Внедроман 2

Ольга звонко рассмеялась, толкнула его плечом и снова устроилась рядом, внимательно изучая лицо Конотопова, будто искала признаки лукавства:

– Вот не верится мне, Михаил Борисович, что ты совсем не ревнуешь. Мне-то, знаешь ли, было бы неприятно увидеть тебя в объятиях какой-нибудь доярки, особенно если она перепутает тебя с комбайном и проявит излишний производственный энтузиазм.

Михаил задумчиво погладил себя по подбородку и иронично ответил:

– Ну, во-первых, доярки пока не предвидится. А во-вторых, даже если бы такое и случилось, я подхожу к делу исключительно профессионально и строго. Мы же с тобой люди просвещённые и творческие, наше искусство выше мелких бытовых дрязг и ревности.

Ольга снова рассмеялась, подперев щёку ладонью и заглянув ему в глаза с притворным подозрением:

– Ах вот как? Ты у нас теперь выше всего этого? Просветлённый товарищ получаешься, буддист советского кинематографа!

Михаил театрально приложил руку к сердцу:

– Могу заверить тебя совершенно искренне: дай мне хоть сотню сисястых доярок – никогда тебя не променяю. И в самых пикантных сценах я всегда рядом как товарищ, режиссёр и партнёр.

Ольга притворно обиженно отвернулась:

– Вот оно как! Значит, я всё же в массовке с механизаторами и комбайнёрами участвую? Приятно осознавать такое доверие режиссёра!

– Оля, что ты, – с улыбкой оправдывался Михаил, притягивая её обратно к себе, – у нас задача не просто кино снять, а потрясти зрителей до глубины души. И только ты подходишь для этой серьёзной и ответственной роли.

Ольга ласково улыбнулась, но решила поддразнить его ещё немного:

– Значит, мне теперь потрясать советскую аудиторию? Спасибо, удружил! А если кого-нибудь потрясу настолько, что у него проблемы со здоровьем начнутся, кто отвечать будет?

– Ну что ты, дорогая, – притворно обеспокоился Михаил, – каждому зрителю валерьянки и корвалола нальём. А для особо чувствительных напишем в титрах: «Просмотр фильма может быть опасен для морально неподготовленных».

Ольга снова рассмеялась, ткнув его пальцем в грудь:

– Эх ты, режиссёр! Всегда найдёшь ответ. Но поверь мне: дай мне хоть тысячу комбайнёров, хоть десять тракторных бригад – я тебя ни на кого не променяю.

Михаил тихо засмеялся и шепнул с притворной серьёзностью:

– Тогда вопрос решён окончательно. Завтра в сценарий внесём поправку, что главная героиня остаётся верна своему режиссёру. Пусть вся страна знает, что настоящие советские женщины выбирают только интеллигентных кинематографистов вроде меня.

Они снова рассмеялись и долго ещё шутили, представляя комичные ситуации будущих съёмок.

Ольга заснула первой – ровно и мирно, как засыпают люди, знающие, что завтра их ждёт что-то приятное. Михаил осторожно выбрался из постели и босиком прошёл по прохладному паркету, будто проверяя, не исчезнет ли внезапно эта уютная, нелепо-прекрасная реальность, созданная ими за последние недели.

Подойдя к окну, он некоторое время молчал, разглядывая ночную Москву, раскинувшуюся перед ним океаном огней. Город казался живым существом, дышащим, светящимся, шепчущим тысячи историй – о простых людях, случайных встречах и нежданных мечтах. В этот миг Михаил ощутил себя частью чего-то значительного, большого и одновременно смешного.

Прислонившись лбом к прохладному стеклу, он невольно улыбнулся, чувствуя, как внутри пробуждаются новые идеи – яркие, дерзкие, полные жизни и абсурда. Сценарии и сюжеты вспыхивали перед глазами, словно кадры фильмов, ещё не снятых, но уже ставших легендарными. Михаил вздохнул с удовлетворением, окончательно убедившись, что всё идёт именно так, как и должно.

Стоя у окна и вглядываясь в калейдоскоп ночных огней, Михаил мысленно перенёсся обратно в ту жизнь, где он был всесильным и безжалостным олигархом, распоряжавшимся чужими судьбами и живущим строго по графику без права на ошибки. Он представил эти роскошные офисы, бессмысленные совещания и тяжёлый груз ответственности, который постепенно превращал его в машину, лишённую простых человеческих радостей.

Конотопов тихо усмехнулся, подумав, как отреагировал бы прежний Михаил Борисович, узнав, что его новая версия снимает дерзкую эротическую пародию в советском ангаре среди кабачков и морковки.

«Вот тебе и жизнь, – подумал Михаил, покачав головой, – вещь, оказывается, совершенно непредсказуемая. Кто бы мог представить, что вместо банков, оффшоров и бесконечных совещаний я буду радоваться старому ангару, пыльным овощам и нелепым любовным сценам на киноплёнке?»

Он снова посмотрел на город – знакомый и одновременно загадочный, полный возможностей и тайн, которые ждали смелых и немного безумных людей вроде него. Москва дышала вдохновением, растекавшимся по улицам и переулкам, наполняя головы дерзкими и абсурдными идеями.

– Готовьтесь, товарищи зрители, – прошептал Михаил, усмехнувшись своему отражению в стекле, – скоро вы увидите такое, чего советская власть не могла себе представить даже в страшном сне.

Он решительно закрыл окно, словно поставив точку в долгой истории своей прежней жизни. Повернувшись в комнату, Михаил почувствовал себя лёгким и странно счастливым – как ребёнок, которому подарили игрушку, о существовании которой он даже не подозревал.

Михаил осторожно лёг рядом с Ольгой и с облегчением закрыл глаза, чувствуя, как его накрывает волна уверенности и спокойствия. Перед мысленным взором мелькали кадры будущих фильмов, и он внезапно понял, что теперь никто и ничто не сможет помешать ему воплотить самые дерзкие и невероятные мечты.

«Теперь, – шепнул он в темноту, улыбнувшись себе, – теперь это уже точно кино».

Эти слова прозвучали в тишине с такой уверенностью, будто всё уже было отснято и жило своей жизнью на секретных ночных показах, о которых никто не знал, но мечтал попасть.

Засыпая, Михаил вдруг подумал, что, если бы год назад ему сказали, будто он окажется в Москве восьмидесятых, будет снимать эротические пародии на советские фильмы и заниматься любовью с женщиной, которая в прошлой жизни была бы для него простым, самым простым человеком, он рассмеялся бы прямо в лицо этому фантазёру и посоветовал бы ему лечиться.

Но теперь это была реальность – смешная, абсурдная, но оттого ещё более прекрасная и захватывающая. Михаил впервые за долгое время чувствовал себя полностью счастливым и абсолютно уверенным в деле, которым занимался.

И уже почти заснув, бывший олигарх иронично сказал сам себе:

«Ну что, Михаил Борисович, вот тебе и новая жизнь, полная творчества, комедии и невообразимых приключений. Не подведи уж, товарищ режиссёр, зрители такого разочарования не простят».

С этой мыслью он уснул – крепко и спокойно, как засыпают люди, знающие, что завтра их ждёт что-то удивительное, весёлое и невероятно увлекательное.

Глава 3. Служебный разврат

Алексей шёл к школе с настроением дипломата, которому поручили тонкое задание. Уже издали старое здание, слегка облупленное и насквозь пропитанное запахом краски, мела и столовских котлет, вызвало лёгкую ностальгию и почти детское волнение. Внутри привычно царила сонная тишина перемены, и даже вечная вахтёрша Валентина Фёдоровна с видом всезнающего оракула тихо листала толстый том «Войны и мира».

Увидев гостя, та с тихим вздохом подняла взгляд поверх очков и слегка нахмурилась:

– Лёша, надеюсь, сегодня без революций и прочих художественных эксцессов?

Алексей шагнул навстречу с обезоруживающей улыбкой:

– Исключительно мирная миссия, Валентина Фёдоровна. Мне бы Дмитрия Андреевича Тюрина застать между уроками. Вопрос деликатный и сугубо культурный.

Вахтёрша вздохнула и покачала головой:

– Культурный? Аккуратнее с ним. Тюрин у нас интеллигентный и переживательный, нервы у человека не железные.

Алексей понимающе кивнул и отправился дальше. Кабинет истории находился в самом конце коридора. Сквозь приоткрытую дверь уже можно было увидеть фигуру Дмитрия Андреевича: не грузный, слегка сутуловатый, с растрёпанными волосами и старыми очками, из-за которых учитель постоянно щурился, он задумчиво перебирал стопку исписанных тетрадей.

– Дмитрий Андреевич, добрый день! – Алексей вошёл бодро и театрально развёл руки, словно приветствуя давно не виденного друга.

Тюрин вздрогнул, резко поднял глаза и, узнав гостя, настороженно вздохнул:

– Алексей, здравствуй… Что-то ты подозрительно весел. Случилось что?

– Случилось, Дмитрий Андреевич, ещё как случилось! Но исключительно хорошее. – Алексей уверенно присел напротив. – Дело невероятной важности, без вас никак. Роль будто специально для вас написана!

Тюрин откинулся назад, тревожно всматриваясь в гостя:

– Роль? Какая ещё роль? Я ведь учитель истории, а не артист драмтеатра.

Алексей слегка наклонился вперёд и понизил голос до заговорщического шёпота:

– Дмитрий Андреевич, вы вылитый Новосельцев! Та же интеллигентность и очаровательная растерянность. Мы решили снять лёгкую пародию на фильм, сатирическую и юмористическую, и ваша роль – главная!

Тюрин замахал руками, словно отгоняя наваждение:

– Алексей, помилуй! Я человек серьёзный, учитель! Какая пародия? Это совершенно невозможно!

Но гость терпеливо дождался конца возмущения и проникновенно продолжил:

– Дмитрий Андреевич, дослушайте: фильм будет немного пикантным, с лёгкими элементами эротики.

Тюрин побагровел, резко вскочил и ударил кулаком по столу, отчего стопка тетрадей едва не рухнула на пол:

– Эротики?! Ты в своём уме? У меня репутация, авторитет! А ты предлагаешь мне сняться в пошлости?

– Дмитрий Андреевич, я прекрасно вас понимаю и разделяю переживания, – мягко продолжил Алексей. – Именно поэтому я лично гарантирую абсолютную конфиденциальность. Всё будет максимально художественно, почти классика советского кинематографа. Тонко и культурно.

– Прекрати это безобразие! – перебил Тюрин, размахивая руками. – Ты совсем меня не слушаешь. Я могу лишиться работы, уважения коллег и учеников!

Алексей выдержал паузу и медленно достал из внутреннего кармана конверт, осторожно положив его перед учителем на стол:

– Дмитрий Андреевич, я понимаю серьёзность вопроса. Поэтому предусмотрен достойный гонорар. Вот ваш аванс. Просто загляните в конверт. Без обязательств.

Тюрин замер на мгновение, затем медленно опустился в кресло и осторожно открыл конверт. Он резко втянул воздух, забыв про своё возмущение:

– Алексей… – почти шёпотом произнёс учитель, поправляя очки и моргая от волнения. – Тут какая-то ошибка?

– Ошибки нет, Дмитрий Андреевич. Мы ценим ваш талант и понимаем, на какие жертвы вы идёте. Это аванс, сумма удвоится после съёмок. Может, ещё раз подумаете?

Тюрин глубоко вздохнул, потёр лоб дрожащими пальцами и, отводя глаза в сторону, тихо пробормотал:

– Я… наверное… всё-таки подумаю. Но если хотя бы намёк на чрезмерность…

– Торжественно обещаю, всё будет прилично и культурно, – Алексей уверенно пожал руку учителю и широко улыбнулся, понимая, что решение уже принято, хоть вслух Тюрин этого пока не произнёс.

Сумерки осторожно проникли в небольшую квартиру Михаила, наполнив её театральным полумраком, в котором фигуры казались чуть нелепыми и таинственными. Вокруг стола собралась привычная компания, объединённая любовью к творческому риску и тонкому абсурду: Сергей сосредоточенно настраивал сложную аппаратуру, Ольга с любопытством наблюдала за происходящим, а Алексей осторожно вводил в этот круг явно взволнованного и растерянного Дмитрия Андреевича Тюрина.

Михаил встал во главе стола и окинул собравшихся цепким взглядом, словно проверяя боеготовность своей маленькой армии.

– Итак, друзья, что мы имеем? Бесценную классику советского кино, любимый фильм «Служебный роман». Но наша версия придаст ему новый оттенок. Свежий, слегка пикантный, с доброй иронией над советскими производственными отношениями.

Он сделал паузу, давая всем привыкнуть к идее, и продолжил проникновеннее:

– Аккуратно, с уважением, но откровенно доведём отношения героев до логического завершения. Лёгкая эротика, но с юмором и сатирой. Это будет совершенно новый уровень советского кинематографа.

Услышав слова про эротику, Дмитрий Андреевич нервно кашлянул и вжался глубже в кресло, словно искал спасения. Ольга, улыбнувшись, бросила ему игриво:

– Дмитрий Андреевич, так это мы будем делать шпили-вили под камеру? Надеюсь, застенчивость не помешает естественности.

Тюрин густо покраснел и забормотал, поправляя очки:

– Нет-нет, Ольга, вы меня неправильно поняли… Я воспитанный человек, педагог, всё будет прилично…

Компания рассмеялась, окончательно разрядив атмосферу. Сергей, оторвавшись от настройки камеры, задумчиво оглядел гостиную и предложил:

– Миш, а почему бы нам не снять эпизод с балконом прямо здесь? Это добавит естественности, да и твой балкон вполне аутентичен – чисто советский, с геранью и банками для закаток огурцов.

Михаил критически прищурился и убедительно кивнул:

– Ты прав. Герань, огурцы – это же квинтэссенция советской романтики! У зрителя непременно ёкнет сердце. Снимаем здесь – и актёрам проще войти в роли.

Алексей нахмурился и вставил сомнение:

– Идея отличная, но хватит ли нам актёров? Эротика, юмор, балконные сцены – не перебор ли?

Михаил спокойно достал из кармана аккуратно сложенный листок, словно генерал, раскрывающий план операции:

– Вот список тщательно отобранных людей. Я всё предусмотрел. Проверенные актёры, которым по плечу любые абсурдные ситуации и роли. Можешь не переживать – состав идеальный.

Алексей взял список, пробежал глазами и уверенно согласился:

– Что ж, Михаил, ты прав. Всё готово, чтобы начать работать.

В этот момент дверь приоткрылась, и в комнату стремительно вошла Катя, запыхавшись, свалила на диван сумки с одеждой, бутылки вина, старомодный портфель и очки в толстой оправе:

– Друзья, я принесла всё, что просили! Одежда, реквизит, алкоголь для вдохновения. Надеюсь, ничего не забыла, иначе снова придётся бегать.

Михаил одобрительно улыбнулся и принялся раздавать актёрам сценарии, сопровождая каждую пачку ёмким комментарием:

– Ольга, твоя задача – показать характер сильной женщины-руководителя, но с подавленным эротизмом. Дмитрий Андреевич, вы воплощаете нелепость, робость, беспомощность. Алексей, ты – катализатор абсурда, не бойся переигрывать и доводи комизм до предела.

Сергей привычно перемещался по комнате, проверяя свет, звук и ракурсы с профессиональной точностью.

Михаил, подводя итог, с удовлетворением сообщил:

– Директор овощебазы Владимир Фёдорович в курсе и завтра подготовит ангар для остальных сцен. Организационные вопросы решены, приступаем.

Все радостно зашумели. Михаил открыл принесённую Катей бутылку вина и торжественно предложил:

– Выпьем за успех, вдохновение и за то, чтобы наша маленькая комедия превзошла все ожидания!

Под дружный смех и звон бокалов команда Михаила начала путь к новому, абсурдному, но многообещающему творению.

На следующий вечер Сергей возился с камерой на балконе; ветер, играя с занавесками, создавал ощущение живой, естественной сцены. Михаил суетился вокруг актёров, поправляя костюмы с дотошностью перфекциониста:

– Так, очки съехали… Тюрин, сутультесь сильнее! Вы же затюканный статистик, а не гвардеец на параде!

Учитель послушно ссутулился, становясь классическим Новосельцевым – нескладным, нервным, готовым провалиться от одного взгляда начальницы.

Ольга Петровна стояла у балконной двери, застёгнутая на все пуговицы строгого серого костюма. Она глубоко дышала, входя в роль железной леди советской статистики. Катя помогла ей собрать волосы в тугой пучок, добавив образу необходимой строгости.

– Помните, – шепнула Катя, – вы Снежная Королева статистического управления. Ледышка, которую предстоит растопить нашему герою-любовнику.

– Герой-любовник, – нервно хихикнул Тюрин, услышав это. – Я скорее герой-мученик.

Алексей устроился в углу комнаты с блокнотом, готовый фиксировать удачные дубли и технические замечания. Остальные члены импровизированной съёмочной группы замерли у стены, стараясь не шуметь.

– Внимание, – скомандовал Михаил, отходя за камеру. – Сцена на балконе, дубль первый. Мотор!

Камера зажужжала, словно разбуженный улей. Тюрин и Ольга вышли на балкон, и ветер тут же взъерошил его аккуратно уложенные волосы, добавив образу естественной растрёпанности.

– Людмила Прокофьевна, – начал Тюрин дрожащим голосом, хватаясь за перила, словно они могли спасти его от неминуемого позора. – Я… я хотел с вами поговорить…

Ольга повернулась к нему с выражением арктической зимы на лице:

– Говорите, Новосельцев. Только быстро.

Тюрин сглотнул так громко, что Сергей поморщился, думая о качестве звука. Учитель начал мять в руках воображаемый платок, хотя по сценарию никакого платка не было:

– Вы… вы любите собирать грибы?

– Что?! – Ольга изобразила такое искреннее изумление, что даже Михаил за камерой едва сдержал восхищённый возглас.

– Г-г-риб-бы собирать… – Тюрин заикался так натурально, будто действительно стоял перед грозной начальницей, а не коллегой по подпольному кино. – П-п-подб-березовики, п-п-подосиновики, п-п-под… опята…

– Нет, – отрезала Ольга ледяным тоном. – Я к этому равнодушна.

– Это… Я вам искренне сочувствую, – Тюрин вытер вспотевший лоб, хотя на балконе было прохладно. – Это удивительно – собирать грибы, знаете… Это… Возьмем, к примеру, опят…

И тут произошло то, чего не ждал никто, включая самого Тюрина. Вместо того чтобы продолжить нести околесицу стоя, он вдруг опустился на колени перед Ольгой, продолжая бормотать:

– Они растут на пнях… Если придешь в лес…

Его руки, дрожа от волнения и адреналина, коснулись края её юбки. Ольга застыла, но не отстранилась – это было в сценарии, хотя выглядело настолько неожиданно, что Катя ахнула за кадром.

– …и тебе повезет с пнем, – продолжал Тюрин, осторожно приподнимая подол, – то можно набрать целую гору пней… ой, опят…

Его губы коснулись её колена через тонкий чулок. Ольга вздрогнула – прикосновение было одновременно нелепым и волнующим. Камера запечатлевала каждое движение, каждую эмоцию на её лице – от изумления через растерянность к чему-то более глубокому.

– Новосельцев, что вы делаете? – её голос дрогнул, теряя начальственную уверенность.

Но Тюрин уже вошёл в роль. Его поцелуи поднимались выше, к бёдрам, пока он продолжал бормотать свою грибную мантру:

– Подосиновики особенно хороши… после дождя… такие крепкие, упругие…

Ольга схватилась за балконные перила, её дыхание участилось. Строгая причёска начала распадаться, выпуская непослушные пряди. Она попыталась сохранить характер Калугиной:

– Новосельцев, немедленно прекратите! Это… это неподобающее поведение для советского служащего!

Но её протест звучал всё менее убедительно. Тюрин, воодушевлённый её реакцией, продолжал своё абсурдное восхождение, бормоча всё более бессвязно:

– А лисички… золотистые такие… растут семейками… тёплые, влажные после росы…

Его руки уже забрались под юбку, и Ольга не смогла сдержать тихий стон. Её колени дрогнули, и ноги слегка раздвинулись, давая ему больше доступа. Голова запрокинулась, открывая белую шею ветру.

– О господи, – выдохнула она, забыв о роли. – Что вы со мной делаете…

В комнате началось движение. Алексей, изображавший любопытного Самохвалова, подкрался к балконной двери. За ним потянулись Катя и остальные «гости», создавая комичную толпу подглядывающих.

Тюрин между тем достиг своей цели. Его язык коснулся самого сокровенного места через тонкую ткань белья, и Ольга вскрикнула, вцепившись в его волосы:

– Ах! Новосельцев! Вы… вы…

– Белые грибы, – пробормотал он невнятно, продолжая своё занятие. – Самые ценные… редкие… надо искать в особенных местах…

Толпа у двери ахала и хихикала. Сергей, забыв о своих операторских обязанностях, снимал с выражением полного восторга на лице. Михаил едва сдерживался, чтобы не расхохотаться – сцена получалась одновременно абсурдной и неожиданно эротичной.

Ольга уже не играла – её тело реагировало само. Она раздвинула ноги шире, позволяя Тюрину лучший доступ, и начала тихонько постанывать в такт его движениям. Юбка задралась почти до пояса, открывая вид на происходящее.

И в момент высшего напряжения, когда казалось, что Ольга вот-вот достигнет пика, она вдруг дёрнулась и закричала, как и полагалось по сценарию:

– Уберите его от меня! Немедленно!

Тюрин отшатнулся, растерянный и взъерошенный. Очки съехали набок, губы блестели, а в глазах плясали искры азарта. Он посмотрел на неё и произнёс коронную фразу:

– Вы сухая, Людмила Прокофьевна. Совсем сухая.

Ирония этих слов в данном контексте была настолько очевидна, что вся съёмочная группа не выдержала. Первым прыснул со смеха Алексей, за ним захихикала Катя, и скоро вся комната сотрясалась от хохота.

– Стоп! – крикнула вдруг Катя сквозь смех. – Стоп! Свет упал!

Действительно, одна из ламп с самодельным абажуром покосилась, бросая странную тень на балкон. Это стало удобным поводом для паузы – всем нужно было отдышаться и прийти в себя после увиденного.

Тюрин, всё ещё стоя на коленях, суетливо поправлял Ольге юбку и бормотал извинения вперемешку с грибными ассоциациями:

– Простите, Людмила Прокофьевна… я увлёкся… эти опята… то есть, бёдра… ой, то есть грибы… совсем запутался…

Раскрасневшаяся и растрёпанная Ольга не могла сдержать улыбку и погладила его по голове, будто нашкодившего ученика:

– Ничего, Новосельцев. Для первого дубля весьма убедительно.

– Убедительно? – Михаил наконец отлип от камеры. – Друзья, это было гениально! Тюрин, ты прирождённый эротический комик! А Ольга Петровна – просто браво!

Все захлопали, актёры смущённо поклонились. Сергей полез поправлять злополучную лампу, бормоча о надёжности креплений.

– Так, – деловито сказал Михаил, – перерыв пять минут. Поправим свет, освежим грим и снимем ещё раз. Теперь, когда все расслабились, получится ещё лучше!

– Ещё лучше? – простонал Тюрин. – Я не переживу ещё один такой дубль!

– Переживёшь, – подмигнула ему Катя. – Искусство требует жертв. А Людмила Прокофьевна, кажется, не против повторить урок грибоведения.

Ольга покраснела сильнее, но в её глазах плясали весёлые искорки. Первая сцена удалась на славу, и всем стало ясно: дальше будет только интереснее.

Старенький «Жигуль» Алексея подпрыгивал на ухабах подъездной дороги к овощебазе, отчего съёмочная группа подлетала, словно картошка в кузове грузовика. Серое августовское утро окутывало окраины Москвы промозглым туманом, придавая индустриальному пейзажу вид декораций к фильму о конце света.

– Романтичное место, – иронично заметил Сергей, прижимая сумку с камерой. – Прямо ощущается аромат большого искусства. И капусты. В основном капусты.

У ворот их ждал Владимир Фёдорович – крупный мужчина в телогрейке, с лицом человека, всю жизнь решавшего нерешаемые задачи советского овощеснабжения. Он нервно потирал руки и озирался, словно ожидая внезапной ревизии.

– Алексей! – воскликнул он с наигранной радостью. – И товарищи киношники! Добро пожаловать в наше скромное овощехранилище!

Команда выбралась из машины и огляделась. База была типичным образцом советской промышленной архитектуры: серые бетонные ангары, штабеля деревянных ящиков и вездесущий запах квашеной капусты и гниющей картошки.

– Спасибо, что согласились помочь, – дипломатично сказал Михаил, пожимая влажную от волнения руку директора.

– Да что вы, какая помощь! – Владимир Фёдорович явно репетировал эту фразу. – Мы всегда рады поддержать… э-э… культурные инициативы. Образовательное кино о правильном хранении овощей – это же так важно для народного хозяйства!

Алексей похлопал его по плечу, словно старого друга:

– Вот именно, Владимир Фёдорович. Образование – наше всё. Покажите, что вы для нас подготовили.

Директор повёл гостей мимо штабелей моркови и свёклы к дальнему ангару. По пути он нервно пояснял:

– Я всё сделал, как вы просили. Ангар номер три, самый дальний. Там редко кто бывает, только старые поддоны. Ну и того… декорации соорудил из подручных материалов. Вроде похоже получилось…

Открыв скрипучие ворота, Владимир Фёдорович включил свет, и все ахнули от удивления. Пространство преобразилось до неузнаваемости.

Из ящиков от помидоров соорудили офисные перегородки, старые двери от холодильников превратились в кабинеты, а мешки с картошкой под брезентом сгодились на диваны. На стенах висели советские плакаты о пользе витаминов и своевременной уборке урожая – идеальный фон для пародии на статистическое управление.

– Владимир Фёдорович, вы художник! – восхитилась Катя, разглядывая импровизированный офис. – Готовые декорации для абсурдистской пьесы!