Восьмой район

– Я отказался, – сказал Калеб.

Я комкала в руках полотенце. Мысли спутались в плотный клубок, я никак не могла ухватить за хвост верную. Стандартный ребенок. Таких рожают в Восьмом районе. Они мрут как мухи, а если и выживают, то вырастают в бесполезных, слабых существ, подверженных всем видам вирусов и бактерий, какие еще существуют. Недолюди. Точнее, люди прошлой модификации. В моем роду подобных нет уже семь поколений. Точнее, не было. До выбора моего братца и его жены. Но ни я, ни родители с ними не общаемся. С плодом их предательства тем более. В Восьмой район люди из остальных частей города не заглядывали. Не зря же стандартные отгородились когда-то, незачем теперь менять их милый уклад жизни. Но и из Восьмого района никто не выбирался погулять на просторах нормальных улиц, среди аккуратных умных домов, подвижных тротуаров, оберегающих пешеходов от усталости, скоростных мобилей и торговых центров, увитых висячими садами искусственно выведенных орхидей, кампсиса или глициний. Потому что мы тоже не хотели смущаться: пусть каждый живет по своим правилам.

Калеб делал вид, что не знает, что у меня есть брат. В его роду числилось двенадцать поколений выверенных. Мы, нормальные люди, вычищены, избавлены от случайных мутаций хромосом, наш иммунитет выведен на новый уровень устойчивости, продолжительность жизни при здоровом образе существования и физической активности легко перевалит за сто лет и приблизится к ста тридцати при должной финансовой обеспеченности в годы дожития.

Стандартные люди едва переваливают за шестидесятилетний рубеж. Стандартный ребенок… Ради ребенка настоящего. Безжалостная цифра нашего ожидания подталкивала к кардинальным решениям.

– У нас будет ребенок, Калеб. – Я говорила медленно. – Второй может и не выжить. Скорее всего, не выживет. Не думай, что я жестока, просто реально смотрю на вещи. Мы получим разрешение вне очереди, вот что главное.

– Я сомневаюсь, мне не нравится эта идея. Я вообще не хотел тебе говорить.

– Наш с тобой малыш! Крохотные ручки, большие глазки, розовые пяточки.

Люсинда Лейн все уши прожужжала, какой очаровательный у нее сыночек. Через месяц они начнут выносить его на улицу. И я буду терпеть ее, полную материнской гордости? Нет, я ткну ей в нос разрешение. На двоих.

– Возможно, тебя повысят. – Я подбадривала нас обоих. – Финниган прав, полная семья способствует карьерному росту. Разве не хочешь сидеть в кресле руководителя Департамента распределения пищевых ресурсов?

Конечно, Калеб хотел. Он кивнул, покраснев сильнее.

– Есть какое-то особое условие?

– Что, прости?

– Мне надо знать еще о чем-то?

– Нет-нет… – Калеб явно что-то недоговаривал. – Разве что… Тебе все равно придется сдать ИМ.

– Люсинда сдала его на восемьдесят девять баллов, – отмахнулась я. – Я сдам на девяносто пять, не меньше, вот увидишь. Я хочу ребенка, Калеб. Если больше никаких условий нет, завтра с утра скажи контролеру, что мы согласны.

– Хорошо. Я подам заявку.

– Милый, наше чудо свершилось! Кого закажем, мальчика или девочку?

– Девочку.

Ночь нашего решения наполнилась страстью и стонами. Кажется, я никогда прежде так самоотверженно не занималась любовью.

В фойе «Будущих Жизней» нас встретила молодая медсестра. Улыбалась она шире, чем позволяло худое лицо. Щеки вот-вот треснут.

– Мистер и миссис Дэвис, доктор ждет вас. Доктор Пирс Сандерс – ведущий специалист в своей области. Он будет наблюдать вас на протяжении всего периода. Меня зовут Саманта. Я ассистирующая медсестра. Доктор Сандерс лично прикрепил меня к вашей паре.

– Прикрепил? – удивилась я. – В каком смысле прикрепил?

– После процедуры я полностью в вашем распоряжении на все девять месяцев беременности и последующий месяц после ваших родов. Видите ли, первый месяц жизни ребенка опасен ВСН – внезапной смертью ново…

– Моих родов? – снова переспросила я. – Мне послышалось?

Ни один мускул не дрогнул на впалых щеках Саманты. Зато Калеб выдернул руку из моей ладони.

– Калеб, о чем она?

Калеб хмыкнул. Виноват – хмыканье всегда означает вину.

– Видишь ли, дорогая, тебе придется выносить этого ребенка.

– Миссис Дэвис!

Я покачнулась. Вцепилась в Саманту, чтобы не упасть. Глаза заволокло пеленой ярости.

– Когда ты собирался мне сказать? – зашипела я, тыча ему пальцем в грудь. – Ты хоть знаешь, когда в последний раз женщины класса Д и выше рожали самостоятельно? Может, нам в Восьмой район переехать? Я могу родить двоих детей в одном из их уютных подвалов, пропахших сыростью и мочой. У меня даже помощники будут – брат и его дура-жена.

Мой голос разлетался в прохладной тишине совершенно пустого вестибюля «Будущих Жизней». Они разогнали всех очередников, пациентов и персонал. Для нас с Калебом. Гвоздей программы.

– Одного, стандартного, – сказал Калеб. – А нашего ребенка выносит искусственная утроба, как положено.

Я кричала и колотила мужа. Вместо слов выходил рев. Мне хотелось разбить его спокойное лицо, чтобы кровь брызнула на белый пол.

– Ты поставила подпись. – Он схватил меня за запястья. – Обратного пути нет.

– Ты… – Слюна полетела ему в глаза. – Ты утаил от меня незначительную мелочь, да, Калеб?

– Мы же хотели ребенка. Ты хотела. Только об этом и говорила последние пять лет.

– Но не такого. Не так. Родить… Рожай сам тогда своих недоделанных детей. – Я осеклась. – Ты… ты разрушил мою мечту, мою идеальную семью. Хоть через задницу их рожай, я ухожу!

Я отвернулась от него, но наткнулась на улыбающуюся Саманту. Калеб подошел вплотную сзади. Они теснили меня.

– Ты позоришь нас, – шепнул Калеб, развернув меня обратно. – Везде камеры. Твои выходки могут стоить мне карьеры.

– Плевала я!

– Заткнись, Карен. – Калеб изо всех сил старался сохранять спокойствие. А я – нет.

Я размахнулась. Есть ли женщина, не желающая врезать мужу-козлу вот так, с разворота? По наглому, самодовольному, гладковыбритому лицу. Руку перехватила стальная хватка Саманты. С той же улыбкой она отвела удар от Калеба. Двумя пальцами. Чертова бионическая кукла! Медсестра-болванка. Из указательного пальца другой ее руки вылез инъекционный поршень. Шею обожгло. Мое тело обмякло, перестало слушаться, сознание таяло в наползающей тьме. Я падала в объятия Калеба, проваливалась в сон.

– Это все ради нас, Карен.

– Она просыпается, новую дозу. – Слова ползли вспышками по мутному стеклу. Время растекалось перед глазами радужными пятнами. Я успела выхватить сознанием темную челку под медицинской шапочкой, руку в перчатке, вынырнувшую откуда-то снизу, из-под зеленого покрывала на моих широко разведенных, вздернутых ногах.

Я вынырнула из планшета. Меня бил озноб, и вместе с тем я бы не оторвалась от экрана, если бы текст не закончился. Папка дала мне желанную информацию. Не песни гимнов, не обрывки прошлого – мне открыли душу женщины, жившей давно, точно до Катаклизма. Она вела дневник, кто-то сохранил его, счел необходимым внести в базу Ковчега и отчего-то подсунул мне. Словно услышал мои мысли, желание узнать больше. Я не просто читала, я видела Карен, чуть ли не была ею. Эмоции, хлеставшие из нее, всколыхнули мои собственные. Вместе с ней я влепила пощечину мерзкому Калебу, сражалась с жутким, совершенно неудобным креслом, ненавидела Саманту. Сам факт существования женщины-робота поразил меня меньше, потому что я думала мыслями Карен. Неожиданно я прикоснулась к прошлому, которое волновало меня. В том, что эти события происходили на самом деле, я не сомневалась. Карен подтверждала слова учителя. Они жили до Взрыва. В красивых домах. Работали, строили планы на будущее, ездили на невероятных штуках по чистым улицам. Карен носила яркую одежду, туфли возвышали ее над землей. Никаких обносков. Она говорила о каком-то Санте, непонятной искусственной утробе, о Восьмом районе, где жили не такие как все, об очереди на детей. Подумать только, моя мать не знала, как избавиться от лишнего рта, а во времена Карен занимали очередь на разрешение заиметь ребенка! Я заглянула в другой мир, в общество красивых, уверенных в себе людей. Эти люди умели жить.

Планшет грел пальцы. Я сунула его под подушку и обнаружила еще один подарок. Голубой тюбик без опознавательных знаков. Гель? Или яд, чтобы я уже наконец отмучилась? Нет, точно не яд. Хотели бы избавиться, в спальню бы не притащили.

Я выдавила бесцветную жижу на ладонь, пахла она точь-в-точь как та шапочка, вылечившая кожу головы.

«Кто принес мне ее? Кто принес мне шар, погрузившийся в планшет, чтобы стать историей Карен? – думала я, осторожно намазывая свои ожоги. – Почему для этого кто-то должен был умереть? Откуда мальчик выкрал его?»

«Ты усвоишь урок, – кричал Демон над беззащитным противником. – Нельзя брать то, что принадлежит Ковчегу! Ты искупишь вину!»

Впервые со дня, когда в Пирамиде сумела вызвать в видении папу, я захотела не просто наблюдать, но и что-то делать. Мое существование на Ковчеге украсили парочка шрамов от ожогов на шее, в дополнение к шраму под губой, подглядывание за жизнью Карен и попытки разобрать мой новый дом на мелкие детали в поисках правды.

Глава 4

Старый великан и отвертка

Лишь те-то и друзья, не на словах – на деле,

Кто наши кандалы и на себя б надели.

Носир Хисроу

Впереди колонны раздалось шипение. Кто-то споткнулся о вогнутую деталь, крышку люка, но подавил вскрик боли. Стройный ряд на несколько мгновений распался.

– Разваливаемся, – хихикнула мне в затылок Эн.

– Жалко как, – выдохнула я.

– Того и гляди рухнем.

– Прям на головы жаждущим попасть сюда.

Девочки слышали нас. Они оглядывались украдкой, выпучивали глаза, так мы смеялись, когда Стиратели были рядом. Один из них сейчас оттаскивал крышку к стене, где зияла дыра – люк закрывал вентиляционную шахту. Скоро явятся техники и все поправят, а мы пока, повинуясь оклику второго Стирателя, снова вытягивались по линеечке и ползли учиться.

– Ты понимаешь, что это бесполезно? – прошептала Эн, она шла как можно ближе ко мне. – Они за секунду все чинят.

– Бесполезно, но приятно. Кажется, это сто тридцатый. Посвящаю этот люк тебе!

За непроницаемыми стенами нашего яруса должно восходить солнце. Я прикрыла глаза и представила: серо-синяя ночь, утро едва потревожило небо, пробилась сквозь рваные сонные облака рябь первых лучей. Рассвет тронул развалины, прокрался в низкие кривые дома, коснулся босых ног, грязных пальцев, окрасил серость в нежные тона. Люди спали, отгоняя наступающий день мрачными снами, но рассвету не терпелось. Он хотел украсить мир, показать, что красоту нельзя уничтожить. Красота нужна природе, в ней возрождение. Рассвет кричал поднимающимся солнцем: «Проснитесь! Очнитесь! Взгляните, как красиво!»

Там, внизу, я часто встречала новый день, пока мои спали. Мама бы оттаскала меня за волосы, если бы узнала, как я рискую. Хотя… могла и отправить рисковать дальше. Я забиралась на единственную сохранившуюся высотку. Когда-то их называли небоскребами. Разрушенный остов мог лишь пощекотать нервы, никак не небо, ребра этажей торчали в разные стороны, выбитые окна походили на гнилые зубы, а покореженный лифт заменял сердце. У подножия этой высотки я и заработала свой шрам под губой, увязалась за Томом выискивать мусор среди развалин. Тогда из меня столько крови вытекло, удивительно, что шрам получился крохотным. Кровь, наверное, и привязала меня к Старому Великану, так я назвала это здание. Я часто карабкалась в его разбитый череп и швыряла оттуда камни. Иногда до меня долетали крики. Я кричала: «Простите!» – и кидала еще. Вдруг попаду в чью-то голову? Хорошо бы Максу. Скорее всего, мне просто хотелось, чтобы камни достигали целей, и я выдумывала крики. Старый Великан издавал много разных звуков, словно больной старик, доживающий тяжелый век, он кряхтел, скрипел, гремел и кашлял. Меня не беспокоили его стоны. На продуваемой ветрами макушке Великана я оставалась наедине с собой. Швыряя камни, выкидывала из души тоску. В семье из пяти человек я совершенно одинока. Пусть мир опустеет. Не станет матери, которая вечно орет, бьет по голове щербатой расческой, ненавидит даже мои волосы. Не станет Макса, пинающего ногами и словами. Марка, что растекался лужей перед всеми, стараясь угодить. И даже Тома, любимого Тома, который совсем забыл о сестре и целиком отдался поцелуям с Ханой.

Порой, взбираясь по Старому Великану, я боролась с желанием отпустить руки и полететь. Я думала, момент полета растянется, и я увижу отца. Все сожмется в одну точку, и мы навсегда останемся с ним. Рук я не разжимала, стискивала зубы, хмурилась, лезла. Рассвет приходил, пронзал небо. Великан вносил в краски утра свои ржавые оттенки. На моих волосах вспыхивали золотистые искры, камни светились, рассекая воздух. Счастье пряталось в глупостях.

Ковчег лишил меня Великана, камней и рассвета. Первый люк я открутила от скуки, трудилась долго, грохот разнесся по всему отсеку. Ноги превратились в крылья, я бежала к спальному месту без оглядки, а потом тряслась под термопокрывалом от беззвучного смеха, постепенно переходящего в истерику. Было приятно обмануть систему. Мне все хотелось открутить особый люк. Тот, что выведет меня к месту, откуда ко мне попал шарик с Карен. Я представляла комнату, битком набитую черными шариками, и все они для меня. Если бы я решилась поползти по шахте до конца, конечно. Я пробиралась в некоторые люки, ползла где на четвереньках, где на животе, упираясь локтями, но всегда останавливалась до того, как просвет за спиной пропадал. Я боялась, что Ковчег проглотит меня. Он и так отобрал многое, но, застрянь я в шахте, кто полезет меня искать? А если я провалюсь в открытое небо? Ковчег не Старый Великан, с него я упасть не хочу.

– Кто споткнулся? Посмотри. – Я слегка повернула голову, шепнула через плечо.

Эн кивнула. Распахнула и без того большие глаза, вскинула брови.

– О, – протянула она, – можно было догадаться. Магда.

– Сильно? – встрепенулась я. – Покажи. Только осторожно.

– Хромает. Сейчас. – Эн коснулась меня, ткнула пальцем в спину.

Зрение заволокло фиолетовой дымкой. Я увидела начало колонны. Магда всегда пряталась в середине или в конце шеренги, чтобы не привлекать внимания, но ее вытаскивали и тащили вперед. Она не отличалась расторопностью, постоянно отставала, задумывалась, уставившись в никуда, за что получала под ребра. В начале ряда ей приходилось перебирать ногами быстрее, смотреть, куда идет. Ведь по бокам возвышались два Стирателя. Но Магда и там умудрялась спотыкаться.

– Ну почему именно ты, – вздохнула я. – Чертов люк. – И чертова я, скрутившая его.

– N-130, физический контакт запрещен, – раздалось над ухом.

Эн приглушенно застонала. Мир вновь обрел привычные монохромные краски Ковчега, связь со зрением Эн оборвалась. За короткий срок она научилась ловко управляться со своими способностями. Даже крохотная венка на виске давно перестала выделяться в момент, когда она погружалась в свое зрение или отключала его. Я, как настоящая подруга, подначивала ее использовать чудесный навык и за пределами Пирамиды, в личных целях. Эн соглашалась редко, но все же мы сумели изучить спальню средних и старших девочек, помещения для занятий и, о чудо, других учителей, кроме нашего унылого всезнайки. Кью, иногда она присоединялась к нашим подглядываниям, требовала показать и отделение мальчиков. Я протестовала, слишком уж насмотрелась на троих братьев. Эн краснела. Без меня они тоже подглядывали, и, я уверена, Кью удавалось уговорить Эн заглянуть чуть дальше. К огромному моему разочарованию, зрение Эн работало в пределах нашего яруса. Ни в медотсек, ни в ярусы выше Пирамиды она заглянуть не могла.

Мы поползли дальше. По коридору между спальным отсеком и лифтовой зоной я могла пройти с закрытыми глазами. Кишка без углов, иди себе вперед. Лифт уже ждал нас, дверь его показывала время 05:10. Магде достанется, из-за нее мы опаздывали.

Лифты стремительно поднимались-опускались и отделяли группы. Я считала людей в группах. Чем старше, тем малочисленнее. Младших много, но мы уже знали, что скоро наши ряды подчистят. Каких-то полгода – и на наше место приведут новеньких лысых, а мы перейдем в среднюю группу.

– Не косись, – шепнула Эн.

– Не подглядывай! – огрызнулась я. – Смотрят?

– Еще как!

Стиратели выволокли Эн, старательно растолкав нас локтями, повели вперед, к Магде. Шлемы усиливали звуковосприятие.

– Ты будешь виновна в ее смерти, – раздалось шипение рядом.

Я знала, кто это, мне даже не надо оборачиваться. Кью. Она освоилась в чтении мыслей, показывала лучшие результаты в нашей возрастной группе и не маралась о неудачников вроде меня. При этом не упускала шанса мило пообщаться, но в своем особом понимании милого общения.

– Будешь шарить у меня в мозгах – умрешь первая. – Я улыбнулась ей.

– Ты идиотка, X-011, – последовала ответная улыбка. – Подставишь всех нас. Мне придется доложить.

Кью, безусловно, известно о моих ночных вылазках. Удивительно, что она до сих пор не выдала меня Стирателям. Девчонки боялись Кью и ее способности пробираться в потаенные уголки мозга. Она доносила. Я не понимала: мы постоянно перекидывались комплиментами, угрожали друг другу, ругались. Молчала об Эн, потому что пользовалась ее умением. Молчала о том, что Ди, умеющая влиять на сознание, внушала девочкам кошмары, потому что Ди во всем ее слушалась. Скрывала мысли и поступки других своих подпевал. Но и обо мне не говорила Стирателям. Кричала, надрывалась, грозилась и неожиданно отступала. Я говорила: «Забудь», и она действительно будто забывала.

– Отвали, – пропела я сквозь зубы.

И опять Кью сделала шаг назад.

Она ведь вовсе не о люках. Возможно, выходки с люками веселили ее не меньше, чем остальных. Бесило Кью другое – конкретный человек и моя связь с ним.

Зенон замыкал шеренгу старших мальчиков, нависал над ними скалой. Он мотал головой, совершенно не боясь Стирателей. Обводил взглядом все группы и останавливался на мне, затем едва заметно дергал головой: «Привет».

Привет, Z-033. Я еще жива.

Лифт шуршал, будто кто-то сминал бумагу у уха. Мы покачивались, пристегнутые к полу длинными тросами. Стиратели не следили за нами в лифтах. Пояса удерживали нас, хотя бежать в замкнутом пространстве некуда. Я разглядывала собственные ноги. Обувь в лифте становилась особенно интересной. Я изучала идеальную гладкость синтетической ткани, мерцающие линии, с помощью которых достигалась анатомическая точность облегания, обеспечивалась амортизация и, что немаловажно, впитывались запахи.

Кью сильно качнулась, толкнула меня плечом. Она знала причину внезапной крайней заинтересованности обувью. Она успешно использовала способности, тогда как я за прошедшие полгода раскрыла разве что новые грани наглости и тревоги.

«Муха летает, свободна и легка, – запела я мысленно, – муха не знает, что вот моя рука. Муху прихлопну, чтобы она знала: свободной муха никогда не бывала». Я могла петь сколько угодно, но яд Кью просочился в мысли: «Ты никчемная, Х-011». Я представила муху с лицом Кью, а сама согласилась с ней – мне предстоял утренний позор.

Кью с подружками частенько в красках описывали мои провалы и на всю спальню удивлялись: «Как она жива до сих пор?» В Пирамиде погибали дети всех возрастов. Мы представляли, что их относили в большие печи на самом нижнем этаже Ковчега. После развеивали прах над полями, которые безуспешно пытались восстановить жители нижнего мира. Жители нижнего мира – люди из колоний, постепенно мы привыкли называть не принятых Ковчегом именно так. Как же я ненавидела себя за то, что свыклась с обитанием здесь!

Старший Стиратель продолжал наблюдать за занятиями. Иногда вместе с ним на балконе появлялся мужчина, Старший Стиратель подталкивал его к перилам. Мужчина вглядывался в основание Пирамиды, что-то говорил и уходил. Я косила глаза как могла, вытирала слезы, чтобы настроить фокус и рассмотреть этого человека, но ни разу не получилось. Мужчина мерцал, стоял на месте, и одновременно фигура его дрожала и растворялась в воздухе, появлялась снова. Я все ждала, что он спрыгнет с балкона, что мне вовсе не привиделся прыжок странного человека, что вот он и есть. Но мужчина не прыгал. От его дребезжания становилось дурно, я стонала и пыталась выдернуть провода из запястий.

– Ты сопротивляешься, Х-011. Поэтому больно, – твердил приставленный ко мне медик. Он промокал лоб салфеткой, оглядывался, затем промокал салфеткой и мой лоб.

– Я стараюсь!

– Плохо стараешься. Не понимаю, чего тебя держат так долго.

После туманной встречи с отцом ничего выдающегося больше не происходило. Укусы в поясницу и виски набирали силу, на экранах бешено скакали цифры и диаграммы. По телу бежал ток, от вводимых инъекций мир растекался радужными пятнами и не желал приходить в норму. Язык не поворачивался называть эту часть жизни обучением. Я не могла долго смотреть на людей: они теряли форму, походили на медуз. Фразы, обращенные ко мне, доходили до моего мозга медленно, приходилось подставлять правое ухо, чтобы лучше слышать. Левое ухо ловило другие звуки: разговоры из детства, которые я не могу помнить, далекое перешептывание Стирателей, властный женский голос откуда-то сверху. Этим голосом говорил сам Ковчег, он сопровождал меня из Пирамиды и оставался со мной до позднего вечера. «Если не получится контролировать, необходимо уничтожить». Я переводила для себя: если не научишься пользоваться способностями, тебя ликвидируют.

В один из самых тяжелых дней в наш блок и пробрался Z-033. Тогда я не знала ни его кода, ни имени. Я свернулась калачиком на узкой кровати, тихо звала маму, прижимала колени к груди, в животе клокотала бездна. По спальному отсеку сновали плоские роботы-уборщики, у них было много работы, вязкой и вонючей. Я смотрела сквозь ресницы на их четкие движения: они работали слаженно, скользили по полу в темноте, мерцая боковыми сенсорами. Огни сливались в мутные линии, оставляли след. Я пыталась схватить их, но на самом деле даже рукой не шевелила. Как только я перегнулась через край, чтобы добавить роботам масштаба бедствия, Зенон вырос передо мной.

– Ты должна расслабиться и пропустить их в свое тело. Иначе тебя ликвидируют.

Я упала с кровати. Я часто с нее падала, совсем как с полки дома.

– Яра? – тут же проснулась Эн.

Магда тоже зашевелилась. Я с трудом выбралась из-под покрывала.

– Спите, я опять упала.

Зенон растаял в воздухе так же, как появился. Я, оглядываясь по сторонам, побежала к дверям, Магда сорвалась следом, вцепилась в меня, удержала.

– Спи, говорю!

– Час!

Магда повторяла «час-час» и тащила меня к кровати. Она напоминала, что в это время выходить из отсека запрещено. «Магда куда умнее, чем кажется», – давно усвоила я. Но и я не спятила, это тот парень, что дал мне, полумертвой, воды, вытащив меня из кучи мертвых тел. Я узнала его голос и глаза. Несмотря на комендантский час, он появился как призрак, наговорил ерунды. Как он прошел мимо Стирателей? Магда все же доволокла меня до кровати.

– Гель, – шепнула я, прежде чем залезть под одеяло.

– Чего? Что она сказала? – спросила Эн у Магды.

– Яра будет спать, – сказала ей Магда.

Она не поняла. Конечно. Я и сама не до конца осознала, догадалась я или спросила. Да и у кого я спрашивала? У нее или у себя? Или у парня-призрака?

Он принес мне гель от ожогов. Он принес мне и черный шар?

Я стала выискивать его в лифтовой зоне по утрам. Он должен мне ответ на оба вопроса. Он должен мне ответ на тысячу вопросов, а я должна ему… что? Спасибо? За то, что воскресил в первый день? За то, что подарил Карен? За то, что непонятно как пробрался в спальню девочек младшей группы?

Меня раздражало, что кому-то разрешено беспрепятственно ходить по Ковчегу, пусть даже исключительно по нашему ярусу. И что я не могу высмотреть его среди старших. Он не появлялся в лифтовой зоне. Иначе я бы увидела его давным-давно. Последняя мысль не давала покоя: я бы видела его каждый день.

Тогда я и решилась на первую вылазку. У меня чесались руки – так хотелось что-то сделать, и обязательно в запретное время. Раз кто-то может, почему бы и мне не попробовать? Я долго думала, позвать ли с собой Магду или Эн, но решила подвергнуть опасности только свою жизнь. За поясом царапала живот вилка из столовой. Приборы нам выдавали вполне обычные, не из ковчеговой самораспадающейся синтетики. Сигнал о нарушении сработал сразу, едва я вышла за дверь спального отсека. Я застыла с вилкой наперевес, попыталась превратиться в моль, не вышло. Послышался топот тяжелых ботинок. Стиратели мчались к нарушителю. Что-то подхватило меня, подняло в воздух. Я взлетела! Чуть не выронила свое опаснейшее оружие. Ноги мои исчезли, я пропала по пояс, а затем и вовсе испарилась целиком.