Сказания зазеркального скомороха

*      *      *

– Лука, чуть левее свет… – Вадим щелкает фотоаппаратом – будто отстукивает морзянку. Наваливаюсь плечом на непреподъемный студийный софит и осторожно поворачиваю его. У нас сегодня сломалось крепление и теперь приходиться двигать не отдельно часть его, а всю лампу целиком. На съемочное поле я стараюсь не смотреть.

На нем двое молодых людей – почти подростков – укутанных в необъятные атласные отрезы причудливо уложенной волнами ткани, смотрят друг на друга. У светло рыжей девушки в зубах зажат цветок. А узкоглазый подкаченный парень, смахивающий на альбиноса из-за платиново-белых волос, тянет пальцы скульптурной руки к ее остренькому подбородку.

В их жестах и плавных, специально для камеры замедленных, движениях нет ни капли эротизма. Но во взглядах и жестах столько трепета и откровенного магнетизма, что я стесняюсь поднять на них глаза. Мне кажется, что вся Вселенная должна им мешать наслаждаться друг другом.

Впрочем, похоже, что Вселенная, Вадим с фотоаппаратом и я, обливающийся потом от раскаленного софита, что практически лежит на мне, им абсолютно до фонаря. Эти ребята, по словам моего шефа, редкостные профессионалы, заполучить которых мечтают все, кто зарабатывает портретной и атмосферной съемкой. Они могут сыграть на камеру что угодно. И выживших после Армагедона полумертвых сумасшедших воинов, и счастливую семейную жизнь с пустышками, детишками и плюшевыми бегемотиками. И даже будни треш-моделей, когда необходимо органично и весело состроить зверскую рожу, и трескать какой-нибудь огромный кусок торта кислотной расцветки, используя вместо ложки отломанную нижнюю половину куклы Барби. И делать это сидя на усыпанном блестками, косметикой и поломанными игрушками, кафельном полу. При этом на заднем фоне может быть все что угодно. Включая эксклюзивную коллекцию ершиков для унитаза.

У этой парочки есть только два минуса. Первый: они предпочитают работать вместе. По отдельности они стоят гораздо дороже. И второй: они оба не дотягивают до модельных параметров. Так что съемки в стиле высокой моды не для них. Но не смотря, на это их график расписан на полгода вперед. И то что Вадим как-то умудрился зазвать их к себе говорит о невероятном везении, а также о том, что гонорар от журнала, для которого мы сейчас тут изображаем метафизическое соитие душ, обещает быть более чем щедрым…

– Все, ребят, спасибо, я думаю достаточно… – Вадим выпускает из рук фотоаппарат и потирает больную поясницу. Его майка слегка задралась, и я вижу, что на спину он прилепил два перцовых пластыря. Похоже опять радикулит.

– И все же мне кажется, что цветы были лишними… – Рыжая девчонка с трудом встает в своей атласной волне. Ткань так хитро обмоталась вокруг нее, что она чуть не падает. Но партнер легко подхватывает ее под локоть и помогает расправить необъятное полотно, спеленавшее ноги. – Спасибо Наоки…

– Нет не лишними, – Вадим, прихрамывая отходит к окну и достает из кармана пачку мятых сигарет, – Ась, если б вы себя со стороны видели вы б поняли, что иначе получается слишком концентрированный энергетический сгусток. А мы снимаем не порнографию и эротику, а красоту души. Тонкую материю….

– И причем тут глупые цветы, которые были у меня везде? – Ася упрямо вскидывает подбородок, стараясь собрать атласный хвост с пола. У нее не получается, и Наоки, которому надоело пытаться ей помочь, привычным движением забрасывает ее к себе на плечо и несет к ширмам, за которыми они переодевались, – какое отношение они имеют к тонкой материи?

– Считай, что это намеренная ошибка, которая была совершена для разрядки атмосферы. – Вадим откровенно строит ей глазки, картинно пуская дымные колечки.

– Как скажешь… Но…

– Аська, кончай умничать. – Наоки говорит без акцента и без лишнего нажима, но Ася тут же успокаивается и с улыбкой начинает отцеплять хитро спрятанные в ткани булавки, которые заставляли ту струиться в нужных местах и собираться волнами в других. Ее голые руки хрупки и проворны.

Я наконец отлепляюсь от софита, и иду к ноутбуку, на который в онлайновом режиме сохранялись фотографии. Мне интересно посмотреть, что получилось и хочется, чтобы модели поскорее бы ушли. Не люблю работать в присутствии посторонних.

– Ребят, деньги я вам закину сегодня вечером. Заеду прямо домой.

– Ой, нет, не вариант… – Наоки высовывается из-за ширмы, застегивая на груди рубашку. – Нас не будет, мы сейчас уезжаем за город. Хотим хоть один вечер за четыре месяца провести в тишине и покое. Аська завтра с утра будет в городе и не занята.

– Завтра я уеду на встречу… Ну тогда деньги ей может передать мой помощник Лука. – Вадим кивает на меня, невесело ухмыляясь своим мыслям, – Договоритесь с ним о времени и месте.

– Лука??? – Аська буквально выпадает из-за перегородки, за которой она одевалась. На ней простенькие джинсы, толстовка с медвежонком и рыжие волосы убраны в низкий аккуратный хвост, – А Лука, это сокращенно от лукавого? Или от Лукаса? Если от второго, то фанаткой каких сериалов была ваша мама?

– Я просто Лука, – старательно улыбаюсь ей, заставляя себя не острить в ответ и не отвечать язвительным вопросом.

– Обалдеть, как круто… – Она восхищенно хлопает неожиданно блеклыми темно-серыми глазами. Что-то в них кажется мне неуловимо знакомым. Но я не могу понять, что. – Слушайте, Лука, а пригласите меня на свидание, а? Я еще никогда не была на свидании с человеком со столь интересным именем. Не считая Наоки…

– У него девушка есть… – Ядовито замечает Вадим, отворачиваясь к окну и подергивая себя за короткую бородку, прячущую раздвоенный подбородок.

– Ну вот… – Ася обиженно надула губы, но уже через миг легко заулыбалась подошедшему к ней Наоки, который положил ей руку на плечо и чмокнул в висок.

– Завтра он привезет нам деньги. Встретьтесь с ним в кофейне «Полночь», которую так любишь. И бедный Лука не будет бояться остаться с тобой наедине, потому что там всегда довольно много народу, и ты представишь себе, что у вас свидание. – Его неторопливый голос стелиться добродушными интонациями, успокаивая не только гиперактивную Асю, но и занервничавшего от перспектив встречи со столь неуправляемой особой меня, – Вам будет удобно встретиться в 11 утра, Лука?

– Да, конечно.

– Вот и замечательно. Тогда договорились. – Он почтительно поклонился сначала Вадиму, а потом мне. – Пойдем, Аська, нам с тобой еще два часа до места ехать…

Аська весело помахала нам рукой и вышла вместе со своим парнем из студии…

– Вот сучка мертвоглазая… – Вадим зло сплевывает в форточку, и захлопывает ее, осторожно отходя от окна. – Так бы и прибил ее… Или трахнул бы, если б не боялся таким же стать.

– Ты про кого? – Я непонимающе смотрю на него, пододвигая к нему поближе жесткий стул с удобной спинкой.

– Да про Аську с ее Наоки. Как он ее терпит вообще не представляю. Впрочем, они в одной лодке, так что не до выпендрежу…

– Ты что-то путаешь, – помогаю ему сесть и забираю, висящий у него на шее фотоаппарат, – эти двое живее нас с тобой раз в пятьдесят.

– Как бы не так… – Вадим, морщась, вытягивает ноги и откидывает голову, – Я их много лет знаю. Вернее, Наоки. Мы с ним раньше в одном доме жили. Его мать русская тренер по спортивной гимнастике международного класса, а отец командировочный японец – авиаконструктор. Когда Наоки родился, он сюда перебрался, честный оказался. Аська с детства за ним таскалась как хвост. Она хоть из неблагополучной семьи, но мозги то на месте. Училась отлично. В олимпиадах по химии какие-то места все занимала. Им прочили уже свадьбу с толпой детей. А потом, когда Наоки исполнилось 19 его и настигло. Он тогда из дома после этого уходить начал. Все от людей прятался. Но мертвоглазость, то не замажешь. Все равно видно. Даже через очки и линзы. Он эту Аську от себя поганой метлой разве что не гнал. А она все равно за ним ходила. Потом смирился… Даже оживать начал. Смеяться. А потом и она стала такой, как он. Вот и верь, когда говорят, что смерть не заразна… Правда разные слухи ходят. Его родители как-то сказали, что Ася якобы саму смерть умудрилась найти уболтать так, что та ее мертвоглазой, как и ее любимый Наоки сделала лишь бы только она отвязалась…

– Но по ним сейчас этого практически не видно. Как это возможно? – я озадаченно покосился на фотографии на мониторе.

– А я почем знаю… – Раздраженно фыркает мой шеф, – вот и спроси у нее завтра. Вдруг этот чокнутый химик-недоучка изобрела лекарство от смерти и просто не хочет делиться…

*      *      *

Я засиделся с фотографиями до позднего вечера и решил заночевать в студии. На самом деле не было необходимости возиться с ними так долго. Вадим, не смотря на довольно заносчивый по отношению к моделям характер, и самомнение непризнанного гения, все же отличный фотограф. Но я просто не мог оторваться от невесомой ауры теплого притяжения, узнавания и понимания, что царила в по идее бездушных пикселах компьютерной памяти. Казалось она настолько пронизывает все, что мой откровенно тугодумный ноутбук перестал виснуть от каждого действия программы по фотокоррекции и начал шустро пыхтеть, обрабатывая информацию и преображая ее в нужные мне оттенки и штрихи.

Я всматривался в лица Наоки и Аси. Неидеальные. Без классических правильных пропорций… Но с богатой мимикой, которая умудрялась проявляться в даже статичных позах и однообразных на первый взгляд улыбках. Я увеличивал изображения их глаз и всматривался до ломоты в висках, ища признаки мертвоглазости… И я находил их в каждой фотографии. Неявные… смазанные… но совершенно точно указывающие на то, что смерть касалась их век своими арочными кружевными деснами из кости. Тусклые будто нарисованные очень старыми карандашами с рассыпающимися грифелями радужки их глаз, хоть и имели далеко не пустое выражение, но выглядели чуть остекленевшими. Будто все эмоции пробиваются через ледяную линзу-пленку, которую случайно надели вместо очков, выправляющих зрение.

Когда я наконец заканчиваю, уже почти 11 вечера. И тащиться домой на такси не хочется совершенно. В своих новых ботинках я бы все равно не смогу доехать на автобусе. До него надо идти еще квартала четыре. Да и ветер там отнюдь не напоминает морской полуденный бриз.

Наливаю себе чаю в тонкую неуютную гостевую чашечку из мнимого китайского фарфора и достаю Витины булочки, о которых я благополучно забыл по приезде на работу. Булочки остыли, но остались мягкими. Забавно, но я никогда не видел, чтобы ее выпечка черствела. Она даже на третий день на разломе напоминает кучевое облако, дышащее восходящими потоками. Чайный пакетик, выпроставший свой длинный как у ската хвост, выглядит настолько нелепо, что я раздосадовано отрываю от него ярлычок.

Устраиваюсь с едой на топчане, и задумчиво принимаюсь обкусывать сахарные крупицы с боков витушки. От шарфа, что лежит рядом с моим коленом пахнет Витой и это успокаивает и расслабляет. И мне кажется, что даже боль, что сжимала жилистую лапу внутри моей черепной коробки – отвлеклась, смешалась и убрала когти подальше, прислушиваясь к моим мыслям. Думать о ней привычно. Порой я понимаю, что делал это большую часть жизни. И совершенно неосознанно. Сегодня она сказала, что благодарна за мою жалость. ОНА НЕ ПРАВА. Я ее не жалею.

Доедаю вторую витушку и допиваю чай. На утро еще останется. Я вытягиваюсь на топчане, закинув за голову руки, укутанные в подаренный мне утром шарф. Язвительная пружина чуть врезается мне в левое подреберье, но, однако ей не хватает злости и желания распрямиться, чтобы причинить реальную боль. Просто мешается чуть-чуть. Надо поспать… Но дрема неохотно играет с настенными часами заставляя стрелки клевать носом на одном месте и делает вид что меня здесь нет. И это наводит меня на мысли… Но я не запоминаю их. Дрема таки подкралась ко мне незаметно и погладила по лицу пухлыми теплыми руками. И я улыбаюсь, ускользая из реальности.

*      *      *

– А ты терпеливый. Я бы на твоем месте психанула бы и ушла заниматься своими делами. А ты сидишь и ждешь, – Ася в припрыжку подходит к столику, за которым я сижу, и толкает стул бедром. Тяжелая деревянная махина, которую я с трудом сдвинул с места чтобы усесться самому, с мерзким скрежетом проезжает по каменному полу пару сантиметров. Но этого расстояния оказывается достаточно, чтобы она ужом вползла бы на мягкую подушку-сиденье, уронила большую плетеную сумку на свободное место справа от себя, и с цоканьем кидает кисти рук на столешницу. У нее явно свежий маникюр. Вчера ее ногти были не накрашенные. Зато сегодня пестрят леденцово-мятными оттенками.

– Ну вообще-то я должен отдать тебе деньги, – добродушно потягиваюсь, лениво помешивая кофе в пузатой чашке. Она опоздала на сорок минут, и я позволил себе роскошный завтрак. В «Полноче» оказалась отличная кухня, и цены приятно удивляли. Я кивнул официантке в смешном переднике – на подоле были нарисованы разные фазы луны и созвездия, а на верхней части сказочный полумесяц-лицо с длиннющим носом и с ночным колпаком с кисточкой, и она поспешила к нам, прихватив пухлую папку-меню. – Вадим не оценит если я уйду, не расплатившись с тобой. Угостить тебя обедом? Или завтраком?

– Я могла бы сказать, что сначала у меня не сработал будильник, а потом попала в пробку. Но на самом деле мне приспичило зайти в парикмахерскую…. А дальше как в тумане… Да нет, спасибо, я пока не голодная…

– Спасибо за честность, – внимательно разглядываю, как она небрежно пролистывает меню из конца в конец. Склоненное лицо ее кажется не то озадаченным, не то отрешенным, – да не стесняйся. Выбирай.

Она замирает, будто вслушиваясь в мои слова и постепенно улавливая суть. Потом склоняет голову вправо, подозрительно косясь на меня. Вся ее веселая шумливая легкость будто напрягается в нехороших мыслях. И я понимаю, что похоже ошибся с тактикой. Видимо попробовать задобрить ее чисто самцовыми методами и таким образом вывести на нужный мне разговор – идея из разряда работающих с точностью до наоборот.

– Ты же сама хотела свидание, – непринужденно развожу руками, теряясь под ее стеклянным пронизывающим как спица взглядом, – так давай, я не против. Можем сходить куда захочешь… или заняться…

– Я же тебе не нравлюсь, – она игриво вздергивает бровь, продолжая листать меню, но не глядя на него, – да это и дураку понятно, что я не твой типаж. У тебя наверняка от моей болтовни, и пятисот движений в минуту болит голова и рябит в глазах.

Она захлопывает меню и складывает на нем руки, сцепненные в замок.

– Давай колись, чего ты хочешь? – она говорит это веселой скороговоркой, и я скорее чувствую, чем вижу, что она под столом нетерпеливо дергает левой ногой. – И не бойся я не кусаюсь.

– Поговорить, – с трудом выдыхаю я.

– Хорошо. – Она снова бряцает ногтями по столешнице и этот звук на редкость самоутверждающий, – Только сначала позови пожалуйста официанта, я буду кофе и французский салат с рыбой. Я кажется знаю, о чем будет наш разговор.

Я отворачиваюсь от Аси, подзывая девушку официанта, краем глаза замечая, как она с кошачьей грацией и беззвучностью подтягивает к себе мой мобильный телефон и принимается в нем копаться. А первую секунду такая бестактность и нахальство с ее стороны мгновенно бесят меня до желания вырвать свою вещь у нее из рук и уйти демонстративно столкнув ее со стула. Но помня о тех вопросах, что я собираюсь ей задавать, стискиваю зубы и стараюсь проглотить раздражение. В конце концов я знал с кем должен встретиться сегодня… Официант быстро черкнула в блокноте то что я ей сказал, тряхнула длинной челкой, изобразила заученную улыбку, не разжимая губ и быстро ушла в сторону барной стойки.

– Думаю вопрос о твоей мертвоглазости задавать довольно глупо… – звучит чудь более едко, чем мне бы того хотелось, но с другой стороны телефон мой она так и не вернула.

– Очевидно да… – она фотографирует меня на мой же аппарат, кусая губы и поводя плечами по-детски кривляясь, – это не для кого не секрет на самом деле. Просто это мало видно…

– Как ты это сделала?

– А как ее зовут? – Она вдруг развернула мой телефон, демонстрируя единственную фотографию Виты, которую отыскала среди волоха других. На ней Вита сидит в автобусе, скинув сандалии. И поджав одну ногу к груди и отвернув лицо в окно. А ней короткие джинсовые шорты и свободная майка…. И куча деревянных браслетов на запястьях. Волосы подняты в конский хвост и лишь небрежная прядь, выпущенная специально, трогательно касается ключицы. На этой фотографии она еще живая.

– Вита… Полное имя Виталина, – протягиваю руку, и Ася возвращает мне трубку.

– Редкое имя… Красивое… Как и она сама… И давно это с ней?

– Что ты имеешь ввиду? – Хмурюсь, допивая свой кофе.

– Мертвоглазость… – Она довольно откидывает голову назад и мечтательно вздыхает.

– Год… Но как ты узнала, что это именно она? Там же полно фотографий других девушек в том числе.

– Она выглядит готовой к тому, чтобы увидеть мир таким, какой он есть на самом деле. – Ася благодарно кивает официантке, которая ставит перед ней большую тарелку с пестрым горячим салатом и кружку с кофе, – Тебе это не видно просто. Не переживай. Вы якобы живые дальше собственных фантазий редко когда, что различаете…

– А какой он этот мир? Она мне тоже недавно сказала, что я просто не могу этого увидеть, но все же…

– М-м-м-м… – Она расковыривает салат, находит жаркий опаленный лепесток болгарского перца и отправляет его в рот с таким видом будто это строго запрещенная модельным бизнесом конфета, – Сложно сказать… Каждый видит по-своему…

– Но ты же знаешь в чем разница.

– Да. – Она кивает и делает огромный глоток. Болтает чашку в пальцах и ее блестящие стеклянные глаза вцепляются в меня, как муравьиные жвала в зазевавшуюся гусеницу, – Она в том, что пока твои глаза живы, они все мертвое считают холодным и страшным. А после… Ты понимаешь, что смерть, это лишь альтернативное состояние бытия, которое вовсе не исключают жизнь и ее продолжение… Просто ты начинаешь осознавать это не сразу.

– Я вот тоже сейчас мало что понял… – Невольно поджимаю губы.

–Ты когда-нибудь был на заброшенном кладбище? Ну или хотя бы заброшенные могилы видел?

– Ну было пару раз… а что?

– Замечал, как буйно на них растут трава, цветы и деревья? – Она помахивает вилкой, как метрономом, – Природа стремиться переплавить нас в другую форму, чтобы побыстрее выпустить к солнцу.

– Интересная мысль… – Подаюсь вперед, опираясь на локти.

– Ну вот когда это все случается… Ты начинаешь видеть намерения природы сделать это… возвратить в круг…

– На что это похоже? – чувствую себя ребенком, который открыл старый пыльный облезлый чемодан в непонятных ободранных наклейках и обнаружил там набор фокусника.

– Это необъяснимо. Это как в живую увидеть назревающее нетерпение. Только разложенное на звуки время и краски. – она со скучающим видом возвращается к еде.

Пару минут я наблюдаю за тем, как она ест. Блестят мятные ногти. Рыжие кудри убраны от лица….

– Я хочу ей помочь стать такой как ты… – я говорю ей это, когда она приступает ко второй чашке кофе, которую ей приносит ее знакомая официантка.

– Зачем как я?

– Ты же поняла, о чем я… – упрямо выдвигаю вперед нижнюю челюсть, – Ты неотличима от обычного человека. Как и твой Наоки. Ей сейчас тяжело. Я это вижу. А она общительная. Если будет похожа на вас – ей станет полегче.

– М-м-м-м…. Ты о ней заботишься, значит….

– В некотором роде. Сейчас мы с ней дружим.

– Да ты счастливчик, – она невесело усмехается своим мыслям.

– Быть рядом с человеком, видеть, как ему плохо и не знать, как ему помочь это по-твоему счастье? – Раздражение все-таки прорывается наружу, но я вижу, как холодеет ее взгляд, теряя живость и блеск на глазах и прикусываю язык.

– А просто представь, что ты без этого человека дышать не можешь нормально, а он тебя гонит прочь. И тебе остается только медленно гореть от страха, что он что-то с собой сотворит, а ты даже помочь не сможешь, потому как он тебя к себе не подпускает просто. – Она улыбается отстраненно и одновременно безмятежно. Совсем как Вита по утрам.

– Прости… – Я говорю это абсолютно искренне. На душе у меня тяжело ворочается груда камней. Как бы несимпатична она мне ни была я вовсе не хотел ее обижать или расстраивать, – тогда получается… Можно сказать, что тебе повезло, когда смерть выбрала тебя…

– Она меня не выбирала… – Ася с лукаво качает головой и задорность слегка оживляет ее лицо румянцем, – Это был мой выбор. И мое решение. И та у которой лицо обращено костью согласилась с ним.

– Это…Это разве возможно? – потрясенно смотрю на нее.

– Да. Просто добровольцев мало. Поэтому об этом почти никто ничего не знает. Такими вещами не принято делиться. Но на самом деле проснувшихся – вроде нас с Наоки – достаточно. Возьми хоть этот ресторан вместе с посетителями и обслуживающим персоналом. – она сделала круговое движение рукой над головой, – ты возможно не заметил, но ты тут единственный с нетронутыми глазами. Все остальные – поцелованные. И вернувшиеся.

– Но как?

– Не поверишь на 80 % это характер. Они просто не поверили, что это конец. И им хватило смелости не хоронить себя заживо, прячась от людей за очками, челками, или сидя по домам. Некоторым помогли добровольцы вроде меня. Других не оттолкнула семья и друзья, а кто-то просто стал сильней и научился жить с мертвыми глазами не как с проклятием, а как с преимуществом. Ведь это честнее. Признать свою возможность быть ходячим трупом с сердцем-метрономом, но постараться сделать все, чтобы жизнь продолжала теплиться в тебе…

– Ты так сильно его любила? – я не могу отделаться от ощущения, что в ней сидит еще одна Ася которая намного глубже, чем постоянно кривляющаяся и кокетничающая со мной пестушка.

– Любила? – она весело барабанит пальцами и чуть переваливается на бок, усаживаясь поудобнее, – нет. Я его не любила. Когда любят – хотят семью. Детей… Быть вместе и разделять тяготы. Я испытывала несколько другой спектр чувств… Я не могу назвать это любовью – получиться слишком однобоко. Мне просто не хотелось существовать без него. Это как надеть скафандр с микроскопической дырочкой в баллонах и выйти в открытый космос. Подаваемый кислород проглатывается немым звездным зевом, и ты медленно загибаешься в холоде и пустоте. И потом я очень четко понимала, что ему хватит сил выбраться самому. Он уже начал оттаивать. Пусть медленно и постепенно, но шаги первые были. И вот если он этот путь пройдет один – между нами будет не просто стена непонимания. А пропасть размером с Гранд Каньон в Америке. И я уже точно никогда и ни за что до него не докричусь – он побоится тянуть меня к себе. Пожалеет. Потому что любит. Постепенно он уйдет окончательно. Он без меня проживет спокойно. Потому что любовь не вечна. Она переходит в привычку и привязанность. А я без него не смогу…

– А ты не боишься, что и твои чувства не вечны? – я спрашиваю это осторожно и ласково. Сам бы я от такого вопроса не на шутку вспылил, – и тогда вы тоже окажетесь в западне…

– А какой смысл думать об этом и заранее бояться? – она легко пожимает плечами. – В мире вообще нет ничего вечного, кроме проблем поколений. Если я буду терзаться вопросами из разряда: а вдруг он меня разлюбит? Или я перестану испытывать к нему такие эмоции? Я всю жизнь просижу на перекрестке нерешительности. Нет никакого смысла гадать, как я буду чувствовать через 10 лет, если я сейчас жива и в состоянии хоть что-то ощущать. А через 10 лет ты себя в любом случае удивишь вне зависимости от принятых решений.

– Так как же помочь Вите? Думаешь стоит подождать, и она справиться сама?

– Можно и так. Год-два здесь мало что решают. В таком состоянии время меняет структуру. Если живых оно меняет аккуратно отшелушивая прошлые боли, обиды и загрубевшие раны. То для нас оно обращается скальпелем, который безжалостно вырезает все лишнее, когда этому приходит время. И пока не заживет один порез, следующий не спешит появиться. В любом случае ей лучше будет среди своих. Как я понимаю ты не горишь желанием примкнуть к нашим рядам.

Ася бросает взгляд на часы, которые висят над барной стойкой у нее за спиной.

– Завтра здесь будет концерт. Если мне не изменяет память что-то из разряда музыки народов мира. Довольно занимательное сборище. Скажи ей об этом. Пусть приедет часам к восьми вечера. Развеется. С кем-нибудь познакомиться.

– Она далеко живет. Почти что за городом. Как она потом домой доберется? – Мне неуютно от мысли, что она поедет в свой маленький темный домик так поздно вечером. Даже на такси.

– Обещаю тебе, что познакомлю ее с обалденной тройкой парней. – Она едва заметно закатывает глаза, и подпирает щеку кулаком, – Все на машинах, с работой и более чем адекватные. До дома довезут аккуратно и нежно будто она сверхтонкая хрустальная статуэтка, ломающаяся от громких звуков. Можешь мне поверить.

– М-м-м-м…. – Задумчиво киваю носом. В принципе идея отправить Виту развеяться мне более чем нравится. Раньше она постоянно куда-то ездила или ходила. Но этот год ее невозможно было заставить появиться на людях больше чем на час и то раз в неделю. Она стесняется очков, которые я ей принес. Людей, всматривающихся в ее лицо пристальными взглядами, стараясь удостовериться что она не одна из них. Она сутулиться и шарахается от детей, что подбегают к ней несмотря на резкие окрики своих матерей. Те наоборот стараются оттащить их от нее подальше. Чтобы не зацепило… Чтобы не притянуло… Чтобы их глаз не коснулась костяная кружевная арка десен смерти, отняв жизнерадостность и надежду на будущее… А Ася ее познакомит с ожившими друзьями. Такими, как и она сама. И Вита будет смеяться. Слушать музыку, которая ей так нравится. И общаться. Найдет друзей… В ее доме станет не только уютно, но и празднично. Потому что в него вернуться люди….