Внедроман 2

– И?

Ольга провела пальцем по его руке, оставляя влажный след:

– Я подумала, это было бы интересно. Новые ощущения, понимаешь? Два сильных мужчины, золотая пшеница в волосах… Очень поэтично.

Михаил сел прямее, изучая её лицо сквозь пелену пара:

– Ты спрашиваешь моего разрешения?

– Не разрешения, – поправила она. – Скорее… не будешь ли ты ревновать? Это просто работа. Ну, почти работа. Ладно, это удовольствие, замаскированное под работу.

Её откровенность была обезоруживающей. Михаил обдумал ответ, наблюдая, как капля пота медленно скользит по её ключице:

– А что конкретно планируется?

Ольга наклонилась ближе, её дыхание обожгло его ухо:

– Классическая композиция. Я на четвереньках, один спереди, другой сзади. Машка будет работать веником для атмосферы, а Дашка… она хочет участвовать по-своему.

– Целовать твою грудь? – предположил Михаил.

– Ты проницателен, – улыбнулась Ольга. – Так что? Не превратишься в ревнивого медведя?

Михаил взял берёзовый веник и задумчиво провёл им по воздуху:

– Знаешь, в моём состоянии я научился ценить искренность выше собственничества.

– Это да или нет? – Ольга нетерпеливо покачала ногой.

– Да, – кивнул он. – Но с условием – я буду оператором.

Дверь бани распахнулась, впуская клуб холодного воздуха. Два широкоплечих парня вошли, их загорелые тела контрастировали с белыми полотенцами. За ними проскользнули Машка с охапкой веников и Дашка с хитрой улыбкой.

– Готовы к творческому эксперименту? – весело спросила Машка, взмахнув веником, словно дирижёрской палочкой.

Пространство бани преобразилось. Пар сгустился, создавая интимную атмосферу. Ольга сбросила простыню с естественностью полного принятия своего тела. Комбайнёры переглянулись, их уверенность слегка пошатнулась от её спокойствия.

– Без лишних церемоний, – предложила Ольга, опускаясь на тёплые доски. – Просто плывите по течению.

Первый комбайнёр, мощный и статный, словно вылепленный из земли, шагнул вперёд. Его русые волосы блестели золотом в тёплом свете, глаза горели яркими звёздами. Он был воплощением грубой силы и простой мужской привлекательности. Каждое его уверенное движение было гармоничным, мышцы играли под кожей аккордами неиссякаемой энергии.

Ольга встретила его взгляд без колебаний, словно момент был давно предопределён. Она потянулась к нему, губы её раскрылись, будто цветок под солнцем, принимая его с чувственной решимостью. Почти мгновенно комбайнёр ответил тихим стоном удовольствия, погружаясь в её тепло.

Сзади приблизился второй комбайнёр – стройный, с движениями опытного танцора. Его тело отбрасывало длинную тень на влажные доски, и он без промедления занял позицию. В отличие от товарища, его сила была утончённой, но столь же ощутимой. Он обхватил бёдра Ольги с уверенностью давно известной роли и без задержки присоединился к первому в этом танце удовольствия.

Дашка, словно искусный дирижёр спектакля, проскользнула под Ольгу с грацией пантеры. Её руки легко и естественно скользнули по коже партнёрши, словно давно ждали именно этого места. Дашка оказалась прямо под ней, обеспечивая ощущение поддержки и тепла. Ольга вскрикнула – это был сигнал к новой симфонии ощущений.

Смесь удовольствий ударила по нервам главной героини сцены, вызывая вибрации почти музыкального характера. Она почувствовала себя центром стремительно раскрывающегося мира наслаждения. Каждое движение мужчин и прикосновение Дашки вызывало мгновенные реакции, подобные электрическим импульсам, проникающим в саму её сущность.

Машка принялась за работу веником, задавая ритм взмахами и поднимая волны горячего воздуха. Капли воды с берёзовых листьев падали благословенным дождём.

Ольга закрыла глаза, отдаваясь ощущениям. Жар бани смешался с жаром тел, создавая головокружительный коктейль чувств. Губы Дашки были нежны, как лепестки, контрастируя с грубой силой мужских прикосновений.

– О-о-ох! – вырвалось у неё, когда особенно удачный взмах веника совпал с глубоким движением.

Пар кружился вокруг сплетённых тел, превращая сцену в импрессионистскую картину. Михаил, державший камеру, почувствовал, что профессиональная отстранённость борется с первобытным возбуждением.

