Образцовая дружба

Эйприл Сэвен

Образцовая дружба

Посвящается тем, кто боится стать фоновым шумом в чьей-либо жизни.

Я здесь.

И я тебя слышу.

Глава 1

Милли

Девственность.

Слово из тринадцати букв, в котором я никогда не видела смысла.

Я не берегла ее до счастливого брака и не планировала преподнести как подарок первому парню, в которого бы влюбилась.

Когда-то именно так и поступила моя мать. И в благодарность за тщательно оберегаемую невинность Господь отправил ей мужа, Серхио Мендеса. Супруга такого же замечательного, как и отца.

Девственность для меня была чем-то сродни рудименту. То лишнее, совершенно ненужное, чему стоило бы исчезнуть в процессе эволюции. Правда, в моем окружении есть люди, чье мнение в этом вопросе другое. К примеру, Сэм, моя лучшая подруга, оберегающая драгоценный цветочек для лучшего в мире, единственного в своем роде садовника.

Я собиралась лишиться девственности в пятнадцать, на одной из шумных школьных вечеринок. Отправилась туда с подругами, чьи мамы, как и моя, были уверены, что мы ночуем в доме одной школьной ботанички-святоши.

Я выбрала его с порога – длинноволосый брюнет с руками басиста, ростом баскетболиста, прокуренным голосом и улыбкой модели рекламы жевательной резинки. Но, увы, намеченный мной кавалер-дефлоратор решил, что ему интереснее совратить ту самую «святошу».

Вторая попытка была через полгода. Я так же нашла парня, с кем прицельно планировала пуститься в карусель разврата. Но встретила Даниэля Касаса, красивого испанца, чья внешность, хоть и отдаленно, но напоминала его однофамильца Марио, который когда-то мне нравился.

Вначале нас сблизили общие увлечения: мы одинаково фанатели по песням Адель и Арианы Гранде и без остановки могли обсуждать антиутопии, чья популярность схлынула несколько лет назад. Уже через месяц мы стали встречаться. Дан очень красиво за мной ухаживал и предложил переспать только на тридцать восьмом свидании. О да, это правда, я даже считала.

В день икс он снял для нас номер на имя старшего брата и подготовил романтический ужин, решив с пафосом похоронить мою девственность.

Накормил, напоил немного. Для храбрости. Довел до оргазма пальцами и пытался распробовать языком. Да так неудачно пытался, что мне до сих пор неприятно об этом думать…

Впрочем, технически Дан был не так уж и плох. Я слышала от девчонок о больших ужасах и долгое время считала, что мне повезло. Сейчас-то я понимаю, что та наша ночь стала полным провалом, но в тот момент я была… счастлива, глупо представляя совместное с Даном будущее. Идеальный сценарий, где лучший друг стал твоим первым официальным парнем. Он же – первым мужчиной, первым любовником. И остался единственным.

Боже, какой бред… Даже Сэм, будучи девственницей в двадцать один, выглядит не такой наивной.

Но мечты рухнули в ту же ночь. После долгих попыток протиснуться глубже своим небольшим членом, Дан едва ли не с лупой искал кровь на простыне.

Но ее там не оказалось.

Не знаю, была ли проблема в особенностях физиологии моего тела, или он просто не смог доказать мужественность на «супружеском» ложе, но той же ночью мы с Даном расстались. Точнее, он меня бросил. Одну в гостиничном номере. И заклеймил перед этим «грязной шлюхой общего пользования».

Быть может, именно в тот момент мой мозг зациклился на сценарии всех последующих отношений с парнями – «друг-любовник-разочарование-расставание», – но я не увидела в этом проблемы, решив, что Дан обыкновенный предатель.

После него в моей жизни было трое таких же «друзей-парней», но закономерность я вычислила только на Питере.

Джейсон Питер Паркер – брюнет с пронзительным взглядом, что с одинаковой легкостью может быть, как обжигающим, так и леденящим до дрожи. Заранее предупреждает, что отношения на столетие – не его формат. Девчонки, с которыми он встречается, обычно не прочь повторить традиционные для него две недели, но я не припомню, чтобы Пит повторялся.

Мы познакомились на втором курсе, когда мне понадобились услуги фотографа. Тогда я могла бы просто начать отношения без обязательств, минуя стадию дружбы. Потом расстаться без каких-либо разочарований и пойти дальше. Но шлейф бабника, тянувшийся вслед за Паркером, охладил меня с первой секунды знакомства. Я все же выбрала дружбу, изредка напоминая себе, что Пит и сейчас мне нравится, хоть и не так безнадежно, как в прошлом семестре.

Кстати, сейчас я стою в коридоре корпуса и гипнотизирую лоб Питера, пока этот козли… паук явно неровно дышит к однокурснице Джине. А та в свою очередь окучивает футболиста Эверетта.

Глядя на взгляд Питера, полный тоски, я понимаю, что быть частью многоугольника – это не то, что мне нужно.

– Привет, – подходит ко мне еще один симпатяга-брюнет, Спенсер, и салютует раскрытой ладонью, словно мы с ним закадычные друзья.

До прошлой субботы мы и здоровались-то в лучшем случае раз в полугодие, если оказывались в компании общих знакомых. Но он пригласил нас с Самантой на день рождения вместе с половиной курса и, кажется, мой подарок так сильно его впечатлил, что парень решил, будто я только и жду, когда же он подойдет ко мне в коридоре, чтобы поприветствовать лично.

– Привет, – тяну с неохотой, продолжая разглядывать погрязшего в меланхолии Паркера.

