Мифы древней Греции

Нет изворотливей, подлее и хитрей

Сизифа, жадного коринфского царя,

Средь прочих греческих героев и царей.

Неисчислимые богатства он собрал

Где хитростью, где подлым вероломством

В Коринфе – городе, и этим славным стал.

Жаль, Зевс не наградил его потомством.

Но жизнь конечна, и пришёл к нему Танат –

Бог смерти мрачно-траурного вида,

Чтоб душу отвести Сизифа в тёмный сад,

В предел умерших, в вотчину Аида.

Но хитрый, подлый, изворотливый Сизиф,

Как гостя встретив хмурого Таната,

В своём гостеприимстве бога убедив,

Оковы из железного каната

Надел кольцом соединяя со стеной,

Его лишил свободы делом злобным.

Не стали люди умирать, и в мир иной

Не приносили жертв богам загробным.

Не стало в мире больше пышных похорон,

Нарушился весь строй порядка жизни,

И перевозчик мёртвых лодочник Харон

Сидел на берегу, никем не призван.

И громовержец Зевс, об этом всём прознав,

К Сизифу бога Ареса направил.

Освобождён от пут был скованный Танат,

Сизифа душу в мир теней доставил.

Но обманул богов хитрец Сизиф и там –

Велев жене, чтобы не погребала

Его телес, даров и жертв не слать богам,

И та послушно хоронить не стала.

Напрасно ждали похоронных щедрых жертв

Аид с женой, царицей Персефоной.

А погребальных жертв как не было, и нет.

Но вот Сизиф приблизился. У трона

Воскликнул он: «О величайший бог Аид!

Вершитель душ, тебе по силам это!

Ты равен Зевсу, он к тебе благоволит,

Ты отпусти меня на землю света.

Я повелю жене, как только в дом войду,

Собрать богатые дары и жертвы,

И принести тебе. Я слово соблюду,

Вернусь сюда – мой путь тобой начертан».

Поверил горе-хитрецу прямой Аид,

Сизифа отпустив назад на землю,

В Коринф, где в роскоши невиданной стоит

Дворец Сизифа, скромности не внемлет.

Сизиф пирует, радуясь, что он один

Из смертных избежал страны загробной,

Что снова он живой – и царь, и господин,

Вином и яством радует утробу.

Разгневанный Аид Таната вновь призвал,

Послал за причинителем обиды,

Танат Сизифа во дворце в пиру застал,

И, вынув душу, проводил к Аиду.

– Ты дерзкий, вероломный, подлый, хитрый лжец! –

Сказал Аид с презреньем и досадой. –

В поту трудиться будешь, но трудов венец

Не станет никогда тебе наградой!

Сизиф в крутую гору с этих давних пор

Большой тяжёлый камень вечно катит.

Уже вершину зрит его усталый взор,

Но докатить Сизифу сил не хватит.

И камень тяжкий вырывается из рук,

И вниз летит, поднявши пыли тучу,

Сизиф вспотел, устал без отдыха, но вдруг

Опять толкает свой валун на кручу.

И так лжецу–пройдохе вечно предстоит

За хитрость, изворотливость и жадность

С трудом без пользы в гору вкатывать гранит,

И не познать ему победы сладость.

Не так ли вероломно, подло, алчно он

Хитрил и лгал, желая жить богато,

Не ставя для себя границу и резон,

Но пред Аидом он предстал без злата.

И громовержец Зевс, об этом всём прознав,

К Сизифу бога Ареса направил.

Освобождён от пут был скованный Танат,

Сизифа душу в мир теней доставил.

Но обманул богов хитрец Сизиф и там –

Велев жене, чтобы не погребала

Его телес, даров и жертв не слать богам,

И та послушно хоронить не стала.

Напрасно ждали похоронных щедрых жертв

Аид с женой, царицей Персефоной.

А погребальных жертв как не было, и нет.

Но вот Сизиф приблизился. У трона

Воскликнул он: «О величайший бог Аид!

Вершитель душ, тебе по силам это!

Ты равен Зевсу, он к тебе благоволит,

Ты отпусти меня на землю света.

Я повелю жене, как только в дом войду,

Собрать богатые дары и жертвы,

И принести тебе. Я слово соблюду,

Вернусь сюда – мой путь тобой начертан».

Поверил горе-хитрецу прямой Аид,

Сизифа отпустив назад на землю,

В Коринф, где в роскоши невиданной стоит

Дворец Сизифа, скромности не внемлет.

Сизиф пирует, радуясь, что он один

Из смертных избежал страны загробной,

Что снова он живой – и царь, и господин,

Вином и яством радует утробу.

Разгневанный Аид Таната вновь призвал,

Послал за причинителем обиды,

Танат Сизифа во дворце в пиру застал,

И, вынув душу, проводил к Аиду.

– Ты дерзкий, вероломный, подлый, хитрый лжец! –

Сказал Аид с презреньем и досадой. –

В поту трудиться будешь, но трудов венец

Не станет никогда тебе наградой!

Сизиф в крутую гору с этих давних пор

Большой тяжёлый камень вечно катит.

Уже вершину зрит его усталый взор,

Но докатить Сизифу сил не хватит.

И камень тяжкий вырывается из рук,

И вниз летит, поднявши пыли тучу,

Сизиф вспотел, устал без отдыха, но вдруг

Опять толкает свой валун на кручу.

И так лжецу–пройдохе вечно предстоит

За хитрость, изворотливость и жадность

С трудом без пользы в гору вкатывать гранит,

И не познать ему победы сладость.

Не так ли вероломно, подло, алчно он

Хитрил и лгал, желая жить богато,

Не ставя для себя границу и резон,

Но пред Аидом он предстал без злата.

Посейдон

  (вольный перевод из поэмы

  Гесиода «Теогония»)

В пучинах морских необъятных, бездонных

Чудесный дворец сотворён,

И грозному богу морей Посейдону,

Жилищем является он.

Морями легко Посейдон управляет,

Велик у него арсенал –

Он волны морские туда посылает,

Трезубцем куда указал.

Живёт с Посейдоном жена Амфитрита,

Нерея прекрасная дочь,

Которая кражей у старца добыта –

Ему без супруги невмочь.

Узрел Амфитриту в сестёр веренице –

Водили они хоровод

У острова Наксос. Хотел в колеснице

Умчать её в царствие вод.

Была Амфитрита с сестрой нереидой.

В испуге от влюбчивых глаз

К титану умчалась, плащом, как эгидой,

Укрыл её мощный Атлас.

Немало усилий на путь и дорогу

Потратил тогда Посейдон.

Дельфин указав, где искать недотрогу,

К созвездиям был вознесён.

Похитив прекрасную дочку Нерея,

Оттуда, где прятал Атлас,

Женился на ней Посейдон поскорее –

Дворцом она правит сейчас.

С тех пор и живут Посейдон с Амфитритой

В прекрасных покоях дворца.

Над ними шумят волны в море открытом,

Послушные воле отца.

Здесь свита божеств, своим видом прекрасна,

Вся в жемчуге и в янтарях,

Средь них – сын Тритон, коль трубит громогласно,

Рождаются бури в морях.

Когда Посейдон на своей колеснице

Запряженной тройкой коней,

По морю бескрайнему бешено мчится,

Склоняются волны пред ней.

Играют дельфины вокруг колесницы,

Хвостами бьют рыбы с игрой,

Но только чуть дрогнет трезубец в деснице,

Вздымаются волны горой.

Покрыты верхушки барашками пены,

Воды наступающий вал

На берег обрушился водной вселенной,

Дрожит основание скал.

Но если простёр Посейдон свой трезубец

Над волнами – в этот же миг

Вода утихает как спящий безумец,

Как вздорный, уставший старик.

И блещет на солнце спокойное море,

Как зеркало, гладью маня,

И плещет волной невысокой, не скорой

На берег, смиренье храня.

И старец Норей в Посейдоновой свите –

Почётным хранителем зван,

Прямой предсказатель грядущих событий,

Не любит он ложь и обман.

Советы свои он даёт не напрасно,

Всем нужен провидец Норей.

Отец нереид молодых и прекрасных,

(Полсотни родил дочерей).

А юные девы, покинувши воды,

Чтоб были их чары видны,

На берег выходят, вести хороводы,

Под шелест спокойной волны.

Прибрежные скалы их нежное пенье

Стараются эхом вернуть.

Они мореходам приносят спасенье,

Счастливым их делают путь.

Среди окружающих лиц Посейдона

Есть старец, провидец Протей,

Могущий и сам, и по милости трона

Предстать в виде страшных зверей.

Он бог и провидец, умеющий тайну

О будущем взору открыть,

Но чтобы заставить Протея – случайно,

Врасплох его надо схватить.

Ещё среди лиц Посейдоновой свиты

Есть бог, добрый Главк, он таков –

Провидец он и моряков покровитель –

Воителей и рыбаков.

Он часто всплывал из глубин на поверхность,

И людям, которых любил,

Судьбу открывал, и давал им советы,

И выход для них находил.

Могуч каждый воин в божественном шлеме,

И каждый в поступках велик,

Но властвует бог, братец Зевса, над всеми –

И грозен порой его лик.

Но землю и море в объятиях вечных

Сжимает далёкий титан –

Отец он трёх тысяч богов междуречных,

И имя ему – Океан.

Три тысячи дочек ещё он имеет –

Богинь родников и ручьёв,

И каждая океанида умеет

Ценить назначенье своё.

Титана детей, пишут древние греки,

Отец озадачил седой,

Задачей – нести нескончаемо реки

С живой и прекрасной водой.

И океаниды, и боги речные

Дают жарким засухам бой,

И поят с тех древних времён и доныне

Всю землю и всех, кто живой.

Афина – Паллада

(вольный перевод отрывка

поэмы Овидия "Метаморфозы")

Афина – Паллада, рождённая Зевсом,

На землю не просто пришла.

Её появление в браке совместном

Мать Метис–богиня ждала.

Богини судьбы, дальновидные Мойры

Поведали Зевсу о том,

Что Метис родит ему вскорости двойню,

И Зевса сын сменит потом.

Что власть Громовержца над миром померкнет,

И он потеряет престол –

Когда не родившийся сын его свергнет,

Свой будет творить произвол.

И Зевс, убоявшись такого исхода,

Чтоб грозной судьбы избежать,

Глотает богиню, начальницу рода,

Не дав ей спокойно рожать.

И вскоре от боли не знал себе места,

Как будто мозг коршун терзал,

Он сына позвал, молодого Гефеста,

И череп рубить приказал,

Избавить его от мучительной боли,

Стучавшей в мозгу, словно гром,

И Зевса не смея ослушаться воли,

Гефест тут махнул топором.

И вышла на свет, словно так было надо,

Из черепа Зевса – с копьём

Могучая дева Афина – Паллада,

В сверкающем шлеме своём.

Предстала пред очи богов – олимпийцев

И грозно копьём потрясла,

Воинственный клич далеко раскатился –

Богиня Афина пришла!

И голос высокий, прямой, протяжённый

Дошёл до небес, и основ

Олимпа–горы, и потряс его склоны

Богини воинственный зов.

Прекрасной фигурой Афина предстала,

Небесной сразив красотой

Богов-олимпийских, их было немало,

Признавших её госпожой.

И славили боги Афину-Палладу,

Рождённую из головы –

Могучего Зевса любимое чадо

С глазами – синей синевы,

Которые мудрость и власть источали,

И знаний великую мощь.

И боги Олимпа, конечно же, знали –

Поможет им Зевсова дочь

Советом мудрейшим, защитой военной,

Опасность от них отведёт.

И женщины знали, что в целой вселенной

Никто её лучше не ткёт.

И в Греции знали, как это опасно –

С Афиной соперничать в том.

Хотела быть выше ткачиха Арахна,

Да стала она пауком…

Вся Лидия знала, что в деле любого

Арахна всегда превзойдёт,

И нимфы с Пактола, водой золотого,

И с Тмола, глядели, как ткёт

Арахна из прядей, подобных туману,

Прозрачно воздушную ткань,

При этом нигде не допустит изъяна,

Нигде не появится рвань.

И голос высокий, прямой, протяжённый

Дошёл до небес, и основ

Олимпа–горы, и потряс его склоны

Богини воинственный зов.

Прекрасной фигурой Афина предстала,

Небесной сразив красотой

Богов-олимпийских, их было немало,

Признавших её госпожой.

И славили боги Афину-Палладу,

Рождённую из головы –

Могучего Зевса любимое чадо

С глазами – синей синевы,

Которые мудрость и власть источали,

И знаний великую мощь.

И боги Олимпа, конечно же, знали –

Поможет им Зевсова дочь

Советом мудрейшим, защитой военной,

Опасность от них отведёт.

И женщины знали, что в целой вселенной

Никто её лучше не ткёт.

И в Греции знали, как это опасно –

С Афиной соперничать в том.

Хотела быть выше ткачиха Арахна,

Да стала она пауком…

Вся Лидия знала, что в деле любого

Арахна всегда превзойдёт,

И нимфы с Пактола, водой золотого,

И с Тмола, глядели, как ткёт

Арахна из прядей, подобных туману,

Прозрачно воздушную ткань,

При этом нигде не допустит изъяна,

Нигде не появится рвань.

Гордилась она, что на свете нет равных

В умении ткать, нити прясть.

В тщеславии как-то сказала Арахна:

"Афина!  Ну что за напасть?

Пускай же приходит Афина-Паллада,

В искусстве сразиться со мной.

Да вот, подучиться сначала ей надо,

Не выглядеть дабы смешной.»

Афина-Паллада предстала старухой,

Согбенной, с дубовой клюкой,

Сказала Арахне, гордыней надутой –

«Не тлен только старость с собой

Приносит с годами – несёт она опыт.

Послушай, скажу я тебе,

Стремись превзойти только смертных без хлопот,

Не клич же богиню к борьбе.

Смиренно проси пощадить тебя ныне,

Покорность Афине польстит.

Молящихся часто прощает богиня,

Глядишь, тебя тоже простит».

Арахна, послушав Афину в пол-уха,

Сверкнула очами: «Молчи!

С годами ты стала безумной, старуха,

Своих дочерей поучи!

А я без твоих наставлений сумею

Афине дать в деле отчёт,

Да только явиться богиня не смеет.

Ну что же она не идёт?»

– Арахна, я здесь, – отвечает Паллада, -

В обличье, присущем богам,

Лидийские жёны и нимфы Эллады

Припали к священным ногам,

Восславили Зевса любимую дочерь.

Арахна молчала одна.

Афине она поклоняться не хочет,

Сразиться желает она.

И с гневом Афина-Паллада сказала:

– Ну что ж, покрывало соткём,

Но просто соткать его – этого мало,

Мы вышьем картины на нём.

Богиня соткала акрополь в Афинах,

Свой спор с Посейдоном за власть

Над Аттикой вечной, и эта картина

Несла и подробность, и страсть –

Двенадцать богов вместе с Зевсом (он правил)

Решали важнейший тот спор.

Поднял Посейдон свой трезубец, ударил,

И хлынул источник из гор.

Афина в эгиде, с щитом круглобоким,

Упрятавши косы под шлем,

Вонзила копьё своё в землю глубоко –

Там выросло древо затем.

Оливой священной то дерево стало,

Плодов сочных много на ней.

И боги Афине победу отдали –

Народу олива нужней.

Картины сплела в уголках покрывала,

Как боги карают людей

За их непокорность, что дерзостью стала,

За тщетность их гордых затей.

Арахна же, дерзкая, выткала сцены

Из жизни богов, но других.

И были слабы её боги и тленны,

Величия не было в них.

Вокруг тех богов олимпийских соткала

Венок из нарциссов густой.

Картина искусностью не уступала

Работе Афины самой.

Но только богов на картине явление

Носило упадочный дух,

Сквозило к богам олимпийским презрение

Богиня разгневалась вдруг –

Работа соперницы порвана в клочья

Афины-Паллады рывком,

Вдобавок богиня ударила точно

Арахну в лицо челноком.

Не вынесла дева такого позора,

Верёвку с петлёю свила,

И голову в петлю просунула скоро,

И смерть за ткачихой пришла.

Афина Арахну из петли достала, -

«Ну ладно, гордячка, живи.

Теперь в наказанье вечно, – сказала, -

Ты ткать будешь сети свои».

И соком волшебной травы окропилась

Арахна с макушки до пят,

И тело соперницы в миг обратилось

В паучий мохнатый наряд.

С тех пор обитает в своей паутине,

Не зная ни счастья, ни мук,

Ткачиха упрямая. А на латыни

Арахна – и значит «паук».

Аполлон

 (вольный перевод отрывка

 поэмы Овидия "Метаморфозы")

В бушующих волнах Эгейского моря,

Близ архипелага Киклад,

Как плот неприкаянный, Делос, как горе,

Как вечный с богами разлад,

Носился, не зная природного места,

Гигантской уды поплавок,

Обломок из серого скального теста –

Плавучей земли островок…

Вот нимфа Латона – любовница Зевса,

Уже собиралась родить,

Но Гера, супруга царя – громовержца,

Решила сопернице мстить.

Латону, гонимую Герой жестокой,

Преследовал всюду дракон –

Огромный, угрюмый, чешуйчатобокий,

На змея похожий Пифон.

Укрылась Латона на острове диком,

И тут же, как скалы, столбы

Явились из моря в размере великом,

Весь остров подняв на дыбы.

И остров, незыблем, на вечном приколе

Застыл средь других островов.

Стоять будет вечно он в море, доколе

Не рухнут основы основ.

Уныло топорщились голые скалы,

Лишь чайкам давая ночлег,

Растений там не было или не стало

Пока Делос правил свой бег.

Но вот, разродилась в итоге Латона –

Разлился по острову свет,

И камни узрели тогда Аполлона,

Прекрасней которого нет.

Покрылись цветами прибрежные скалы,

И Кинт, в сером пепле гора,

Сверкающей солнечной грудою стала,

Какой не бывала вчера.

На Делос собрались богини гурьбою,

Чтоб славить и песней встречать,

Нектар и амброзию взявши с собою –

Для бога – поить, угощать,

И петь Аполлону заздравные гимны,

Возрадоваться, и ликовать.

Сплетаются в вычурных танцах богини –

Движение, грация, стать.

С тех пор плодородный приветливый Делос

Навек полюбил Аполлон,

Привязанность эта и дальше не делась,

Хоть в Дельфах прославился он.

Вот он светозарный, младой, беспечальный,

Кифару с собой захватив,

Серебряный лук разместив за плечами

(Колчан полон стрел золотых),

Поднялся к небесной сияющей шири,

Летя высоко над землёй,

Грозя всему злому и тёмному в мире

Своей быстролётной стрелой.

Летел он туда, где жилище Пифона,

Где тот грабежом промышлял,

Намерен за мать отомстить, за Латону,

За зло, что он ей причинял.

И вот, Аполлон прилетел к своей цели –

Меж грозных обрывистых скал

Во мраке лежало глухое ущелье,

Которое он и искал.

По лону ущелья, седой весь от пены,

Стремительный мчался поток,

И бился о скалы – гранитные стены

Тумана холодного клок.

Вот выполз из логова грозно и смело

Ужасный громадный Пифон,

Своё в чешуе змеевидное тело

Всё в кольца укладывал он.

И горы дрожали от тяжести змея,

И скалы познали испуг –

Сдвигались, дракону перечить не смея,

Который мертвил всё вокруг.

И нимфы бежали, почувствовав ужас,

И птицы, и звери в галоп

Помчались стремглав, чтобы не было хуже,

И жизнь сохранить свою чтоб.

Поднялся Пифон, проявив злую ярость,

Открыл преогромную пасть,

И юноше места осталось лишь малость,

Чтоб в челюсти те не попасть.

Но вот тетивы песню звонкую быстро

Исполнил серебряный лук,

Свернула стрела золотая, как искра –

Застыло страшилище вдруг.

И стрелы посыпались, стрелы сверкали,

Без промаха жалили цель,

И мёртвым Пифон повалился на камни,

И рухнул меж скалами в щель.

Запел Аполлон, песне радостной внемля,

Запела окрестная живь.

Затем труп дракона упрятал под землю,

И Дельфы навек освятив,

Устроил святилище Зевса – оракул,

Чтоб волю отца прорицать,

Жрецов не имел он пока что, однако,

Нашёл, где служителей взять.

С высокого берега в море далёком

Увидел корабль вдалеке,

Дельфином приплыл, и в мгновение ока

Стал богом с кифарой в руке.

Он в Крисы привёл и корабль, и владельцев,

Долиной морских удальцов

Повёл моряков ко святилищу в Дельфах,

Из них он и выбрал жрецов.

Аполлон и Дафна

(вольный перевод отрывка поэмы

Овидия "Метаморфозы")

Бог света и радости, правды и счастья,

Певец и стрелок Аполлон,

Однажды познал настроенья ненастье,

И горе почувствовал он…

Пифона сразив, отдышавшись немного,

Стоял в упоении. Вдруг

Увидел он Эрота, юного бога,

Который натягивал лук.

Смеясь, Аполлон обратился к мальчишке –

К чему тебе стрелы, малыш?

Для стрел золочёных не мал ли ты слишком?

Зачем же ты с луком стоишь?

Тебе ли со мной, стреловержцем, тягаться,

Не хочешь ли славы такой,

Известности громче моей, может статься?

Юнец, не гонись ты за мной!

Обиженный Эрот ответил смиренно –

О да, ты без промаха бьёшь!

Но выстрелю я, и тогда непременно

Страдания ты обретёшь.

И Эрот, взмахнув золотыми крылами,

По небу умчался тотчас,

Обиженным был Аполлона словами,

Взлетел на высокий Парнас.

Там взял он свой лук, поиграл с тетивою,

Затем натянул её вновь,