Когда на погоны капает дождь

– А на кой чёрт мне была эта учебка?

Отвечаю. Там мне преподавали целый букет дисциплин, от которых слегка коробило, но которые, как оказалось, жизненно необходимы. Например:

Физподготовка. Это когда ты сначала подтягиваешься, потом бегаешь, потом падаешь без сознания, а тебе говорят: «Молодец, продолжаем». Особое внимание уделяли служебно-прикладным упражнениям – проще говоря, как втащить хулигану, не оставив следов на теле и улик в суде. Я подсел на бокс, даже съездил в Сестрорецк на соревнования, победил в финале и стал кандидатом в мастера спорта. Гордился, но, по иронии судьбы, ни разу потом в реальной драке это звание не пригодилось. Потому что в реальной драке побеждает тот, у кого ствол.

Криминалистика. Здесь нас учили, как правильно забирать улики, не залапывая всё жирными пальцами. Как фиксировать место происшествия – не на стене «Вася был тут», а в рапорте.

Основы спецтехники. На этом предмете мы любовались внутренностями бронежилета, изучали из чего собран «Макаров» и сколько состоит в «Калашникове» всякого разного железа. Много, если коротко.

Правовая подготовка. Уголовный кодекс, административка, ФЗ «О милиции», и вся прочая юридическая радость. Нам объясняли, как именно можно применять силу, не выходя за рамки закона, и где эти рамки начинаются – обычно за полшага до тебя.

Документация и типовые ситуации. То есть как грамотно оформлять бумажки и что делать, если вдруг автобус с людьми заминирован, а ты – как назло – не сапёр.

В общем, после шести месяцев в этом милом заведении, я стал крепким, злобным и, по мнению инструктора, «более-менее обученным» волчарой. И главное – теперь должен был получить оружие.

Вот тут начинается комедия с элементами ада.

Чтобы тебе вручили табельный «Макар» и положили за спину автомат, ты должен был пройти все уровни бюрократического чистилища. Сначала – подпись непосредственного начальника, Кожемякина. Того самого, который учил по фамилии, а матерился по имени-отчеству. Этот гад выжрал из меня всю душу, пока я по его приказу называл наизусть каждую деталь автомата и пистолета. ТТХ, УСМ, ствол, возвратная пружина, затвор… Я мог во сне разобрать и собрать «Калаш», и даже мысленно стрелять из него по стене казармы. И вот, наконец, он удовлетворённо фыркнул, поставил подпись, и я пошёл ко второму боссу.

Начальник МОБ – мужчина в годах, с выразительной физиономией и волосами цвета поздней меди. Подполковник Тиханов. В народе – «Рэд». Все звали его так за глаза, и не потому, что он был как Джеймс Бонд – скорее, как будто он из ирландской банды переехал в Питер и случайно стал ментом.

Зашёл к нему, отдал бумагу, он на неё глянул и говорит:

– Дымов? А-а, это ты тот, что ножевика задержал? Помню, хорошая была история.

Протянул руку за бумагой и, не моргнув, спрашивает:

– А что такое «антапка»?

Я, не раздумывая:

– Это дужка на рукоятке пистолета, за которую крепится предохранительный ремешок, – отчеканил как на параде.

Он довольно кивнул, подписал.

Так в моей жизни появился официальный ствол. А вместе с ним и автомат АКСУ – складной, укороченный и, как мы шутили, исключительно для боя в лифте.

После этого Кожемякин проявил редкое великодушие и поставил меня в пару со своим бывшим напарником – Андрюхой Ковырзиным. Мы с ним когда-то уже работали – он тогда ещё был живым. Ну, условно. Сейчас в нём от человека осталась только тень – вечно угрюмый, молчаливый, с таким лицом, как будто он видел слишком много. И ел слишком мало. Но я был рад. Думаю, и он был. Хотя по его физиономии можно было определить только одно – что у него физиономия.

Так и начался наш новый сезон в составе дуэта «Собиратели смерти».

А начался он с неожиданно приятных новостей.

С самого утра нас к себе на ковер вызвал Кожемякин и убедившись, что мы пришли, проводил нас на утренний развод. Там, он вывел нас с Ковырзиным из строя и объявил о том, что за проявленную бдительность в задержании опасного преступника мне и Ковырзину присвоены внеочередные звания. Я стал младшим сержантом, а Ковырзин на удивление всех коллег – прапорщиком. Я охренел, когда он успел то? Оказывается, он давным-давно окончил школу прапорщиков и ждал присвоение звания, но что-то пошло не так, то-ли Кожемякин не давал ход, то ли кадровичка все это время спала – теперь Ковырзин «прапор». Слово еще такое – прапорщик.

Слово «прапорщик» имеет исконно русское происхождение и является производным от слова «прапор» («знамя»).

В старославянском языке существовала форма «поропор», в которой произошло удвоение корня -пор, того же, в словах «перо» и «парить». Таким образом, «прапор» буквально означает «развевающееся» (полотно на древке). А «прапорщик» – «знаменосец».

Также Кожемякин вручил нам с Андрюхой по грамоте – аккуратной, в рамке, с гербом и подписью самого начальника ГУВД по Санкт-Петербургу. Торжественный момент, вроде как. На этом, казалось бы, всё и закончилось. Но нет. Как выяснилось, на этом всё только начиналось.

Потом началась неофициальная часть. Коллеги, кто был рядом, подошли, пожали руки. Без пафоса, но по-настоящему. Кто с усмешкой – мол, теперь не зазнавайся. Кто с одобрением – «заслужили, парни». Кто просто хлопнул по плечу – и это, пожалуй, было приятнее всяких речей.

А мы с Ковырзиным стояли с этими рамочками в руках, как два первоклассника с грамотой за отличное поведение. Усмехнулись друг другу – мол, ну вот, теперь популярные.

Казалось бы, всё. Формальности соблюдены, аплодисменты прозвучали. Но не тут-то было. Как водится, в коллективе о таких вещах не забывают – с нас, как выяснилось, положена «простава». Неофициальное, но святое дело. Принято – значит надо.

С Ковырзиным мы переглянулись: не время. На дворе среда, будни в разгаре, дежурства, вызовы, дела. Решили: в пятницу отметим. Откупимся как положено – с салатом «Оливье» в пластиковом контейнере, чаем в термосе и парой тостов за «погоны, которые не давят». А пока – служба.

Работа, работа и ещё раз, мать её, работа.

«УТОПЛЕННИК»

Не успел я донести свою грамоту до раздевалки, как из рации раздался голос дежурного – сухой, как вчерашняя булка:

– «Три тройки», на вызов.

Это мы, если что – с Андрюхой. Я ответил, и вот уже через пять минут мы мчали с мигалкой и воем сирены на очередное весёлое приключение, которое, как выяснилось, ожидало нас в дачном секторе. В пруду, по словам заявителя, обнаружено тело. Классика жанра. Вроде и грамота в руках, а уже по уши в реальности.

На месте инфа подтвердилась. С берега хорошо были видны очертания тела – лежало на животе, спина над водой, остальное где-то в толще.

– Надо его доставать, – изрёк великие, неоспоримые истины мой напарник и, не теряя времени, развернулся… от пруда. Пошёл в сторону дач, будто забыл, что водные процедуры у нас сегодня по графику.

– Ты мне предлагаешь туда лезть? – крикнул я ему в спину. – Я в воду не полезу. Пусть участковый ныряет за жмуром. Мы тут вообще-то охраняем место, а не устраиваем рыбалку на утопленников!

Бродя по берегу и глядя на длинные палки, которыми, увы, не достать даже совесть, я наткнулся на местную водную разработку – плот, сколоченный из поддонов или досок. Видимо, служил детворе судном класса "пельмень-экспресс". Спустил его к воде, встал – и моментально понял, что я для этого транспорта как минимум лишний элемент. Плот начал тонуть подо мной быстрее, чем мои надежды на тихую смену. Тут нужен кто-то полегче. Ребёнка, конечно, звать не будем – не настолько мы звери.

Я осматривал окрестности, как турель с искусственным интеллектом, пока не заметил Ковырзина, ведущего двух иностранцев.

– Снимай всё и в воду, – сказал он одному, с тем фирменным ковырзинским произношением, где «р» звучит, как перегрев в радиаторе. Иностранец только покачал головой.

– Плават не учися я. Не уметь купася, – объяснил, не без гордости.

Я отвёл Андрея в сторону, показал на плот. Его лицо не изменилось – как будто каждый день ему показывают спасательную платформу для доставки трупов. Но я-то знал: он в глубине души был восхищён моей смекалкой. По крайней мере, мне очень хотелось в это верить.

– Ты по-русски понимаешь? – спросил я у иностранца.

– Чуть-чуть.

– Видишь мешок посреди пруда? – ткнул пальцем в сторону тела.

– Да.

– Вот плот. Надо мешок сюда привезти.

– Да, – сказал он, пошёл к плоту, ещё не подозревая, что за «мешок» ему предстоит увидеть.

Он встал на колени, взял палку, начал отталкиваться – спокойно, даже уверенно. Плот держал его как родного. Вот он уже почти на месте.

– Скажи своему брату, чтобы толкал мешок палкой, – сказал я другому иностранцу, что остался на берегу, и теперь явно сожалел, что не пошёл работать моряком. Тот передал инструкции, и плотогон вытянул палку, слегка подтолкнул тело. Оно повернулось и показалось во всей своей мрачной красе.

Иностранец, увидев, что это не мешок, а покойник, выдал спринт, которому бы позавидовал олимпийский чемпион.

– Плыви назад, – сказал Ковырзин и эффектно передёрнул затвор «Калашникова». Тут иностранец окончательно понял, что судьба его сегодня явно решила повеселиться: с одной стороны – труп, с другой – русский с автоматом. Утонуть выглядело самым мягким вариантом.

– Скажи ему, что, если тело не подгонит, сам в этом пруду и останется, – шепнул я второму брату.

Минут через пять, поняв, что отступать некуда, иностранец перегнулся через плот и начал аккуратно гнать покойника к берегу. В это время Ковырзин уже вернулся, натянул латексную перчатку, вошёл по щиколотку в воду и вытащил труп за руку, как чемодан без ручки.

На первый взгляд – обычный мужик. Но меня смутило в нём кое-что: проломленный висок. Одет он был в спортивные треники, без футболки, без носков. Видно было – его кто-то приложил, раздел и скинул в воду с надеждой, что тот канет в Лету. Не канул. Всплыл. И именно в нашу смену.

Иностранцы, показав блестящие результаты в плавании и спринте, рванули обратно, как две молнии. Мы их не задерживали. Решили: с них на сегодня хватит.

Я по рации вызвал дежурку и без лишней лирики сообщил, что нам срочно требуется следственно-оперативная группа. Дежурный, как ни странно, сразу всё понял – случаются же чудеса – и сказал, что «будет-будет, только подождите». Мы, как люди терпеливые, начали ждать. И ждали. Ждали, пока на месте не завелись два персонажа: во-первых, приехала «скорая», а во-вторых – вдалеке показалась труповозка цвета зрелого мха, официально именуемая «буханка». Вот уж кто работает с огоньком, так это ритуальные – не успел еще жмурок как следует остыть, а они уже на горизонте, с носилками и печалью в глазах. А вот СОГ как не было, так и нет – видимо, по пути к нам кто-то из них заблудился в трёх берёзах.

Прошло ещё какое-то время. «Скорая» уже махнула рукой и официально констатировала смерть неизвестного мужчины. А Ковырзин, пока мы всё это наблюдали, умудрился увидеть не один, а минимум три сна, свернувшись клубочком в машине. И только тогда, когда уже даже комары успели нас покусать, подъехала-таки наша героическая группа – следователь, опер и криминалист в полном составе. Как водится, участкового не было. Вообще. Ни следа, ни запаха. Хотя, если уж на то пошло, по правилам именно участкового должны были дернуть первым, потому что это его пастбище. Но, похоже, тот либо потерял интерес к участию в жизни, либо уже где-то отмечал это самое преступление в компании дружественного стакана. А все шишки от разъяренного следователя, конечно же, пришлось ловить мне.

– Где понятые? – спросил следак, уставившись на меня, будто я держу их в кармане.

– Наверное, ещё не подошли, – пошутил я, но тут же понял, что здесь не стендап, и публика совсем не настроена хохотать.

– Обеспечьте двух понятых, – отрезал он и уткнулся в протокол, как в последнюю надежду.

Опером в группе оказался сам Александр Николаевич Соболев – тот самый, кто в уголовке занимает пост зама начальника и, по слухам, может дозвониться как до бомжа в подземке, так и до министра на даче. В народе его почитали, как человека легендарного. Говорили, в Чечне в первую кампанию был, первого января 1995г. штурмовал Грозный. Медалями обвешан, как новогодняя ёлка.

Соболев подошёл к нашему авто, стукнул по крыше и скомандовал:

– Ковырзин, подъём.

Тот вздрогнул, потянулся за пистолетом – видимо, думал, что война началась – но, увидев, кто его будит, моментально проснулся, пришёл в чувство и, не дожидаясь второго зова, вылез.

– Двух человек найди. Только местных.

– Понял, сделаю, – отрапортовал Ковырзин и растворился в дачном массиве.

Соболев подошёл ко мне, посмотрел так, словно пытался рентгеном просветить мой мозг.

– Дымов, значит? Наслышан. Убийцу в уборщики определил – и чуть было не отпустил. Хорошо, что приметы вспомнил. Видать, не всё в голове опилки.

Протянул мне руку.

– Александр Николаевич.

– Младший сержант роты ППС Дымов Егор, – отбарабанил я, как учили, и даже плечи расправил. Соболев прищурился и усмехнулся.

– Пошли, прошвырнемся по домам. Раз уж участковый у нас сегодня в режиме невидимки.

– С удовольствием, товарищ майор.

Он остановился, повернулся ко мне:

– Мне не послышалось? Ты сказал "с удовольствием"?

– Ну да. Интересно же – кто его убил…

– Пошли, сыщик.

Мы пошли вдоль дач, я наблюдал, как работает Соболев. Он методично расспрашивал всех встречных, описывал внешность утопленника и выяснял, не заходил ли он в местный шалман – заведение сомнительной репутации, где даже тараканы под градусом. Вскоре нас вывели к одному подозрительному дому.

– Ну что, пойдём познакомимся? – с ухмылкой сказал Соболев. – Только ты задержись у двери минуты на пять. Потом по моей команде заходи. Договорились?

– Так точно, товарищ майор.

Он вошёл, половицы под ним скрипнули, потом что-то грохнуло внутри, и вдруг я слышу:

– Егор! На тебя бежит!

Я напрягся и вижу: из дома вылетает кабан в обличье человека, явно не рассчитывавший встретить сопротивление. Я, недолго думая, машинально влепил ему в челюсть с таким энтузиазмом, что тот с ходу лёг отдыхать. Через несколько секунд появился Соболев и, тяжело дыша, глядя на валяющегося мужика, спросил:

– Он что, тётю родную увидел и сознание потерял?

– Почти. Он ещё и на мой кулак сам упал.

– А с тебя, Дымов, будет толк. Знал бы ты, кого уложил. Наручники на него накинь. Обязательно – руки за спину. Правильно. Вот.

Он кивнул на валяющегося мужчину:

– Это матерый волчара. По ориентировке проходит – сбежал из мест лишения свободы. Фамилия у него, кстати, такая, железная.

– Железнов, – сказал я.

Соболев застыл, уставился на меня, лицо перекосилось в восхищении и легком ужасе:

– Ты чё, и ориентировки наизусть знаешь?

– Да не… Просто фамилия у него запоминающаяся. Не забудешь, даже если сильно захочешь.

– Вызови по рации Ковырзина. Пусть подъезжает. Адрес скажи, – скомандовал Соболев и снова скрылся в доме.

Мы с Андрюхой загрузили беглеца в автомобиль и стали ждать. Через несколько минут Соболев вышел и, словно между делом, сообщил:

– В доме ещё один труп. Женский. Вы, ребята, доставьте задержанного в дежурку, а я тут задержусь.

Мы всё сделали как положено, потом сменились – смена подошла к концу. Железнов дремал на лавке в обезьяннике, словно ничего и не было. А СОГ, между прочим, с места второго трупа так и не уехал – видимо, составляют летопись событий.

На следующий день, когда мы заступали в ночь, я узнал, что Соболев раскрыл двойное убийство, а Железнов дал признательные. На вечернем разводе замкомроты Роман Соц вывел меня из строя и при всех в голос похвалил. Говорит, Соболев сам к Кожемякину заходил, поблагодарил за участие и пообещал в рапорте указать, что раскрытие совместное. Кожемякин, по слухам, сиял, как утюг на параде.

Вот с таких вот бодрых и слегка ржачных новостей и началось наше новое ночное дежурство.

ГЛАВА 8 «НАРКОТИКИ – ЭТО ЗЛО»

Не вижу смысла вновь распространяться о регулярных «гостях» нашего города – гражданах ближнего и не очень зарубежья, доставляемых без регистрации. Без них ни одно дежурство не обходилось, и казалось, что без этой маленькой традиции мир бы просто пошёл под откос. Операции проходили не только возле метро, но и в формате настоящих выездных туров – на рынки, стройки и прочие злачные места, где собиралось интернациональное братство. Самым жирным куском в этом пироге всегда оставалось общежитие, где обитали наши многонациональные подопечные. Там, можно сказать, мы «делали план», как в мясном отделе: доставили – оформили – пошли дальше служить родине и охранять покой Санкт-Петербурга.

Где-то в районе одиннадцати вечера, когда город уже начинал потихоньку засыпать под завывания "Русского радио", дежурный отправил нас на вызов. Повод был традиционно бытовой, как «майонез к оливье»: из квартиры доносилась громкая музыка, которая в очередной раз доводила соседей до нервных судорог. Подходить самостоятельно они не рискнули – репутация у той квартиры была такая, что даже домовой к ней без понятых не заглядывал. Там ежедневно шли вечеринки в формате «громко, плохо, бессмысленно». День недели, как вы понимаете, значения не имел – шум и угар были круглосуточные.

Подойдя к двери, мы с Ковырзиным сразу убедились: музыка и правда орала так, что соседский кот, судя по всему, переехал жить к бабушке в Псков. Я нажал на дверной звонок, параллельно начал выбивать чечётку по двери кулаком, надеясь, что либо нас услышат, либо полотно само рухнет от давления ритма. Ответа не последовало, но дверь вдруг с предательским скрипом поддалась. Момент был напряжённый: за спиной Ковырзин, как в фильме с Ван Даммом, передёрнул затвор табельного пистолета, а я, стараясь не дышать, вошёл в квартиру.

Внутри нас встретила картина, достойная репортажа с другого мира: на полу, на диванах и в креслах сидели парни и девушки в позах буддийских монахов, только без просветления. Они спали. Причём спали не просто крепко – они ушли в такие астральные дали, что Станиславский бы не поверил.

Такая же обстановка царила и на кухне: будто не вечеринка, а погром в отделении йоги. Я подошёл к музыкальному центру и, не выдержав, выключил его к едрене фене. Аппарат сопротивлялся, но сдался. Музыка сдохла, а у меня в ушах всё ещё продолжало звенеть. Я попробовал растормошить хоть кого-нибудь из спящих – но реакции не последовало. Они продолжали дремать, словно были участниками эксперимента по замедлению биологических процессов.

– Дымов, глянь сюда, – позвал Ковырзин и указал на ванную комнату. В ванне, свернувшись в позе эмбриона, мирно покоился голый парень. Судя по всему, он сначала мылся, потом спустил воду и уже без воды отправился на край света.

Но Ковырзин не зря ел свой хлеб – его глаз сразу зацепился за синюшность кожи с одной стороны и мертвенно-белый оттенок с другой. Типичное трупное явление, которое невозможно спутать ни с чем, кроме очень плохого солярия. Я подошёл, взял его за запястье, проверил сгиб локтя – там чётко читались следы инъекций. Всё стало понятно без лишних слов. Я посмотрел на Андрюху, и одним движением головы дал понять: «Да, всё сходится. Вызывай СОГ».

Ковырзин кивнул, как человек, с которым случается это не впервые, и вышел на лестничную клетку, чтобы не орать в рацию на фоне наркоманского сна. А я тем временем начал проверять пульс у остальных, и тут началось самое весёлое. Точнее, не весёлое, а… нервно-угрожающее. У одного пульс был как у дохлого карася, у второго не было вообще, а третий лежал лицом вниз – и тоже, увы, финальный аккорд. Девица за столом и парень рядом с ней сидели, уткнувшись лицами в руки, словно уснули на лекции по химии, и оба, судя по всему, навсегда.

– Коктебель, ответьте три тройки, – сказал я в рацию, уже не скрывая тревоги.

– На связи Коктебель, – отозвался дежурный.

Почему именно Коктебель? Да кто его знает. Раз в три года позывные меняются, как шторы в мэрии. До этого был Арзамас, потом Яхрома, теперь вот Коктебель.

– Срочно направьте пару карет скорой на адрес. У пятерых – ноль пульса. У некоторых ещё теплится. В общем, быстро.

– Причина? – поинтересовался дежурный, видимо, желая услышать что-то необычное.

– Наркотики – зло, – ответил я философски. – Конец связи.

А дальше началось то, ради чего в кино обычно вставляют тревожную музыку и съёмку с дрона: одна за другой к дому начали прибывать машины скорой. Я, не выдержав этого торжества медицинской логистики, просто вышел покурить. Под шум сигнала и крики санитаров сигареты уходили одна за одной. Я стоял на лестнице, как вьетнамский ветеран, вернувшийся на место боя.

Приехали все, кто только мог: СОГ, участковый Антон Стоян – явно не в восторге от ночного пробуждения – и даже некий полковник, который оказался ночным ответственным по городу. Его лицо выражало всё: и сонливость, и раздражение, и желание притвориться дворником.

Когда всё немного улеглось, мы с Андрюхой, снявшись с адреса, доложили в дежурку и уехали по маршруту. После увиденного обедать не хотелось. И вообще – мир казался как-то особенно серым и липким. Иногда даже кофе не спасает, особенно если перед этим ты трогал за запястье пятерых покойников.

«ЖИВОДЕР»

И вот – снова выезд. Дежурный передал информацию с ноткой театральной тревоги: в одной из парадных консьержка обнаружила чужака. Причём не человека, а собаку. Бездомную. Четвероногая нарушительница якобы незаметно проскользнула в подъезд и теперь где-то скитается по этажам, путая ковры и нарушая хрупкий покой жилищного микромира.

Консьержка, судя по голосу, была на грани институционального нервного срыва. Её вселенская обязанность по охране вверенной ей территории дала трещину, а неизвестная собака, которую она не помнила «по личному делу», вызывала у неё такое беспокойство, будто это был не двор-терьер, а переодетый волк из сказки про Красную Шапочку. Ещё немного – и, мол, покусает кого-нибудь из жильцов, выйдет человек за хлебом, а там… клык в пятку.

Мы с Андрюхой подъехали к указанному дому. Всё шло как обычно – до того момента, пока из парадной не раздался звон битого стекла. Вслед за звоном что-то с глухим шлепком рухнуло на газон. Это «что-то» оказалось собакой. Маленькой, кудлатой, с ошарашенными глазами и жалким повизгиванием.

Окно, судя по всему, было на третьем этаже. Не раздумывая, я сорвался с места и рванул наверх, почти забыв про гравитацию и форму. Ковырзин остался внизу – возможно, просто не ожидал, что я, человек, обычно неспешный, вдруг включу режим олимпийского спринтера.

На лестничной клетке – стандартный погром: битое стекло, сквозняк и запах дешёвого алкоголя. Рядом со злополучным окном стоял мужчина в халате, согнутый и держал в руках кастрюлю. Образ был не то из сюрреалистической пьесы, не то из бытовой трагикомедии.

– Что тут произошло?! – рявкнул я, внутренне уже сжимаясь от предчувствия.

Мужик оказался пьян вусмерть. Язык у него заплетался, а взгляд плыл в каком-то далёком океане.

– Да я… покурить вышел… А на моём месте собака сидит.

– Ну и что ты сделал? – голос мой сорвался на крик, в горле запершило от ярости. В такие моменты мне становилось особенно плохо – когда кто-то трогал беззащитных. Животных я любил сильнее, чем многих людей. А вот живодёров… живодёров я даже за людей не считал.

– Ну… – заплетающимся языком продолжал он. – Я подошёл, а она… зарычала. Ну я пошёл домой… набрал кипятку… и, типа… шлёп её. Она, дура, не вниз побежала, а в окно…

Дальше – вспышка. Вспоминаю не всё, но по щеке вдруг прилетело.

– Очнись, твою мать, Дымов! – голос Ковырзина ворвался, как спасательный круг.

Оказалось, я немного… перестарался. Мужик уже лежал на полу. На голове – его же кастрюля. Видимо, отдала ему должное. Подняв эту металлическую корону, я увидел его лицо. Или то, что от него осталось: каша из носа, крови и синяков. Видимо, я сломал ему нос и потом – уже на автомате – бил по месту, не уточняя диагноз.

– Андрей… – прошептал я срывающимся голосом. – Он плеснул на собаку кипятком. Из-за него она выпрыгнула из окна…

Я держался, но ком в горле распирал. Ковырзин, не говоря ни слова, достал наручники, застегнул их на пострадавшем, связался с дежурной частью и вызвал участкового – оформлять материал по факту жестокого обращения с животными. Параллельно вызвали ещё один наряд ППС – передать им клиента, пусть греет скамейку в отделении.

Мы же вдвоём осторожно подняли собаку. Она ещё дышала. Смотрела на нас, как будто понимала всё и даже прощала. У меня в глазах плыло, Ковырзин – как всегда, камень. Сели в машину и поехали в дежурную ветклинику.

Нас приняли быстро. Пса забрали. Мы остались ждать. Я вышел покурить. Затягивался так, будто пытался заполнить дымом пустоту, которая всё росла внутри. Меня трясло, я уже почти сорвался. Почему? Почему кто-то видит в животном угрозу, а не просто потерявшееся существо, которое ищет тепло?