Решив для приличия обратить на Спенсера чуть больше внимания, чем на десятую доли секунды, я перевожу на него взгляд и с трудом сдерживаюсь, чтобы не вытаращить глаза.

Я знаю его с первого курса, но никогда не цеплялась взглядом больше, чем на три секунды.

Он был не в моем вкусе. Куча татуировок и пирсинга. Футболки, из которых при хорошей сноровке можно соорудить палатку. Штаны, в которые мы влезли бы на пару и еще осталось бы место. А неделю назад, в первый учебный день, он сразил меня наповал еще и прической.

Маллет? Серьезно?

Он бы еще усы отрастил… Хотя в этом случае они оттянули бы на себя все внимание от пары колец в верхней и нижней губе.

Он был как не очень удачный косплеер Бэкхена1 эры «Kokobop», и только еще не забытая любовь к EXO удерживала меня от желания пройтись ножницами по этому шедевру рук неумелого парикмахера.

И вот сейчас я смотрю на того забавного парня, но вижу совсем другого.

Он все же постригся. Убрал кольца из губ. Оставил одно крошечное в носу и штангу в брови. И на ушах их теперь не сто пятьдесят, а… чуть меньше.

Футболка в неоновом синем, но все же его размера – всего на один меньше, и была бы в облипку. И брюки! Господи, он носит прямые брюки! Не скинни, конечно, но в эти мы вместе уж точно не влезем. С моим выдающимся задом я не уверена, что вообще смогла бы их застегнуть.

Он словно сходил на «Шоу Волшебника Джея»2 и все его вещи жестоко, но справедливо обкромсали ножницами.

– Пожар? Потоп? – все-таки не удерживаюсь.

Странно, что он понимает сразу, и не задумывается ни на секунду, чтобы ответить:

– Родители.

– А раньше где были?

– Брэдфорд3. Западный Йоркшир.

– Ты не отсюда?

– Это так удивляет?

– Не больше, чем твой внешний вид, – бубню я под нос, на секунду вернувшись к созерцанию Паркера, который успел переключиться на блондинку с бритым затылком.

Отчаянные времена требуют отчаянных мер.

Но Спенсер, расслышав мой комментарий про внешний вид, уточняет:

– Субботний или сегодняшний?

– Уже и не знаю.

Наш диалог прерывается оповещением на моем телефоне.

Я поднимаю экран, вижу сообщение отправителя «Серхио Мендес» и с силой зажмуриваю веки.

Каким бы паршивым он ни был отцом, наш разговор накануне не мог оставить меня равнодушной. Я не плохая дочь, просто давно не считаю его… папой. Однако, когда человек, возможно, одной ногой на том свете, ты не понимаешь, как правильно реагировать.

Я вроде его и ненавижу, но в то же время мне сложно полностью вычеркнуть Серхио из памяти и разорвать все нити привязанности, ведущие к моему сердцу.

Людей ведь нужно прощать? Пусть и, казалось бы, кто-то из них не заслуживает прощения.

Впрочем, моя бабуля по материнской линии всегда говорила: «Если прощает Бог, как могут не прощать люди?» Не знаю, согласна ли я с этой точкой зрения, но Анна Герреро видела в жизни побольше меня, прежде чем умерла в семидесятилетнем возрасте.

Я успеваю открыть сообщение с результатами биопсии. Не фокусируясь ни на одной букве, быстро кручу экран вниз и нажимаю на блокировку.

Спенсер, заметив, как я изменилась в лице, сводит брови и, кажется, размышляет, стоит со мной говорить дальше или уйти.

Я нервно оглядываюсь, думая, куда спрятаться, чтобы побыть в одиночестве, а позже, набравшись смелости, открыть результаты.

Молча киваю Спенсеру и делаю шаг к развилке, откуда берут начало два длинных коридора к западному и восточному крылу.

И тут же встречаюсь нос к носу с подругой.

– Как встреча… с отцом? – спрашивает Сэм тихо, будто нас кто-то может подслушать.

Она в курсе, что мы с ним должны были встретиться в воскресенье. Я рассказала сама, хоть и обещала себе, что в эту проблему не стану никого вмешивать. Но почему-то сейчас я не решаюсь делиться с подругой переживаниями. Да, мне нужна любая поддержка, но я до сих пор в смятении и не хочу, чтобы кто-то другой видел, как я реагирую на новости о здоровье отца. Настолько боюсь собственных эмоций, что прячу их ото всех, и от себя в том числе.

Но все-таки Сэм есть Сэм. И опыт наших с ней непростых, хоть и с первых же дней искренних отношений, научил ее быть в этой дружбе настойчивой.

Мы пытаемся говорить друг с другом, обсуждать проблемы, советоваться. Не всегда с первого раза, но признаемся друг другу даже в самых ужасных секретах. Например, я не прочь была бы послушать ее признание в симпатии к нашему однокурснику Алексу, лучшему другу Спенсера. Но для начала ей необходимо признаться в этом самой себе.

Схватив меня за руку, Сэм решительно шагает к пространству под лестницей.

– Даже не знаю, с чего начать… – отзываюсь, надеясь, что прозвенит звонок и я найду повод сбежать на лекцию.

Но Сэм не просто настойчива. Она прет как танк.

И если, увидев ее чуть меньше минуты назад, я была уверена, что навру с три короба, то сейчас с ощущением, что нахожусь на каком-то гребанном шоу гипноза, я слету рассказываю ей правду, про то, что Серхио болен, не уточняя, чем именно.

Нет, я не жду от нее сочувствия. