Когда на погоны капает дождь

Минут через пятнадцать из клиники вышел врач. Глаза у него были усталые, лицо – каменное.

– Мы… усыпили её, – сказал он. – Множественные переломы, внутренние кровоизлияния… Прогноз был несовместим с жизнью.

Я просто развернулся и ушёл за угол. И впервые за много лет – разрыдался. В голос, по-настоящему, как тогда, когда мне было десять и у нас на даче умер мой первый пёс.

Ковырзин подошёл к врачу и, как всегда, коротко и по делу:

– Нам нужно заключение. Документ о смерти. Это пойдёт в дело.

– Это была его собака? – уточнил врач, глядя на меня, скорчившегося у стены.

– Нет. Она была ничья, – ответил Андрей. И от этого в его голосе прозвучало нечто гораздо более тяжёлое, чем если бы он сказал: «да».

Остаток смены прошёл в молчании. Впрочем, у нас дежурства почти всегда в таком стиле: Ковырзин за сутки произносит не больше двадцати слов, и каждое из них обычно звучит как окончательный приговор. Я сидел на пассажирском сиденье, шмыгал носом. Глаза опухли, лицо жгло. Мы возвращались на базу. Участковый уже звонил – требовал рапорта. Он хотел бумагу. А я – справедливость. Хотя бы маленькую. Хотя бы для одной собаки.

Когда мы вернулись в отдел, участковый буквально места себе не находил – метался от окна к окну, будто голубь, запертый в маршрутке. Казалось, он уже все стекла пересмотрел, выискивая нашу машину, как школьник, который забыл дневник дома, а теперь высматривает мать с ремнём.

И вот, заметив нас, он пулей выскочил из отдела и засеменил навстречу.

– Сейчас что-то будет… – философски заметил Ковырзин и первым встал на пути Стояна.

– Пусти, Андрюха! Не ты, так я ему наваляю! Чтоб знал, как людей лупасить! – участковый горячился и пытался вырваться в мою сторону, но Ковырзин стоял, как бетонный забор – можно пинать, можно кричать, но пройти не выйдет.

– Ты чего себе позволяешь, а, сопляк? – кипел Стоян. – Ты понимаешь, что как он протрезвеет, так сразу в больницу помчится, снимет побои – и всё, Дымов, приехали! Превышение служебных полномочий! А это, между прочим, уголовка. Да пусти ты меня, Ковырзин! – возмущённо добавил он, выдёргивая руки.

Все в отделе знали: Стоян – человек прямой, но не крыса. С Кожемякиным дружен, но из тех, кто за спиной не шепчет. Видимо, решил провести со мной воспитательную беседу старшего товарища – и, надо признать, у него это получилось. Его слова вдруг осели в голове, как сытный ужин в желудке – тяжело, тревожно и, как бы помягче, малость обильно. Паника подступила, уверенность пошла ко дну, а вместе с ней – и я.

– Я понял, товарищ старший лейтенант, больше подобного не повторится. Честно. – Я виновато потупился, будто на линейке в школе, куда меня вызвали за двойку по поведению.

– Ладно, – сказал он уже спокойнее. – Но учти, Дымов, в следующий раз жалеть не стану. Лично рапорт в прокуратуру накатаю, Кожемякину всё доложу – а уж он знает, как из тебя человека делать. А теперь марш в кабинет. Пишите рапорты по делу, а мне ещё с десяток свидетелей опрашивать.

Он махнул рукой и, дождавшись, пока мы пройдём, влепил мне мягкий, почти отеческий подзатыльник. Так, для воспитательного эффекта.

Мы вошли в отдел, а я так и шёл с опущенной головой, будто сейчас мамка встречать будет.

Прошло немного времени, и при очередной встрече я осторожно поинтересовался у Стояна, как там дело-то движется. Он, как всегда, без лишнего пафоса, рассказал: прокуратура, к удивлению, дело завела охотно. Этому мерзавцу дали штраф. Только и всего. Смешно и грустно одновременно.

– У нас за такое, увы, не сажают, – вздохнул он. – А я считаю, надо бы. Вот поднял руку на животинку – всё, эту руку тебе должны аккуратно и с чувством отрубить. Убил животинку – будь добр, следом за ней. Но… – он махнул рукой, – это всё мечты. Не про нашу страну. Тут и педофилы, и маньяки, и насильники – да, сидят пожизненно, и то не всегда. А животные? Ну, извини, это же просто собака. Или кошка. Или твой собственный хомяк – кому он нужен?

Я слушал и понимал: прав ведь. Грустно, что прав.

ГЛАВА 9 «ПРОСТАВА»

Пятница наступила, как долгожданное письмо из армии – предсказуемо, но всё равно приятно. Мы с Андрюхой отработали дневную смену и, поймав момент, отпросились у Кожемякина – мол, есть веский повод отметить. Повод действительно был: Ковырзин получил долгожданные погоны прапорщика, а я – первые в своей службе лычки младшего сержанта. Мелочь, а приятно. Кожемякин удивительно легко махнул рукой: «Идите, только чтоб без криминала!» – и мы тут же испарились с маршрута.

Уже через полчаса мы ехали в сторону кафе на личной машине Андрея. Место было нам знакомое, почти родное, потому что в течение дня мы туда тихонько завозили продукты – фрукты, овощи, соки и спиртное. Правда, о последнем начальству знать было вовсе не обязательно. Всё, кроме алкоголя и соков, нам досталось безвозмездно, по старой доброй традиции: заезжали туда, где Андрюху знали и уважали. Просить особо не приходилось – давали сами, с улыбкой и пожеланиями «удачной службы» и со словами: – Приходите еще.

– Охреневшие мы типы? – спросите Вы. А наше государство, выплачивающее нам оклад меньше, чем стоимость пиджака у депутата, не охренело ли? Так что, можно сказать, мы просто восстанавливаем справедливость. Тем более, в тех местах, куда мы заглядывали, нам не только не отказывали – наоборот, благодарили за визит и говорили: – Приходите еще!

Мы с Ковырзиным накрыли такую поляну, что любой банкет в сельсовете показался бы скромным застольем. Ближе к семи начали подтягиваться коллеги: участковые Стоян и Синицын, даже Александр Соболев заскочил, чтобы пожать мне руку и поздравить.

– Ох, Дымов, заберу я тебя к себе в розыск, – мечтательно произнёс он во время тоста.

Кожемякин, услышав это, оживился, вскинул бровь и сердито буркнул:

– Нам самим такие нужны! Мы тут вам их не выращиваем, между прочим.

В общем, атмосфера была праздничная, еда вкусная, лица довольные. Но я забыл упомянуть одну маленькую, но принципиально важную деталь. По негласной традиции, тот, кто проставляется за получение звания, должен взять гранёный стакан, наполненный до краёв водкой, положить в него свои новые лычки (в моем случае – просто полоски, в случае Андрея – две звезды) и выпить залпом. Но и это не всё: во время питья нужно ухитриться губами подцепить свои лычки и ловко повернуть голову так, чтобы они упали прямо туда, где им положено быть – на погоны.

Я, конечно, человек бывалый – пиво, водка, всё это знакомо. Но гранёный стакан чистой водки… это уже была проверка на прочность. А Ковырзин вообще у нас почти трезвенник. Его долго уговаривать не пришлось – просто дали в руки стакан и сказали: «Надо». Он выпил. И его глаза в тот момент напоминали глаза космонавта, который только что понял, что в ракете забыли кислород.

Менты, скажу я вам, праздновать умеют, могут и любят. За столом разговоров про личную жизнь почти не было – обсуждали работу, службы, сводки, да и просто делились баечками с маршрута.

Кожемякин к тому моменту уже порядочно окосел, курил на улице в компании Стояна и Соц Романа. Увидев, что я выхожу из кафе, подозвали. Я подошёл, стою, переминаюсь, пытаюсь выглядеть расслабленно, а сам напрягся, как проводка в старом "Жигуле".