помочь вам, мистер… Гейл, – отрапортовал лысоватый человек и вернулся за свой стол.

Не вполне понимая, где он и что он, Крейг встал и поплёлся из кабинета. Затем из переполненного испуганными людьми отдела. А после – прочь из здания. Пока не оказался в машине. Один на один со своим отчаянием.

Глава 4

Лысоватого человека с толстыми пальцами звали Бенедикт Крауч. И он состоял на государственной службе всю свою взрослую жизнь. Ему никогда не приходило в голову критиковать решения, приходящие «сверху», он принимал их как данность. За двенадцать лет работы он ни разу не усомнился в правильности того или иного закона. Законы были всего лишь системой. Системой, которая помогала обществу функционировать эффективно. В этой системе всегда была логика. И, если отбросить сантименты, не было серьёзных изъянов.

Бенедикт Крауч относился к своей работе как к долгу. Она не раздражала его и не вдохновляла. Но он всегда старался делать её хорошо, поэтому, возвращаясь в свою одинокую квартиру после рабочего дня, испытывал моральное удовлетворение. Бенедикт чувствовал себя пусть и не самым важным, но всё же полезным винтиком системы. Винтиком, главная задача которого – обеспечивать коммуникацию между людьми, законы принимающими, и людьми, по этим законам живущими. Вторые часто были недовольны первыми. И Бенедикт терпеливо и скрупулёзно разъяснял им их права и обязанности. Недовольство людей казалось ему излишним. Ведь сверху видно лучше. И чем выше пост, который человек занимает, – тем лучшее представление он имеет о происходящем. Поэтому, объясняя разгневанным, испуганным, подавленным и каким угодно ещё гражданам, почему всё именно так, а не иначе, Бенедикт чувствовал себя в своей тарелке. Он действительно верил в то, что данное мироустройство – логично и верно.

Но сегодня сомнения клевали его затылок, пока он шёл свои одиннадцать вечерних минут от кабинета до автобусной остановки.

Что-то было не так. Что-то явно было не так. И это странное, непривычное чувство не покинуло его и в дороге.

Поднявшись на лифте на шестой этаж многоквартирного дома, Бенедикт достал ключ из кармана своего портфеля и открыл дверь в тёмную, пустую и тихую квартиру.

– Кыс-кыс-кыс, Милора? – прошептал он, присаживаясь на тумбочку в прихожей, чтобы снять ботинки.

Большая пушистая кошка, извиваясь, выплыла из темноты и растянулась у его ног, зевая. Он почёсывал её за ушком, пока она довольно урчала. И широкая детская улыбка, которую он не замечал, преображала его неприметное лицо.

Пока Милора уплетала кошачий корм под мерное гудение микроволновки, в которой разогревалась фасоль с тофу (стандартный ужин Бенедикта), он сидел и думал. Все мысли его так или иначе сводились к новому закону об оседлости. Он чувствовал что-то неладное. И пытался понять, что же тревожило его. Люди, сидящие «сверху», не могли не учесть всё. Он был абсолютно уверен в этом. И тем не менее, картина не складывалась в логичную систему. Наверное, он что-то упустил. Микроволновка запищала, возвещая об окончании работы. Он выключил её и полез в портфель.

Следующий час, который промчался незаметно, он провёл в бумагах. Все документы, выписки и пояснения, выданные ему в связи с принятием нового закона, были разложены на столе. Листы белой бумаги, заполненные стройными рядами чёрных букв, покоились перед ним. Он читал, перечитывал и перечитывал снова. Посмотрев на часы, удивился тому, как быстро пролетело время. Вспомнил о фасоли, которая уже, конечно, остыла, и, решив, что нужно всё-таки поесть, снова зарылся в бумаги.

Бенедикт очнулся почти в полночь от урчания собственного живота. Весь вечер, несколько часов кряду, он просидел в законных актах, относящихся к «Биллю об оседлости», которые были выданы его министерству.

И не нашёл ответа на свой вопрос. Значит, этот вопрос остался открытым.

Неужели?

Он потёр переносицу указательным и большим. Голова разболелась от многочасового напряжения. И вдруг в этой больной голове появился размытый образ мужчины, который приходил к нему сегодня, под конец рабочего дня. Крис? Крук? Крейг… Крейг – да, Крейг Гейл.

«Недоразумение», вот как выразился мужчина с добрым лицом. Недоразумение. Система не допускает ошибок. И в ней нет места недоразумениям. Это Бенедикт знал наверняка.

В чём же тогда дело?

Вдруг его осенило. Возможно, несколько страниц были утеряны. Теоретически такое могло быть. И, расстегнув три верхние пуговицы рубашки, которую он так и не снял, Бенедикт снова принялся за ревизию кипы официальных бумаг. На этот раз пристально следя за порядковым номером каждой страницы.

Он проверил четыре раза. Все страницы были на месте.

– Быть того не может! – выдохнул поражённый Бенедикт.

Ему вдруг стало очень душно, и он, снимая на ходу рубашку, подошёл к окну, открыл его и высунул голову наружу. Голова казалась тяжёлой, будто была залита чугуном. Прохладный ночной ветерок обдувал его залысины. Звёзды бесстрастно смотрели на город, до краёв наполненный отчаянием.

Бенедикт знал, что делать. Но никогда не думал, что ему придётся воспользоваться этим знанием.

На часах было почти два. Он поставил фасоль с тофу обратно в холодильник, почистил зубы, умылся и лёг в кровать. Уснуть в ту ночь ему не удалось. Милора свернулась калачиком на его животе и тихонько посапывала. А он так и лежал с закрытыми глазами, слушая ветер и дорогу за окном.

Утром, придя в свой кабинет, он первым делом налил себе стаканчик чуть тёплой воды и, сев за стол, тут же начал набирать важный номер на кнопочном рабочем телефоне. Прижав трубку к уху, Бенедикт ждал. Три гудка. Пять гудков. Восемь гудков…

– Приёмная председателя министерства, слушаю вас.

– Доброе утро. Меня зовут Бенедикт Крауч, я старший служащий двенадцатого отдела министерства.

Он слышал, как женщина вбивает его данные в компьютер. После недолгой паузы она спросила:

– Ваше кодовое слово, мистер Крауч?

– Дева.

– Чем я могу вам помочь?

– Я бы хотел записаться на личный приём к председателю министерства. Как можно скорее.

– По какому вопросу?

– По вопросу принятого закона под номером 112543.

– Не могли бы вы конкретизировать, мистер Крауч, чего именно касается ваш запрос?

– Я считаю должным обсудить это лично с председателем, конфиденциально.

– Что ж, мистер Крауч… Ближайшая возможная дата… в конце следующего месяца, 27 числа. Вас устроит?

– К сожалению, нет. Исключительно важно назначить приём как можно скорее.

– Чем обоснована такая срочность, мистер Крауч?

– Это строго конфиденциально и, увы, абсолютно безотлагательно.

Она молчала. Он понимал, что перенапряг её с самого утра. Возможно, она только что заварила себе кофе и собиралась спокойно полистать журнал, сидя в удобном кресле приёмной. Рабочий день официально начался всего шесть минут назад, и Бенедикт прекрасно знал, чем в это время занимается большинство его коллег – досужие разговоры за чашкой кофе. Хоть бы даже и с самим собой.

– Я очень извиняюсь, что доставляю вам столько неудобств в это утро. Уверен, у вас достаточно важных дел. Я никогда бы не побеспокоил секретаря председателя министерства без вящей на то необходимости.

– Ох, мистер Крауч…

Он чувствовал, что она сомневается.

– Вы же знаете, что старшим сотрудникам положен один приём у председателя в год?

– Да. Я ни разу не пользовался этой возможностью.

Она помолчала ещё какое-то время, пару раз щёлкнув мышкой. Бенедикт предполагал, что она проверит достоверность его заявления. Возможно, тот факт, что он ни разу за двенадцать лет не записывался на личный приём к председателю, сыграет в его пользу.

– Мистер Крауч, я посмотрю, что можно сделать, и свяжусь с вами в ближайшее время.

– Спасибо.

Они положили трубки. Бенедикт сидел и смотрел на часы, висящие на противоположной стене.

Что ж, теперь остаётся только ждать.

***

Крейг не помнил, как он добрался до съёмной квартиры. Он выпадал из реальности, потому что отторгал её всем своим естеством. Перед ним стоял телефон. Он смотрел на него в отупении, не зная, что ей сказать. Сам позвонить он не мог, просто не хватало духу. Но он знал, что она вот-вот позвонит. И что? Что он скажет?

Крейг вышел на балкон и закурил. Кажется, у него оставался всего один вариант. Один-единственный. Конечно, дело было рисковое, но и выбора не было. Глядя на тлеющую сигарету, Крейг постепенно успокаивался, смиряясь с мыслью, что всё решено за него и остаётся только делать то, что в его силах. Иногда обстоятельства вынуждают живое существо поступать так, а не иначе. И ничего ты тут не поделаешь.

Ясность ума медленно возвращалась к нему. Нужно было продумать всё. И продумать как следует. Он медленно всадил окурок в пепельницу и посмотрел на город, оцепленный фонарями.

Что ж. Значит, так тому и быть.

За его спиной раздался звонок. Звонок, полный тревоги и ужаса.

– Дороти?

– Крейг? Крейг, это что-то невообразимое. Я ходила в управление, мне сказали, что пока мы не получим удостоверение того или другого типа, они ничем не могут нам помочь. Я пыталась объяснить, но…

– Дороти, Дороти, дорогая… Прости, что перебиваю. Я знаю, мне сказали то же самое, – он был спокоен, как скала. Она удивилась, почувствовав это. И даже немного испугалась.

– И… что же тогда, Крейг?

– Я всё продумал. Это не телефонный разговор. Увидимся дома.

– Крейг? Крейг, что ты задумал?

– Всё будет хорошо, моя дорогая, моя любимая Дороти. Я же обещал вернуться. Поцелуй от меня девочек. Какое-то время я не смогу выходить на связь. Но скоро я вас увижу. Прошу, никому не говори. Ничего. Это просто какое-то недоразумение, Дороти. Всего лишь недоразумение.

– Крейг… – её голос был пропитан бессилием, – Крейг, я так… так соскучилась по тебе.

Она говорила почти спокойно. Но по её лицу текли слёзы. И он знал это.

– Я знаю. Я тоже. Дороти?

– Да? – она вытирала скулы свободной рукой.

– Я люблю вас. Больше всего на свете.

– Я тебя люблю. Умоляю, будь осторожен.

Положив трубку, он вернулся на балкон, сел на стул и снова закурил. Ему предстояло настоящее приключение. Крейг улыбнулся самому себе. Вот что-что, а подобные приключения на старости лет точно в его планы не входили.

Он чувствовал, как ветер ерошит его седеющие волосы. Ему нужно было хорошенько подготовиться к своему нежданному путешествию. Но сначала – как следует выспаться. Крейг был достаточно умён, чтобы не бросаться в бой без необходимого количества сил в запасе. Он докурил, поел, принял контрастный душ и лёг спать. Уснул Крейг практически мгновенно. И утром, когда он проснулся, в его голове уже был чёткий, подробный план действий. Почистив зубы, он тут же принялся записывать его.

И исписав блокнот на две трети, Крейг плотно позавтракал и начал собирать рюкзак, следуя списку, расположившемуся на второй странице блокнота.

Все его личные вещи, которые в список не вошли, отправлялись в большой мусорный мешок. Мера предосторожности. Нужно было снизить все возможные риски до минимума.

Когда вещи были собраны, он какое-то время постоял в нерешительности. Звонить в контору, наверное, не имело смысла. С тех пор, как вышел Билль, он ни разу не явился на работу и ни разу ему по этому поводу не позвонили. Видимо, им тоже было не до работы. И не до него.

– Вот и хорошо, – подумал Крейг.

Хотя ничего хорошего, конечно, не было.

Закинув за плечо рюкзак и взяв в руку набитый чёрный мешок, он погасил свет в прихожей и вышел из съёмной квартиры.

***

За двенадцать минут до обеденного перерыва в кабинете Бенедикта Крауча, стоящего, сцепив руки за спиной, напротив окна, раздался телефонный звонок. Одним быстрым движением он оказался у рабочего стола с трубкой в руке. В трубке прозвучал уже знакомый голос:

– Мистер Крауч, председатель может принять вас через пять минут. Буквально на несколько слов.

– Отлично, огромное вам спасибо!

Он уже собрался класть трубку, но услышал шёпот:

– Мистер Крауч?

– Да?

– Надеюсь, это действительно что-то очень, очень важное.

– Ручаюсь.

Положив трубку, он быстро направился прочь из кабинета. Приёмная председателя находилась в другом здании, попасть в которое можно было только пройдя проверку в пропускном пункте. А у него было пять минут на всё про всё. И Бенедикт знал, что даже минутное опоздание может стоить ему всего дела. А возможно, и работы.

Идя вдоль высокого забора в направлении проходной, он молился о том, чтобы секретарша не забыла выписать ему пропуск.

– Ваша явка? – бесцветно спросил человек в форме, с автоматом наперевес.

– Бенедикт Крауч, приёмная председателя.

Охранник повернул голову, ожидая знака от другого человека в форме, который сидел в стеклянной будке. Через несколько секунд, которые показались вспотевшему Бенедикту вечностью, человек в будке утвердительно кивнул.

– Пройдите металлодетектор, – сказал мужчина с автоматом, освобождая Бенедикту проход.

Когда Бенедикт успешно миновал обозначенное препятствие и обернулся, он увидел уже двух людей с автоматами. Тот, что незаметно присоединился, стоило Бенедикту отвернуться, был помоложе и повыше.

– Следуйте за мной, – сказал он куда-то за плечо Бенедикту и пошёл в направлении здания, не оглядываясь.

Здание внушало трепет и страх. Огромный серый монолит, оцепленный плотными рядами охраны. Бенедикт бывал здесь только на торжественных мероприятиях для сотрудников, и он отметил, что обычно охраны было меньше раза в два. Видимо, такое количество вооружённых людей на территории было связано с волнениями из-за принятого Билля. Но Бенедикт старался не отвлекаться на эти мысли.

Длинные, извилистые коридоры давящего лабиринта, которым на поверку оказывалось здание управления, нужно было использовать, чтобы собраться с мыслями. Насколько это вообще было возможно. Всё же речь шла о личном визите к председателю. И нужно было подобрать правильные слова. Простые и ясные. Чтобы не отвлекать такого важного человека надолго. И уж тем более понапрасну.

Идя вдоль стен, увешанных большими и помпезными портретами хмурых людей в строгих костюмах, Бенедикт Крауч повторял речь, придумывать которую он начал ещё ночью под мерное сопение Милоры.

У него был только один шанс.

***

Закинув свои пожитки в багажник, Крейг сел за руль, вцепился в него руками и какое-то время просто смотрел перед собой.

Что отличает безумца от героя? Только результат. Потому что победителей не судят. А проигравших никогда не щадят.

Крейг не был уверен в адекватности своего решения. Он понимал, что затея с большой долей вероятности может провалиться. И даже если не провалится, его ресурсов может не хватить на то, чтобы довести дело до конца.

Но он хотел вернуться домой. Вернуться домой героем. К своей жене и детям. Он не собирался приносить их и себя в жертву какой-то глупой ошибке в системе. В конце концов, если он их больше никогда не увидит, то какая разница, почему? Потому, что смирился с обстоятельствами, или потому, что обезумел от отчаяния и рискнул по-крупному? Результат будет один и тот же. А значит – неважно.

Он не мог смириться. Не мог и не хотел жить в мире, где они с Дороти и девочками будут разлучены. Где каждое объятие будет регулироваться кем-то сверху. Кем-то, кто даже не знает людей, чьи жизни пытается регулировать.

Крейг Гейл крутанул ключ в замке зажигания. У него не было сомнений, что решение – верное.

И он очень надеялся, что у него получится.