Восьмой район

Слова доносились со всех сторон.

– Учитель расскажет вам, что в древности уже был один Ковчег. На нем спаслась одна семья и по паре от каждого вида животных.

Получается, дурацкое название «Ковчег» придумали еще в древности.

– Наш Ковчег приютил гораздо больше душ – мы спасаем лучших почти во всех оставшихся поселениях. С сегодняшнего дня мы – семья!

Хорошая, дружная семья со сводом правил, за нарушение которых тебя не поставят в угол, не поругают на семейном совете, не дадут подзатыльник – просто убьют.

– Смотрите же, что даст вам семья!

Темные потолок и пол засветились, стали прозрачными. Мы все посмотрели наверх. Там стояли дети, девочки и мальчики. Их выстроили так, чтобы мы могли увидеть каждого. Раздались приглушенные вскрики. Дети наверху делали невозможное. Они воспламенялись и гасли. Они двигали предметы силой воли. Исчезали, деформировали свои тела, даже летали. Над нами оказались боги, привязанные тонкими нитями к мониторам. Привычное восприятие перевернулось. Ковчег то ли насобирал уродцев, то ли создал их. И нам предстояло выдать нечто подобное.

Мониторы включились. Поясницу и виски что-то ужалило. Побежали цифры.

– Сегодня вам дается десять минут. Для первого занятия этого достаточно. Не бойтесь, наши медики рядом и не дадут вам умереть. Большинству из вас.

Вещал тот человек с балкона. Свет бил прямо на него, и я наконец смогла разглядеть его лицо. И правда пожухлое яблоко… Кожа его свернулась в клубок жутких шрамов. Он весь – как сырое мясо. Его будто выжали, скрутили, пропустили через мясорубку. Я никогда не видела большего ужаса. Он оскалился, чуть наклонился, я смотрела прямо ему в глаза, в самые яркие и синие глаза, которые мне встречались.

Щупы задрожали, по телу прошла волна тепла, еще одна – горячее, еще и еще. Температура повышалась, руки и ноги конвульсивно затряслись. Жар поднялся к голове, проник под глаза, подполз ко лбу. Череп разлетелся на кусочки. Пирамиду заполнил туман. Жар исходил от меня, я чувствовала, как горю. Тело уменьшилось, почти растворилось в тумане, я отчаянно захотела ощутить прикосновение прохладной руки. Родной руки. Я почти не помнила отца, но желала, чтобы он спас меня от этого огня. Из тумана вышел человек:

– Яра, девочка, я принес тебе лекарство.

Папа.

– Тише, не бойся. Температура обязательно спадет.

Я ведь не помню тебя.

– Пей до дна, вот так. Мышка, ты столько мучилась.

Папа, ты называл меня мышкой?

В руке у него шуршащий блистер. Почти все ячейки пусты, лишь в одной – серая таблетка. Он давит ее пальцами прямо в ячейке, надрывает пленку, пересыпает содержимое в кривую ложку.

– До последней крошки. И сразу запить.

Папа.

– У тебя волосы запутались. Надо бы расчесать. Хочешь, я тебе спою, чтобы лекарство быстрее подействовало?

Кровь во мне кипит. Я уже неделю бьюсь в лихорадке. Мне три года. Братья не подходят ко мне, а мама протирает вонючей тряпкой, но не смотрит мне в глаза. Почему я это помню? Почему вижу?

Папа поворачивается:

– Замолчи. Она сильная. Она выживет.

Он начинает петь. Голос слабый, прерывающийся полушепот, мелодия то приближается, то гаснет. Он держит меня на руках, я чувствую дрожь его тела, такую сильную, что она заглушает биение сердца.

Под солнца оком зоркимОднажды летним днемУ дома я находкуБесценную нашел.Блестели ярко глазки,Вилял короткий хвост,Коричневой раскраскиМне в руки прыгнул пес.

Я слышу истеричные крики матери. Она уже хоронит меня? Ноги болят, грудь болит, я кашляю, мне кажется, что я выкашляю легкие, а может, даже и зубы. Они так стучат. Папа поет, песня тает в звенящих ушах, веки не поднять.

Мы с ним весь день игралиНа улице пустой,Мы ждали, когда мамаВ обед придет домой.Находка громко лаялИ руки мне лизал.И, не дождавшись мамы,Домой его я взял.

Папа качает головой в такт незатейливой песне. Маленькая я прижимаюсь к нему и замираю, кашель прекращается, глаза под веками перестают бегать. Она спит. А настоящая я тянусь к отцу, мне никак не поверить, что это он. Слеза стекает по его носу невероятно медленно и зависает на остром кончике. Песня обрывается. Ни маленькой, ни подросшей Яре не узнать, чем заканчивается летний день мальчика и его находки. Папа перекладывает меня на полку, укрывает двумя тонкими одеялами. Мама стоит позади, сжатые губы превратились в кривой шрам, она плачет и молчит.

– Не смей отдавать ее, – говорит он маме.

Папа кладет на подушку блистер и медное кольцо. Я не могу этого помнить. Но помню. Я вижу, как он уходит. За туман. Он поменял свою жизнь на лекарство. Папа пойдет работать в поля, в токсичные шахты. Ведь именно там добывают топливо для Ковчега… А я останусь гореть на изъеденном клопами и крысами матрасе.

Но мама зло сказала:«Не нужен мне твой пес,Самим нам места мало!»И я его унес.

Он не допел, но слова песни сами всплыли во мне. Жар отступил, череп собрался воедино. Щупы отсоединились, втянулись в монитор, платформа погасла. Я рухнула на пол. Меня тут же подхватили.

– Живая. – Медики набежали. – Х-011. Инъекционный комплект номер 44А.

Вокруг сновали Стиратели.

– Неудача. – Двое подняли рыжебровую девочку, руки и ноги у нее вывернулись. – Неудача, неудача. – Они собирали урожай первого дня. Покрытых ожогами, с раздробленными пальцами, с глазами, затянутыми бельмами.

Я заметила Магду, она обмякла возле своего монитора. Надин валялась на платформе. Стиратель разжал мой кулак. На пол упал шуршащий блистер. Один из медиков подобрал его.

– Антибиотик старого образца. Из тех, что мы раньше спускали вниз.

– Отнести Старшему Стирателю?

Меня или блистер?

– Сперва нужно разобраться, откуда он взялся.

Туман остался далеко в прошлом вместе с моим отцом. Блистер сохранил остатки лекарства, крохотные серые крупицы. Из восьмидесяти девочек, отобранных в день распределения, осталось шестьдесят пять, но тогда я об этом не знала. Не знала я и того, что все ярусы Пирамиды остановились, чтобы поглядеть на худого, измученного мужчину, проступившего из тумана, пока я извивалась и кричала под воздействием опутавших меня проводов. А покрытый шрамами человек на балконе смотрел вниз, когда меня тащили прочь.

Дни разделились на два тошнотворных действа. Больше учитель не говорил о том, что было до Катаклизма. Его уроки превратились в постоянное заучивание восхвалений Лидера, пение и притворное ожидание грядущего Посвящения, на котором старшие дети получат назначение, а мы впервые увидим объект всеобщего поклонения, – действо первое. Второе – вспышки в голове под сводами прозрачной Пирамиды. От нас требовали результаты, чтобы в дальнейшем мы тоже могли получить назначение и приносить пользу Ковчегу. Некоторые показывали результаты с первых дней, особенно Надин-Эн и та любопытная c кодом Q-622, ее мы звали Кью. За ними подтягивалась могучая, похожая на гору D-282, или просто Ди. Магда в основном пускала слюни, но и ее медик порой благосклонно кивал. Маленькую и костлявую мы начали называть Си, но она скоро исчезла, имени и кода ее я так и не узнала.

Нас разделяли на группы по способностям: физические, псионические, ментальные, активные, пассивные. Я никуда не попадала, потому что не могла ничего, даже туман больше не получался. Возможно, если бы они объяснили природу наших умений, сказали, чего именно ждут от меня… Мне казалось, что они и сами не знали, на что я гожусь. Я билась на платформе, падала без чувств. Попеременно ко мне являлись папа и мама, Том и Хана, Марк. Хорошо, что не Макс. Но на память от них ничего не оставалось. Я просто тонула в их сумбурной речи, они звали меня, ругались, Том и Хана обнимались, постепенно открывая мне новые грани их совместной жизни. Я словно подглядывала за ними. А потом валялась опустошенная. Почти не ела. Меня кормили насильно. Вливали в вены, а когда надоедало, вставляли трубку в рот. Желудок наполнялся мерзкой слизью, а я извергала видение за видением. На этом мои способности заканчивались. Старший Стиратель, а на балконе стоял именно он, по всей видимости, не заинтересовался мной. Да и я бы на его месте собой не заинтересовалась.

