Когда на погоны капает дождь

В конце концов, мы сообразили: надо не просто перевернуть, а подпереть носилками. С этой инженерной мыслью дело пошло быстрее – тело удалось аккуратно перевернуть на спину и уложить. Я мельком взглянул на лицо покойного. Точнее, на то, что от него осталось. Лицо было сплюснуто, словно кто-то катком проехал. Отпечатки линолеума отпечатались на коже, как штамп.

Я в тот момент не позавидовал судмедэксперту. Там ковыряться – дело не из приятных. После таких историй у неподготовленного человека крыша может съехать. Но мы держались. И даже шутили.

Выходим. Стоян, стоящий на лестнице, молча достаёт печать, опечатывает дверь. Ритуал уехал своей дорогой. Стоян – на базу. А мы с Ковырзиным остались в патруле. Служба продолжалась. Жизнь – тоже. Ну, у кого как.

ГЛАВА 4 «ВАЛЕНТИНА ИВАНОВНА»

Я всегда обращал внимание на мелочи – из них, как из битого стекла, складывается мозаика любого преступления, заявления, или даже самого дурацкого звонка, поступающего в дежурную часть нашего отдела. Но в тот день по рации передали одно-единственное слово:

– Панасюк.

И в тот же миг началась таинственная миграция. Входную дверь дежурки закрывали чуть ли не на висячий замок, участковые исчезали в подземельях, а их начальник растворялся в воздухе, как таракан под светом кухонной лампы.

Причина паники? Совсем не генерал из ГУВД и не внеплановая проверка. Всё куда страшнее. Это была бабка. Да не просто бабка, а бабка-ураган – Панасюк. Лет семьдесят, если не больше. Жила она на самой окраине, в частном секторе, который, к нашему несчастью, входил в зону обслуживания нашего отдела.

– А чего это все её боятся? – спросил я как-то у майора Кожемякина.

Тот задумался. Видимо, в его голове уже созревал коварный план. Я был новенький, Панасюк меня в лицо ещё не знала, и это значило только одно – свежее мясо отправляется на растерзание.

– Так. Слушай сюда. Спускаешься в дежурную часть, говоришь, что весь отдел срочно выехал задерживать опасных преступников. На хозяйстве остался только ты. Понял?

– Так точно! – рявкнул я и шагнул навстречу неизведанному.

Старушка оказалась на удивление бодрой. Если бы она только увидела, как от неё разбегаются милиционеры, вполне могла бы рвануть за ними в погоню. Стояла у дежурного окна, жестикулировала, голосила:

– Где участковый Коновалов?! Я требую принять у меня заявление о противоправных действиях! – голос её был как гвоздь в крышку гроба дежурного – короткий, звонкий и абсолютно беспощадный.

– Коновалова нет на месте. У него срочный вызов. Я могу передать ему ваше заявление, и он с вами свяжется, – пытался дежурный отбрехаться, глядя в стену, лишь бы не ловить её взгляд.

– Передать?! – презрительно фыркнула Панасюк. – Я требую зарегистрировать заявление и присвоить ему номер КУСП!

– Это не ко мне, такие заявления регистрируются в канцелярии, по алфавиту, и рассматриваются в течение тридцати суток… – начал он свою мантру, мечтая телепортироваться из этой вселенной.

И тут – звонок. Дежурный оживился, заёрзал на стуле, задвигал головой как сова на кофеине. Искал меня. Нашёл. Поднял брови с хищной радостью, как будто он не просто дежурный, а старшая ведьма в «Макбете».

– Вот, сотрудник милиции Дымов. «Он вам поможет», – произнёс он с садистским удовольствием.

Панасюк уставилась на меня. Я – на неё. В её толстенных очках глаза казались размером с чайные блюдца. А она, в свою очередь, изучала моё лицо с такой сосредоточенностью, будто пыталась запомнить, где именно в будущем будет класть капкан.

– Дымов? – спросила она, будто я мог оказаться кем-то другим.

– Так точно! – гаркнул я так, что даже у Панасюк дёрнулся глаз. Она, видимо, решила, что я идиот, а дежурный – псих, и с облегчением переключила всё внимание на меня.

– Дымов, вы должны принять моё заявление, – произнесла она и шагнула ближе, как палач к эшафоту.

– Конечно, давайте спокойно разберёмся. Главное – по порядку. Согласны?

– Я согласна, – сказала она с таким выражением, что я почти услышал фанфары. Мне даже показалось, что у неё случился лёгкий… ментальный оргазм.

Я взял заявление. Прочёл. Замер. Сухость во рту, пульс под двести, глаза бегают по строчкам в попытке найти скрытую камеру. Поднял взгляд на Валентину Ивановну. Та смотрела на меня с выражением святой убеждённости.

Теперь я понял, почему при её появлении в отделе все разбегаются, а на дверях появляется табличка «Закрыто на ремонт».

Суть была в следующем:

Панасюк жила в дачном секторе. Сосед Шаров Иван Николаевич держал кур и одного петуха. У самой Панасюк – курочки тоже были, но без петуха. Всё бы ничего, но тот самый злополучный петух, не сдержав гормональной страсти, периодически перелетал через забор и топтал её кур.

Заявление было написано на полном серьёзе: «Прошу привлечь к уголовной ответственности гражданина Шарова, чей петух в грубой форме надругался над моей курицей».

Я пару раз моргнул. Потом ещё пару. И всё равно – нет, не показалось. Написано грамотно, уверенно, пунктуация блестит.

Позже я узнал: у Валентины Ивановны три высших образования. Была заведующей в библиотеке, пока фляга не засвистела. И действительно, участковый Коновалов хранил у себя справку из психдиспансера: официально – шизофрения, учёт, наблюдение.

Я, как положено, взял объяснение, сделал вид, что всё серьёзно, и проводил её к выходу. Всё это время отдел был мёртв. Ни шагов, ни кашля. Воздух будто застыл.

Зато, как только за ней закрылась дверь – будто кто-то нажал кнопку «Play». Отдел зашевелился. Люди выползали из укрытий, сочувственно кивали мне, хлопали по плечу. Телефон дежурной части, ранее молчавший, теперь звонил каждые три минуты. Жизнь вернулась.

А я сидел и думал: это что же… у меня теперь личный петушиный ад начался?

ГЛАВА 5 «ПЕРВОЕ РАСКРЫТИЕ»

В тот день мы с моим напарником, Андрюхой Ковырзиным, неспешно колесили по знакомым улицам, патрулируя вверенный нам участок и высматривая граждан, подходящих под неформальное, но вполне понятное описание – выходцы из всех мыслимых Азий. Приказ нам спустил никто иной, как майор Кожемякин, человек без фантазии, но с неистощимым талантом требовать невозможное. На сей раз – обеспечить выполнение плана по доставке в отдел иностранных граждан, пребывающих на территории Российской Федерации без миграционных документов.

Сама схема была до безобразия простая – как и её автор. Мы останавливали людей, вызывающих хоть какие-то подозрения, проверяли документы, и, если те оказывались не в порядке – вежливо, но настойчиво предлагали проследовать в служебный автомобиль, после чего доставляли их в отдел для составления административного протокола. Штраф, бумажки, формальности – всё как обычно. На первый взгляд – детский лепет. Достаточно подъехать к ближайшему метро и вычёркивать по паре фамилий за минуту.

Но, как выяснилось, иностранцы были отнюдь не наивными простаками. Они быстро уловили суть происходящего, разослали друг другу сообщения по всем своим каналам – и вот уже у входа и выхода с метрополитена никого нет. Только ветер гуляет.

План, между прочим, касался не только иностранных граждан, но и вполне себе отечественных россиян. Согласно действующему законодательству, даже гражданин РФ обязан иметь регистрацию по месту пребывания в Санкт-Петербурге. Вот и подхожу я к Вам на улице – как рядовой милиции и с удостоверением под курткой – и прошу предъявить документы.

Вы, естественно, в недоумении:

– А на каком основании, собственно, вы меня тормознули?

В этот момент я, разумеется, не могу поведать Вам, что за невыполнение плана мне грозит очередная взбучка от Кожемякина с последующим дежурством за двоих. Поэтому я с каменным лицом сообщаю, что, дескать, по ориентировке Вы похожи на человека, находящегося в розыске, и в связи с этим настоятельно прошу предъявить документы.

Вы возмущаетесь, заводитесь, говорите о том, как несправедливо, что приличных людей останавливают, в то время как «черножопые» свободно разгуливают. Я молча слушаю, киваю, а потом с сухой вежливостью напоминаю: за отказ предъявить документы предусмотрена ответственность по статье за неповиновение сотруднику милиции – и либо штраф, либо до пятнадцати суток ареста. Как правило, на этой ноте Ваш пыл уменьшается, и документы оказываются у меня в руках.

На что я смотрю? На регистрацию, конечно. Паспорт сам по себе интереса не представляет – он одинаковый от Калининграда до Владивостока. Главное – регистрация по месту пребывания, её срок действия. Многие надеются, что мы не заметим просроченные отметки. Как будто мы тут на прогулке и пришли поиграть в догонялки.

А я, между прочим, был принципиальный. И замечал всё. Если у человека нет регистрации и он утверждает, что только что приехал, то будь добр предъявить билет – хоть с самолёта, хоть с автобуса. Нет билета – значит, ты мой клиент. Предлагаю проехать в отдел, и, если слышу возражения – напоминаю про всё ту же статью.

Так и начиналось каждое дежурство. Мы с Ковырзиным садились в наш служебный автомобиль и делали план. Старались управиться побыстрее, чтобы потом спокойно отдохнуть. Да, у нас был маршрут патрулирования, но, если рация молчит – кто нам мешает съесть шаверму в машине или отдохнуть в каком-нибудь тёмном дворе? Никто, кроме Кожемякина, который изредка проводил проверки. Но его не хватало на всех – он был один, а нас с десяток.

Обед был временем священным. Кто-то ел из контейнеров, принесённых заботливыми руками жены. Кто-то заваривал дешёвую лапшу. Но мы, представители кочевой службы, могли позволить себе трапезу вне казённых стен. Самыми изысканными местами считались рынки и придорожные кафе.

Однажды, без единого слова, Ковырзин остановил машину у овощного рынка, подошёл к прилавку, быстро набрал в пакет овощей – и мы двинулись дальше. Через несколько минут были уже в кафе. Нас ждали. Официант взял у нас пакет, кивнул:

– Всё как обычно?

Ковырзин в ответ молча кивнул и занялся любимым делом – ковырянием зубочисткой в зубах, наблюдая за публикой.

Вскоре на столе оказалась горячая лепёшка, две пиалы ароматной шурпы, салат из наших овощей, общий плов и чайник душистого чая.

– Вот так бы жить, – протёр ладони я, предвкушая, как приятно согреет шурпа.

После обеда Андрюха уходил в подсобку благодарить хозяина, он же и повар, и мы, не заплатив ни рубля, уезжали. Я как-то пытался сунуть Ковырзину деньги – в ответ получил такой взгляд, что понял: отныне и навсегда – обеды у нас бесплатные.

Насытившись, мы продолжили патрулирование. Было уже темно. Вдруг в эфире раздалось сообщение дежурного – в квартире на перекрёстке улицы Лазо и проспекта Ударников, предположительно, произошло убийство. Мы, не теряя ни секунды, рванули на вызов.

Квартира встретила нас тишиной и какой-то глухой, липкой пустотой. На кухне сидела женщина, погружённая в ступор. В комнате сновал мальчик лет четырёх, который, увидев меня, подвёл к двери и сообщил:

– Тут папа сидит. Мама почему-то на кухне.

Я зашёл. Мужчина лет сорока, сидящий у дивана, мёртв. В области сердца – аккуратный разрез. Крови не было вовсе. Такое ощущение, будто кто-то вырезал жизнь, не пролив ни капли. Мальчик тем временем взобрался на диван и, не понимая, что отец уже не вернётся, крепко обнял его. Последний раз. Последнее прикосновение к ещё тёплому телу. У меня в горле встал комок, и я увёл мальчика.

Женщина не реагировала. Похоже, шок отобрал у неё даже способность чувствовать. Мальчик сказал, что с ними был «дядя Паша», но он ушёл. Я передал по рации информацию, вызвал скорую для женщины.

Через некоторое время в квартиру вошёл молодой парень в гражданке. С порога начал распоряжаться. Я чуть не врезал ему, но Ковырзин сказал одно слово:

– Опер.

Первый раз я видел оперуполномоченного. Он показался существом из другой реальности. Пока я осматривал сцену, он уже вызвал дежурного и продиктовал приметы преступника. Всё приметы он вытащил с вытащил жены покойного, когда её привели в чувство.

Приметы были банальны: мужик в чёрной куртке, серых джинсах, вязаной шапке. Выйдя из квартиры и оставив, опера на хозяйстве, мы решили ехать в отдел. Только выехали со двора – снова вызов. «Нужен один». Это значило: дежурке требовался доброволец – вымыть камеры, протереть полы, вынести мусор. Уборщица была возрастная, работала до трёх дня, и было принято её жалеть.

Ковырзин притормозил у остановки, указал на одинокого мужика. Я подошёл, попросил документы.

– Забыл, дома остались.

– Тогда придётся проехать с нами для установления личности, – сказал я.

Он согласился. При досмотре ничего подозрительного не обнаружилось. В отделе я оформил рапорт на гражданина Перелыгина Павла Сергеевича. Пока я наблюдал, как он моет пол руками, без швабры, я не мог не отметить: дежурный в очередной раз провернул своё волшебство убеждения.

Наша смена шла дальше. Я вышел покурить. Дверь отдела открылась, и на пороге появился всё тот же Перелыгин. И вот тут меня словно током ударило. Приметы, которые читал опер, совпали один в один. Мальчик говорил про «дядю Пашу» – и вот он, передо мной.

Не подавая виду, я сказал, что нужно помочь – мол, мешок с мусором донести. Он пошёл за мной. Я провёл его в камеру и, как только он зашёл внутрь, захлопнул дверь.

– Ты что творишь? Выпусти!

– Паша, – тихо сказал я. – За что ты мужика на квартире завалил?

Он сел. Помолчал.

– Карточный долг. Я – торпеда. Одноразовая. Или он, или потом я.

Я вошёл в дежурную часть. Встретил шквал недовольства.

– Опять его приволок? Зачем он нам тут? В туалет его води теперь сам.

Я молча выслушал. А потом произнёс:

– Это он. Это тот, кого опер описывал. Тот, кто убил.

Дежурные переменились в лице. Один бросился за документами, второй набрал начальника.

– Преступник по сегодняшнему убою задержан. Раскрыто.

– Кто задержал?

– Рядовой ППС Дымов Егор, – коротко ответил дежурный.

И в эту минуту я понял – впервые за всё время я действительно сделал что-то настоящее.

ГЛАВА 6 «ВОНЮЧИЙ СЛУЧАЙ»

После нашего случайного раскрытия и неожиданного роста статистики по убийствам в Красногвардейском районе Санкт-Петербурга на утренней планёрке майор Кожемякин не появился. Это вызвало немалое удивление у всего дневного наряда: впервые случилось так, чтобы на плацу заднего двора отдела Кожемякин не устроил разнос, не выдал привычное последнее китайское предупреждение. Но главное – он никогда, слышите, никогда не хвалил.

Развод смены провёл замкомроты, Роман Соц – парень с характером: весёлый, подтянутый, словцо за пояс не прячет. Такой, каким бабушки любовались бы из окна, а младшие лейтенанты мечтали бы стать. Он сказал, что Кожемякина срочно вызвали в городское ГУВД, и когда тот вернётся – неизвестно.

Мы с Ковырзиным, немного передохнув после ночной смены, снова заступили в день. Встретили нас как героев. Соц вывел нас с Андрюхой из строя, развернул к остальному наряду лицом и с выражением глубокой признательности произнёс речь – за проявленную смекалку, внимательность и оперативность. Мол, такие как мы – золотой фонд милиции. Ну и понеслась: «таких нам надо», «горжусь», «пример для молодых» и всё в этом духе. Успевай только лапшу с ушей снимать. Типичная мотивационная речь – молодым на вдохновение, старикам на укор.

Погода была обычная для Питера: небо нависло над головами так, что казалось, его можно потрогать рукой, солнце пряталось где-то за серыми тучами, и моросящий дождь уверенно задавал тон. Осень в самом стандартном её проявлении.

Мы выполнили план по сбору иностранцев и поехали дальше по маршруту. Примерно через полчаса в рации раздался голос Кожемякина:

– Ну что, звёзды ППС. Есть для вас особое задание. Из квартиры две недели никто не выходит, бабушке звонят родственники из другого города – она не отвечает. Двигайтесь по адресу и на месте доложите.

– Принято. Отбой, – ответил я и, повернувшись к Ковырзину, сказал тихо: – Ну не сука ли он?

Ковырзин ничего не сказал. Только скривился как-то лениво и, не сбавляя хода, нажал на газ.

На месте нас встретила соседка. Указала на нужную железную дверь. Запаха не чувствовалось, паниковать пока было рано. Мы звонили и стучали – в ответ лишь тишина. Я сообщил Кожемякину по рации, что придётся вскрывать квартиру. Запах всё ещё отсутствовал.

– А ваша квалтила находится лядом? – с заметной картавостью уточнил Ковырзин.

– Да, окна выходят в один двор, совсем рядом.

– А можно посмотлеть? – спросил он.

Соседка, не говоря ни слова, пошла в квартиру. Ковырзин пошёл следом. Минут через пять он вышел и сказал:

– Дымов. Пошли за мной.

Он звал меня исключительно по фамилии – в моём имени была злосчастная буква «р», которую он, как человек с дефектом речи, старательно избегал.

Мы прошли на балкон. Я выглянул влево и увидел: у соседней квартиры балконные окна распахнуты. Но был один нюанс… Страх. Девятый этаж. И надо перелезть с одного окна в другое. Причём никто не гарантирует, что балконная дверь будет открыта. Страшно. Но если не полезу, Ковырзин решит, что я ссыкло. Хотя сам – такой же, только покрупнее и картавит.

Сначала он меня страховал, но, когда стало неудобно, отпустил руку. Я двигался по карнизу маленькими приставными шажками. Вот и заветное окно. Немного подтянулся и опрокинулся внутрь. Как и думал – балконная дверь заперта. Через стекло ничего подозрительного не было видно: всё на своих местах, идеальный порядок.

– Дымов! Ну что там? – окликнул меня Ковырзин.

– Дверь закрыта, я теперь как заложник. Обратно – никак. Еле один раз решился, второй уже не осилю. У меня до сих пор ноги трясутся.

В рации зашипел голос:

– Триста тридцать третий. Ответь Коктыбелю.

– На связи три тройки.

– Что у вас?

– Без изменений, ждём участкового и слесаря.

О манёврах по балкону я умолчал. Если бы Кожемякин узнал – прилетело бы так, что мало не показалось.

Надавил на верхнюю форточку – открылась. Пролез бы туда только я. Влезаю, и сразу в нос ударяет знакомый, тяжёлый, ни с чем не путаемый запах…

– Ооо… Этого мне ещё не хватало, – выдохнул я вслух и неуклюже рухнул внутрь. Цветок в горшке с грохотом упал и разбился на полу.

– Да твою же мать… – выругался я, щурясь от вони, и прошёл вглубь квартиры.

Всё чисто, ничего подозрительного. Но запах… Он шёл откуда-то изнутри. Я направился к двери, открыл сначала деревянную, потом – входную.

– Ты что так долго? – спросил Ковырзин. Соседка за его спиной вытягивала шею так, что казалось, она сейчас её вывихнет.

– Чего высматриваете? – спросил я.

– Да всё жду, где Клавдия Ильинична.

– Вы точно уверены, что она не выходила?

– Конечно. Я десять дней назад уезжала к дочери в Гатчину – уже тогда она не отзывалась.

Ковырзин прошёл внутрь и, подойдя к ванной, сказал:

– Дымов. Иди сюда.

Я неспешно подошёл. Ванная была закрыта. Дверь вздулась от влаги. Мы её еле открыли – и… в глаза бросилась вода. Хотя нет. Это была не вода.

Это была жидкость цвета крепкого кофе. Почти до краёв. С мелкими пузырьками на поверхности. Где-то в центре плавало нечто. Оно напоминало варёную курицу, если курица весила под сто килограмм и неделю томилась в бульоне. Голова «нечто», лежало на поверхности, утопление можно исключить. Лицо… нет, давай не будем про лицо. Скажу только, что глаза растворились в воде, и стекло на потолке над ванной запотело изнутри.

Запах – не как на прошлой квартире, где с Ринатом мы гоняли труп по линолеуму. Это было что-то новое: смесь сгоревшего желатина, аптечного спирта и чего-то металлического. В носу начало зудеть, как от кислоты. Мы прикрыли носы рукавами. Одна нота – и мутит. Соседку, опознавшую в «нечто» подругу, стошнило. Она выблевала всё содержимое желудка по всей лестничной клетке.

Разве могут произойти такие изменения с человеком, который просто сидит в ванной в воде? Оказываются могут.

Врач скорой помощи мне потом объяснил: процесс разложения трупа в воде, называется «сапонификация». Когда труп, особенно в тёплой влажной среде, начинает превращаться в нечто вроде мыла. Настоящего. С жиром, щёлочью и всеми прелестями. Только с запахом, от которого отрыжка будет до пенсии.

Самое жуткое было потом.

Пришли участковый и слесарь. Первый – подполковник Николай Синицын, новое для меня лицо. Оказался завсегдатай женских сердец, по словам Ковырзина – главный бабник Красногвардейского района.

Слесарь, почуяв амбре, попытался сбежать, но поскользнулся на рвотной луже соседки и упал. И когда понял, что это не вода, то его от отвращения самого стошнило. Лестничная площадка была заполнена рвотой уже почти по плинтус.

И всё же, худшее было впереди. В лифте появился кто? Конечно же, Ринат Шарафутдинов.

– Дымов, твою мать. Где ты – там и гниль. Хоть бы раз нормальный труп. Ты вечно ищешь приключения.

Мы поздоровались как старые друзья. Ринат – профи. Натянул длинную перчатку по локоть, спустил воду. Потом – за руку бабушку. Но когда потянул – рука, с мясом и кожей, отделилась от тела. Он выронил её и сблевал – в унитаз, благо ванная была совмещённой. Меня тоже стошнило. Мы с ним, по очереди, блевали в один унитаз. Новенький напарник Рината пропал. Просто исчез.

Что делать? Решили подложить под тело простыню. Осторожно извлекли. На носилках вынесли.

Ковырзин закрыл квартиру и отдал ключ соседке. Надеясь, что родственники объявятся. Хотя, как он сказал – тут нужен капитальный ремонт: до голого бетона. Только так и можно выветрить этот ужас.

День был тот ещё. Форму – в мусорку. Ни один порошок её не спасёт. Купил новую в военторге, под свой размер.

– А что, так можно было? – спросите Вы.

Можно. Главное, чтобы форма соответствовала уставу. Хоть каждый день покупай и меняй.

После дневного, рвотного квеста жрать в этот день совершенно не хотелось. Организм объявил голодовку, и, честно говоря, я был с ним солидарен. Впереди маячил долгий, вязкий день – сначала болтаться в подвешенном состоянии между «ещё не вечер» и «уже пора», а потом, к восьми вечера, снова заступать на дежурство. Вечерние смены – это как русская рулетка, только вместо пули – придурки. Особенно если выпадает пятница: таскаешься по району как проклятый, носишься с одного вызова на другой – то музыка орёт из окна, как будто у них там дискотека в аду, то во дворе какая-то алкашня решила, что «Голубая луна» из сабвуфера – это культурная программа для всех жильцов. В общем, к одиннадцати вечера пятницы ты перестаёшь быть человеком, и превращаешься в злого, потного ППСника, который искренне желает, чтобы вы, суки, все перегрызлись, упились в хлам и сдохли, желательно при этом не шумя.

А потом наступает полночь, но по нашему внутреннему времени – это уже обед. Живот напоминает, что кроме ненависти в него ничего не закидывали. И вот тут начиналась настоящая охота. Хотелось чего-то мясного, горячего, с первым и вторым в комплекте, и, если повезёт, с чаем, а не с хлорированной водой из кулера. Спасала нас шаверма у метро, круглосуточная, как сама ППС. Без неё мы бы с Андрюхой, наверное, вымерли. Ну а что, вечно на «Дошираке» не протянешь – даже у него есть предел прочности.

Уже после того вонючего случая, как-то между делом, случайно пересёкся я с Ринатом. Разговор зашёл о Клавдии Ильиничне – о той самой бабуле из ванны, чьё появление в нашей службе оставило след и в памяти, и, уж простите, в обонянии.

– Что, «понравилась мёртвая старушка»? – прищурился Ринат с привычной своей ехидцей.

– Да фу ты, – поморщился я. – Что ты несёшь-то? Просто интересно стало – от чего она умерла?

– Судмедэксперт сказал, – начал он, уже без насмешки, – давление у неё подскочило от горячей воды в ванной, вот и случился обширный инфаркт. Поэтому и померла прямо там, в ванне. А запах… Ну, ты сам видел, точнее – чувствовал. И блевал рядом со мной в унитаз, не забывай.

Я поёжился от воспоминаний. Ком подступил к горлу, будто снова стою в той тесной ванной, полной гнили, влажности и смерти. Такого финала я бы никому не пожелал. Даже тем, кто и при жизни особой симпатии не вызывал.

ГЛАВА 7 «СОБИРАТЕЛИ СМЕРТИ»

Думаю, вам будет любопытно узнать, какие необычные вызовы выпадали нам с Ковырзиным? Недаром же за нашей парой прочно закрепилось погребально-поэтическое прозвище – «Собиратели смерти». Кто-то собирает марки, кто-то – баб, а мы с Андрюхой, выходит, трупы.

Про обычные случаи рассказывать смысла нет – скука смертная. А вот необычные… вот про них обязательно расскажу. Но перед этим – короткий флешбек в учебку, где я провёл полгода в роли отличника боевой и политической подготовки.

Когда я вернулся в Питер – весна была уже в полном разгаре: город пах распущенной черёмухой, пылью, и немного – говном из канализации. Настроение было почти отличное, если не считать одного мучительного вопроса, крутившегося в голове: