Грибники – 3. Покормите мертвого кота

– Может быть они пытались объяснить, просто мы не поняли, – предположила Кристина, вспоминая свою ночную прогулку по лесу. – С нашими-то негрибными ценностями.

Все встали и начали, помогая друг другу, убирать со стола. Солнце за окном коснулось черных древесных ветвей и намерено было вот-вот закатиться.

– Я позвонила отцу, – сказала Данка. – Он обещал разобраться с тетьпашиным трупом, не привлекая внимания. Кроме того, Рейнольда сейчас все равно невозможно допросить.

– Он дрыхнет, – подтвердила Кристина. – И мне кажется, сны у него нездоровые.

– Нелегко расставаться с проклятием, – улыбнулся Эйзен, покосившись на Джафара. Тот вернул ему укоризненный взгляд.

*

– Ты его так и звал – Асмандр? В неофициальной обстановке?

Минут десять назад Джафар поднялся наверх, в комнату Рэнни, которую к вечеру второго дня должна была нагреть проходящая сквозь нее печная труба. Туда они планировали отнести хозяина, который, хоть и пришел в сознание, чувствовал себя еще не очень хорошо – его тошнило, мутило и постоянно тянуло еще поспать.

– Если б я слезал с порошка, – пробормотал Рэнни, – я бы сказал: вот, сейчас я чувствую себя как будто слезаю с порошка. Но я не употреблял его. Просто пару раз видел в рехабах, как ломает людей, на нем сидящих.

– А что ты употреблял? – спросила Кристина, чтобы поддержать разговор.

– Так… По мелочи. Пока деньги были. Но сейчас давно уже нет. Мне наших приключений хватает выше крыши.

И отключился.

– Наверно, лучше его наверх отнести, – сказала Кристина. – Там его комната.

Джафар молча кивнул и отправился смотреть, нагрелась ли там кровать.

Он стоял у окна, глядя на темный заснеженный поселок, когда сзади отворилась дверь, и Эйзен задал вопрос.

– Так и звал, Асмандром, – ответил ему Джафар. За окном царила блаженная, только звездными лучами освещенная пустота.

– Что это значит? – спросил Эйзен. Вопрос явно относился не только к этимологии Хансеновского имени, но и подразумевал что-то еще, тревожное и ведомое только Эйзену.

– То ли защитник бога, то ли помощник. Что-то в этом роде, – смиренно отвечал бывший военный.

– Красивое имя.

– Да, получше, чем, например, Мнгбанба, – согласился Джафар. – Такой рядовой у нас тоже был.

– Но он к тебе в доверие не втирался, – назойливо продолжал Эйзен. Он стоял чуть за спиной, не приближаясь.

– Не был шпионом потому что… Леша, к чему ты клонишь? – Джафар обернулся.

– Ни к чему, – Эйзен отступил на шаг. Выглядел он тревожным и смущенным. – Просто я тут подумал – Хансен, Кернберг…

– Про Кернберга, – терпеливо напомнил Джафар, – мы выяснили. Пока что его следы теряются. Не был, не замечен, не привлекался. Работал в университете три года, откуда взялся – неясно. Ты мне это сам рассказывал.

– А Хансен? – настаивал герцог. – Может, у него какие родственники были?

– Может, – согласился Джафар. – Но я с ними не знаком. Кроме того, «Хансен» – могла быть его не настоящая фамилия…

– В Норвегии есть портал. Помнишь историю про девочку, которая потерялась?

– Помню. Но они еще и в Китае терялись, и в Америке… Но Хансен не походил на китайца.

– Совсем?

– Совсем. И на американца не особенно.

– А ты вообще уверен, что он умер?

Эйзен внимательно всматривался в полускрытое тьмой лицо Джафара.

– Я видел его труп, – успокаивающе ответил лётчик. – Слегка обгоревший, но в целом узнаваемый. И он явно был мертв, потому что состоял из двух неравнозначных половин.

– Ты его опознал по которой части? – въедливо поинтересовался Эйзен.

Джафар раздраженно вздохнул.

– По обеим, – ответил он, едва сдерживаясь. – У него волосы были светлее, чем у тебя, и татуировок больше. С орлами, львами и прочей агрессивной геральдикой. Многие сохранились… Что ты хотел услышать, герцог?

– Нет… ничего… прости. – Эйзен отступил назад и поднял ладонь. Тускло, словно из иного мира, блеснули кольца. – Ничего… Ты говорил о нем так, словно… словно это было не с тобой. Но… я читал, что он добывал информацию не через тебя, а мог бы. И что он тебя ни разу не подставил. А по твоим рассказам выходит, что он ненавидел всех.

– Видимо, я был исключением, – украдкой наблюдая за собеседником, Джафар безразлично пожал плечами.

– Но для тебя это не важно? – продолжал допытываться Эйзен. – Тебе не важно, как человек к тебе относится, лишь бы он не был шпионом, так?

– Опять ты со своим субъективным гуманизмом, Леша. Ну вот подумай сам – допустим, он хорошо ко мне относился. Но, угнав машину с аэродрома, он бы все равно меня подставил. И скорее всего, под трибунал.

– А если б вы…

– Хватит, – прошептал механик, поморщившись. – Прекращай свое человеколюбивое нытье. А то систему ценностей грибов он признает, а систему ценностей Джафара – на тебе!

Услышав в его голосе иронию, Эйзен слегка успокоился.

– Грибы – не мой друг, – угрюмо заметил он.

– А ты-то – мой, – улыбнулся Джафар. – Хоть и мнительный. Но если ты сопрешь самолет, за который я отвечаю, я буду как минимум озадачен.

– Я не умею водить самолет, – постепенно успокаивался собеседник.

– Значит, – Джафар похлопал его по плечу, – смерть от моей руки тебе точно не грозит. Ты ведь хотел гарантий. И первую мы уже нашли…

– Да ну тебя, Яша…

Эйзен развернулся было уходить, но Джафар взял его за плечи и остановил.

– Лешенька, – прошептал он, ему в ухо, – не ввязывайся ты в… странное. Не имеющее цели и смысла.

Эйзен замер.

– Если б я мог, – сказал он тихо. – Но уже поздно. Ввязался.

– Тогда не сомневайся, – еще тише сказал Джафар. – Никогда.

*

Они спустились вдвоем. Молча собрали полусонного Рейнольда и унесли наверх. Аккуратно положили на его старую кровать, раздели до белья и накрыли тёплым одеялом.

– Он проснётся, – прошептал Эйзен, – и в первый момент подумает, что он в детстве.

– А во второй поймёт, что нет, – продолжил Джафар. – Это жестоко, Леша.

– Не зря же я с тобой общаюсь…

– Ты меня превзошел.

На секунду они замерли и хотели уже было спуститься вниз, как вдруг Рейнольд невнятно произнёс:

– За этой дверью никого нет.

Эйзен и Джафар остановились. На миг им показалось, что никого нет за той дверью, которую они собираются открыть. Но потом Рэнни продолжил:

– Кто ты?

И сам себе ответил, только другим голосом:

– Не узнаешь?

– Нет, – снова ответил Рейнольд самим собой. Ответил кому-то другому.

– Я теперь управляю тем, что оставил ваш друг Яков Виджен Гнедич. Я еще не до конца разобрался, как управлять реальностью. Но я разберусь. И весь нанятый им персонал будет отныне работать на меня. А у меня большие планы! Очень большие!

– Отдай мой остров, ублюдок, – приказал Рэнни. – И моего кота.

– Подпиши контракт, – захихикал он в ответ себе другим голосом. – Подпиши…

В следующий момент спящий дернулся, изо всех сил всадил в стену кулак, уронил руку и затих. Скоро его дыхание выровнялось.

– Ты понял, с кем он говорил? – спросил Эйзен, когда они спускались. – Голос знакомый.

– Да, – кивнул Джафар. – Это Азиль. Он же Василий Теребилов. Он теперь вместо Гнедича. Портал отправил этого лысого орла прямиком в междумирье.

– Девушкам расскажем?

– Придется. Надо же им знать, что у них сменилось начальство.

Глава 4. Жребий художника

Все началось с цифры «5», которой многие придают слишком большое значение. Уже в первом классе маленькому Ваське разъяснили, что ежели он принесет в тетрадке, либо же в дневнике эту цифру, то заслужит от отца большое человеческое уважение. И продлится то уважение примерно до следующего утра. А днем надо будет уважение снова подкармливать, снова нести такую цифру, еще лучше две, а если будет цифра «4» или меньше, папино уважение зачахнет, и превратится Васька в говнюка и дармоеда.

В первом классе пятерки получались легко, во втором тоже. И вообще класса до пятого дело с высокими оценками обстояло неплохо, а вот в седьмом Вася «съехал».

Особенно сильно он не любил математику. Ну, понятное дело, считать нужно. Деньги, например. Они счет любят, так батя говорил. Но зачем выдумывать цифры на бумажке и считать функции, синусы, косинусы и интегралы? Ничего из этого в жизни не пригодится! Абстрактный счет – зло. И мозг напрягает, до тошноты и слез. Нельзя считать воздух. Блажь это все и издевательство над учениками.

Еще Вася не любил литературу и русский язык. Ну действительно, какая разница, где поставить запятую, ведь и так все понятно! В большинстве случаев. А уж сочинения! «Что хотел сказать автор?». Странный вопрос. Если хотел, но Васька не понял, значит, у автора ничего такого сказать не получилось. А уж если автор умер века полтора назад, то откуда вы знаете, что он хотел сказать? Вы ведь, Марьиванна, не были с ним лично знакомы, а трактовки, как мы знаем из интернета, часто бывают ошибочны. Напишет, скажем, человек «вот котик», а его трактуют как «и что, вы предлагаете теперь уничтожить всех собак?». И человек начинает оправдываться – мол, нет, где вы такое у меня увидели, а ему – надо было оговорочку вставить, что, несмотря на любовь к котикам, я ничего против собак не имею, а то выглядит дискриминативно, знаете ли. Обижает чувства собаководов. А уж если любители хорьков понабегут, или канареек, то все, котика со страницы лучше удалить. Проклянут. Конечно, если кот давно сдох, то можно и не убирать, а вот за здоровье живых котов в свете общественного мнения Васька не поручился бы.

Перед очередным сочинением «Образ русского человека в произведениях авторов 19 века», Васька точно знал, что тема с подвохом, потому что про каких еще людей в России можно писать? Ну разве что француза добавить или немца. Или татарина. Лермонтов вот вообще кавказцев совал повсюду, хотя главным героем все равно оставался мерзоватый Печорин. А насколько он там русский – непонятно.

Словом, Васька знал, что выше трояка не получит, а батя требовал чистый пятак, неопровержимый, как рыло порося.

Васька этот пятак даже нарисовал. Нормальный такой свиной пятак, с тенями и штрихом, а рядом цифру «5». Положил клочок бумаги в карман и двинул в школу.

Написал, конечно, полный бред, но пятак под этим бредом стоял – красный, жирный, уверенный. Правда, странным почерком, не Мариванниным, а словно бы совсем чужим. Только ручка была ее.

– Сама не знаю, почему поставила, – призналась учительница. – Пишешь ты, Теребилов, как курица лапой. Но что-то в этом есть… да, что-то есть.

Прошла неделя, прежде чем Вася вспомнил, что это «что-то» было у него в кармане. Мать решила Васькины штаны постирать и вытряхнула из кармана бумагу со свиным рылом.

– Забирай свои художества, – сказала. – Не сори тут.

И тут Вася понял, что всю эту неделю получал только отличные оценки. И учителя сами не знали, почему их ставили. Морщились, но ставили.

– Прикинь, – на следующий день поделился Васька с приятелем, – нарисовал пятак, и всю неделю его получаю!

– А мне нарисуй? – отозвался не чуждый мистическому мышлению одноклассник.

Васька ухмыльнулся – во что только не поверишь в таком концлагере, как школа – но нарисовал. На этот раз вместо свиного рыла – пять копеек. И цифру.

– Вот тебе хорошая оценка, Толян, – сказан он. – Береги ее. Носи в кармане.

– Гы, – поблагодарил Толян.

И поперло ему. Что ни скажет – пятак! Что ни напишет – пятак!

– Не верю я в такие вещи, – сказала отличница Вика Капустина, когда они с Толяном обсуждали свои победы слишком громко. – Просто учителя от вашей дури устали.

Васька обиделся.

– А ты ей «гуся» нарисуй, – прошептал Толян. – И в сумку подкинь.

Отец Васьки, человек религиозный, говорил, что ближним своим вредить нельзя, что Бог все видит и накажет. Но разве это вред, бумажку в портфель подкинуть?

Васька изобразил огромного гуся, с длинной шеей и открытым клювом, хотел еще из клюва «гагага» из клюва направить вовне, но потом не стал. Просто рядом с гусем изобразил цифру «2».

Через два дня Вика Капустина получила пару. Встала отвечать, начала, но тут словно немота на нее напала. Краснела, бледнела, а потом вдруг выбежала из класса. Невозмутимый и строгий математик мало того, что поставил двойку, так еще и замечание в дневнике написал. Мол, не готовилась.

Вика потом долго рыдала в туалете.

– Надо у нее двойку из портфеля вынуть, – сказал Толик.

Но Вика стала что-то подозревать; и мало того, что портфель свой никогда не оставляла в одиночестве, так еще и с ребятами не разговаривала.

Вторая двойка не заставила себя ждать. Потом третья.

– Может, сказать ей? – изнывал Толик. Ему было жалко Вику.

– Скажешь – будешь предателем, – неожиданно как для себя, так и для Толяна заявил Васька. Он уже третью неделю выбивался в отличники, и понял, что всякие капустины были ему на этом пути совершенно не нужны.

Капустина заболела, а потом взяла да и перешла в другую школу. Что там с ней дальше сталось, Васька не узнал. У него появились другие проблемы: пятерка «протухла». Как-то потускнела и стала иначе выглядеть. Пошли четвербаны.

Васька нарисовал новую картинку, но и она работала не особо долго.

– Это картинки-вампиры, – догадался мистически настроенный Толян. – Им живая кровь нужна. На руке нарисуй.

Нарисованный на руке пятак работал, пока не смылся. А там и лето наступило.

Единственное, что не работало, будучи нарисованным на себе, это деньги, но зато эти деньги исправно платили те, кому Васян рисовал их желания. Кое-кто из расплодившихся в нынешнее время инфоцыган-коучей пытались украсть магию гуру Васи Теребилова.

– Вы должны визуализировать свои желания! – говорили они доверчивой пастве. Паства послушно вешала на стену бумаги формата А2 с машинами, мужчинами, пачкой денег, женщинами с большим бюстом, младенцами в цветочек (если кому они были нужны), квартирами и закрытой ипотекой. Никто точно не знал, как выглядит закрытая ипотека, но Вася догадался: он нарисовал одному почтенному отцу семейства сундук с огромным замком, закрытым. «Ипотека» – было написано на сундуке. И уже через пару дней мужику предложили на работе выгодный контракт. Да еще и в должности повысили. Все, что не ушло на закрытие, клиент отдал великому гуру.

На тот момент Василий уже лет семь как закончил школу, отслужил в армии – с его способностями это получилось легко – и работал посменно охранником. Батя все пытался его в институт запихнуть, но зачем великому визуализатору желаний какой-то там институт? Это для слабаков. Начальство всякое… Вася ненавидел начальство и предпочитал управлять собой сам.

Постепенно у Теребилова начали появляться поклонники, паразиты и последователи. Рисовал он на них что хотел. Иногда исполнялось не совсем то, что было изображено, приходилось корректировать. Когда нужное изображение находилось и начинало работать, многие клиенты просили его «закрепить». Так получались татуировки – временные и постоянные. Однако и они постепенно теряли силу. Как-то раз, еще в самом начале карьеры, пришел к Теребилову грустный юноша на костылях. Я говорит, влюбился. Но из-за перенесенных в детстве болезней у меня не стоит. Чувства есть, а эффекта нет.

Знаешь, сказал ему Василий, я тебе конечно могу сделать татуировку вполне себе рабочего органа во всю спину. Или еще где. Но ведь твоей девушке такое художество вряд ли понравится.

– А может, – предложил юноша, – метафору какую вместо откровенной картинки? Ну там, самолет взлетающий, или ракету… или нефтяную вышку, например.

Василий задумался и действительно, поискав в источниках, изобразил клиенту на плече нефтяную платформу.

Клиент остался доволен, только вот из переводчиков потом переквалифицировался в геолога и начал работать в нефтянке.

У рисования на людях была еще одна побочка, сказавшаяся уже на самом Василии – он начал терять волосы. Когда вылезла примерно половина – причем на всем теле, включая брови – сделал себе татуировки бровей.

И все чаще стал задаваться вопросом: а как с помощью рисунков получить чужой опыт? Ведь кто-то до него умел делать что-то подобное? Или нет? В чем природа визуализации? Как она работает?

Наверняка ответ есть в каких-нибудь древних книгах.

И Василий нарисовал себе книгу. С названием. Сначала он хотел назвать ее «Ответы на все магические вопросы», но потом подумал, что такую книгу не унесешь. И тогда он сделал хитрее: нарисовал книжку с названием «Правильное название нужной мне магической книжки, которая существует и может мне помочь».

Изобразив ее синей ручкой на своей руке, он приготовился ждать.

*

Через неделю на одну из его проповедей пришла девушка с темно-красными волосами, пробилась сквозь толпу после окончания речи и сказала:

– Я – Роза. Нам нужно разрешение на работы в заповеднике. Можешь нарисовать?

– Какой мой интерес? – по привычке спросил Теребилов. Без интереса он давно не работал. Думал, предложат деньги. Однако Роза сказала:

– Там старая библиотека. Давно, еще в середине советской власти, примерно в 60-х, законсервировали скит. В нем жил то ли отшельник, то ли беглый монах. Говорили, он продал душу дьяволу и прочую чушь. А он книги собирал. В заповедник не пробраться. Я ко многим ходила, все шарлатаны. Нашла двоих – тайных поставщиков целебных грибочков, которые никак не могут нам помочь, и художника по мистическому боди-арту. Тебя. Пойдешь с нами в библиотеку, Василий?

– А «вы» это кто? – надменно спросил Василий. Ему почудился конкурент.

– Я и Алька. Алевтина. Ученица моя. Тоже коуч-фигоуч, которую наставляю на путь Служения.

Василий понял, что отвечать надо быстро.

– А мне будете служить? – потребовал он.

– Как нарисуешь, – усмехнулась Роза.

Посмотрев ей в глаза, Василий понял, что коса, до этого гладко выбривавшая данное ему поле реальности нашла, наконец-то, на камень.

*

Разрешение им выдали.

– Ну как бы… ну тут… ну мы не должны вроде как…, но восстановление наследия… государственная программа…

Роза и Василий старательно кивали. Ни к какой государственной программе по наследию они отношения не имели, если не считать того, что Василий ее правильно нарисовал. И добавил всяких каббалистических знаков, они иногда работали.

Чего там только не было в этом ските! Даже камни. Правда, самые драгоценные растащили всякие проходимцы из военных, а вот книги оставили. Возможно, просто не умели читать.

Роза и Василий набрали две сумки. Среди них были кожаные, были запирающиеся на замок, были из так называемой «цепной библиотеки», с оборванными цепями, были томики тонкой бумаги с рисунками странных существ.

Была – Василий потом вспомнил – книга Алана Сегмана про «тайную фауну» некоторых районов северной империи. Про пещеры, где терялось время. Про быт экспедиции.

А еще именно там нашлись «Некоторые магические затеи графа Виђена Гнедиčа», записанные каким-то там Шнайдером. Очень неплохая книга, отметил себе Василий, но все руки не доходили. Тайно полагал он Гнедича своим конкурентом, презирал его, но книгу держал на полке.

Мысленно разговаривал с графом: вот, смотри, что я делаю! Это есть в твоих описаниях? Я посмотрю, обязательно посмотрю!

А в один прекрасный день эту книгу Роза и увела. Добросовестно познакомила Василия с диллерами «грибников» Эйзенвилля, показала эффект тридерисов, а потом, тварь, увела.

Правда, Василий все же успел пролистать фолиант и быстро закрыл, спасаясь от нахлынувших эмоций. Вот они, наблюдения! Вот что можно использовать! Всем, всем доказать, что Васька не говнюк, и уж тем более, не дармоед!

Гнедич приснился Василию уходящим.

– Подождите! – кричал ему Василий вслед. Гнедич обернулся, но так никого и не увидел. Василий был надежно скрыт своими рисунками, а может, грехами.

А поутру не было ни книги, ни Розы.

Василий долго злился – от ухода Розы, от непризнания графом. Книжка в его голову не записалась, потому что принадлежала Розе.

Так он нашел ответы на свои вопросы… и упустил их.

Позже Василий озверел и начал угнетать паству, да еще и эффект тридерисов по-тихому себе приписывал. Скупал их у дилеров и продавал, как свои. Вкупе с рисунками грибы работали на ура, и нивсе понимали, где чей эффект – где грибов, а где картинок.

Василий завёл новую женщину. Нарисовал новые брови. Нарисовал Розу – чтоб ей пусто было! – мертвой.

Вскоре она умерла. Алевтина сказала – умерла, мол, перерождаясь в сторна. Думала победить грибы, а не вышло – магия ее и съела.

К тому времени гуру Теребилову исполнилось сорок пять; он умел менять внешность, подчинять себе людей и оброс связями в правительстве. На некоторых тайных собраниях использовал псевдоним «Азиль». Почему бы и нет, если он дарит людям мистическое наслаждение и даже счастье?

Под этим именем он явился в Солнечное, так как подозревал принципиального Орлова во владении информацией, способной все испортить. Кроме того, последователи Эрик и Макс могли расколоться.

Явившись в Эйзенвилль, на базу «Солнечное», Василий намеревался вызнать судьбу книги и поэкспериментировать с Воротами, но вышла незадача – отвращение к школьным знаниям внезапно сработало. И ведь специально же узнал: считать до трех! И Маринку эту неплохо загипнотизировал, и даже рисунок на ней начал… и пришла она, куда надо. Но видимо, все существо Василия сопротивлялась тупой арифметике. Да еще эти двое подгребли: тощий хиппи и блондинка. Некогда, некогда было Василию рисовать их поражение. Вышло, что маг слишком оказался слишком самонадеян и, ступив за черту, разделяющую два мира, полностью исчез.

Впрочем, как он и заказывал, вынесло его, наконец-то, к самому графу Гнедичу. Вот и встретились.

Только автор «магических затей» снова не узнал его и снова ушел.

А может, наоборот, узнал.

Может, он что-то имел против художников. В конце концов не все художники в человеческой истории выглядели хорошо.

*

Теперь – было ли в комнате с рычагами такое понятие, как «теперь»? – Василий стоял перед огромными часами без стрелок и пытался сообразить, что делать.

Рисовать здесь было нечем, крутить рычаги без намерений он боялся – один раз покрутил, и потом три раза встретил в комнате самого себя – а Гнедич ничего не объяснил.

Но можно было немного помогать воображением.

Больше всего на возможных картинках встречалось присутствия того самого мажористого хиппи, что ему все испортил, Рейнольда. Он даже какие-то структуры освоил в междумирье.

С ним было проще всего. Он был достижим из Комнаты.

Одну его постройку Азиль просто убрал из зоны видимости. Обнес непрозрачной текстурой и так записал в циферблат. Правда, остался звук кота, гуляющий по комнате. Недовольный такой, психоделический звук, очень противный, никак не изгонялся, и кажется, даже слегка отдавал кошачьей мочой. А на рычагах иногда возникали глубокие царапины, словно невидимый кот с невидимого теперь Острова точил об них когти.

Однажды хиппи говорил с Азилем. Присутствовал только его голос, и по нему – вот удача! – удалось «зацепить» остальных.

Эти люди – хиппи, блондинка, ее чернявая подруга, их опасный друг летчик и капризный интеллектуал регент – прямо сейчас ехали по заснеженной зимней дороге.

От каждого из них тянулись, если присмотреться, длинные связи к каким-то другим людям.

Можно было попробовать разделаться с ними, пока они набились в одну машину. Но что это даст?

Можно же попытаться, думал Василий. А там посмотрим.

И начал чертить пальцем на пустом циферблате.

*

– В смысле, уезжаешь? Зачем, куда? Так резко?

Прижав телефон к уху, Эйзен остановился у калитки. Дальше, на дороге Джафар огромной лопатой расчищал участок перед машиной.

– Я уже в аэропорту, – подтвердила далекая Полина сквозь помехи. – Еду собирать токсины в научных целях. Ключи у тебя есть?

– Нет.

Собираясь в экспедицию за проклятием, Эйзен надеялся, что жена будет дома. Что она откроет. После стольких лет одиночества для него это было важно, чтобы ему открывали. Но обстоятельства навязывали другую схему.

– Ну, значит, переночуешь у друзей, – извиняющимся голосом сказала Полина. – Бегу, объявили посадку. Поцелуй себя от меня, Доронин. До встречи.

– Непременно. Удачи, Полинчик.

Эйзен отключился.

– Жена-ученый – непредсказуема, – сообщил он, добросовестно целуя себя в окоченевший от холодного телефона палец, а потом прикладывая его ко лбу. – Я не взял ключ от квартиры… А у них какая-то авария на химкомбинате, Полина поехала за пробами.

Положив шапку на заснеженный капот машины, Джафар выскребал углом лопаты под примерзшим колесом. Рядом с шапкой покоился еще не задействованный в расчистке веник. Мелкие снежинки, поблескивая и крутясь, оседали на черные волосы механика и таяли, превращаясь в единичные капли.