13.09. Часть 2

– Простите, Антон – могу я вас так называть? – но я не имею ни времени, ни желания участвовать в этом дешевом нуаре. Надеюсь, вы прекрасно справитесь без меня.

Я развернулся, морщась от табачного дыма, не собираясь оставаться в компании этого человека более ни секунды. Я знал, что хотел больше всего на свете: отыскать Софию, рассказать ей о том, что все кончилось, что я вновь человек, вольный идти куда угодно и делать все, что пожелаю – вместе с ней. За спиной повисла космическая тишина. Даже ветки не смели трещать, и галки с воронами смолкли. Сделал шаг вперед, и тут же на плечо мое обрушилась рука капитана.

– Подожди-подожди, – протянул он, пытаясь развернуть меня к себе. – Дешевый нуар, говоришь? Тебе в корпе не приплачивают за роль дурачка?

Резко обернулся, отталкивая навязчивый запах кошачьей мочи, упираясь в черную куртку. Мельком увидел, как на небе мигнуло первое за день облако – налитая ртутью слякоть.

– Ага, – прохрипел я. – Я вообще их тайное оружие. Убиваю силой мысли.

Моравский скукожился, и вдруг разразился приступом громкого смеха. Выкуренная до фильтра сигарета замелькала меж пальцами. С недоумением и тоской смотрели на нас портреты.

– А ты с причудами, – сквозь смех произнес капитан. – И жизнь у тебя чудная.

Кивнул ему – мол, наслаждайтесь своими умозаключениями, – и не спеша пошел прочь. Капитан не растерялся, в два шага нагнал; мы вместе молча спускались с холма по каменистой тропе. Кресты мелькали среди черных влажных стволов. Гранит, проржавевшие оградки, запорошенные снегом конусы земли, все это медленно ползло мимо нас. Фотографии, цветы из дешевого пластика, треснувшие лампады… Вдруг сердце ухнуло, глаза защипало как от морской воды: на снегу, в голых кустах сирени алело пятно, и от него кляксами, пестро карабкалась вверх по холму цепочка багровых капель.

Я ускорил шаг; различил антенну на самой верхушке показавшейся, наконец, высотки, и не смог отвести взгляд. Сейчас, в эту секунду, серый тоненький штрих был тем явлением, что держал меня в реальности мира. Через миг антенна пропала из вида.

– Да погоди ты, – подал голос запыхавшийся капитан, плетущийся позади. – Эй, Сегежа!

Ботинок ступил на асфальт пяточка, и я остановился. Почувствовал табачную вонь. Не оборачиваясь, выдохнул:

– Да что вам от меня нужно…

Капитан нагнал меня, обошел, заглянул в лицо. Провел рукой по сбившимся от быстрой ходьбы волосам.

– Стало интересно, чего я к тебе пристал?

– Нет, не стало. Просто вслух мысли…

Слабо улыбнулся, ощущая в уголках рта холодок. Капитан недовольно умолк. Щетина под носом и на щеках чернела, пыжилась каждым коротким волоском в стороны, пытаясь проткнуть собой морозный солнечный день. Тогда я двинулся в сторону шоссе медленными шагами, не в силах стоять на одном месте. Под подошвами хрустнула наледь.

– Безумный ублюдок, – раздалось за спиной.

Пересек обе полосы, встал у полицейского «Форда». Обернулся: Моравский щурился на бывшей парковке. В стылом мареве дрожал кладбищенский холм.

– Чего вы хотите? – прокричал я, складывая ладони рупором у рта. – Предъявить запись корпе? А зачем, там ведь просто парень любит девчонку! Ну подумаешь, пристрелила его!

Ну же, давай. Просто подойди сюда, засыпь меня тупыми вопросами и убирайся к чертям!

– Что тут особенного? Я-то вам для чего?

Он клюнул. Вскинул подбородок и черным болидом вспорол собою пространство. В считанные секунды оказался рядом. Показалось, что он пытается ухватиться за ворот моего пальто.

– Не просто девчонку! – негромко, но с особенной злостью прорычал капитан мне в лицо. Я прикусил кончик языка; теплая плоть вздыбилась внутри рта, ткнулась беспомощно в напряженную щеку.

– Ты ничего не знаешь! – продолжал рычать полицейский, вращая глазами. – И понятия не имеешь!

– А может, – выдавил я сквозь пульсацию во рту, – это ты ничего не имеешь?

Он все-таки схватил меня за ворот и грубо поволок к машине. Мои ноги едва касались заснеженного шоссе.

– Послушай внимательно! Это не игра, дурачина несчастная. Речь идет о войне на самом высоком уровне, и если тебе хоть что-то известно, то в твоих интересах сейчас же мне все рассказать! Что ты знаешь?! Ты ведь что-то знаешь, ты был там, общался с этим уродом, он ведь что-то тебе говорил; с какой стати он устроил перед тобой этот порноспектакль?!

– Завидуешь? Давненько же ты не тра… – успел ввернуть я, прежде чем Моравский не положил на мое лицо свою огромную, воняющую табаком ладонь, зажимая рот.

– Ты бы думал, прежде чем открывать свою пасть…

Захихикал, противно и тоненько. Горячий воздух влажными капельками опутал ладонь Моравского.

– Смешно тебе, сукин сын? – прошипел он, крепче вдавливая ладонь в мои губы. Я просунул язык между пальцами, заставляя капитана одернуть руку. С отвращением отерев о куртку ладонь, он разжал хватку, позволяя мне вновь ощутить земную твердь.

– Ты меня лизнул, – осоловело констатировал капитан.

– Послушай, Антошенька, – ощерился я. – Послушай-ка…

Ноги подкосились. Моравский поймал меня, ухватив за плечи, облокотил о капот «Форда». С подобием жалости окинул взглядом мою фигуру.

– Ну, я слушаю, Глебушка!..

Оскал не сходил с лица. Клыки выпирали из-под верхней губы, скрипели о резцы. Сквозь джинсы кожу ног обжигал холодный металл корпуса автомобиля. Я походил то ли на юродивого, то ли на нестрашного монстра.

– А ведь это я их убил.

– Чегооо? – протянул Моравский, презрительно щурясь. – Кого ты мог убить, дурень?

– Давида и Анну. На записи же все отлично видно. Ты ее вообще смотрел?

Капитан опешил на миг, затем сокрушенно закачал головой.

– Все под дурочка косишь? Глумишься? Что тебе известно?

– А тебе? – в тон ему вопросом на вопрос ответил я. – Тебя же отстранили. Ты ведь больше не гребаный мент.

Выражение его лица не сулило ничего хорошего. В серых глазах играли черти – им хотелось причинять боль, задавать вопросы и слышать только правильные ответы.

– Надоел ты мне, – тоскливо заявил он. Полез в который раз за пачкой сигарет, быстро прикурил. Затянулся, играя желваками на лице. Вдруг резко, почти незаметно ударил меня под дых: кулак вторгся под ткань пальто, под свитер, встретился с мышцами живота, передал моему телу некоторое количество боли и килоджоулей.

– Агрх! – выдохнул я, распахнув в спазме рот. – Дяденька, а сигареткой… жечь будете?..

Капитан затянулся еще раз. Огонек дернулся туда-сюда. Перемолотый почти в труху табак исчезал в горячем тлении, невыносимо смердел.

– Сам виноват. Все Ваньку валяешь. Ни грамма в тебе уважения. Что ты знаешь? Давай, выкладывай, Глеб, не стесняйся.

Пепел упал на снег. Я молчал.

– А я ведь помочь хотел. Объяснить по-людски, что сегодня они про тебя забывают, а назавтра ты раб и должник их до гроба. И что с тобой делать? А ведь о покое грезил, извинился даже как человек перед человеком…

Где-то на теле дома блеснуло стекло – промелькнул солнечный отсвет, будто открыли или закрыли раму. Я жадно запрокинул голову, пытаясь понять, какой этаж выбрало для своей игры зимнее солнце.

– Домой охота, понимаю, – произнес Моравский, перехватывая мой взгляд. – Мне до тебя дела нет, и до твоих дел, и до жены, и до всего, что твое. Мне только мое и надо. Информацию. Любую. Такую, чтобы…

Я зажмурился. Распахнул веки.

– У них там, – тихо заговорил я, выпрямляясь, не сводя глаз с окон кирпичной башни, – пиво просто отвал башки…

– Все шутишь, сученок?! – рявкнул в лицо полицейский и тряхнул меня с силой, озлобленно; дома ушли в тень, рассеялись, реальность явила мне бледное лицо с сигаретой во рту.

– Тебе известно, чьей копией является эта кукла? Давид что-нибудь говорил? Ну же, Сегежа, давай, что, совсем никаких идей?

– Ничего он не говорил…

Я мог отвечать что угодно. Видео на чертовой флешке начиналось с танца гиноида, все остальное – наш разговор, мое появление там – если и существовало, то только на треснувшем жестком диске, что прямо сейчас был упрятан под самым моим бешеным сердцем в кармане пальто.

– Прямо уж и ничего? – Из его рта вырвалось сизое вонючее облачко. Окурок полетел в сугроб. – Стоял там столбом и пивко попивал? Давай, не томи.

Моравский облизнул огромным, похожим на желтого слизня, языком шелушащиеся от мороза губы, и снова меня тряхнул – на этот раз сильнее прежнего.

– Ну!

– Он спросил, для чего я пришел к ним в трущобы. Вот и все.

Он заморгал.

– Вот и все?

– Да.

– Что бы ты ни скрывал, ты зря это делаешь, – устало сказал капитан. – Рано или поздно все-все всплывет, все станет явным – вот как твой случай.

– Какой еще случай?..

– Господи… Да я про консула говорю, про шантаж! Ты сможешь все это повторить? Другим людям и под присягой?

В сердце моем нажали на неведомый анатомии клапан – кровь побежала по телу быстрее и легче. Тело вжалось в автомобиль, ладони ощутили плавный изгиб капота.

– Нет уж…

– Опять твой чертов покой? – остервенело просипел капитан. – А знаешь что, Глеб Сегежа? Да пошел ты!

Вновь схватив за ворот, оторвав от машины, он с легкостью отбросил меня в сторону. Покрытый ледяной корочкой хрустящий снег принял тело, смягчая удар о морозную землю. Мир нехотя завертелся. В медленном калейдоскопе синего и белого мелькнуло черное, раздался звук захлопываемой двери, загудел двигатель.

– Эй! – крикнул я в сторону полицейского «Форда». – Спасибо за флешку!

Моравский ощерился, вскинул кулак с оттопыренным средним пальцем, дал по газам. С истошным визгом покрышек машина рванула с места, закладывая крутой вираж, развернулась вокруг собственной оси и, выпуская из-под себя поток ледяной крошки, устремилась на юг по встречной полосе. В морозной дымке пылал красный шлейф габаритов.

5

Поднялся с земли. Убедился, что вокруг никого. Посмотрел на собственный дом: двадцатый этаж, восемнадцатый. Блестящие окна – в них замерло солнце. Прикрыв веки, вдохнул поглубже. Плюнул под ноги и отвернулся.

Куст сирени. Под ним – черный лед. Я пробрался к надгробию. Снег здесь обильно увлажнили кровью, теперь же кровь превратилась в багровую корочку, что покрыла невысокий белесый холмик, и от холмика вела цепочка глубоких следов. То и дело у рифленых углублений в снегу виднелись темные кляксы. Следы обрывались у зеленого контейнера для строительного мусора – металлический куб стоял на широкой тропе; тропа шла вверх и сужалась, сжимаемая крестами, решетками и заснеженными столиками со скамьями. Вернувшись на каменные ступени тем же путем, я прошел вверх, вновь оказался на площадке перед церковным крыльцом. Впереди качался и шумел темный холм. Поднялся до контейнера, сквозь щели убедился, что он пуст; только днище было покрыто слоем снега и влажными обломками веток. Вдруг прямо под собой увидел несколько багровых капель – точно драгоценные камни, рубины или опалы, выроненные кем-то случайно. Наклонился и сгреб в ладонь морозную массу. В бело-серебряном месиве тускло блестели на солнце кристаллики алого. Поднес к лицу, понюхал: кровь. Сладкий металлический аромат смешался с выстуженным запахом озона и грязи. Слепил снежок, пряча в сердцевину алые камушки, бросил его через край контейнера. Не спеша двинулся вдоль оград. Заприметил другую цепочку: лисьи следы, принадлежавшие, очевидно, Маттео Малиньи, туристу из солнечной Калабрии. Должно быть, он тоже увидел кровь у сирени или кляксы на тропе, и, сгорая от любопытства, проследил их путь. Так же, как и я сейчас. Только чувства были совершенно иные: меня вела циничная, злая, как любовь подростка, тоска.

Тропа забирала все выше, и в какой-то момент разделилась: левый рукав, перевалив через край отрога, уводил вниз, к озеру, правый карабкался по краю холма, вел к высоченным соснам, к старинной часовне – ее силуэт на миг показался из густо поросшей кустарником черноты. Прислушался: ветер гулял в голых кронах деревьев, изредка трещала невидимая сорока. Молчали галки с воронами. Я сделал шаг: снег с жадностью заскрипел под ботинком. Мелькнула бурая кирпичная кладка. Ажурный крест замер над небольшим куполом; купол этот казался вздутой выдубленной шкурой древнего ящера. Две стройных березы раскинули ветви-объятия над часовней, устремляясь в синее небо прямиком из чьей-то могилы. Я оказался на самой вершине холма. На теле строения, между двумя розовыми колоннами, зияла тьма распахнутой металлической двери. Арка, украшенная витиеватой надписью, держала на себе бетонное перекрестье, и над ним будто бы притаился святой лик.

Обернулся. С прищуром вгляделся сквозь море деревьев. Отсюда виден наш дом. Видны наши окна. Если спуститься обратно с холма по тропе, минуя белую церковь, перейти шоссе и оказаться у двери парадной – какое это будет расстояние? Не больше четырехсот метров, наверное. Как же близко от мертвых мы жили все это время…

Прыснула стайка лазоревок. На снегу с новой силой запульсировали рубиновые ледышки: кляксы вели прямиком в темноту. Перекатывая на языке теплый комочек горьковатой слюны, я приблизился к распахнутой настежь часовне: снег здесь чернел. Белое рыхлое пространство было усеяно мириадами темных капель. Стараясь не слушать бешено колотящееся в висках сердце, полез в карман, извлекая проклятый фонарь; вот и опять подарок Жана-Батиста выручает меня в самый мрачный момент. Вдавил резину в металл. Расфокусировав взгляд так, чтобы реальность потеряла контрастность и четкость, направил столб света вглубь темноты: в бетонном полу зияла дыра. Недавно здесь что-то или кого-то тащили волоком: одним широким штрихом от входа к дыре тянулась черная полоса. Луч дернулся, макнулся в стылую глубину, обнаружил тело в военном бушлате: оно замерло грудой коричневых складок на обнаженной сырой земле, раскинув руки и ноги. Оно лежало – вернее, валялось – на груди, лицом вниз. Земля перемешалась с кровью; поверхность чернела, густо пахла металлом и сгнившей листвой, корнями деревьев, влажным холодом. На затылке искрился иней от яркого света.

Затошнило. Почувствовал, как нижнюю челюсть ведет куда-то вбок, как зубы стали вдруг пританцовывать. Судорожно вздохнув, еще раз кинул в черную глубину луч света.

«…родственница Пушкина и какой-то профессор…»

…Конечно, соврал. Стал бы он копаться в студеной земле средь бела дня. Бросил его здесь; но где же одежда, простыни? Сам по себе мертвец ничем не грозит, не указывает ни на что, но одно только слово Елагина, и нам конец; и что же мне сейчас делать? Ведь ни за что не достать это грузную тушу из ямы; может быть, сжечь ее, устроив погребальный костер, такой, чтобы любой мог увидеть жирный дым над холмом; господи, что же мне сейчас надлежит…

Сорока протрещала вверху. Сделал шаг назад, наружу, встретился взглядом: такие добрые очи; они все простят…

Холодный циничный разум не выдержал. Он и не являлся таковым, он просто пытался работать иначе, защищаясь, бравируя жесткостью мысли, разогревая вялое тело устремленностью к действию. И действие состоялось: я вжал резиновую кнопку большим пальцем и медленно пошел прочь. Оставил за спиной кирпичное строение, миновал могилу с березами, ступил на тропу к озеру. Горизонт заходил ходуном, холм съехал вниз. Шагов не было, я катился по ледяному настилу. Впереди мелькнули морщины сосновых корней. Снег щетинился хвоей, пепельной чешуей от коры. Выставил ноги так, чтобы упереться подошвой в поверхность, затормозить. В самом низу тропы, в тени черных вязов и огромной малахитовой ели, на гранитном пьедестале возникла фигура крылатого ангела: молодая изящная женщина склонила голову, смиренно сложила ладони в беззвучной молитве. Голова была покрыта густым слоем снега, и с крыльев то и дело опадали белые хлопья; казалось, что это перья летят. Солнце слепило из-за спины ангела, рассеянными лучами озаряя холм сквозь еловые лапы.

Выпуская облако изо рта, выставив руки для равновесия, я приблизился к постаменту. Справа, в ветвях черноплодной рябины, белел поворот. На гранитной плите надпись: «Дочерям и жене. Мы встретимся скоро в…». Дальше залеплено снегом. Тревожить золотистые буквы не было смысла – я знал, где они встретятся.

Снег упал с крыльев на мои плечи. Стряхнул хлопья, дернулся, не глядя под ноги, продрался сквозь колючую преграду, покатился с холма. Внизу тонкой черной полоской врезалось в кладбище замерзшее озеро.

Щеки горели. Пальцы под синей тканью перчаток кололо немеющей болью. Нужно вернуться домой, согреться, и, обнявшись под пледом, окунуться в иные миры, уснуть…

Поскользнулся. Закружились деревья, мелькнуло синее небо. Припал на колено, погружая ладони в сугроб. Тут же со всех сторон принялись сверлить взглядом обитатели фотографий.

…Ну уж нет, я не ваш, мне нечего с вами делить!

Встал. Скривился: обнявшись под пледом? Обнявшись, мать вашу, под пледом?!

Пнул черный забор, сильно и зло. Металлический гул пронесся по телу холма, поднимая с деревьев затаившихся птиц. Небо над головой заполнилось гвалтом.

– Орите сколько влезет, ублюдки, – прошипел хрипло, совсем как ворона. – Здесь вам самое место.

Выйдя из щербатой дыры в высоком плоском заборе, я побрел обратно к шоссе. За спиной жалобно-угрожающе подал сигнал локомотив. По правую руку сменяли друг друга убогие остовы ограждений, ворот и калиток. От широкой асфальтовой дороги разбегались тонкие улочки. Тут и там прятались по сугробам сгнившие домики; попадались и настоящие замки, заколоченные, обнесенные колючей проволокой. С конца мая все утопало здесь в зелени, и воздух пьянил ароматом цветущих яблонь и груш, сирени, приправленный сладким запахом тления. Сейчас же все было похоронено под одним огромным сугробом. Я не знал, жил ли хоть кто-нибудь в этих домах. Не видел ни разу по вечерам огня, ни живого, ни электрического. Жизнь начиналась южнее, ближе к первому озеру, и дальше, у Поклонной горы, кипя многолюдно – совсем как до Войны – на Удельной. Но только странная то была жизнь: вялая, старая, поголовно мужская…

Впереди замаячили высотки: желто-серые панели ползли к бледному небу. Солнце зависло сзади, било космическим холодом в спину. Слепящие лучи отражались в широких витринах первых этажей. Сфера атриума, массивная, занесенная снегом, напоминала шапку персонажа какой-то особенно глупой сказки. Здешняя архитектура отличалась претензией на античность, рококо и сталинский классицизм, на деле являясь очередным китчем конца двухтысячных. За бывшим торговым центром безобразной свалкой чернели останки домов: разлученные близнецы, шесть типовых башен; три уцелевших; жилой была только одна.

Как учили в детстве, посмотрел налево, потом направо. Конечно же, пусто. Пересек шоссе по диагонали, целя в старую трамвайную остановку. Под серым стеклом угадывались обрывки рекламного постера: можно было различить длинные женские пальцы с ярко-зелеными ногтями; все остальное извлечено, с жадностью выпотрошено. На влажной фанере, заляпанной комьями бумаги, чернела косая надпись маркером: «Любовь зла». Трамвайные рельсы; маршрут давно не обслуживается. Зачерпнул носком ботинка снег, ударился о булыжник. Остановка; от нее дорожка к самой парадной. Пискнул сигнал, магнит отлепился от другого магнита. Пахнуло забродившим сырым теплом.

Сто тридцать девять – число над дверью. Чуть потянул на себя ручку. Заперто, утеплитель плотно прижат к металлическому косяку, не давая и шанса, ни единого миллиметра пустоте. Вставил ключ в изрезанный щелью замок. Проник внутрь как вор. Тут же увидел пугало цвета хаки. Ожидал услышать какое-нибудь приветствие, но нет: гиноид хранила молчание. Тогда я запер входную дверь и извлек из карманов все, что в них было: жесткий диск, красную и синюю флешки. Что еще? Связка ключей, какой-то скомканный чек, ворсинки, визитка капитана Моравского. Принялся тереть поверхность девайсов перчатками, стараясь не пропустить ни единого пятнышка, ни единого отпечатка. Убедившись, что они блестяще чисты, я вошел в ванную комнату. Нагнулся, нащупал ткань кашемира, по очереди рассовал в карманы чужого пальто фонарь, флешки и диск. Встал, на самой границе зрения ловя свое отражение в зеркале. Смотреть на себя не хотелось. Вышел в прихожую. В квартире по-прежнему царил холод. Плед колыхался в разбитом окне балконной двери, натягиваясь и опадая как парус.

Только сейчас я заметил, что веки «Сиберфамма» все еще сомкнуты. Интересно, сколько в ней осталось энергии? Когда она вырубится? И уместно ли так рассуждать?

Нахмурился. Сейчас это не имеет значения. Прекрасно понимая, что ей известно о моем присутствии, но, тем не менее, стараясь не издавать шума, я вышел на лестничную площадку и запер квартиру номер сто тридцать девять.

Первым делом сделал то, что должен был сделать уже давно: убедился, что десяти банкнот по сто евро нигде нет. Тщательно и методично обыскал спальню, кухню, несколько закутков в ванной комнате, антресоль под потолком коридора. Нашел между старыми тетрадями деньги – жалкие остатки наших сбережений. Достаточно, чтобы оплатить коммунальные услуги за пару месяцев и приобрести скромное количества еды скромного же рациона недели на полторы. Вот мой паспорт, свидетельство о рождении, «аттестат зрелости», какие-то грамоты и дипломы за участие, но не победы в школьных конкурсах. Тот же ненужный мусор, принадлежащий Софии.

Стоп. Где ее паспорт?

Как в лихорадке прошел на кухню и выпил из-под крана два стакана холодной воды. Рухнул на табурет.

– Куда ты пошла?..

Произнес это вслух, негромко. Давно забытая привычка говорить с самим собой вдруг снова дала о себе знать.

– Куда и зачем? Мы же обо всем договорились. Шаг за шагом. Ты ведь ничего не узнала. Не знаешь совсем ничего!..

Стиснул зубы. Сознание заливало опустошающим разочарованием. Я не мог понять ту, кого почитал за открытую настольную книгу. Кто-то будто выдрал страницы в самом сокровенном месте сюжета.

– Боишься меня?..

Выставил, растопырив, пальцы. Бледная пустота – полосочка кожи – резала взгляд. Блеск золота не потускнел, не истерся: его попросту не было. Как и той, кому этот блеск посвящался.

– Считаешь теперь нас другими…

Дрожь в уголках губ. Бессвязный шепот метался по кухне.

– Сбежала – куда и зачем, ну для чего быть одной? Уйти, ничего не зная, как будто предав – это ли ты? Страх? Попытка помочь? А может быть, это я ничего не знаю? Может быть, происходит что-то совершенно невероятное, прямо сейчас, где-то без меня, но про нас, а я сижу тут; но она…

…Говорила про новую жизнь, про невинность.

…Прирезала ублюдка в бушлате.

…Отдалась мне на глазах у гиноида.

Исчезла.

Я поднялся. Ухватил за края табурет, вынес из кухни. Поставил прямо под телефоном в коридоре. Сходил в комнату за шариковой ручкой и листком бумаги, выдранным из тетради, вернулся в коридор, потер с силой виски, с удивлением обнаружил висящую на вытянутом черном проводе вдоль стены трубку. Сел, сбросил сигнал и набрал по памяти номер городской справочной службы. Щелкнуло, бесполый автомат лаконично поприветствовал меня, тут же перейдя к сути своих услуг.

– …нажмите «Один» и четко произнесите название запрашиваемого абонента. Внимание: мы не гарантируем наличия в нашей базе данных…

Ткнул пальцем в единицу, произнес громко:

– Фармакологическая корпорация «Возрождение».

Захрипело, автомат по-человечески вздохнул.

– По вашему запросу найдено: один номер. Нажмите «Два», чтобы прослушать номер абонента. Нажмите «Три», чтобы…

Попал пальцем в двойку, под диктовку бездушного голоса лист бумаги заполнился линейкой цифр. Положил трубку и тут же снял ее снова. Вбил только что полученный номер.

– Вас приветствует «Возрождение»! Добро пожаловать в мир здоровых технологий! Пожалуйста, воспользуйтесь нашим гидом или дождитесь ответа оператора!

И здесь был тупой болван. Синтезированный мальчишеский голос, полный энтузиазма и задора, перечислил мне список услуг (лаборатории, запись к врачам узких профилей, экспериментальная медицина, отдел бухгалтерии, финансовые вопросы, кредит…). Я молчал, ожидая, когда поток этого совершенно бесполезного для меня бреда иссякнет. Но проклятый мальчишка перевел искусственный дух и с новым приступом воодушевления принялся повторять только что сказанное:

– …прием ведет доктор Артурия. Пожалуйста, нажмите «Семь» для ознакомления с правилами осуществления клиентского договора в рамках оказываемых услуг…

Различил прямоугольник входной двери, уставился на утопленные в стене петли. Кивнул сам себе, сжимая зубы. Возможно, к этому доктору была бы записана София; с помощью тех двух тысяч мы собирались… мы собирались…