Ольга выгнулась дугой, а её крик удовольствия эхом разнёсся по бане. Это был не просто звук физического наслаждения – в нём слышалось торжество свободы и радость открытия новых граней себя.

Комбайнёры, сначала скованные необычностью ситуации, расслабились, найдя общий ритм. Их движения синхронизировались с ударами веника, создавая первобытную симфонию.

Пар сгустился до такой степени, что фигуры напоминали мазки кисти на полотне. Машка, размахивавшая веником с энтузиазмом дирижёра Большого театра, внезапно остановилась и провозгласила:

– Товарищи! Предлагаю сменить диспозицию! Как говорил великий Ленин, в каждой позиции есть своя диалектика!

Первый комбайнёр откинулся на спину на широкой лавке, его мускулистое тело блестело от пота и воды. Он устроился с комфортом человека, привыкшего к долгим часам в кабине комбайна, но теперь вместо рычагов его руки нашли более приятное занятие.

– Эх, – выдохнул он философски, – жизнь-то какая многогранная. Утром пшеницу убираешь, вечером… тоже своего рода урожай собираешь.

Ольга, с грацией балерины Мариинского театра в экспериментальной постановке, плавно изменила позицию. Она оседлала его с уверенностью наездницы, покоряющей дикого скакуна. Её движения были медленными и дразнящими, словно под музыку, слышимую только ей.

– Знаешь, – прошептала она, начиная покачиваться, словно спелые колосья на ветру, – это как управлять комбайном. Главное – найти правильную скорость.

Её бёдра описывали круги с математической точностью, то ускоряясь до стремительного галопа, то замедляясь до ленивой поступи. Комбайнёр под ней стонал с напряжением человека, выращивающего новую сельхозкультуру.

Второй комбайнёр подошёл ближе, встав так, чтобы его бёдра оказались на уровне лица Ольги. Она подняла на него взгляд, полный озорства и желания.

– А ты, – промурлыкала она, – будешь моим вторым рычагом управления?

Не дожидаясь ответа, она наклонилась вперёд, её губы приоткрылись, принимая его с мастерством, достойным лучших традиций московского метрополитена – глубоко, основательно и с полной самоотдачей. Её язык двигался по спирали, создавая ощущения, от которых комбайнёр схватился за деревянную балку.

– Ох, мать честная! – выдохнул он. – Это ж как первый день уборочной страды!

Дашка, наблюдавшая за ними с хитрой улыбкой человека, знающего секрет вечного двигателя, решила внести свою лепту в эту симфонию плоти. С кошачьей грацией она перешагнула через лежащего комбайнёра, развернулась и медленно опустилась на его лицо.

– Товарищ механизатор, – пропела она, – покажи-ка, на что способен твой язык, кроме философских рассуждений о марках комбайнов.

Ответ последовал незамедлительно. Комбайнёр, словно вспомнив навыки точной настройки техники, принялся за дело с энтузиазмом первооткрывателя. Его язык двигался методично, как при проверке натяжения приводных ремней – тщательно, внимательно и с полным погружением.

Дашка извивалась, её движения становились хаотичными, будто она пыталась станцевать все части «Лебединого озера» одновременно. Её стоны смешивались со звуками, издаваемыми Ольгой, создавая дуэт, достойный экспериментальной оперы.

Баня превратилась в котёл чувственности, где четыре тела двигались в сложной хореографии, и каждое движение отзывалось эхом в других. Ольга продолжала двойной танец, сохраняя ритм и даря наслаждение обоим мужчинам. Её техника была безупречна: то глубоко погружаясь, заставляя стоящего комбайнёра хвататься за стену, то выпрямляясь и концентрируясь на движениях бёдер.

– Да… да… вот так! – выкрикивала Дашка, и её голос срывался на высоких нотах. – Ещё… не останавливайся!

Машка, забыв о роли банщицы, стояла с открытым ртом, а веник выпал из рук. Даже пар, казалось, замер в воздухе, наблюдая за этой вакханалией.

Первый комбайнёр, несмотря на занятость важной работой, умудрялся издавать звуки одобрения, вибрация которых дарила Дашке дополнительные ощущения. Его руки крепко держали Ольгу за бёдра, помогая ей поддерживать бешеный темп.

