Полная версия
Она повернулась спиной к двери, лицом к лесу и пустынной дороге. Сжимая самодельное оружие, она медленно спустилась с крыльца и подошла к своему чемодану. Присела на корточки, не выпуская молотка из правой руки, левой расстегнула молнию. Нащупала фонарик. Нажала кнопку – яркий луч прорезал сумерки, успокаивающе обычный. Она достала бутылку воды, сделала несколько глотков. Холодная жидкость немного прояснила мысли.
Она не могла войти. Не могла уйти. Оставалось одно – переждать ночь здесь, на открытом пространстве, под стенами дома, но вне его каменных объятий. С оружием в руке и лучом фонаря, отгоняющим тьму. А утром… утром она найдет способ. Вызовет полицию из городка. Сломает окно. Что угодно.
Она оттащила чемодан подальше от крыльца, к краю поляны, где трава была ниже. Села на него, поставив фонарь на землю так, чтобы луч освещал пространство перед ней и часть фасада дома. Молоток положила на колени, пальцы сжимали рукоять до побеления костяшек. Ночь опускалась стремительно. Лес превратился в черную стену. Звезды не зажглись – небо было затянуто тяжелыми тучами. Только луч фонаря создавал маленький островок света в океане тьмы, на берегу которого высился мрачный «Черный Вяз».
Минуты тянулись, как часы. Каждый шорох в траве – мышь? Каждый треск ветки в лесу – зверь? Или… что-то похуже? Она напрягала слух, вглядывалась в темноту за кругом света. Дом стоял недвижимо, его окна были слепы и безжизненны. Тишина снова стала абсолютной, давящей. Даже ветер стих.
Именно в этой гнетущей тишине она услышала новый звук. Не из леса. Не из дома. А… сверху.
Тонкий, едва уловимый звук. Как будто что-то царапает стекло. Медленно, методично.
София медленно подняла голову, направляя луч фонаря вверх по мрачному фасаду. Свет скользнул по темному камню, по плющу, по забитым ставням второго этажа… и остановился на одном окне. Не в гостиной. Выше. На уровне ее старой детской комнаты.
Ставни там были закрыты, но не наглухо. В одной из узких щелей между досками что-то шевелилось. Что-то бледное и тонкое, как палец. Оно царапало стекло изнутри. Медленно. Настойчиво. «Цап… цап… цап…»
Звук был леденящим душу. Негромким, но проникающим в самое нутро. София вскочила, фонарь дрожал в ее руке, луч прыгал по стене, но она держала его направленным на щель. Бледный предмет продолжал свое движение. «Цап… цап…»
И вдруг движение прекратилось. Бледный предмет замер. А потом… медленно стал разворачиваться. Поворачиваться в узкой щели. И София увидела, что это был не палец.
Это был кончик пальца. Отрубленный. Бледный, с синеватым оттенком, с темным сгустком у основания. И на его кончике, словно ноготь, поблескивал крошечный кусочек фарфора. Как от той статуэтки пастушки.
«Цап…» – он снова царапнул стекло, как будто махнув ей. Приветствуя. Или подзывая.
Крик застрял у Софии в горле. Луч фонаря выпал из ослабевших пальцев, ударился о землю и погас, погрузив ее в кромешную, абсолютную тьму. Молоток грохнул на камни крыльца. Она осталась одна. В полной темноте. С безумным домом над головой и лесом позади. А в окне ее детской комнаты что-то бледное и отрубленное царапало стекло, издавая в тишине ночи тонкий, невыносимый звук.
«Цап… цап… цап…»
Глава 4: Зал Зеркал
Тьма была абсолютной, слепой, осязаемой. Она вдавила Софию в холодный камень подвала, лишив воздуха, мысли, воли. Только леденящий ужас и тонкий, неумолимый звук: «Цап… цап… цап…» – словно когти по стеклу ее рассудка.
Инстинкт самосохранения, заглушенный паникой, рванулся наружу. «Свет! Нужен свет!» Она шарящими руками, обдирая кожу о шершавый пол, нащупала фонарь. Пластик, кнопка… Она нажала раз, другой – ничего. Удар о камень убил его. Рычание отчаяния вырвалось из ее горла, заглушив на мгновение жуткий скрежет сверху.
Свечи. В прихожей были свечи!
Мысль пронзила тьму, как спасительная игла. Подвал был ловушкой. Выход – наверх, в дом. К тем самым свечам на каминной полке. И к зеркалам.
София втолкнула себе эту мысль силой. Она ползком, на ощупь, двинулась к лестнице, подальше от звука в окне. Каждый шорох собственного движения казался громопадным. Каждое прикосновение к неизвестному в темноте – прикосновением к чему-то мертвому и склизкому. Лестница. Ступени. Она поднялась, прижимаясь спиной к холодной стене, слушая. «Цап…» – звук был чуть тише, словно удалялся. Или притаился.
Дверь в прихожью была приоткрыта. Она проскользнула в знакомый мрак, сердце колотилось так, что вот-вот вырвется из груди. Пахло пылью, плесенью и… горькими ландышами. Сильнее, чем раньше. Она замерла, прислушиваясь к гулкому безмолвию. Ни звука волочения. Ни шагов. Только ее собственное прерывистое дыхание.
София двинулась вдоль стены, пальцы скользили по холодным, шелковистым обоям, пока не нащупали резной дуб косяка. Гостиная. Она шагнула внутрь, ориентируясь по памяти и смутным очертаниям в слабом сером свете, едва пробивавшемся сквозь щели ставней. Луч уличного фонаря? Луна? Неважно. Она шла к камину, к подсвечнику.
Ее нога наступила на что-то мягкое и упругое. Она вскрикнула, отпрыгнула. Фонарь! Тот самый, что выронила! Она схватила его, лихорадочно тряся, стуча по корпусу. И – о чудо! – луч, слабый и мерцающий, но луч, вырвался наружу, прорезав мрак. Он осветил ковер, ее ноги… и то, на что она наступила. Старую куклу. Тряпичную, с выгоревшими волосами и одним стеклянным глазом. Второй глазница была пуста, черна. Кукла лежала на боку, ее рука была неестественно вывернута. Ее кукла. Из детской. Как она здесь оказалась?
Холодный пот выступил на спине. Она не стала думать. Луч фонаря метнулся к каминной полке. Подсвечник! Огарок свечи! Она схватила его, руки дрожали так, что она едва удержала тяжелую бронзу. В кармане – зажигалка, купленная на вокзале «на всякий случай». Щелчок. Маленькое желтое пламя дрогнуло, осветив ее лицо, истлевшую обивку ближайшего кресла, полки книжного шкафа… и отражение в одном из мутных стекол. На миг ей показалось, что в отражении за ее спиной стоит высокая тень.
София резко обернулась, подняв подсвечник как оружие. Луч фонаря и пламя свечи метались по комнате. Никого. Только саваны на мебели, тени, пляшущие от ее собственного движения. Паранойя. Усталость. Она прикусила губу до боли, заставляя себя сосредоточиться. Поднесла пламя к черному фитилю свечи в подсвечнике. Фитиль тлел, задымил, наконец, поймал огонь. Желтое пламя заколебалось, выросло, отбрасывая на стены гигантские, прыгающие тени. Свет свечи был живым, теплым, но в этом мертвом доме он казался кощунственным, привлекающим внимание.
Фонарь она выключила, экономя батарею. Теперь только свеча. Круг света стал меньше, интимнее, но и опаснее. Тьма за его пределами сгустилась, стала плотнее, враждебнее. Она должна была двигаться. Найти комнату. Любую. С дверью и замком. Но где? Детская? Нет! Башня матери? Ни за что! Тогда… библиотека? Она была в дальнем конце дома, но там была крепкая дверь.
София вышла из гостиной в вестибюль. Пламя свечи дрожало в потоке холодного воздуха, тянущего из глубины дома. Она посмотрела на начало главного коридора – того самого, зеркального. Он уходил во тьму, и первое зеркало уже ловило отблеск ее огня, отражая его бледным, дрожащим пятном в своей маслянисто-черной глубине. «Нет. Не туда».
Она повернула направо, в другой коридор, ведущий, как она помнила, в столовую, зимний сад и дальше, в библиотеку. Коридор был уже, стены покрыты темными деревянными панелями, поглощавшими свет. Она шла быстро, приглушая шаги, держа подсвечник перед собой, как щит. Тени скакали по стенам, принимая чудовищные очертания. Каждый скрип половицы под ногой заставлял ее замирать. Запах ландышей усиливался.
И вот она – дверь. Массивная, дубовая, с тяжелой железной ручкой. Библиотека. София толкнула дверь. Она не была заперта. Со скрипом она подалась внутрь.
Пламя свечи ворвалось в комнату, и София застыла на пороге, охваченная новым витком ужаса. Она ошиблась. Это была не библиотека.
Зал Зеркал.
Огромное помещение, некогда, вероятно, бальный зал. Высокий потолок с лепниной, скрытой паутиной. Но стены… Стены от пола до потолка были сплошь покрыты зеркалами. Не одно или два. Десятки. Сотни. Разных форм, размеров, эпох. Огромные, в золоченых рамах времен барокко. Овальные, в резном дереве. Прямоугольные, в простых черных рамках. Маленькие, круглые, как иллюминаторы. Они висели рядами, друг над другом, друг напротив друга, создавая бесконечный, сюрреалистический лабиринт отражений.
И все они поймали ее. Всю ее. С подсвечником в дрожащей руке, с перекошенным от страха лицом, в заляпанном грязью пальто. Но это были не ее отражения.
Прямо перед ней, в большом, старинном зеркале в раме с ангелочками, она видела себя – но плачущую. Слезы ручьями текли по грязным щекам, рот был искажен беззвучным рыданием. Глаза – огромные, полные абсолютного, детского отчаяния. Шестилетняя София, потерявшаяся в коридорах.
В зеркале слева, овальном, в темной раме, ее отражение ухмылялось. Злобно, оскалив зубы. В глазах горел тот самый холодный огонек, полный ненависти и презрения. То, что глядело изнутри.
В маленьком круглом зеркале высоко на стене ее отражение было спиной. Оно напряженно вглядывалось вглубь отраженного зала, туда, где царила тьма, за спину реальной Софии. Его поза выражала леденящий ужас.
София ахнула, инстинктивно рванувшись обернуться. Но в реальности за ее спиной, в узком проеме между дверью и стеной, где она только что стояла, было пусто. Только пыльные панели.
Она вернула взгляд к зеркалам. Ухмыляющееся отражение в овальном зеркале теперь показывало на что-то пальцем. Прямо за ее спиной. Плачущее отражение в большом зеркале с ангелочками закрыло лицо руками, словно не в силах смотреть. Отражение в круглом зеркале резко отпрянуло, его рот открылся в беззвучном крике.
Паника, дикая, неконтролируемая, захлестнула Софию. Она метнулась вперед, вглубь зала, прочь от двери, прочь от того места, где что-то могло быть. Ее движение вызвало вихрь в зеркальном аду. Десятки, сотни ее искаженных двойников задвигались, заплакали, заухмылялись, закричали в немом ужасе. Свет свечи, отраженный бесчисленное количество раз, создал ослепительную, мерцающую иллюминацию, но не рассеял тьму – он лишь подчеркнул ее, создав калейдоскоп безумия.
Она бежала, спотыкаясь, не видя реального пола под ногами, видя только прыгающие, кривляющиеся, плачущие версии себя во всех ракурсах. Где выход? Где стена? Где реальность?!
И тогда она увидела его. Не в реальности. В отражении. В одном из больших зеркал прямо перед ней. Оно было позади ее бегущего, искаженного страхом отражения. В глубине отраженного зала.
Темную фигуру. Высокую, худую. Без лица. Только сгусток тьмы, движущийся плавно, скользяще. Не спеша. Но неумолимо сокращающий дистанцию в зеркальном пространстве. За ее отражением. За ней.
София вскрикнула и рванула в сторону, в проход между двумя огромными зеркальными панелями. Она врезалась плечом в холодное стекло. Зеркало задрожало, отражая ее перекошенное лицо и – в его глубине – мелькнувшее движение той самой тени, уже ближе.
Она оттолкнулась, побежала дальше, петляя между зеркальными ловушками. Ее дыхание стало хриплым, сердце колотилось о ребра. Пламя свечи бешено плясало, грозя погаснуть от порывов воздуха и ее дрожи. Отражения множились, сливались, кривлялись, показывали пальцем, плакали кровавыми слезами в одном зеркале, улыбались нечеловеческой улыбкой в другом. И везде, в глубине, в перспективе бесконечных зеркальных туннелей, двигалось оно. Темное, бесформенное, но несущее в себе леденящую душу намеренность.
Она наткнулась на что-то твердое – стол, накрытый пыльной тканью. Подсвечник выскользнул из ее пальцев, покатился по полу. Свеча погасла.
Абсолютная тьма.
Тишина.
Только ее собственное хриплое дыхание и бешеный стук сердца. И ощущение. Физическое, неоспоримое. Ощущение близкого, ледяного присутствия прямо за ее спиной. В реальном зале. Не в отражении. Воздух стал ледяным, пахнущим тленом и старыми костями. Он вытягивал тепло из тела.
София замерла, вжавшись в край стола, не смея пошевелиться, не смея дышать. Кровь стучала в висках. Она чувствовала, как что-то медленно, медленно наклоняется к ее затылку. Холодное. Неосязаемое, но невероятно плотное. Шевеление воздуха. Шепот? Нет, не звук. *Ощущение* шепота. Тысячи тонких, как паутина, голосков, скользящих по ее коже, проникающих в уши, в мозг:
«Софияяя… Мы нашли тебя… Возвращайся… Домой…»
Это был не голос из детства. Это было что-то древнее. Холодное. Голодное.
Она не видела его. Но знала. Оно стояло за ней. Оно дышало ей в шею ледяным, мертвым дыханием. Его «руки» – сгустки леденящей тьмы – протягивались, чтобы обвить ее.
В последнем отчаянном порыве София рванулась вперед, вслепую, отталкиваясь от стола. Она врезалась во что-то твердое – стену? Зеркало? – почувствовала удар, боль. Упала на колени. Руки нащупали не камень, не дерево. Холодный металл. Ручку. Дверную ручку!
Она дернула ее вниз, толкнула дверь всем телом. Дерево поддалось с тихим стоном. Она вывалилась наружу, в другой коридор, и тут же, не вставая, с силой захлопнула дверь в Зал Зеркал за собой. Щелчок замка прозвучал слабым, жалким щитом против того, что осталось по ту сторону.
София лежала на холодном полу темного коридора, всхлипывая от ужаса и боли, обхватив голову руками. В ушах все еще звенел тот ледяной, бессловесный шепот. По спине ползли мурашки от прикосновения незримого дыхания. Она знала одно: то, что было в Зале, не осталось там. Оно просто отпустило ее. На время.
Дом показал ей ее собственное безумие в зеркалах. И показал, что ее страхи – не воображение. Они здесь. Они реальны. И они голодны.
Она подняла голову, глотая воздух. В конце коридора, в слабом сером свете из высокого окна (ставни здесь не были забиты наглухо), она увидела другую дверь. Крепкую. С массивным замком. Библиотека. Настоящая.
София поднялась на дрожащих ногах. Она оставила подсвечник в Зале Зеркал. Фонарь был почти мертв. Но она должна была добраться до той двери. Запереться. Переждать. Хотя бы до рассвета.
Шаг. Еще шаг. Казалось, тени в конце коридора шевелятся. Но она уже не смотрела. Она шла, уставившись на спасительную дверь, повторяя про себя, как мантру, сквозь зубной скрежет:
«Не оглядывайся. Не оглядывайся. Не оглядывайся».
Но чувство ледяного присутствия, плывущего за ней по пятам в темноте коридора, не отпускало. Оно уже здесь. И оно не забудет.
Щелчок замка прозвучал как выстрел в тишине библиотеки. София прислонилась спиной к массивной дубовой двери, скользя вниз по резным панелям, пока не опустилась на холодный каменный пол. Дрожь сотрясала ее тело – мелкая, неконтролируемая, как в лихорадке. Воздух вырывался из легких прерывистыми, хриплыми всхлипами. В ушах все еще стоял тот ледяной, бестелесный шепот, обволакивающий разум паутиной ужаса: «Софияяя… Мы нашли тебя…»
Она зажмурилась, вдавливая кулаки в глазницы, пытаясь стереть кривляющиеся, плачущие, ухмыляющиеся лица из Зала Зеркал. Но они горели на сетчатке ярче пламени свечи. И ощущение… Ощущение того ледяного дыхания на затылке, тех незримых рук из сгущенной тьмы, готовых обвить ее… Оно не уходило. Оно висело в воздухе плотной пеленой, пропитывая каждый вдох запахом тлена и старой пыли.
«Нет, нет, нет…» – прошептала она, прижимаясь лбом к холодному дереву двери. Реальность. Нужно цепляться за реальность. Дверь. Замок. Библиотека. Она заперлась. Она в безопасности. На время.
С трудом, преодолевая слабость и всепроникающий холод, София заставила себя поднять голову. Библиотека «Черного Вяза» была огромной, как склеп знаний. Высокие потолки терялись в тенях. Стены от пола до карниза были заставлены массивными дубовыми книжными шкафами с застекленными дверцами. Книги – тысячи томов в потертых кожаных и холщовых переплетах – стояли плотными рядами, казалось, впитывая в себя самую тьму. В центре комнаты – гигантский письменный стол, заваленный бумагами, чернильницами, покрытыми паутиной. Над камином – еще одно зеркало, большое, овальное, но София тут же отвела взгляд, боясь увидеть в нем свое отражение или что-то еще.
Света почти не было. Только слабый, мертвенно-серый отсвет из высокого арочного окна на противоположной стене. Ставни там не были заколочены наглухо, лишь прикрыты, и узкая полоса умирающего дневного света падала на ковер, покрытый толстым слоем пыли, и на часть стола. Этого было достаточно, чтобы различать смутные очертания, но недостаточно, чтобы разогнать всепроникающий мрак и страх.
София ощупала карман пальто. Зажигалка! Она вытащила маленький пластиковый прямоугольник, ее пальцы так дрожали, что она едва удержала его. Щелк. Маленькое желтое пламя вспыхнуло, крошечное, но невероятно драгоценное в этой бездне. Оно осветило ее перекошенное лицо, ближайшие ряды книг, покрытые вековой паутиной, как саваном, и… подсвечник. Массивный бронзовый подсвечник стоял на углу стола, в нем торчала толстая, почти не тронутая восковая свеча.
Облегчение, острое и почти болезненное, хлынуло через нее. Она поднесла пламя зажигалки к черному фитилю. Фитиль задымил, зашипел и наконец схватил огонь. Желтое пламя заколебалось, выросло, отбрасывая на стены библиотеки гигантские, пляшущие тени книжных корешков. Свет! Тепло! Пусть иллюзорное, но хотя бы видимость контроля.
София взяла подсвечник. Тяжелая бронза была обжигающе холодной, но вес ее успокаивал. Она поднесла свечу ближе к книжным шкафам. На корешках – названия на латыни, французском, английском, русском. Трактаты по алхимии. Мифологии. Оккультным наукам. Астрономии. Психиатрии. Парапсихологии. «Дар?» – вспомнились обрывки материнского бреда. «Проклятие?» Здесь, среди этих фолиантов, мог быть ответ? Или лишь новые кошмары?
Она подошла к письменному столу. Столешница была завалена бумагами, покрытыми густым слоем пыли. Но кое-где виднелись свежие, будто недавно упавшие, листы. Письма. Старые, пожелтевшие, с ломкими краями. София осторожно, кончиками пальцев, сдула пыль с одного из них. Четкий, энергичный, знакомый почерк. Материнский.
«…повторяю, доктор Вейс, состояние не улучшается, а усугубляется. "Голодный" активизируется. Зеркала – его порталы. Он питается страхом, но жаждет большего. София… она видит его. Как Элис видела. Он смотрит через нее. Я боюсь, что она – не просто сенситив. Она – сосуд. И он стремится наполнить ее собой…»
София отдернула руку, как от огня. Сосуд? Он смотрит через нее? Воспоминание о том холодном огоньке в ее собственных детских глазах в зеркале ударило с новой силой. Она отступила от стола, наткнувшись на кресло. Свеча в подсвечнике дрогнула, коптя.
Внезапный скрип заставил ее вздрогнуть. Он доносился не из-за двери. Из глубины библиотеки. От одного из дальних шкафов. Звук был похож на то, как будто тяжелую книгу вытаскивают с усиленной полки.
София замерла, вцепившись в подсвечник, направляя дрожащий луч света в ту сторону. Тени метались по стеллажам. Ничего. Только книги и пыль.
«Царап».
Едва слышный звук. Как ноготь по стеклу шкафа. Оттуда же.
Сердце Софии бешено заколотилось. Она медленно, шаг за шагом, стала продвигаться вдоль рядов книг к источнику звука. Свет свечи выхватывал из мрака тисненые золотом корешки, паутину, мертвых насекомых, застывших в вечном танце на полках. Воздух становился гуще, холоднее. Запах ландышей сменился затхлостью и чем-то металлическим, как кровь.
Она подошла к последнему шкафу в ряду. Его стеклянная дверца была чуть приоткрыта. На полу перед ним лежала книга – огромный фолиант в темно-красной коже. Она выглядела так, будто ее уронили. Или вытолкнули. София наклонилась, направляя свет. Название на корешке стерлось. Она осторожно приоткрыла крышку зажигалкой. Страницы были испещрены странными символами и схемами, напоминавшими зеркальные лабиринты. А на форзаце… кровавый отпечаток. Свежий? Или просто иллюзия дрожащего света? Отпечаток был маленьким, как от детской ладони, но с неестественно длинными пальцами.
«Царап».
Звук раздался прямо над ее головой. София вздрогнула и резко подняла свечу.
В верхней части шкафа, за стеклом, на одной из полок, сидела кукла. Не ее старая тряпичная. Фарфоровая. С мертвенно-бледным лицом, стеклянными глазами и всклокоченными черными волосами. Одна рука была поднята, и ее фарфоровый указательный палец медленно, с противным скрежетом, царапал по внутренней стороне стекла. «Цап… цап… цап…» Голова куклы была повернута под неестественным углом, стеклянные глаза смотрели прямо на Софию. И в них… не было пустоты. В них горел крошечный, холодный огонек. Знакомый. Ее огонек.
София отшатнулась с тихим вскриком. Фарфоровая рука замерла. Холодный огонек в глазах куклы погас. Она была просто мертвой игрушкой на пыльной полке.
«Это невозможно. Это дом играет. Это он…»
Она отвернулась, чувствуя, как волна тошноты подкатывает к горлу. Нужно было к двери. К свету. К замку. Она зашагала обратно, почти бегом, ее тень гигантской и уродливой прыгала по стенам и потолку от пляшущего пламени свечи. За спиной ей чудился мягкий шелест – то ли страницы падающей книги, то ли платье куклы, слезающей с полки.
Она добежала до двери, прислонилась к ней спиной, ловя ртом воздух. Безопасность. Хотя бы иллюзия. Она посмотрела на массивную железную задвижку замка. Она была задвинута. Но почему тогда ей казалось… Она протянула руку, толкнула засов. Он не поддавался. Замок был заперт. Изнутри. Ключ? Где ключ?
Ее взгляд метнулся по столу, по полкам рядом с дверью. Ничего. Тогда она заметила его. Небольшую железную шкатулку, стоящую на небольшом столике у кресла для чтения. Шкатулка была приоткрыта. Внутри, на бархатной подкладке, поблескивал старинный ключ с витиеватым бородком.
София схватила ключ. Он был ледяным. Она вставила его в замочную скважину под засовом. Повернула. Механизм скрипнул, щелкнул. Засов поддался! Она с облегчением потянула его в сторону.
«Щелк».
Звук был не от засова. Он донесся из глубины библиотеки. Звук падающей книги. А потом еще одной. И еще. Как будто кто-то невидимый шел вдоль стеллажей, смахивая книги на пол. «Тук. Тук. Тук». Приближаясь.
София лихорадочно дернула засов. Он не двигался с места. Она нажала сильнее. Ничего. Ключ проворачивался вхолостую. Засов был заклинен. Или… его держали с другой стороны? Мысль была безумной, но в этом доме безумие было нормой.
«Тук. Тук». Книги падали все ближе. Тени от свечи бешено плясали, сливаясь в угрожающие очертания. Воздух снова стал ледяным, насыщенным запахом тлена и озона.
«Открой!» – закричала София, тряся засов изо всех сил. Отчаяние придавало силы. «Тук». Последняя книга упала в нескольких шагах от нее. Тишина. Густая, зловещая.
И тогда она почувствовала его. Присутствие. Прямо за спиной. Не в комнате. В ней самой. Ледяной шар страха, всегда сидевший в животе, вдруг разжался, растекаясь по венам ледяной волной. Холод заполнял ее изнутри, поднимаясь к горлу, сковывая мышцы. В ушах зазвенел тот же бестелесный шепот, но теперь он звучал не извне, а из самой глубины ее черепа:
«Дооомой… Сосуд должен быть наполнен…»
София застонала, выпуская ключ. Он со звоном упал на каменный пол. Она схватилась за горло, пытаясь вдохнуть, но ледяная рука сжимала ее изнутри. Глаза закатились. В последнем отчаянном порыве она рванулась от двери, к окну – к тому узкому просвету серого света.
Она упала на колени перед арочным окном, цепляясь пальцами за холодный камень подоконника. Ледяная волна внутри поднималась выше, вытесняя ее саму. Она подняла голову, глядя в грязное стекло. В слабом отражении она видела не себя. Она видела лицо матери. Маргариты Картер. Но не живой. Бледное, как воск, с синевой вокруг закрытых глаз. И на этом лице… играла та самая чужая, холодная ухмылка, что была у ее отражения в зеркалах. А из-за плеча мертвого лица матери в отражении, в темноте библиотеки, медленно выплывало другое лицо. Безликое, темное, но с двумя точками того же холодного огня, что горел сейчас и в ее собственных глазах, отражаясь в стекле. «Голодный».
София поняла. Поняла слишком поздно. Замок не был заклинен. Дверь не была настоящей ловушкой. Ловушка была в ней самой. Дом не просто ждал ее возвращения. Он ждал, когда оно внутри нее – то, что смотрело из зеркал, – проснется достаточно, чтобы открыть двери изнутри. Чтобы впустить «Голодного» не в дом, а в себя.
Ледяная волна накрыла ее с головой. Сознание помутнело. Последнее, что она услышала перед тем, как тьма поглотила ее, был не скрип двери, не падение книг. Это был звук тяжелого, ржавого засова, медленно, со скрежетом, отодвигаемого снаружи. И тихий, скользящий шаг по каменному полу библиотеки. Совсем рядом.
Глава 5: Голос в Пустоте
Сознание вернулось медленно, как всплывая из ледяной, маслянистой глубины. София открыла глаза. Полумрак. Высокий потолок с трещинами, как черные молнии. Знакомые очертания резного карниза. Она лежала на чем-то твердом и холодном – каменном полу библиотеки? Нет. Пахло иначе. Не книгами и тленом, а старой пылью, сухим деревом и… слабым, едва уловимым запахом детского мыла. И ландышей. Всегда ландышей.
