Колыбельная

– Кто? – с улыбкой спросил незнакомец.

– Остальные молодые и интересные!

– Нам с тобой они не нужны, – незнакомец вдруг оказался рядом с ней и приобнял за талию.

Она вздрогнула от неожиданности и посмотрела на него с изумлением. А подружки расхохотались пуще прежнего.

– Что это вы? – Оля высвободилась из его объятия. – Я вас знать не знаю!

– Вот и познакомимся. Геннадий Ермаков, инженер-строитель. Прошу любить и жаловать.

– Оля Кузевякина, швея.

– Как? – рассмеялся Ермаков. – Кузевякина?!

– А что в этом смешного? – обиделась она.

– А ничего, – новый знакомый снова приобнял ее. – Потанцуем, Оля? Подружки твои уже ушли.

Над парком летал голос и смех Аллы Пугачевой: "Арлекино! Арлекино!.." На танцплощадке яблоку негде было упасть – советская молодежь отдыхала под присмотром нарядов милиции и дружинников ДНД.

В эту ночь Оля чувствовала себя Золушкой на балу. Но ее первая встреча с любимым продолжилась и после полночи. До рассвета они обошли центр города.

– Я цирковой гимнасткой хотела стать! – говорила она. – Но в школе с трапеции упала и повредила спину.

– Досадно! Представляю, как мужики на тебя в цирке пялились.

– Я же серьезно говорю! – она закуталась в его большой пиджак.

– Я тоже. Ты очень красивая. Подружки твои, как кошки драные рядом с тобой. А ты…

– А я?

Они резко остановились под уличным фонарем.

– А ты прекрасна…

– Обманываешь меня, – прошептала она, заглядывая в его темные глаза.

– Нет, – Гена осторожно прикоснулся губами к ее губам. – Не обманываю.

В этот момент из-за поворота выехала поливочная машина. Водитель сначала сбросил скорость и сбавил напор воды, а потом и вовсе нажал на тормоз:

– С дороги уйдите!

– Спокойно, батя! – отозвался Геннадий. – Дурак какой-то, – добавил с улыбкой. – После дождя еще асфальт не высох, а он уже дороги поливает!

– Ой, это же наш сосед! – Оля резко отвернулась от поливочной машины. – Давай уйдем!

– Он тебя не узнал, – улыбнулся Гена. – С утра все слепошарые.

– Знаешь, какое он трепло!

– Трепло, говоришь?.. Ну-ка, подожди, есть у меня пара ласковых.

Он отвел ее на тротуар и вернулся на дорогу. Поливочная машина проехала несколько метров. Водитель снова нажал на тормоз.

– Мужик, тебе жить надоело?! – он высунулся из окна и погрозил Геннадию кулаком.

– Ну-ка, дядя, выйди! – приглашающе улыбнулся тот.

– Тебе чего надо-то?! – водитель посмотрел на него уже насторожено.

– Закурить есть?

– Уходи с дороги, я тебе сказал! – взъярился тот. – Тебе делать, что ли, нечего?!

– Ах-ты ж, сучоныш!

Гена запрыгнул на подножку машины и принялся месить кулаками бесформенное лицо водителя.

– Ты, гнида, у меня сейчас все забудешь!

– Да, ты чё, мужик?! – в голос завопил тот, вырываясь из цепких рук.

Выскочил из кабины с другой стороны и на хорошей скорости бросился вдоль дороги.

– Я милицию вызову! – выкрикнул он, остановившись на повороте. – Я тебя еще поймаю! Гадина! Я тебя запомнил!

А Гена спрыгнул с подножки и вернулся к подруге. На его губах играла улыбка.

– Сейчас он забудет обо всем на свете.

– Зачем ты так? – спросила Оля. – Он ведь тебе ничего не сделал.

– Пусть место знает, – с улыбкой ответил он.

Ей бы в ту же минуту понять, что за фрукт ее новый знакомый. Но Гена снова поцеловал ее и прошептал:

– Я для тебя все сделаю! Горы сверну!

Расстались возле ее подъезда, расстались со сладким поцелуем.

А в понедельник она своего инженера-строителя застала на стройке, перемешивающим раствор. Одна из подруг рассказала о его подноготной.

– Зачем ты меня обманул?

– Впечатление хотел произвести, – улыбнулся Гена. – Но я тебе не врал! Я на инженера учился. Недоучился вот столечко, – он показал ей кончик мизинца.

– И что, в армию забрали?

– Нет. В тюрьму сел за хулиганство. Разлюбила меня?

– А почему ты мне соврал?

– Потому что такие как ты, с такими как я, хороводы не хороводят. Я тебе такой даром не нужен… Да, я отсидел! И что я после этого не человек, что ли?!

– А я тебе еще слова не сказала, – Оля опустила глаза. – И мне, знаешь, не важно сидел ты или нет.

– Тебе-то может и не важно. А вот твои папа с мамой, к бабке не ходи – на дыбы встанут!

– Папа давно умер, – усмехнулась Оля. – А жить ты не с мамой будешь, со мной.

– Жить? – переспросил Гена. – А ты никогда не шутишь, да?

– А мы с тобой не шутки шутить собираемся, – сказала она, глядя ему в глаза. – Я детей рожать хочу, семью хочу. И ты мне, Гена, очень нравишься.

Он бросил лопату в поддон, подошел к ней вплотную и заглянул в глаза.

– А я женюсь на тебе! Не боишься?

– Нет.

Он стянул с рук вачеги и обнял ее:

– Ну, тогда выходи за меня. Я тебе предложение делаю.

– А если соглашусь, не испугаешься? – снова усмехнулась она.

– И в кого ты, Кузевякина, такая уродилась? – улыбнулся Гена. – На тещу бы хоть одним глазом посмотреть.

– Скоро насмотришься, – пообещала ему Оля.

Со свадьбой тянуть не стали. Как только вышел положенный месяц на размышление – расписались.

Она до сих пор помнила счастье и радость того дня. На капоте "Волги" сидела кукла в подвенечном наряде. От нее струились белые ленты. В открытые окна врывался теплый ветер, играл с фатой невесты, с ленточками да рюшечками. Если бы она знала тогда, каким богам надо молиться, чтобы это счастье никогда не иссякло. Потому что счастье их было недолгим.

На первую годовщину свадьбы Гена повел жену в ресторан. Он всегда любил широкие жесты. Хотя за год семейной жизни более-менее остепенился, перестал пить, позволял себе за праздничным столом только пару стаканов пива. И, вообще, они ладили – как-то незаметно притерлись друг к другу, словно прожили вместе много лет. Единственно – Оля до сих пор ребенка не понесла.

Они решили отметить дату вдвоем без друзей и родственников. Но в ресторане подсел к ним мордастый напористый мужичок – один из бывших друзей Геннадия.

– Красава! Юбилей или как?

– Или как, – отозвался Гена. – Выпить хочешь? Налью! А потом оставь нас. Я с женой.

– Выпить я сам налью, без помощников, – усмехнулся незваный гость. – А ты чего носом крутишь? "Корешей" забыл. А я бы тоже забыл. На пару палок… – он сально посмотрел на Олю. – Баба у тебя гладкая!

– Вали-ка отсюда, Зуб. Пока здоровье осталось.

– Баба у тебя гладкая, а память короткая, – осклабился тот. – А я должок спишу, – он снова впился в его жену сальным взглядом. – Влегкую…

Геннадий резко перегнулся через стол и прошептал на ухо:

– Еще раз на жену глянешь, глаза вырву!

– Ты на меня не тявкай, – усмехнулся тот. – Могли полюбовно разойтись… Ты мне "угол"5 должен. А за поганое помело еще "косарь" накину. И "счетчик" включу. И обосную.

Со стороны казалось, что они обменялись братским поцелуем.

– Не цыкотно? – ощерился Зуб. – Я уже только "бабки" хочу! Мне уже ничего не надо! – и снова окатил его женщину похотью.

– Ах ты, сука! – Гена прыгнул на него через стол и вцепился в горло.

В ресторане будто этого и ждали. Женщины завизжали в голос, мужчины бросились разнимать дерущихся. А в другом конце зала тоже вспыхнула потасовка.

Оля намочила платок и вытерла кровь с разбитой губы мужа.

– Нормально все, – Гена потер затылок. – Гад какой-то графином заехал. А весело было, да?! Такую годовщину уже не забудешь.

– Да, уж веселье, – хмыкнула она. – Что он о деньгах плел?

– Было дело, – уклончиво пробормотал Гена.

– Что-то ты, Ермаков, темнишь. Ну-ка, я вот здесь еще кровь вытру… Господи, как кот мартовский, драный весь!

Она покачала головой, глядя на его поцарапанную физиономию.

– За тебя пластался! – с мальчишеской гордостью отозвался он.

– Лучше бы посидели по-человечески. Ладно, хоть до милиции сбежали.

Но лучше бы они попали в каталажку. Потому что на безлюдной аллее поджидали их Зуб с приятелем.

– Ну чё, козлятина, щас мы тебя резать будем, – доверительно сообщил он. – Я здоровьем с тебя возьму! – в его руке сверкнул нож.

Оля взвизгнула и потянула Гену назад. Но противников было всего двое.

Ермаков сцепился с Зубом и с первого же удара выбил из его руки нож. Они принялись молотить друг друга с таким остервенением и злобой, словно не чувствовали боли. А приятель Зуба, расставив руки в стороны, загонял Олю в темный угол аллеи. Она отпрыгивала в сторону, и он прыгал вслед за ней как тигр. А потом изловчился и поймал своими длинными жилистыми руками и принялся лапать.

– Гена! Гена!!! – закричала она, пытаясь вырваться из обезьяньей хватки.

Геннадий услышал ее крик, но в ночной темноте ничего не увидел и с еще большим остервенением кинулся на Зуба. И с нескольких ударов все же выхлестнул его. Он побежал на крик жены. В руке его поблескивал нож.

А насильник уже завалил ее на землю, разорвал платье и шарил губами по голой груди.

Гена подскочил к нему, схватил за волосы и рванул на себя.

– Ах ты, сука! – прохрипел тот, выворачиваясь.

И Геннадий ткнул его ножом под ребра.

– А-а-а! – захрипел тот и вцепился Ермакову в горло с такой силой, будто хотел утащить с собой на тот свет.

– Гадина! – Оля бросилась на него сзади и принялась колотить по голове. – Гад ты! Сволочь!

Через несколько мгновений последние силы оставили насильника. Он упал им под ноги и не шевелился.

– Пойдем отсюда! Пойдем, Оля! – потянул Гена жену.

А вдали уже послышался вой милицейских сирен.

– Уходим! – крикнул Геннадий и схватился за голову. – Поздно!.. Прости! Не думал, что так закончится.

– О чем ты? Ты же меня защищал. Вот этого гада посадят! – она кивнула на мертвого.

– Никто его не посадит. Я его убил.

– Что?! – она отшатнулась как от удара.

– Зарезал я его! – Гена бросил нож на землю. – «Вышка»6 светит!

Среди кустов и деревьев уже мелькали лучики ручных фонарей.

– Нет, тебя не посадят, – Оля порывисто обняла мужа. – Мы скажем, что я защищалась и убила его случайно, – она подняла с земли окровавленный нож.

– Не дури! – Геннадий протянул руку. – Дай нож!

– Нет, Гена! Меня простят, а тебя расстреляют.

– Давай нож!

– Стоять! – в голос выкрикнули два милиционера, появившиеся среди кустов.

Оля протянула к ним руки, в одной из них сверкнуло окровавленное лезвие.

– Ой, мать! – пробормотал пожилой милиционер, оглядывая и ее, и Геннадия, и труп на земле. – Что же ты наделала?!