Кульминация приближалась неизбежно и величественно, как грозовая туча. Первым не выдержал стоящий комбайнёр. С криком, похожим на боевой клич древних воинов, он содрогнулся всем телом. Ольга приняла его дар с достоинством жрицы древнего культа, не прерывая своих движений на том, кто лежал под ней.

Дашка была следующей. Её тело выгнулось дугой, она схватилась за деревянные перила, и её крик эхом разнёсся по бане. Комбайнёр под ней продолжал работу с упорством стахановца, доводя её до пика снова и снова.

Ольга почувствовала волну наслаждения, поднимавшуюся из глубины всего её существа, похожую на цунами – сначала море отступает, а затем обрушивается с невероятной силой. Она закричала, её тело сотрясалось в экстазе, который, казалось, длился вечность.

Последним сдался первый комбайнёр. Его стон, приглушённый телом Дашки, прозвучал далёким громом. Тело напряглось, а затем расслабилось, будто из него выпустили весь воздух.

Четвёрка замерла в причудливой скульптурной композиции, тяжело дыша. Пар начал оседать, открывая картину полного изнеможения и удовлетворения. Дашка первой пришла в себя, слезая с лица комбайнёра с ленивой грацией сытой кошки.

– Ну что, товарищи, – прохрипела она, – кажется, мы только что изобрели новый метод повышения производительности труда.

Все рассмеялись устало и искренне. Когда Ольга соскользнула с комбайнёра и растянулась на лавке, её тело всё ещё подрагивало от отголосков наслаждения.

– Знаете, – философски заметил первый комбайнёр, вытирая лицо полотенцем, – если бы в колхозе так работали, мы бы все пятилетки за два года выполняли.

Машка наконец-то подняла веник и легонько стукнула его по плечу:

– Эх вы, теоретики! Практики, можно сказать, диалектического материализма!

Баня наполнилась смехом, паром и странным чувством товарищества, возникающим между людьми, разделившими нечто одновременно абсурдное и прекрасное.

Когда всё закончилось, они лежали на полках в изнеможении, а пар медленно рассеивался. Ольга, раскинувшись звездой, тихо смеялась удовлетворённым смехом.

– Знаете что? – сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь. – Советская власть многое у нас отняла, но умение получать удовольствие в самых неожиданных обстоятельствах – не смогла.

Михаил отложил камеру и подал ей полотенце:

– Философия постоптимизма в действии.

– Пост-что? – переспросил один из комбайнёров.

– Неважно, – махнула рукой Ольга. – Важно, что мы живы, и у нас есть эта баня. И ещё мы есть друг у друга.

Машка собрала веники, Дашка поправила влажные волосы. Комбайнёры, всё ещё слегка ошеломлённые, начали одеваться. Михаил смотрел на Ольгу и думал, что ревность – слишком мелкое чувство для того космического абсурда, в котором все они оказались.

Через месяц, когда фильм был смонтирован, а за стенами кипела Олимпиада-80, в посольстве Муамбы началась подпольная премьера «Комбайнёров любви». Москву переполняли иностранцы и официальные мероприятия, а здесь, за тяжёлыми шторами и закрытыми дверями, расцветала другая жизнь, где главными героями были не спортсмены и рекорды, а ржавые комбайны и советские механизаторы.

Советские гости – торговцы, чиновники, партийные функционеры – осторожно пробирались в посольство, будто разведчики в глубоком тылу. Каждый нервничал и озирался, хотя прекрасно знал, зачем он здесь и что именно его ждёт.

– Ты точно уверен, что здесь показывают то самое? – шептал кто-то из прибывающих.

– Самое, то самое, товарищ, держись крепче за партбилет, – успокаивал другой.

Один из зрителей охнул и полез на четвереньках, растерянно шаря по ковру:

– Партбилет, партбилет уронил!

Зал сдержанно загудел от смеха и советовал не волноваться – партбилет обязательно найдётся, как и положено при социализме, случайно, но вовремя.

В кинозале, украшенном советскими и муамбийскими флагами, под портретами лидеров обоих государств, рассаживались гости. Толстый директор овощебазы застрял между рядами, и его вытаскивали общими усилиями. Кто-то язвительно заметил из глубины зала:

– Аккуратней, товарищи! Стулья – это международная собственность!

Зал снова загудел от хохота, а директор, красный от натуги и смущения, пробормотал:

– Ничего, я привык к тесноте. У нас и на овощебазе склады под завязку.

Алексей, исполнявший роль ведущего, вышел к экрану – важный и взволнованный одновременно. Поправив галстук, он объявил, слегка картавя от волнения:

– Товарищи! Сегодня вы увидите не просто фильм, а глубокое, можно сказать, проникновенное произведение советского искусства, вскрывающее… хм… скрытые резервы нашего сельского хозяйства.

– А почему премьера подпольная? – громко спросил кто-то из задних рядов.

Алексей, не моргнув, ответил:

– Потому что резервы глубоко скрыты и доступны не каждому.

Зал взорвался дружным смехом и окончательно расслабился, предвкушая показ.

Когда на экране появилась сцена секса на комбайне, зрители вздрогнули от напряжения. Камера двигалась плавно, словно сама была участницей действа. Катя с обнажёнными плечами и поднятыми волосами поднималась по ступенькам в кабину, где её ждал Ваня – загорелый, мускулистый, больше похожий на античного кузнеца, чем на комбайнёра. Их тела соприкасались, будто передавая друг другу энергию пашни и тепло чернозёма. Стон Кати разнёсся по кинозалу, словно звук флейты в пустом актовом зале сельского ДК. Камера зафиксировала, как она оседлала Ваню, и зрители затаили дыхание, будто наблюдая открытие нового физического закона.

Реакция была разной: кто-то покраснел и закусил губу, кто-то снял очки, чтобы их протереть, хотя они и не запотели. Комсомолки снова прикрыли глаза ладонями с щелями между пальцами. Пожилой снабженец серьёзно прошептал: «Вот она, переработка сельхозсырья». В дальнем ряду кто-то фыркнул, вызвав цепную реакцию приглушённого смеха. Но когда в кадре прозвучало: «Комбайн любит ласку», зал взорвался хохотом – сначала неловким, затем оглушительным, с ударами по коленям и икотой. Кто-то выкрикнул: «Такое не напишешь в заявке на финансирование!» – и зал аплодировал стоя, будто их освободили от идеологической диеты.

– Вот это да! Никогда бы не подумала, что комбайн настолько универсален! – восхищённо шепнула зрительница.

– Это и есть механизация сельского хозяйства в её высшей форме, – философски ответила другая.

В самый напряжённый момент плёнка оборвалась. Сергей, отчаянно ругаясь, принялся чинить проектор.

– Срочный перерыв! – объявил Алексей и, чтобы избежать неловкости, попросил кого-нибудь выступить.

Из зала поднялся известный в узких кругах сатирик – невысокий, плотно сбитый, с чуть лысеющей макушкой и ехидными глазами, всегда прищуренными, словно искал в происходящем подвох. Его круглая голова напоминала телеграфный аппарат, улавливающий нелепости жизни. Серый костюм выглядел так, будто пережил не одну редакционную чистку и пару идеологических кампаний. Бархатный, ироничный голос звучал, словно из ламповой радиоточки. Вычеркнутый из всех литературных списков за «чрезмерную любовь к бюрократическим документам и нижнему белью», он вышел на импровизированную сцену и начал монолог:

– Товарищи! Я не просто работаю в отделе по борьбе с бездуховностью – я ею живу! Меня не возбуждают ни женщины, ни мужчины, даже бланки строгой отчётности. Меня возбуждает графа «Примечания», оставленная пустой, но с огромным потенциалом!

Публика засмеялась, а он продолжил:

– Я не знаю, что такое любовь, но знаю, что такое тройное согласование по линии отдела, секции и отдела контроля за секцией!

Смех нарастал, и сатирик мечтательно добавил:

– Однажды я остался с актом приёма-передачи тет-а-тет. Подписал его четырьмя подписями – за себя, за начальника, за приёмную комиссию и за чувство вины.

Зал взорвался аплодисментами и смехом. Комсомолка в первом ряду удивлённо зашептала соседке:

– Это же тот самый, который про «ящики и интим» в Самиздате писал!

Сергей наконец починил проектор и дал сигнал продолжать. С облегчением публика снова устремила взгляды на экран.

Сцена в бане разворачивалась с почти гипнотической силой. Камера скользила сквозь пар, где тела казались призрачными, словно в сказке, не одобренной Главлитом. Комбайнёры двигались с торжественной сосредоточенностью людей, занятых великим делом, а Ольга, Машка и Дашка дирижировали коллективным хозяйством страсти. Веник Машки взлетал с точностью метронома, удары пара ложились ритмично, и кто-то в зале шепнул: «Это же настоящая партитура».

Публика не смеялась – зал погрузился в плотное молчание, будто участвовал в древнем обряде. Комсомолки одновременно краснели и вытягивали шеи. Представитель снабженческого аппарата достал блокнот и начал делать пометки. Директор овощебазы, вытирая пот, прошептал соседу:

– Вот это пропарка по пятилетке!

Когда сцена достигла кульминации, и вся баня на экране заполнилась стонами, по залу разнёсся глухой вздох – аудитория поняла, что увидела нечто необратимое.

– Ну, товарищи, после такого даже партийные взносы хочется сдавать досрочно! – громко сказал кто-то.

Фильм завершился. На экране остался только пар и удовлетворённые лица героев. В зале грянул шквал аплодисментов, зрители вскочили со своих мест.

– Браво комбайнёрам! Браво дояркам! – звучали восторженные крики.

Один из зрителей торжественно поднял руку и заявил:

– Товарищи, предлагаю включить баню в программу обязательной подготовки комбайнёров!

Смех, аплодисменты и одобрительные выкрики поддержали предложение. Алексей наклонился к Михаилу и прошептал с облегчением:

– Теперь точно успех. Это даже не кино, а инструкция к счастью.

Премьера завершилась глубокой ночью. Расходясь по домам, зрители чувствовали сопричастность к чему-то важному – безумному, новому, абсурдному, но человечному и живому. Но самое главное – никто из них уже никогда не сможет смотреть на комбайн как прежде.

Глава 2. Овощной контракт

Михаил, Сергей, Алексей, Ольга и Катя собрались в квартире Михаила за столом, заваленным купюрами – выручкой от премьеры «Комбайнёров любви». В комнате витал запах кофе, смешанный с дымом сигарет, и ощущалась лёгкая, звенящая эйфория.

Сергей сосредоточенно и деловито пересчитывал деньги, едва шевеля губами. Купюры шелестели в его пальцах, словно попадая в некий тайный архив. Остальные с трудом сдерживали улыбки, наблюдая эту бухгалтерскую церемонию.

Алексей вытянул шею и театрально вздохнул:

– Серёг, пока ты считаешь, деньги уже успеют обесцениться. Пошевеливайся!

Оператор спокойно поднял взгляд и, не торопясь, отложил пересчитанную стопку:

– Миш, тут ещё билеты с боковых мест не учтены, – заявил он, игнорируя Алексея. – Я же говорил: скамейки считать отдельно.

Михаил усмехнулся, откинулся на стуле и оглядел друзей с хитринкой в глазах:

– А теперь слушайте, товарищи кинематографисты. У меня появилась идея.

В комнате повисла тишина. Михаил выдержал паузу, словно дирижёр перед взмахом палочки, и буднично объявил:

– Нужно снять эротическую пародию на «Служебный роман».

Молчание длилось ровно секунды три, после чего все разом взорвались хохотом. Алексей поперхнулся кофе, Катя спрятала лицо в ладонях, а Ольга сквозь смех выговорила:

– Боже, Миша, куда ты хочешь встроить эротику в эту советскую классику?

Михаил спокойно пожал плечами:

– Анатолий Ефремович придёт устраиваться к Людмиле Прокофьевне со специальным заданием от профсоюза – повысить её удовлетворённость.

Друзья снова захлебнулись смехом. Сергей, включившись в игру, продолжил:

– Она ему строго: «Вы по служебному вопросу?» А он ей: «По самому что ни на есть интимно-служебному». И сразу по протоколу, прямо на столе секретаря.

– А секретаршу отвлечём на что-то техническое, – подхватила Ольга, закуривая и сдерживая очередной приступ смеха.

Катя оживилась, широко распахнув глаза:

– Представьте только, голосом Фрейндлих: «Новосельцев, что-то у вас дикция не та!» А он ей: «И вы сегодня не по ГОСТу, Людмила Прокофьевна!»

Алексей, вытирая слёзы, добавил почти без дыхания:

– А Шурочка входит невовремя со словами: «Людмила Прокофьевна, вам телеграмма!» И застывает от нарушения служебной дисциплины.

Отсмеявшись вместе с остальными, Михаил принял серьёзный вид и постучал карандашом по столу:

– Шутки шутками, но нужна площадка. Без павильона это останется лишь разговором в прокуренном кабинете, да и пародия слишком подвязана к оригиналу!

Когда веселье улеглось, Сергей перестал считать деньги и поднял взгляд:

– Точно, не на твоей же кухне снимать. Тут даже актёрам тесно, а оператор и вовсе ноги сломает.

Возникла короткая, мучительная пауза. Все смотрели на Михаила с ожиданием указаний. Тот нахмурился, затем вдруг озарился догадкой:

– Помните, на премьере в посольстве Муамбы был Владимир Фёдорович с овощной базы? Он ещё визитку оставил. Вот он-то и нужен!

Друзья переглянулись. Алексей снова прыснул от смеха:

– Ты в своём уме? Овощной ангар? Эротика среди кабачков и морковки? Михаил, ты гений!

Катя мечтательно закатила глаза:

– Там ящики, а на них… вы поняли, да? Интим среди социалистического овощеводства, очень концептуально.

Сергей вновь посерьёзнел, поглаживая подбородок:

– И правда, интересно. Антураж готов, реквизит под рукой. Лишь бы крысы не бегали под ногами.

Ольга улыбнулась, покачав головой:

– Тогда нужно больше ламп, иначе интим при тусклом свете Ильича будет так себе.

Смех вновь заполнил комнату. Михаил удовлетворённо откинулся на стуле:

– Завтра поеду договариваться с Владимиром Фёдоровичем лично. Думаю, коробка финского кофе, армянский коньяк и регулярный просмотр наших фильмов сделают своё дело. Глядишь, студия и появится.

Сергей кивнул и снова потянулся к деньгам:

– Название придумай сразу, чтобы рекламировать проще. Например, «Овощной роман» – двойной смысл и пикантность. Народ потянется.

Весёлое обсуждение прервал звонок в дверь. Все сразу притихли, переглядываясь напряжённо, словно школьники, застигнутые врасплох.

Михаил поправил воротник рубашки, неторопливо встал и пошёл открывать. На пороге стояла молодая девушка, тревожно переминаясь с ноги на ногу и глядя на Михаила широко распахнутыми глазами.

– Здравствуйте… Я от Фрола Евгеньевича. Он сказал, у вас пробы… в кино.

Её звали Елена Сидорова. Женщина яркая, природно-привлекательная: зелёные глаза, каштановые волосы, аккуратно зачёсанные назад, простая, но изящная одежда. В ней соединились внутренняя сила и ненавязчивая женственность, не выставленная напоказ, а будто случайно проявляющаяся между делом.

Двигалась она спокойно и уверенно, словно уже бывала здесь раньше, хотя фамильярности себе не позволяла. Говорила прямо, дипломатично, слегка иронично, как будто скрывала за этой лёгкой усмешкой усталость и накопленное годами разочарование. В её взгляде мелькнул профессиональный навык быстро оценивать мужчин, будто Елена уже привыкла к чужим взглядам и знала, как считывать их намерения. Не пытаясь понравиться, она притягивала взгляд сильнее любой наигранной позы.

Михаил тепло улыбнулся, жестом приглашая её войти, и произнёс с едва заметной иронией:

– Конечно, проходите. У нас тут творческое совещание. Присоединяйтесь, мы вам рады.

Осторожно переступив порог, девушка старалась не задерживать взгляд на разбросанных купюрах и удивлённых лицах новых знакомых. Михаил закрыл дверь, и квартиру вновь заполнил гул голосов и смеха, словно её появление дало старт новому приключению.

Девушка на мгновение замялась, неловко улыбнулась и негромко произнесла приветствие, будто не хотела тревожить общее веселье, или же вовсе собиралась развернуться и уйти. Но Михаил уверенно закрыл за ней дверь, отрезав пути к отступлению. Катя, уловив её замешательство, ласково указала на свободный стул рядом:

– Присаживайтесь, не стесняйтесь. У нас тут почти семейная атмосфера. Только дядя Серёжа деньги прячет, а так – все свои.

Елена села осторожно, поправила юбку и аккуратно сложила руки на коленях. Михаил с видом хозяина торжественно представил её компании:

– Друзья, это Елена Сидорова. С этого момента утверждаю её на роль секретарши Верочки в нашей грядущей картине по мотивам «Служебного романа». Поздравим!

Компания взорвалась дружными аплодисментами, будто вручалась награда на тайном кинофестивале. Елена смущённо улыбнулась и слегка покраснела от такого приёма. Ольга с ироничной ухмылкой наклонилась к Михаилу и спросила: