Сказания зазеркального скомороха

– Так пятница же…

– И что? Почему именно эта пятница превратилась в репетицию 8-го марта? – Дим Димыч упирает тонкопалые огромные руки в бока и выпячивает нижнюю губу.

– Футбол. Наши против Арсенала. Играют на нашем поле. Так понятней? – Клава подпирает круглую щечку кулачком, – у меня люди за месяц просили, чтобы я этот день им освободила.

– Нет, ну освободила – молодец конечно… – Начальник резко сбавляет напор и постукивает пальцами по все еще оттопыренной нижней губе, – Но кто девочкам будет в случае чего детали будет доставать? Ящики с ними опять прислали заводские. А у Сергея люмбаго!

Клава непочтительно фыркает и кивает в мою сторону, заставляя покраснеть.

– Сегодня с утра уже целая рота добровольцев здесь побывала. Всем охота так сказать лично засвидетельствовать явление сверчка народу.

– Не смешно… – я бубню это под нос, снова принимаясь за дело. Фарфоровая кукушка послушно насаживается на паз, – я не заставляю их приходить и здороваться со мной за руку, как с мужиком.

– Это верно, – Клава кладет на крошечное блюдечко печенье и отъехав на стуле в сторону ставит его на закрытый ящичек с пружинками на моем столе, задорно подмигивая, – Зато мы бутыль в кулере поменяли и наконец передвинули шкаф на полметра вправо. Так что спасибо тебе большое и сияй пожалуйста по ярче. Я еще и сейф сегодня хочу перенести к себе под стол…

– Эге… – Дим Димыч смотрит на меня из-под очков, – а что ж я не видел, что ты сегодня у нас, как елка новогодняя…

– А вы очки смените. На те, что на затылке. Эти же что у вас на носу сейчас только для близи подходят. – Нажимаю на спусковой рычажок, и фарфоровая птичка послушно выпрыгивает вперед, утробно ухнув что-то напоминающее стандартное «ку-ку».

– Ты б предупредила – я тебе выходной дал. – Дим Димыч подходит ко мне и бережно гладит меня по плечу, заставляя почувствовать его невероятную гордость от того, что доченька его двадцатилетняя Дина, с локонами словно пшеничное волнующееся от ветра поле, познакомила его со своим женихом. Хорошим толковым парнем с часового завода. Динку свою он пристраивал на лето поработать в секретариат – накладные на продукцию печатать. Там и нашла своего Андрюшку. Не пьет, не курит и у начальства на хорошем счету. Продвигают его. А уж саму Динку, как любит… Разве что на руках ее не носит… – Вам же положено в такие дни больше по городу гулять искать кому помочь надо. Ты если хочешь – иди. Я тебе прогул ставить не буду.

– Нет спасибо. – Улыбаюсь начальнику, чувствуя привычный жар в груди и чувствуя, что предыдущие двенадцать человек все же успели меня утомить. Потому как после каждого следующего согретого мной, мне самой становится зябко и неуютно. И на восстановление мне нужно уже не пару секунд, а почти 10 минут. – Там холодно. Не люблю такую погоду.

– Странно, – Замечает Света окидывая меня любопытным взглядом, возвращаясь за свой стол, – а я думала, что сверчкам не бывает холодно. И гулять в те моменты, когда всем спрятаться под одеяло охота им в кайф.

– Ну считай, что я неправильный сверчок, – я легко пожимаю плечами, стараясь прогнать с них мурашек, – мне не нравится сырость и холод. Я люблю сидеть в тепле, а не рыскать по городу в поисках тех, кого стоит отогреть… Мне их и тут хватает… И потом … Мы ж еще не передвинули сейф…

– Вот-вот… – Подхватывает Клава, допивая кофе, – так что пусть тут сидит. Успеет еще набегаться…

Незаметно растираю ладонями плечи и дышу на пальцы. Они стынут так будто я поднесла их к норе в которой поселилась февральская вьюга.

Дим Димыч задумчиво смотрит на собранную мной кукушку, нервно подергивая усами. Его очки пытаются съехать на кончик носа, но у них плохо получается.

– Ксеня, пойдем-ка со мной. – Вдруг будто раздраженно говорит он, разворачиваясь к своему закутку, – вообще у нас такими вещами обычно Станислав занимается. Но я хочу, чтобы ты тоже посмотрела и предложила бы свой вариант.

– Я? – Удивленно поднимаюсь с места. Станислав у нас специализируется на сложных выставочных заказах и прочем эксклюзиве, где требуется разработка новых механизмов.

– Ты-ты. – Начальник берет со своего стола листок с описанием заказа и протягивает его мне, – Я конечно невысокого мнения о способностях женщин в создании часов, но чем черт не шутит, твой дед учил меня и был тогда изобретателем и новатором. Вероятность того что ты его способности унаследовала минимальна. Но проверить все равно стоит. Господи, у тебя почему такие ледяные руки? Ты что замерзла? У нас же топят как в душегубке!

Улыбаюсь одними губами.

– Слишком много печальных людей вокруг.

– Ты это серьезно? – Он насмешливо меряет меня взглядом.

– Нет. – Вру совершенно спокойно. Пусть лучше думает, что я мерзлявая.

– Ладно. -Кивает Дим Димыч и усаживается за свой рабочий стол, надевая другие очки, – Иди изучай. В следующую пятницу покажешь мне что наработала.

– Угу…

Смотрю на лист и тут же вспоминаю, как вчера Клава рассказывала своей подруге из бухгалтерии, что коллекционер и подпольный миллионер Зотов, который постоянно что-то у нас заказывает или приносит в починку и на реставрацию нам некоторые части своей коллекции часов на рождение первой внучки сделал какой-то невероятный запрос в стиле сказок и грез…

Интересно, а что есть сказка или греза для человека, у которого мало того, что есть все… так еще и полностью утеряна способность мечтать. Просто, когда для достижения желаемого совсем не требуется усилий, ты постепенно начинаешь утрачивать фантазию. Ей с тобой становится скучно, и она уходит.

Вот и я ухожу сейчас в глубь стеллажей с ящиками, чтобы подумать. Веду пальцами по шершавым бокам деревянных ящиков на которых уже облупилась краска с порядковыми номерами. Пальцам щекотно и постепенно становится чуточку теплее. Интересно, а как дерево ощущает мои пальцы? Какие они для него? Неприятно мягкие и скользкие? Или слишком горячие? Однажды я была в гостях у одноклассника Максима чьи родители были биологами и у него жили гигантские виноградные улитки. Я смотрела как они величало растягивали перескопики глазок в шпагаты и делали невероятно надменный вид. Но когда Максим посадил одну из них мне на ладонь… Я никогда не забуду это ощущение чего-то напряженно испуганного, что холодным комком легло в мою руку, пачкая ее слизью и комочками земли. Ее перескопики в ужасе почти полностью втянулись в шишечку головы и вот тогда-то я почувствовала ее ВЗГЛЯД. Она смотрела в меня всей своей мускулистой ногой, головой, островерхой раковиной и даже роговым язычком, что незаметно и неощутимо касался моего указательного пальца. Она пыталась осознать и осмыслить. Что-то невероятно огромного незнакомо пахнущее, меняющее мироздание в котором она привыкла существовать осторожно держало ее над пропастью, стараясь не причинять боль и смотрело на нее с несколько брезгливым любопытством.

Но ее ВЗГЛЯД будто касался чего-то внутри меня. Мы будто отражали друг друга. Он осторожно искал ответ внутри меня пока я лишь пыталась осознать улиточную непривычную оболочку.

Ежусь. Я и сейчас его ощущаю на себе. Этакое терпеливое ожидание касается моей открытой сзади шеи. Стоп.

Оборачиваюсь.

Он стоит между стеллажами, как притаившийся кот и смотрит мимо меня в окно. Темные глаза его кажутся настороженными, а маленькое худое тело напряженным. Это Сева. Я вижу, как тонкими костлявыми пальцами он обхватывает собственные предплечья. Он работает и у нас, и на заводе. Возит ящики с деталями и порой упаковывает готовую продукцию. За глаза его все называют Тенью отца Гамлета. И не только за неприметные мелкие черты лица, на котором четко просматриваются очертания скуловых и височных костей и молчаливость. Но еще и за суперспособность исчезать бесшумно «в никуда» в считанные секунды и так же сгущаться на пустом месте без каких-либо спецэффектов. Говорит Сева так мало, что многие из нас искренне считают его немым. Я его голос пару раз слышала всего. Невольно вспоминаю его звучание, которое кажется было отнято у кого-то другого. Глухие землистые по-своему мощные перекаты согласных с песком разбавленные неожиданно ясными бликами гласных. Мне всегда хотелось услышать, как он поет. Но проще заставить планету вертеться в обратную сторону.

Разворачиваюсь, чтобы уйти в другое место, но…

«Останься…»

Он не произносит этого вслух, но его голос будто перекатывается у меня под кожей спокойствием распускающегося цветка. И я, неловко улыбнувшись все же подхожу к окну. Дождя нет. Свеже умытые неказистые листочки – подростки мажут ладошками по стеклу, пуская по нему капли. За окном крошечный скверик прячет завод от жилых домов и улиц. И в нем целых четыре беседки. Так что ближе всего к нам – с потрескавшейся грязновато-белой краской полна людей и самодельных пепельниц. Курилок на заводе нет. Так что начальство благоразумно решило разрешить людям выбегать на пару минут в день в эту беседку и видеть из посвежевшие лица и миролюбивый настрой, чем бесконечно гасить вспыхивающие конфликты из-за никотиновой ломки некоторых нервных граждан. Вот и сейчас я наблюдаю, как двое молодых людей под звонкий хохот девчонок из электронного цеха, на пятках семенят к беседке, доставая из карманов зажигалки и сигареты. Один из них раздраженно потирает лысину, на которую шлепнулась капля, а второй трясет длинной челкой из-под капюшона толстовки, отгоняя ее с глаз.

На небе снова набухают тучи. Кладу ладони на подоконник, и вдруг ощущаю живое тепло у левого плеча. Скашиваю глаза и вижу небывалое чудо. Сева улыбается людям, что веселятся в преддверии очередного ливня. Я вижу его тонкие с узловатыми суставами пальцы совсем рядом с моими. Они лежат спокойно на выпуклом скате подоконника. Не тянутся ко мне исподтишка и не касаются нахально, будто определяя этим свое право на порцию душевного тепла. И мне становится сразу спокойно.

Таких как Сева, мы сверчки, называем Зеркалами. Это означает, что такие люди всегда знают, чего хотят и что им доставляет радость. Обычно люди с нами играют в своеобразную русскую рулетку. Касаясь нас, они получают первое попавшееся нам воспоминание, что не без нашей помощи согревает их изнутри. Сверчки до сих пор не знают, как именно это работает. Все происходит слишком быстро чтобы мы успели по-настоящему осознать процесс. В случае с Зеркалом мы воспоминание не ищем. Они сами знают, что хотят увидеть и прочувствовать как наяву. Они извлекают его из памяти (более того они могут его менять, скрывая или добавляя тех или иных персонажей или оставляя только свои или наоборот чужие ощущения и действия) и нам лишь остается «запустить» его, становясь невольным свидетелем и тем самым согреваясь самим. Дедушка рассказывал мне как-то что Зеркалам сверчки по большому счету не нужны. Мы лишь слегка добавляем им эффект присутствия в их счастливые моменты прошлого. Но найти Зеркало благосклонно к тебе настроенное и делящееся с тобой своим теплом которое обычно ты раздаешь направо и налево – большая удача.

В Севиных воспоминаниях мне нравится чистая жизненность. Это очень простые и одновременно с этим удивительные в своих мелочах вещи. У меня даже есть любимые его воспоминания. Одно из них об аквариумных рыбках в окне дома на первом этаже. Думаю, в детстве он довольно долго стоял перед ним и смотрел на правую стену комнаты, где было множество небольших аквариумов с самыми разными рыбешками. Их юркие бока посверкивали павлиньими отливами в свете лампочек белого цвета. Признаться, честно, я не знаю ни одного их названия. Но зрелище было невероятно завораживающее. Самое удивительно было, когда год назад в самый разгар весны я неожиданно сама оказалась перед тем самым домом и окном. Я не могла его спутать. Слишком хорошо мне заполнились трещины на стене и погнутый подоконник со стороны улицы. Я привстала тогда на цыпочки в надежде очутиться в Севином прошлом, когда он разглядывал рыбок ощущая душевное тепло и счастье… Аквариумов и рыбок больше не было. У голой стены со скучными блеклыми обоями стояла только голенастая рассада перцев и помидор. В тот момент мне впервые за много лет захотелось плакать.

– На улице сегодня будто обнимает холодом… Я выходил за коробками замерз – жуть… – Вдруг негромко произносит Сева.

Это звучит как пароль, и я, чуть слышно ухнув по совиному в знак согласия, осторожно накрываю его пальцы своими.

Будто призрачная горячая сильная рука цепко обхватывает мой затылок, заставляя склониться, уткнуться лицом в незримое плечо, спрятаться от всего мира и…

Мое дыхание спотыкается в такт с его. Хотя воспоминание еще не открылось передо мной. Я лишь слышу, как торопливые вдохи не могут угнаться за выдохами… Мои пальцы невольно обнимают ладонь, приободряя и согревая действительно холодную кожу… То, что он все же впустил меня внутрь, я понимаю не сразу.

Его лицо кажется расслабленным и спокойным. Будто спящим… Но сбитая простыня легкими взмывами касается правой обычно очень бледной щеки. Но сейчас кажется будто на скулы попала пыльца с крыльев экзотической розовой бабочки, окрасив их невесомым румянцем. Дрожащие пальцы поглаживают простыню тягучим движением. На костяшке указательного ссадина оживает покалывающими мурашками. И в тот же момент чужая незнакомая мне изящная рука осторожно подхватывает его ладонь переплетая пальцы, поглаживая ссадину, стараясь не сжимать сильно, а будто прося откликнуться. И он откликается… Я вижу сначала покрасневший изгиб чуть оттопыренного уха, слышащего тихие скомканные слова и лишь потом замечаю, улыбку и как у него вздрогнули ресницы. Его взгляд затапливает реальность. Мне кажется будто через жидкое стекло прорывается августовский оранжево охристый закат, захватывает все вокруг, заставляя замереть в прохладной островатой минуте ощущения каждого удара сердца, что отсчитывает время.

Мои ощущения включаются постепенно. Такое чувство будто меня стукнули по голове мешком с фасолью и одновременно с этим укутали теплым одеялом. Ладони теплеют с каждым ударом сердца, которое все еще кувыркается от смущения. Я далеко не первый раз наблюдаю такие сцены, но…

– Знаешь… – Его тихий голос звучит неуверенно, и заставляет меня вздрогнуть, – Тебя, кстати, как зовут?

– Ксения.

– Хм… Тебе не идет. Так вот, мне порой хочется перед тебе подобными извиниться за всех людей.

– Почему? – Поворачиваюсь и вижу, что он устало запрокинул голову и закрыл глаза.

– За то, что вам приходится наблюдать. – он выглядит отстраненным и чужим. – Не думаю, что большинство откровений приятны.

– М-м-м… – Мелко киваю и тоже закрываю глаза, наслаждаясь теплом вальяжно нарастающим внутри. Сейчас будет обед – попью чаю, что мне дедушка Витя заварил и впаду в блаженное состояние… – Не стоит…

Я чувствую его темный взгляд на своей левой щеке и вздыхаю.

– Я уже довольно давно сверчок… почти четырнадцать лет… – Странно, что я откровенничаю с ним. Обычно о таком я никому не рассказываю. Но промолчать именно сейчас – выше моих сил, – конечно это скорее всего только начало моего пути, но все же. Я видела многое. Люди вообще странные создания. Их зачастую радуют весьма специфические вещи…

Невольно вспоминаю некоторые счастливые моменты нашего помощника бухгалтера Зинаиды. И ежусь. Один раз она радовалась, когда выгнала из дома беременную невестку убедив любимого сына, что та нагуляла приблудыша у себя в столовке на вокзале, где работала официанткой. В другой раз я наблюдала суд, где Зина отсудила у престарелой матери квартиру, чтобы сдавать ее жильцам и получать с этого деньги. А уж сцена как она откровенно издевалась над своим братом алкоголиком вообще засела мне в подсознание так глубоко, что я порой просыпаюсь от того что мне сниться ее истерический визгливый смех, вырывающийся из густо накрашенного алой дешевой помадой рта. Хотя надо признаться, что зачастую я наблюдаю намного более страшные сцены человеческого счастья, но они не так сильно врезаются в сознание потому что обычно эти люди – случайные прохожие и мне не приходиться сталкиваться с ними постоянно…

– И мне странно, что извиняешься за всех именно ты. – Я чувствую, как он осторожно высвобождает свою руку из моей и разжимаю пальцы, позволяя ему ускользнуть, – потому что… Все, что я видела когда-либо у тебя было… Красиво…

– Что? Красиво? – Я впервые слышу, как он смеется. Но мне не нравится, что это скорее насмешка, – хочешь сказать, вот то что ты сейчас наблюдала было…

– Да…

– И… Тебе… Не противно? – Он выглядит растерянным, когда покусывает тонкие губы, заливаясь уже знакомым мне румянцем.

– Думаю я наслаждалась вместе с вами, – добродушно пожимаю плечами, – и эстетически в том числе.

Мы молчим, думая каждый о своем. Вернее, думает Сева, а я просто прячу его воспоминание поглубже в собственную копилку. Оно мне еще пригодиться, когда станет с совсем тоскливо.

– Слушай, а почему сверчок?

Я не сразу понимаю, что это он меня спрашивает и о чем именно.

– М-м-м?

– Ну… мне всегда было интересно почему вас называют сверчками.

– А, это… – Усмехаюсь его любопытству, – В стародавние времена, когда топили дома еще печками считалось что за ними в тепле любили жить и стрекотать насекомые – сверчки. Они были неким знаком уюта тепла и благополучия даже в бедных избах. О них даже в сказках говорили. А нас, дарящих внутреннее тепло и в некотором роде ощущение счастья начали называть по аналогии.

– И много вас таких?

Отрицательно качаю головой.

– Забавно. – Ровный равнодушный голос. Я понимаю, что аудиенция на сегодня окончена и разворачиваюсь чтобы уйти.

– Угу.

– Ты ведь никому не расскажешь, что видела? – Его вопрос отскакивает от моей спины.

– Сверчки не умеют рассказывать правду. Только сказки. – Отвечаю я и выхожу в рабочую комнату.

– Ксюша, мы в пельменную на обед собрались. Ты с нами? – Ирина деловито поправляет на голове пучок из жидкой косицы.

– С удовольствием.

– О, Виктор Исаевич, она пришла, все, даю ее вам! – Клава размахивает телефонной трубкой, как штандартом, явно спеша отделаться от моего деда, который по привычке звонит на общий рабочий телефон, – только давай недолго. Мне Вологда должна звонить по поводу часов с ангелами и слонами! – Шипит она мне, когда я беру трубку.

Послушно киваю.

– Да, дедушка. Что ты хотел?

– Ксюня!! – На заднем фоне его радостного взволнованного голоса я слышу истошный визг работающей мясорубки и напевающую бабушку, – Привет! Ты мне объясни бога ради как ты умудрилась их найти!!!???

– Их это кого? – Уточняю я, чувствуя, как на меня неодобрительно коситься Дим Димыч.

– Мресовых, кого ж еще-то! Мы же с ними связь лет сорок назад потеряли! Когда они на Кавказ уехали из-за Юрочки! У него легкие слабые были вот они его и повезли в горы лечиться. А двадцать минут назад Марк и Нюсей позвонили, что у их Игната твоя крышка от термоса оказалась!

– Я его не искала. Он сам нашелся. Сложно было не заметить человека, который так эпично врезался головой в автобусную остановку…

Дедушка разражается уютным радостным хохотом.

– Весь в Марка, пострел! Тот тоже любил вечно головой что-нибудь протаранить. Вот помню я в пятьдесят четвертом…

– Дедушка, давай короче, а то я телефон занимаю…

– А, да. Я что звоню – то. Вечером сбор будет большой. Многие придут. Бабушка тут список тебе составила, что купить надо… А то мы не успеваем. Ты запиши там…

Клава, которая обладает слухом летучей мыши и явно слышит весь разговор протягивает мне клочок бумаги и дешевую оранжевую ручку которая пачкает чернилами.

– Записываешь?

– Да.

– Значит так. Первое. Йогурт с ливером…

– Чего?!

– Да не с ливером! А литровый, слепая ты тетеря! – Бабушкин голос перекрикивает визжащую мясорубку, заставляя меня захихикать.