Я не знала, сколько времени прошло с прибытия на Ковчег, зато вызубрила распорядок дней. Он помогал не сойти с ума, привязаться к часам побудки, водных процедур, учебы, попыток выдать результат в Пирамиде, обеда, учебы, ужина, сна. Но задолго до того, как я освоилась в нем, распорядок нарушили.

В просторную лифтовую зону тянулись другие колонны: старшие дети шли без стражи, их вел выбранный предводитель, обычно самый крупный из группы. Справа появлялись девочки, слева мальчики. Мы делали вид, что не видим их, они – что нас не существует. Детей делили по возрасту: мы, шестнадцатилетние, – младшие, семнадцатилетние – средние, восемнадцатилетние – старшие. Отличались мы и прическами. Новички, среди которых пыхтела я, лысые. У средних – короткие волосы. Старшим мальчикам на висках выбривали затейливый узор, волосы у них были самой разной длины, как, впрочем, и у девочек, но не ниже плеч. Мальчики заходили в лифт первыми.

Мальчики… Когда Надин-Эн выдыхала это слово, уши у нас перебирались с привычного места на макушку. Вообще лысые мальчики и девочки удивительно походили друг на друга: одни глаза в пол-лица. У кого-то, может, еще нос или губы. Лысыми ходили свежесобранные дети Ковчега. Они нас не интересовали. Эн, а вслед за ней Кью, Ди, S-102, ее вроде бы звали Лара, и F-019 по имени Алекса, с которыми я чаще всего оказывалась в душевой в вечернее время, а потому знала лучше других, глазели на старших, даже я выбиралась из своей полудремы. Точнее, мы косились, потому что глазеть не разрешалось. Разговаривать с мальчиками тем более, дотронуться означало тут же умереть по собственному желанию, не дожидаясь ликвидации, чтобы не досаждать Стирателям.

То представление, после которого я каждый день ждала, что распорядок дня снова собьется, мы смотрели с широко раскрытыми глазами и ртами.

Один старший мальчик – Кью почему-то сказала, что его называют Демоном, а мы не успели спросить, откуда ей это известно, – загорелся. Сначала он бил другого мальчика, одного с ним возраста, а Стиратели остановили шеренги младших и средних детей и наблюдали. Не остановили его, не вскинули оружия, не выкрикнули угрозы ликвидации. Сверкали черными шлемами и стояли столбами. Мы скопились в лифтовой зоне, девочки и мальчики, нарушив построение, показывали пальцами, шептались, кто-то плакал. Демон коротко размахивался и молотил противника по животу, восседая на нем. Позади стояли другие старшие. Они усмехались. Мальчик, которого бил Демон, разжал пальцы. Из них на пол скатился какой-то маленький круглый предмет.

– Ты усвоишь урок, – доносилось до нас, – кому и что разрешено.

По удару на каждое слово, Демон наслаждался тем, что он делал.

Кто-то схватил меня за запястье: Магда прижалась ко мне, она боялась.

– Нельзя брать то, что принадлежит Ковчегу!

– Ух!

Голос Демона и восхищенный возглас Кью прозвучали одновременно. Кулак, занесенный над лицом лежавшего на полу мальчика, вспыхнул огнем.

– Сейчас ты искупишь вину.

Я больше не смотрела на Демона, полностью сосредоточившись на Кью. Она в самом деле восхищалась им. И не только она. Ди сжимала и разжимала кулаки, улыбаясь при этом. Высокая, красивая даже без волос F-019 не отводила глаз от горящего кулака. Но большинство младших прятали лица в ладонях, отворачивались, сжимались за Стирателями, чтобы укрыться от пламени, которое постепенно охватывало всего Демона. Я много раз видела подобное выражение лица у Макса: горящие глаза, приоткрытые губы, полуулыбка то ли зависти, то ли почитания.

Мне внезапно захотелось взять что-то у Ковчега, неважно что – пусть даже тот самый круглый предмет, о важности которого мне не узнать. И сломать его. Чтобы взглянуть в глаза всем чудовищам – понять, в ком они прячутся. Из-за этого порыва, проступившего сквозь головную боль, я почти упустила момент, когда голова Демона, объятая огнем, дернулась и он повалился с распластанного под ним мальчишки.

Демона кто-то бил, пламя клочками гасло под ударами, и теперь огненный человек напоминал ежа, потерявшего половину иголок, – я как-то видела такого среди мусора. Стиратели ожили. Включилась система оповещения:

– Физический контакт запрещен. Наказание. Наказание. Разойтись по назначенным отсекам.

Одна группа Стирателей раскидывала нас, смешавшихся в кучу, по возрастам и полам. Другая бросилась к Демону. Я подпрыгивала, чтобы разглядеть, что там происходит. Получила по ребрам. Выгнулась под руками Стирателя, опустившимися мне на оба плеча.

– Что там? Что там? – спрашивала я у Надин. Она показывала отличные результаты в Пирамиде, выяснилось, что у нее есть способность видеть желаемый объект вне зависимости от того, находится он в ее поле зрения или нет, но сейчас она лишь громко шмыгала носом и повторяла «не могу, не хочу».

Демон ревел нечеловеческим голосом, перекрывая нежные переливы системы оповещения:

– Физические контакты запрещены. Вызвана дополнительная группа Стирателей и медиков. Проследуйте по сигнальным огням определенного вам цвета.

Стиратель, сжимавший мои плечи, убрал правую руку, чтобы втянуть в строй Магду, которая топталась на месте, мешая остальным. Я вывернулась из его левой руки, поднырнула под локоть, запнулась о чьи-то ноги и упала. С пола в мельтешении нашей колонны я увидела, как погасшего Демона толкали к лифту двое Стирателей.

– Все знают, что это ты! – кричал Демон без остановки. По его лицу текла кровь.

Его избитую жертву подняли за руки и за ноги. Трое черных шлемов грубо толкали невысокого старшего, на вид ровесника Макса, с рыжей копной волос и прозрачной маской, закрывающей нос и рот. Он пытался им что-то объяснить и разводил руками. Один Стиратель грубо схватил его за шею и скрутил.

Меня тоже схватили, рывком подняли на ноги, толкнули к Эн, которая как раз в этот момент оглянулась.

– Ты видела? – спросила я, воспользовавшись нашим столкновением, прямо ей в ухо. – Как он этого Демона отделал, и поделом.

– Это не он, – ответила Эн одними губами. – Был кто-то еще, кого я не вижу.

«Был кто-то еще, кого я не вижу», – повторяла я про себя весь урок, вместо того чтобы слушать учителя.

Я не увидела, кто напал на Демона, и Эн не уловила этого даже своим чудо-зрением. Мы с ней искренне жалели несчастного парня, который наверняка не выжил после огненных ударов, но нашлись те, кто посочувствовал Демону. Например, Кью. Ее тоже волновало, что за круглый предмет украл мальчишка, но куда больше – что сделают с его обидчиком.

– Скорее всего, старшим дозволены послабления в режиме. Им разрешается самим сопровождать свои группы. – Кью рассуждала вполголоса, пока мы ждали, когда нас пропустят в Пирамиду.

После урока мы поползли на обед. Нам определили диеты, кому-то белковую, кому-то безглютеновую, Магде так вообще низкоуглеводную, а мне самую мерзкую, перетертую гадость почти всегда серого цвета. В моем планшете, в графе «Медицинские данные», с первого дня значилось: «Воспалительные и дистрофические изменения слизистой оболочки желудка». Почему у меня изменения слизистой желудка есть, а у Магды, росшей по соседству в тех же условиях, нет? Я стояла у дверей Пирамиды и гладила живот. Он стонал и жаловался, требуя твердой пищи.

Кью смотрела поверх головы Ди прямо на меня.

– Забыла пожелать тебе приятного аппетита! – пропела она. – Ты наелась? Мне дали куриную грудку и отварной картофель. Ты ела когда-нибудь картофель, Х-011? Или тебе привычнее грязь? Тебе поэтому и здесь ее подают.

Эн обняла меня за плечи, надавила. Так она просила не реагировать. Мы разделились на неравные группы. Большой и сильной, показывающей лучшие результаты, руководила Кью. В маленькой и никудышной насчитывалось двое: я и Магда. Эн могла бы примкнуть к большим и сильным, ее способности раскрывались быстрее, чем у Кью, но оставалась посередине. И за обедом всегда сидела рядом со мной.

Я быстро кивнула. Я все понимаю, Эн.

– Раз Стиратели не остановили его, значит, он поступал правильно, – сказала Кью. – А вообще он красивый…

– Ага, – поддакнула Ди. Широкоплечая, высоченная, занимающая полстола из-за того, что расставляла локти, она сразу стала верной подругой Кью. Хорошо, что воспламеняться не умела. – Скажи, о чем он думал?

– О том, что вышибет парню мозги и поджарит их.

Меня чуть не вырвало съеденным супом. Ответ Кью выучила вся спальня. Не так давно выяснилось, что ее способность – чтение мыслей. Сколько раз она, понизив голос так, чтобы звучал грубее, повторяла для Ди мысли Демона! А Ди смеялась. Она и сейчас фыркнула.

– Жаль, что ему попалась не наша Х-011. Вот уж кого стоит проучить.

Я напряглась, но тут вздрогнули и поползли в сторону двери Пирамиды. Нас ждала новая порция мучений.

Мальчик, чья голова болталась из стороны в сторону от ударов Демона, сжимал в руке черный шар с крохотной выемкой, отсвечивающей синим подрагивающим цветом. Он потерял сознание, пальцы разжались и выпустили шар. Тот звякнул о пол и откатился в сторону, к колену Демона. Лицо мальчика покрывали раны, Демон размозжил ему челюсть, сломал нос, даже из ушей текла кровь. Тело его вздрагивало от новых ударов, но он больше ничего не чувствовал. Зато чувствовала я. Сейчас, повиснув на терзающих меня проводах, я стояла возле него, лежала рядом с ним, вздрагивала вместе с ним – я стала им. И все во мне кричало и стонало, просило сжалиться. Но в то же время в виске стучало удовлетворение – удалось, удалось!

– Тебе надо перенастроиться, Х-011. Задание дано четко: погружение в точку, заданную на мониторе.

Удовлетворение принадлежало не мне. И уж явно не моему медику. На мониторе значилась дата: 30.06.2086. Даты каждый день менялись. Просто цифры, просто какой-то из дней до Катаклизма. Забытые историей, неизвестные мне, потому что учителя внизу и учитель Ковчега дат не называли. Даты меня не волновали. А вот черный шар, который оторвался от пола и поплыл по воздуху, чтобы исчезнуть, будоражил. Я видела его полет и то, как растворилась глянцевая чернота. Кулаки Демона вспыхнули. Перед глазами заплясал огонь. Запахло горящей плотью и палеными тряпками. Моя кожа покрылась волдырями. Я горела внутри мальчика, которому огненные кулаки Демона уже не могли причинить вреда. И кричала его полуоткрытыми неподвижными губами.

Медик постукивал кончиками пальцев по подбородку, наблюдая, как меня уносят. Высоко над ним сверкали своды Пирамиды и парил балкон. Старший Стиратель сегодня не следил за нами, зато на балконе стоял кто-то другой, на самом краю. Он прыгнул, когда мои веки дрогнули от огня, пробирающегося под них, и исчез в воздухе, совсем как шарик, выпавший из руки мертвого мальчика.

Койка и термоодеяло стали моим коконом на три дня боли и свободы. Меня освободили от учебы и Пирамиды по настоянию медика, но в медотсек не определили. Не выдали обезболивающее или гель от ожогов, покрывших лицо и грудь. Хотя бы тот, что помогла зудящей лысой голове в день отбора. От поднявшейся температуры и огня Демона, что будто бы вселился в меня, я не спала, проваливалась в бездонную яму, то и дело прыгая с парящего балкона, и билась головой о пол. Почти не ела, а когда всасывала с ложки тертую еду, радовалась, что мне назначили диету-размазню. Рука, державшая ложку, принадлежала Магде? Или Эн? Или ложка кормила меня сама по себе, из сострадания?

Понять, наказали меня или пожалели, не получалось. Я плавала в пламени и вновь нахлынувших видениях, среди которых поднимали головы Эн, Кью, Магда, Ди, Демон и тот, кто воскресил меня… как же его имя… он ведь сказал мне его… Эн подсматривала своим суперзрением за тем рыжим парнем с маской на лице. Его имя Вит, призналась она, он из старшей возрастной группы. И он красивый. Что ж они все тут такие красивые, куда ни глянь? Вит, Демон… А тот, чьего имени я не запомнила, тоже красивый? Он похож на Макса? Нет, у него другие… серые глаза? Их я тоже видела. И длинную прядь светлых волос над узорно выбритым виском.

Кью держала девочку за горло в углу спальни и шипела. Ей что-то не понравилось в чужих мыслях. Магда плакала. Ди била подушку.

Они стали моей новой семьей? Поэтому я вижу их, а не маму и братьев?

А кто этот прыгун, с которым я все время лечу вниз, приземляясь на мокрые и холодные от пота простыни? Носом прямо в планшет и маленький черный предмет рядом с ним.

Шар. Мне мерещился шар погибшего мальчика. Я подцепила его двумя пальцами, указательный лег на крохотную выемку. Круглый бочок шара идеально ложился на другое углубление – в планшете. Повинуясь скорее навязанной кем-то волей, чем собственной, я приложила шар к углублению, нажала на выемку, и он вошел в планшет, не встретив препятствия.

Папка «Декоративные дети» выскочила, словно того и ждала. Открылась. И больше не раздражала пустотой.

Там появился файл. Я ткнула в него мизинцем. Развернулся текст. Я накинулась на строки, чувствуя, как вскипает кровь.

Случилось нечто удивительное. Ковчег преподнес мне сюрприз – шар мертвого мальчишки. А в нем оказалась чужая жизнь…

– Выход есть. Сегодня Финниган рассказал мне о социальном эксперименте, курируемом правительством, – сказал Калеб.

Мы стояли в очереди под номером семьдесят тысяч триста два. Каждый раз перед сном я вглядывалась в ночное небо. Звезд в вышине казалось меньше, чем звезд на земле, – окна домов сияли рекламой, которая обещала лучшее качество, меньшие затраты, запредельные возможности. Небоскребы напоминали рождественские елки, сплошь в огнях проекторов и экранов. Я верила в чудо. Ждала всполоха падающей звезды или Санты в июле. Потому что только чудо могло нам помочь. И Калеб, кажется, готовился сейчас совершить такое чудо.

– Финниган, это который твой контролер? – уточнила я.

– Да, он заинтересован во мне как в специалисте, но утверждает, что пост я удержу исключительно при наличии полной семьи.

Мы доказывали, что достойны, уже пятый год. Калеба повысили. Новый пост начальника отдела распределения пищевых ресурсов дарил надежду. Цифра очереди сдвинется на добрые десять тысяч. Но остается еще шестьдесят тысяч и злополучный хвост – триста два. Столько счастливчиков впереди нас. Они лучше и достойнее? Сомневаюсь. Годам к пятидесяти мы, возможно, получим разрешение. Тогда мои руки наконец-то ощутят тяжесть и тепло маленького тела. Я стану мамой.

Если, конечно, за это время Калеб не провалит испытательный срок, не совершит просчет или не найдется специалист моложе и результативнее. Или если я провалю экзамен ИМ – «Идеальная Мать».

– Я объяснил нашу ситуацию. – Калеб старательно делал вид, что не нервничает. – Наш номер очереди. Он предложил поучаствовать в экспериментальной программе. При согласии нам выдадут разрешение на двоих детей.

– Сколько же ты собирался молчать? – Желание одновременно удавить мужа и расцеловать его разрывало меня. Как он мог тянуть с такой новостью!

– Я взял время на раздумья. – Калеб словно испугался моей радости, улыбнулся грустно и устало. – Ты не согласишься на условия эксперимента.

– Не соглашусь на двоих детей? – изумилась я. – Калеб, ты в своем уме? Мы пять лет проклинаем счетчик очередников за одним ребенком, а тут двое. Такую роскошь может себе позволить только… – Я указала пальцем в потолок, подразумевая сильных мира сего.

– Ты не спросишь, отчего вдруг нам предложили подобную роскошь, как ты выражаешься?

– Плевать! – воскликнула я.

Возможность получить сразу двоих затмевала любые попытки разума задать вопрос. Но Калеб ждал, и я пожала плечами:

– Ну хорошо. Отчего? Что там за условия?

Калеб сделал глоток вина больше для вида.

– Один ребенок будет стандартным.

Я чуть не отбросила планшет. Файл подтверждал рассказ учителя. Стандартные люди! Вот же, этот Калеб подтвердил! Я еле сдерживалась от крика, заставляя себя читать дальше.

Этого я никак не ожидала. Сперва решила, что ослышалась.

– Что?

– Стандартным. Одного нам по всем правилам отредактируют, второй останется без изменений.

Калеб смотрел исподлобья, ждал реакции. Я молчала. В голове разворачивалась сцена: брат хлопает дверью. Его жена, круглая, рыхлая, беременная, стоит за окном, плачет, вздрагивает. Брат обнимает ее, они уходят. Я смотрю вслед, но мать уводит меня от окна. Брат выбрал женщину из Восьмого района, приверженку течения стандартных людей, они сделали ребенка естественным путем. Брат для нас умер.