– Это не она! – Геннадий дернулся было.

Но пожилой милиционер навел на него ствол:

– Стоять, я сказал!

– Он меня изнасиловать хотел, – Оля бросила нож на землю. – Я его убила…

На допросе немолодой уже следователь Иван Лаврентьевич Соколов выразил ее показаниям недоверие:

– Ольга Матвеевна, сознайтесь: это ведь не вы убили Пантелеева.

– Я.

– Нет, не вы. Но вы можете получить срок за убийство. Я думаю, что вы покрываете своего мужа. Геннадий Алексеевич прошел университеты за решеткой и вполне мог убедить вас, взять его вину на себя.

– Нет, это не так.

– Вы напрасно упрямитесь и вводите следствие в заблуждение. Лучше всего рассказать правду сейчас.

– Я сказала вам правду. Я убила этого человека. Сделала это случайно. Я защищалась. Он хотел меня изнасиловать.

– Вы говорите, что отняли у него нож. Но не помните, как ударили Пантелеева.

– Да, – кивнула Оля.

– А где в это время находился ваш муж?

– Мы поссорились. Он ушел далеко вперед и не сразу услышал мои крики.

– Нам известно, что ваш муж в ресторане поссорился с неким Зубовым Павлом Даниловичем. А Пантелеев был его другом. Может быть, вы все же расскажете правду?

– Я вам сказала правду.

– Ольга Матвеевна, дело в том, что на ноже, как вы утверждаете – ноже Пантелеева, его отпечатков пальцев не нашли. Но нашли на нем отпечатки ваших пальцев, отпечатки пальцев Зубова и вашего мужа… Как вы объясните этот факт?

– Я не знаю. Мне нечего сказать.

– А я знаю, – Соколов пристально посмотрел на нее. – Неужели вы решили, что я пущу дело на самотек?

– Я ничего не думаю.

– Ольга Матвеевна, вы молодая и привлекательная женщина. Вам еще детей рожать и воспитывать. И вовсе не факт, что суд оправдает ваши действия самообороной и другими смягчающими обстоятельствами. Вы можете получить максимальный срок, а то и высшую меру наказания. Да и заключение никого не красит и никому здоровья не прибавляет. Подумайте об этом. Я не пугаю вас, но вы можете потерять и молодость, и семью. Потеряете все что у вас есть.

– Я защищалась, – упрямо повторила Оля. – Этого человека я убила случайно.

– Хорошо, – кивнул следователь. – Если вам нечего добавить к своим словам, перечитайте признательное заявление и протокол допроса. Но я все же советую, пересмотреть свое решение и сделать обратное признание. Сейчас вас поместят в камеру предварительного заключения. А утром мы встретимся снова.

Соколов вызвал конвой и проводил подозреваемую задумчивым взглядом.

А спустя два дня мир Ольги Ермаковой рухнул окончательно.

После девяти часов утра на допрос ее привели к тому же Соколову.

– Присаживайтесь, Ольга Матвеевна, – следователь выдержал паузу. – Я вынужден сообщить вам плохую новость. Крепитесь. Ваш муж Ермаков Геннадий Алексеевич погиб.

– Что?! – Оля почувствовала, как земля уходит из-под ее ног.

– Держитесь, Ольга Матвеевна, – повторил Соколов. – Прошедшей ночью он был найден мертвым во дворе вашего дома.

– Нет, – прошептала Оля, глядя на него.

И в этот момент почувствовала невыносимую, резкую боль внизу живота.

– А-а, – застонала она, прижимая живот руками. А потом упала на колени, выдохнула еще это: – А-а!!!

И потеряла сознание.

В себя она пришла уже в больничной палате.

– Вы можете пройти к ней, – услышала незнакомый женский голос. – Хотя, подождите, я вызову сначала врача. Он должен поговорить с больной.

Голоса в коридоре на какое-то время стихли. Но через минуту в палату вошел немолодой врач, с которым Оля пару раз встречалась в кабинете женской консультации.

– Здравствуйте, – он сел рядом с ней и взял за руку. – Оля, вы были беременны.

– Что? – прошептала она, еще не осознавая, что врач сказал: "были".

– Мы смогли помочь только вам. Ребенка вы потеряли.

– Да что же это такое? – прошептала она.

– Но не будем терять надежду. Вы еще сможете забеременеть. Мы сделали все, чтобы сохранить вам здоровье. Поправляйтесь, Ольга. Отдыхайте.

Оля закрыла глаза и выдохнула со стоном.

– Ольга Матвеевна, – стул рядом с ее кроватью снова скрипнул. – Я побеспокою вас. Простите, но для некоторых вещей такой момент самый подходящий.

Она открыла глаза и увидела Соколова.

– Я сожалею, – сказал он. – Но сейчас вы уже можете сказать правду о том, кто убил Пантелеева. Скажите мне это, Ольга Матвеевна. Для вас запирательство уже не имеет смысла. Признайтесь в том, что пытались ввести следствие в заблуждение. Выписавшись из больницы, вы отправитесь не в камеру, а домой.

 Она несколько мгновений смотрела на него измученными глазами, а потом прошептала едва слышно:

– Да, это Гена убил его…

Она не считала дни, не замечала времени. Она не знала, сколько провела в больнице. Ее сердце и ее душа, словно омертвели от потерь, а тело перестало ощущать боль и муки голода. К ней приходили подруги и родственники, каждый день приходила мать.

– Доченька, – говорила она, – не убивайся так. Жизнь наладится. И ребеночек у тебя будет! И даст бог, человека хорошего найдешь! Тебе только сейчас на ножки встать нужно! Покушать тебе нужно! Не хорони себя заживо!

– Мама, я не хочу ничего. Не хочу.

– Доченька, поешь хоть немного! Соку выпей, яблочко съешь!

– Мама, да оставь ты меня в покое! Оставьте вы меня все в покое! Я жить не хочу, а ты меня яблоками кормишь.

– Не говори так, дочка, не надо! Думать и говорить так – грех! А все остальное… И думать не смей!!! Господи! Господи, пожалей ты меня и себя! В жизни ведь всякое случается! Но жить надо и любить надо! Сколько нам Господом отпущено, столько и прожить надо, дочка!

А на дворе уже заканчивалось лето. Листья на березах пожелтели.

Спустя какое-то время Оля все же пришла в себя и нашла силы жить дальше. Может быть, помогли в этом забота и участие родных и близких. А быть может, судьба ее всегда была в ином.

Из больницы ее выписали на пороге осени. Как же странно было смотреть на двор, на детей, играющих в пятнашки, на соседок, судачивших на лавочке возле подъезда. Для этих людей не изменилось ничего. А для нее одна жизнь сменилась другой жизнью.

И в квартире все было незнакомо. Пока она лежала в больнице, мать сделала ремонт.

– Я, доченька, вещи ненужные в кладовку убрала, – сказала она. – Потом подумаем, что с ними делать.

И Оля поняла, что мать убрала в кладовку вещи Геннадия.

– Хорошо, мама, – кивнула она. – Я пойду к себе. Спать хочу.

– А давай чайку попьем, дочка, – с надеждой сказала мать. – Я твое любимое пирожное купила!

– Я ничего не хочу.

В своей комнате Оля села на кровать и просидела так без движения несколько минут. И в этот миг она сильней всего ощутила и безысходность жизни, и потери свои. Еще недавно эти стены хранили любовь, а сейчас в них жило отчаянье. Она встала и подошла к книжному шкафу. Мать предусмотрительно убрала все фотографии Гены. Но Оля помнила, что одну из них держала вместо закладки в книге Каверина "Два капитана".

Она нашла книгу и нашла фотографию. Снимок был сделан возле фонтана в парке. Сделан был в первомайские праздники, совсем недавно.

Она прилегла, положила фотографию на грудь и закрыла глаза. Она так хотела увидеть прекрасный сон.

– Я потеряла все, – прошептала она. – Я потеряла все…

На следующий день в гости заглянул Соколов. Принес фрукты с арбузом. Мать собрала на кухне стол. Но Оля к еде не притронулась.

– Вам, Ольга, на работу нужно выйти, – говорил ей Соколов. – Работа – лучшее средство от печали. Знаю это по себе. Когда жену потерял, только работа и спасала.

– Вот видишь, дочка, – поддакивала мать. – И я говорю, что на работе легче станет.

– Иван Лаврентьевич, – особенно не прислушиваясь к его словам, спросила она. – Вы поймали убийцу?

– Ой, божечьки! – всплеснула руками мать. – Да что же ты опять за свое?!

– Это не так просто, – уклончиво ответил он. – Но мы работаем! Виновных найдем!

– А я вам скажу, кто его убил, – все также отрешенно произнесла Оля. – Его убил – Зуб.

– Ольга Матвеевна, – убедительным тоном произнес Соколов, – я вам советую: все эти домыслы – забудьте! Вам сейчас нужно силы восстановить. Цель в жизни нужно найти. Ольга, сейчас для вас это необходимо! И забудьте о прошлом хотя бы на время!

– Я ведь не машина, которую можно выключить.

– Да я понимаю тебя, Оля! Но чтобы жить дальше, тебе нужно забыть обо всем хотя бы на время… Послушай совет старика, забудь! Забудь и не вспоминай!

– Извините, я устала, – Оля вышла из-за стола. – Я пойду отдыхать.

Именно в этот момент она решилась идти до конца.

Через несколько дней одна из подруг принесла ей склянку с плавиковой кислотой. И не подумала спросить, зачем она ей понадобилось.

Вечером в пятницу Оля собралась, повязала голову темным платочком и простилась с матерью.

– Мама, я пойду, – сказала она. – До встречи.

– Куда ты собралась, дочка?

– Мне нужно прогуляться.

– Вот и слава богу! Тебе давно уж воздухом подышать надо. Может и встретишь кого.

– Да, – кивнула Оля и прошептала, переступив порог: – Прощай…

Она медленно шла по сумеречным улицам, не замечая ни встречных, ни знакомых. Остановилась только, когда подошла к крыльцу ресторана. Сердце подсказывало, что обязательно встретит здесь Зуба.

Она так долго стояла возле ресторана, что швейцар не выдержал, вышел на крыльцо и спросил неприветливо:

– Чего тебе?

– Что? – не сразу поняла она.

– Нужно тебе что, спрашиваю?! – повысил голос тот.

– Я Зуба хочу увидеть.

– Зуба?! – хмыкнул швейцар. – Хорошо, сейчас позову.

Он ушел и вернулся уже с Зубовым.

– Что-то я тебя не узнаю, – ухмыльнулся тот. – Кто такая?

– Я тебе долг принесла, – ответила Оля.

– От кого? – Зуб спустился ступенькой ниже.

– От мужа.

– И кто у нас муж? – Зуб сделал еще два шага вперед. – А мне личико твое знакомо. Не могу вспомнить, где виделись. Ты чьих будешь?

Оля засунула руку в сумку и посмотрела ему в глаза.

– Ты меня не помнишь, – она вытащила склянку с кислотой и открыла ее. – А я тебя не забуду… – и выплеснула кислоту на Зубова.

– Что за… – он схватился за лицо. – Ах ты, курва!.. – он еще не понял, что плеснули в него не уксусом. – А! А-а! А-а-а! – спустя мгновение уже завопил, пытаясь протереть глаза.

И еще громче него завопил швейцар…

– Что же вы, Ольга Матвеевна наделали? – покачал головой Соколов. – Чудо будет, если Зубов выкарабкается. Но даже, если жив останется, вам исправительной колонии не избежать… И не дай бог вам увидеть, что с человеком сделали.

– А я ни о чем не жалею, – спокойно ответила она. – Он у меня все отнял, ваш Зуб. Я бы сейчас то же самое сделала. И потом сделала бы снова! И снова, и снова!

– Мне вас жаль, Ольга. Помочь вам уже никто не сможет… И все же мне вас жаль. Не доведись никому пережить такое… Но…

– Что "но"? – оборвала его Оля. – Вы в шкуре моей были? И оставьте вы меня в покое. Я так устала, – она закрыла глаза ладонью. – Так устала.

А потом был суд и годы в неволе: фуфайка с номерком, кирзовые ботинки и барак. И только синее небо над ее головой не отняли. Синее небо да косяки журавлей по весне да по осени.

Вторую ночь Катю мучило сумеречное сновидение со странными картинами, похожими на плохо сохранившуюся киноленту. Катя понимала, что видит сон, и ощущала острое желание проснуться. Но сновидение не отпускало ее, цеплялось острыми коготками, дышало в лицо затхлыми, восставшими с дедовских погостов страхами. "Отпустите меня!"– вырывалась она из обволакивающих, мохнатых лап кошмара. Плакала: "Отпустите!.." И этот плач вдруг застрял занозой в ее ушах. С каждым мгновением он становился все громче и громче, и поглотивший ее кошмар, наконец, раскололся и отпустил.

Она не знала, сколько времени это продолжалось: минуту, пять минут, двадцать…  У нее не было сил разлепить веки. И сил больше не было слышать пронзительный детский плач.

– Мам! – крикнула она, приподнявшись на локте. – Мам, Сонька плачет!

И окончательно пришла в себя.

Времени было около четырех часов утра. За окном висели сизые сумерки. Небо с вечера заволокло тучами.

Катя тяжело перевела дыхание. Выглядела она неважно, осунулась, под глазами лежали темные тени. Почти каждое утро она мучилась от головной боли, а мышцы рук и ног непривычные к домашней работе ныли.

Она прошла в детскую, взяла Соню на руки.

– Ну, что ты? Что ты расплакалась? Простынка у нас сухая. Ой – ей!.. Ой – ей!.. Ну, что ты? Успокойся, малыш! – они подошли к окну. – Скоро солнышко встанет! Видишь, птички уже проснулись. Слышишь, какие красивые песенки они поют?!

Соня успокоилась, а Катя продолжала говорить:

– Сегодня мы пойдем в парк. Там много ребяток! Там весело!

– Мама… – всхлипнула Соня.

– Соня, нам ведь с тобой хорошо, да? – она еще крепче обняла сестренку. – Маленькая ты моя… Как же я тебя люблю, – к ее горлу подступили слезы. – А сейчас мы с тобой покушаем. Ты ведь хочешь кушать?.. Сейчас мы с тобой умоемся и кашку есть будем. А плакать мы больше не будем! Потому что у нас с тобой все замечательно! А давай мы с тобой потанцуем!

Катя прошла в свою комнату, включила музыкальный центр и принялась танцевать с сестренкой на руках. Спустя минуту ее бледное лицо порозовело, а на губах появилась улыбка. Она снова подошла к окну и прошептала:

– Все замечательно… Все просто замечательно…

Они позавтракали. А потом прилегли в гостиной и незаметно задремали под мерцающие картинки и монотонные звуки телевизора.

Проснулась Катя от телефонного звонка. Звонил Шугуров. Времени было около девяти часов.

– Катя, здравствуй! Я сейчас поднимусь. У вас все в порядке?

– Да, все хорошо.

– Разбудил?!

– Нет.

Она прошла на кухню. Убрала со стола грязную посуду. И словно увидела себя со стороны: худенькую, уставшую и неприбранную. Поправила волосы и улыбнулась. Мама всегда говорила: «Нужно всегда выглядеть опрятно». И она только сейчас поняла, о чем говорила мама. Нельзя показывать людям слабость. Самоуважение – вот чему она учила ее.

Катя умылась и поправила одежду.

В дверь негромко постучали. По-своему обыкновению, Николай Андреевич принес пакет продуктов.