Образцовая дружба

На месте школы с громким названием «Академия танцев» я ожидала увидеть два-три танцевальных класса с едва работающим освещением. Но когда мы со Спенсером поднимаемся на второй этаж неприметного шестиэтажного здания, и он тянет за ручку двери, открывая мне вид на коридор, то мне хочется придержать челюсть, чтобы не оказаться с позорно открытым ртом.

Просторный холл с темно-зеленым диваном из кожи. На полу – графитовый керамогранит, в тон которому выполнена стойка ресепшн. Темные стены отделаны дорогой штукатуркой, и в них же встроены прямоугольные зеркала в металлическом обрамлении. Общий свет в помещении приглушенный, но в рабочей зоне есть дополнительные источники освещения.

Здесь точно не обошлось без руки профессионала, и денег на это потрачено много. Без лишней скромности, я в этом разбираюсь. И не потому только, что недавно закончила в квартире ремонт. Учеба на курсе дизайна обязывает, хоть я не уверена, что, закончив университет, займусь интерьером.

Спенсер с широкой улыбкой кивает девушке с цветастым афро:

– Какой зал свободен?

– В тринадцатом занятие начнется через полчаса. Кстати, вроде, твое. – Девушка смотрит в компьютер и быстро стучит по клавиатуре. – Нет, не твое. Тут указан другой хореограф. – Она приближает лицо к экрану, секунду пристально вглядывается и машет головой. – Прости, никак не запомню ее имя.

– Пак Субин. – В глазах Спенсера пляшут искры, когда он замечает, с каким удивлением я смотрю на него, услышав фразу «другой хореограф». – Это Сабрина.

– Твое занятие? Ты не говорил, что преподаешь!

– Ты разве спрашивала?

– Сказав, что хочу танцевать, я имела в виду клуб, а не мастер-класс от профессионального хореографа.

– Ну не такой я пока еще профессионал. – Он дергает плечом и направляется в другой конец коридора. – Я начинал как любитель, в школу пришел полтора года назад, а преподаю с июля. Всего у двух групп, по одному часу два раза в неделю. Иногда больше. И кстати, – он резко оборачивается, покрутившись на носках белоснежных кроссовок, и, не успев сбавить скорость, я врезаюсь лицом прямиком в его грудь.

Во всем виноваты кроссовки, не будь его обувь такой ослепительно белой и притягивающей взгляд, я смотрела бы перед собой, а не на ноги Спенсера.

– Кстати? – Я отступаю на шаг, потирая место случайного столкновения.

– Я привел тебя не танцевать.

– Зачем же тогда?

– Пока только уговаривать на долгосрочную перспективу. Каждый новый ученик в группе – это плюс к моему заработку.

Он корчит странную мину, которая по задумке, наверное, должна напоминать морду кота из «Шрека», но, может, Спенс классно танцует, однако актер из него никудышный.

– Я тоже хочу есть, – продолжает с тем же лицом попрошайки-аристократа.

– Или купить машину, – я растягиваю губы в едкой ухмылке.

Мы идем до конца коридора, и только здесь я замечаю, что он разветвляется. Спенсер кивком указывает направо, я пораженно вскидываю брови, чувствуя, что даже для моей очень подвижной мимики столько активности за день – перебор.

А удивляться здесь есть чему… Длиной эта часть коридора еще больше, чем та, которую видно со стойки ресепшн. И почти настолько же он растянулся в другую сторону.

– Вы что, занимаете весь этаж? – Я замедляю шаг, позволив Спенсеру догнать меня и вести за собой.

Я вижу столько дверей, что не уверена в том, что смогу догадаться, в какую из них мы должны войти.

– Нет.

– Здесь что-то по типу офисов? – Я с интересом присматриваюсь к одинаковым дверям, на которых нет никаких вывесок, кроме номеров.

– Мы занимаем два этажа, – говорит он.

Ах, вот в чем дело…

Хмыкнув, я замедляю шаг, когда вижу, что Спенс достает связку ключей и приближается к предпоследней двери с числом 13.

– Это портал в ад?

– Я не суеверный. – Покрутив ключ в замке, он толкает дверь и хлопком по стене зажигает свет.

Я иду следом и на секунду задерживаюсь в дверном проеме. Уговариваю себя не позориться, в сотый раз за последние полчаса разевая рот, и приглаживаю лицо маской невозмутимости.

– Так ты не покажешь мне мастер-класс?

– Могу показать, как правильно сесть на шпагат. Остальное только за деньги. – Он стучит по карманам штанов, и шагает к ряду шкафчиков, расположенных вдоль стены.

Помещение здесь действительно впечатляющее. Не меньше четырехсот квадратных футов. Зеркала на всю стену, свежий ремонт.

– Мы закрывались на месяц, – говорит Спенсер. – Открылись неделю назад. Поэтому здесь все такое… – Он обводит руками помещение и поворачивается ко мне. – Новое.

– А ты умеешь?

Он трижды моргает, прежде чем осознает, что я говорю о шпагате.

– В танцах важна пластика. И растяжка. Конечно, умею.

Шагнув вглубь танцевальной комнаты и даже не обернувшись, я прикрываю за собой дверь.

– Покажи.

Я отхожу к длинной скамье у одной из стен. Сажусь, приготовившись к шоу. Касаюсь лопатками зеркальной стены, и, положив ногу на ногу, подпираю щеку ладонью.

– Что, правда умеешь?

– Да без проблем.

Он подходит к одному из шкафчиков, рядом с которым стоит небольшой стол, и кладет на него спущенный с плеч бомбер, оставаясь в одной футболке. Рисуется, шагая к самому центру комнаты и на ходу разминая руки.

Меня так и подмывает спросить, зачем для шпагата ему нужны руки, но я лишь склоняю голову набок и с нарастающим любопытством смотрю, как он останавливается в пяти шагах от меня, становится боком и, подняв руки вверх, плавным скольжением ног опускается на продольный шпагат.

Реально, чтоб его. Как чертов гимнаст на Олимпиаде. Ну или где они там еще выступают? Я мало слежу за спортивными состязаниями и видела раньше такое только во время трансляции Олимпийских игр.

Я готова вскочить со скамейки и, всплеснув руками, крикнуть ему: «Браво!», но Спенсер встает раньше меня. Причем, делает это так быстро, словно его гимнастические пируэты не больше чем выдумка моего галлюцинирующего мозга.

– Теперь верится? – лицом он напоминает ребенка, которого кто-то взял на слабо, а он с легкостью показал класс.

Я нахожусь под впечатлением и не могу выдавить из себя и слова. Однако Спенсер воспринимает мое молчание по-другому.

Нахмурив брови, он скрещивает руки у груди.

– Тогда покажу еще раз, – бросает прежде чем вновь растянуться передо мной в шпагате. В этот раз в поперечном.

Я вскидываю руку, пытаясь его остановить, приоткрываю рот, но тут же его захлопываю, услышав, как с громким треском разрывается ткань.

– Черт, – Спенс опускает голову, но, не обнаружив признаков повреждения спереди, оборачивается назад. – Триста, мать вашу за ногу, баксов. Хорошо, что достались со скидкой.

От избытка сдерживаемых до этой секунды эмоций, я не просто смеюсь, а взрываюсь от хохота. Держусь за живот, всхлипываю, икаю и, кажется, пару раз издаю громкий звук, похожий на хрюканье.

К исходу минуты непрекращающегося смеха я просто лежу, прижавшись лицом к скамейке, и сквозь застилающие лицо слезы, смотрю на Спенсера, который, махнув на меня, ковыляет к столику, прикрывая рукой приличную дырку на заднице.

Едва успокоившись, я вижу, как он тянет за ручку выдвижной полки, спрятанной под столешницей, и достает оттуда шкатулку. Уже через пару секунд в его руках нитка с иглой, а штаны ловким движением рук спускаются вниз, оставляя меня наблюдать за скульптурной задницей Спенсера, ослепляющей не только формой, но и белизной. К счастью, белизной не обнаженной кожи, а сидящих в облипку трусов.

Видно, штаны здешних танцоров уходят в отрыв регулярно. Иначе откуда здесь нитки с иголками?

– Решил трусами похвастаться? Раз уж штаны спер у бомжей, – хохочу я, ткнув пальцем в резинку с кричащим названием бренда.

Обернувшись, Спенс улыбается так, будто стоит сейчас не в трусах и футболке, а в костюме Brioni.

– Да, я купил их на распродаже, но я сейчас вроде опального принца. Вынужден экономить и уговаривать случайных знакомых записаться ко мне в группу, чтобы в конце месяца на моем счету было на пару десятков баксов побольше.

– Я сейчас расплачусь. – Вытираю с щеки воображаемую слезинку. – А трусы, я так понимаю, из далекого прошлого еще не опального аристократа? Они-то явно дороже твоих распродажных штанов.

– Еще одно слово, и я подарю тебе их на память. Будешь носить вместо пижамных шорт.

– Главное, не подари мне их прямо сейчас, – я пытаюсь смутить его, пристально изучая контуры ягодиц, отчетливо проступающих сквозь ткань.

Не скажу, что его подкачанный зад совсем меня не впечатляет, но что я, задниц не видела? На первом курсе я стажировалась в команде фотографа, который часто устраивал фотосессии обнаженных моделей. Видела столько всего, что смутить меня чьими-то ягодицами – задача со звездочкой.

– У вас с подругой один преподаватель на курсах сарказма? – Спенс вспоминает Сэм, и, говоря по правде, она в этом деле дала бы мне фору.

– Мы тренируемся друг на друге.

– Оно и видно.

Мы с четверть минуты обмениваемся взглядами. И я понимаю, что Спенсера не напрягает моя манера общения. Поэтому весь этот цирк с подколами, который в последнее время стал моим способом оценить человека как потенциального друга (как с ним дружить, если он не понимает юмор?), кажется лишним.

Он пластичный. Не только в танце, но и в общении. Уступчивый там, где нужно, и с адекватным юмором.

Я моргаю, молча признав свое поражение в этой игре в гляделки, и, сделав короткий вдох, встаю, чтобы протянуть ему руку и объявить, что готова открыть для него дверь в свой ограниченный круг хороших друзей.

Возможно, он удивится, ведь в универе за мной и без того закреплена слава души компании. Но мало кого из знакомых я назвала бы другом. Да, это странно, но почему-то Спенсера мне тоже хочется видеть в этом не слишком большом списке.

Встав со скамейки, я поправляю складки на брюках. Молча делаю пару шагов, заметив с каким подозрением он смотрит.

Расстояние между нами медленно сокращается, пока Спенсер бегает взглядом от моего лица к нижней части своего тела.

– Что ты задумала? – его голос звучит твердо, но напряжение заметно теперь не только в лице, но и во всем теле.

Я размыкаю губы, чтобы ответить, но оборачиваюсь, когда слышу, как открывается дверь.

Лицо Спенсера вытягивается так, словно явился как минимум президент. Правда, такой физиономии от меня удостоился бы разве что кто-нибудь из BTS.

В проеме стоит девушка. Высокая, худенькая, фигурой похожа на Барби. Волосы чуть ниже плеч, окрашены в карамельный. Пухлые губы, небольшой нос и темные, почти черные глаза.

Застыв у порога, она, как прибитый гвоздями столб, не двигается с места, пока за ее спиной растет число любопытных глаз.

Слышу, как кто-то свистит, пару хихикающих голосов и бас, от которого закладывает уши:

– Мисс Пак, кажется, мы не вовремя.

Я перевожу взгляд на Спенсера, все так же сверкающего трусами, и, закатив глаза, со свистом втягиваю воздух.

– Теперь ты обязан на мне жениться, – я разворачиваюсь, и, подмигнув своему несостоявшемуся учителю, иду к выходу из класса.

Я вскидываю подбородок, дефилируя мимо ребят и, судя по всему, их преподавателя танцев. Все эти секунды, пока не исчезаю за дверью, я ощущаю, как в мою спину, а, следом и пятую точку, врезается прожигающий насквозь взгляд. И, если я не унесу ноги из класса в ближайшие пять секунд, то дырка в штанах здесь будет не только у Спенсера…

Глава 3

Милли

«Спенсер: Так что там насчет свадьбы?»

«Мне выбирать кольцо?»

Я лежу на кровати, закрывшись в своей старой комнате, где ночевала в последний раз несколько дней назад.

У родителей годовщина свадьбы, но я не помню, сколько именно лет. Все эти даты никогда не были для меня чем-то значимым.

Дата первой маминой свадьбы с Серхио подбиралась с такой скрупулезностью, что, наверное, должен был наступить апокалипсис, чтобы они разбежались. Но в результате брак продержался немногим дольше восьми лет. Не помогла ни идеальная дата рождения обоих супругов, ни исключительный гороскоп, ни дата свадьбы, что одобрили бы все существующие в мире религии и конфессии.

«Я: Если кольцо от Cartier…»

Горло царапнул смешок от закравшейся в голову мысли:

«Я: Выберем дату?»

«У мамы есть знакомый астролог. Многолетний опыт, но сомнительная эффективность».

«Как показала практика, браки, подобранные с его прогнозом, разваливаются через несколько лет».

Не знаю, зачем я пишу это Спенсеру. Едва ли ему интересен неудавшийся брак моих родителей.

«Спенсер: Плевать на астролога».

«Здесь дело в другом. Теперь ты сама должна за меня выйти…»

Я вскидываю брови, и, привстав с одеяла, удобнее располагаюсь в подушках. Хватаюсь за телефон и быстро стучу по экрану пальцами.

«Я: И как это понимать?»

«Спенсер: Я полгода пытался к ней подкатить. И все это время старался не сильно светить в компании девушек».

«Я: Стоп!»

«К НЕЙ?»

«Спенсер: Субин».

«Я: Корейская Барби?»

От напряжения я подбираю под себя ноги. Во мне включается кнопка «шиппер со стажем», которая тут же подбрасывает картинки Спенсера, стоящего с той миленькой кореянкой у алтаря.

«Спенсер: Она лучше Барби…»

И я почти слышу на месте трех точек вздох влюбленного восхищения.

«Я: Проблема-то в чем?»

«Судя по взгляду, которым она смотрела, ты ей интересен».

«Вряд ли она не поняла, почему ты стоял без штанов. Да хоть бы и не поняла. Ей будет любопытно, чем же таким мы планировали заняться, вспомнит все твои знаки внимания и подумает, почему ты в итоге выбрал меня».

Он никак не реагирует.

Я жду сообщения десять минут, пока не слышу, как кто-то тихо скребется в дверь.

– Входи! – Откладываю телефон в сторону и сажусь, скрестив ноги.

– Ужин готов, – улыбается мама и задерживается на пару секунд, чтобы рассмотреть комнату. Словно в мое отсутствие здесь что-то изменилось, а мама каким-то образом оказалась не в курсе.

– Спущусь через пару минут. – Я показываю ей «окей» и возвращаюсь взглядом к экрану.

Спенсера нет в сети. Сообщение не прочитано. Не знаю причину, но почему-то меня это раздражает. Думаю позвонить ему, но понимаю, что с вероятностью в 99% процентов могу показаться слишком навязчивой.

Так и не дождавшись ответного сообщения Спенсера, сползаю с кровати и отправляюсь ужинать.

– Вся семья в сборе! – звонко оповещает мама, расставляя бокалы.

Папа стоит у бара, разглядывая бутылки игристого, и, проследив за взглядом матери, оборачивается и тянет ко мне руки, чтобы стиснуть в крепких отцовских объятиях. Тех самых, что я не получала от Серхио последние лет пятнадцать. А может, и никогда. Я так плохо помню то время, когда он жил с нами. Мой настоящий, хоть и не генетически правильный отец смог затмить собой не только плохие воспоминания о Серхио, но и то немногочисленное хорошее, что в них было.

– Знал бы, что ты будешь приезжать так редко, растягивал бы с ремонтом как мог, – возмущается он по-доброму.

– Рано или поздно я бы все равно от вас упорхнула. – Я хлопаю его по спине, показывая, что объятия затянулись и я рискую вот-вот задохнуться.

Мы с папой подходим к столу, он одновременно отодвигает два стула и приглашает меня сесть.

Через секунду ко второму стулу подходит мама.

– Спасибо, Нестор. – Целует его в короткую щетину и улыбается так же ярко, как в первые дни знакомства.

В который раз я восхищаюсь тому, что даже спустя столько лет их отношения не меняются.

Так и должно быть, когда человек, пусть и не идеальный, но твой. Недостающий кусочек мозаики твоей жизни. Тот, кого для тебя создала Вселенная.

Встречу ли я такого же? Не уверена, что смогла бы вообще строить отношения без помощи специалиста, если бы мама не познакомилась с Нестором.

Я сломалась в том возрасте, когда дети должны расцветать. Стала сразу взрослее на несколько лет. Мне нравилось детство. Я хотела остаться ребенком как можно дольше, но разве кто-нибудь меня спрашивал?

Я с аппетитом уплетаю стряпню мамы, с тоской вспоминая, что в моем холодильнике нет ничего, кроме трупов позавчерашней доставки. За годы жизни в родительском доме я привыкла к роли любимой единственной дочери, до шестнадцати лет не подходившей к раковине, чтобы помыть за собой посуду. Что тут говорить о еде. И в самое трудное время, когда отец только-только ушел от нас и мама, едва выписавшись из больницы, уговорила бабушку переехать жить с нами, чтобы самой устроиться на работу, я ела все самое вкусное, не прилагая ни грамма усилий.

– Ты встречалась с Серхио?

Вперив в маму задумчивый взгляд, я застываю с вилкой у рта.

Маятником перевожу взгляд от мамы к отцу, понимаю, что в курсе оба и вся эта ситуация кажется странной одной только мне.

– Вы знали? – Вилка со стуком ложится на стол. Меня не беспокоит ни то, что кусок индейки запачкает белоснежную скатерть, ни то, что застрявший в горле комок не даст мне спокойно и с удовольствием поесть.

Я понимаю, чем закончится этот ужин. Вижу по лицам родителей, для чего мы на самом деле здесь собрались.

Годовщина. Ну конечно…

Только сейчас в голове появляется четкое воспоминание их свадьбы. Жених и невеста у алтаря, куча гостей, прогулка по красной дорожке.

Дорожке, усыпанной снегом.

И как я забыла эту деталь?

Едва ли такой снегопад мог выпасть в конце лета. Да, Новой Англии далеко до климата Калифорнии, но даже для этих широт снегопад в сентябре – экзотика.

Выходит, ей нужен был повод, чтобы обсудить со мной встречу с Серхио, и в голову не пришло ничего лучше годовщины свадьбы?

Сама-то она ее помнит?

– Это ты подсказала ему, как связаться со мной?

– Он нашел бы и без моей помощи. Но посчитал, что разумнее спросить у меня разрешения.

– Правда? С чего бы? – не выдержав, рявкаю я. – Я вроде три года как совершеннолетняя. Может, он и раньше по этой причине со мной не общался? Боялся, что ты не дашь разрешения?

Папа, закончив жевать индейку, неспешно вытирает рот, складывает перед собой руки и слушает, но на его лице читается мысленная дилемма: вмешиваться в конфликт или понаблюдать со стороны. Я сделала бы второе на его месте.

– Твой отец болен, – мама старается сохранять нейтральность, но в голосе слышится дрожь.

– Мой отец сидит здесь. Жив и здоров. Никаких других отцов я не знаю.

– Милли, поговори с матерью, – все-таки вмешивается папа.

– А ты как мог знать и смотреть на это сквозь пальцы? – Я хватаю салфетку и сминаю ее в руках.

– Ты ведешь себя как капризный ребенок, – сокрушается мать.

– Ребенок? Случайно, не тот, которого Серхио бросил? Семилетка, слишком рано узнавшая, что значит быть взрослой.

Когда-то любое упоминание об отце будило во мне приступ дрожи от воспоминаний.

Я никогда не мечтала о детях. Хоть и не отношу себя к ярым противникам, но не делаю из семьи и детей смысл существования.

Но было время, когда из-за ухода отца я воспринимала детей как проблему. Как маятник, способный пошатнуть порядок любой устоявшейся семьи. Как показатель, определяющий достойна ли ты любви и счастья с мужчиной, которому вдруг стало недостаточно только тебя. В нашем с матерью случае, недостаточно было еще и меня.

Он ушел из семьи, когда мне было чуть больше семи. Оставил нас с мамой за то, что она не смогла подарить ему сына. Бросил прямо в палате больницы, узнав, что она потеряла возможность родить вместе с ребенком, который не выжил.

Я была семилетним ребенком, и тогда уже многое понимала, но фраза отца, которую я услышала, стоя у приоткрытой двери в палату, так и осталась вне границ моего понимания.

«Ты больше не сможешь родить, Лилиана. Зачем мне вкладывать силы и средства в семью, где женщина не может иметь детей? Сейчас ты как дерево, не способное дать плоды. Подумай сама, для чего мне такое дерево? Чтобы смотреть на твою красоту? Наслаждаться прохладой, прячась в тени, пока сам умираю от голода?»

Серхио всегда говорил, как поэт, но единственное, на что пригодился его непревзойденный талант оратора – это преподавание в местном колледже, занимающем 53 строчку в рейтинге штата. Все, что Серхио Мендес нажил за тридцать шесть лет – однокомнатная квартира на окраине Уотербери и подержанный «Понтиак» 95 года выпуска.

Но и с таким незавидным имуществом он мечтал о наследнике. Мужчине, которому передаст свою скромную недвижимость в придачу с фамилией.

Дерево, не способное дать плоды…

Мама лежала в постели, худая, разбитая, изможденная. Она потеряла ребенка на тридцать восьмой неделе. Говорила с ним, чувствовала под сердцем, успела привыкнуть к мысли, что скоро услышит голос, увидит, как он улыбается.

И кто из них потерял больше?

Как Серхио пришло в голову говорить ей такое?

– Милли, ты уже взрослая девочка. – Мама прячет взгляд в гладкой поверхности пустой тарелки. – Должна понимать, что никто не застрахован от ошибок. И каждый заслуживает шанс на прощение. Особенно, если он болен и…

– Взрослая девочка? – Мой голос звенит, отражается эхом даже в заполненной мебелью комнате. Он не срывается ни на мгновение, но я чувствую, как по лицу бегут слезы. – Ты правда считаешь, что это нормально? Пустить его в нашу жизнь? После всего? Да он же… – мне хочется обозвать его всеми плохими словами, которые знаю и на английском, и на испанском, но, сжав кулаки, я выдаю сдержанное: – Чудовище!

– Я просто хотела, чтобы ты сама могла выбрать, прощать его или нет.

Терпеть не могу истерики на ровном месте. Возможно, если бы кто-то сейчас наблюдал за моим разговором с родителями, он бы назвал меня истеричкой. Но только я знаю, как тяжело нам было оправиться после предательства. Не появись в нашей жизни Нестор Рамирес, не знаю, смогла бы я вновь поверить, в здоровые отношения. Как воспринимала бы само слово «любовь» или «семья».

Я ненавижу Серхио Мендеса. И утром моя забывчивость сыграла со мной злую шутку. Сэм ведь была права, а я, вместо того чтобы слушать ее, сморозила бред, задевший чувства подруги.

– Я пойду.

Не дав никому из присутствующих вставить и слова, я выхожу из столовой и поднимаюсь в комнату. Хлопнув дверью, с разбегу падаю на кровать. Переворачиваюсь на спину и впиваюсь взглядом в экран, где мигают значки непрочитанных сообщений.

«Спенсер: Успокоила…»

«Тогда, может, бахнем фальшивые отношения? Проверим, начнет ли Субин ревновать;)»

«Ты еще здесь?»

Сообщение отправлено двенадцать минут назад.

«Я: Нет».

«Спенсер: А кто тогда отвечает?»

«Мистер Рамирес?»

Я набираю новое сообщение: «Это ответ на “фальшивые отношения”», но стираю его, решив посмотреть, что он напишет дальше.

«Спенсер: Надеюсь, вы понимаете, что фальшивые не подразумевают одну постель с вашей дочерью? Клянусь, я ее не трону…»

«Самое большее – поклюю в щеку и пару раз поцелую по-рыбьи».

Я быстро вживаюсь в роль, представив, как мой отец отреагировал бы на сообщение Спенсера.

«Я: По-рыбьи? Как это?»

«Спенсер: Знакомы с дорамами?»

Я тяну руку вверх, чтобы достать подушку и развлечься удобнее.

«Я: Допустим».

«Спенсер: Как думаете, пары, влюбленные по-настоящему, будут так целоваться?»

Я вспоминаю свой личный топ-10 дорамных поцелуев, среди которых нет ни одного рыбьего. И в противовес ему – антитоп. Тех самых, которые ждешь до победного, но, получив, понимаешь, что лучше бы их не было… После таких поцелуев обычно теряется весь интерес к главной паре. В моей фантазии это выглядит куда горячее.

«Я: Никаких фальшивых отношений».

«Спенсер: Боитесь, что влюбится?»

Вопрос ко мне или к папе?

«Я: Боюсь, что придется отстреливать твои яйца».

Какая нелепая фраза… Избитая, как марш Мендельсона на свадьбах.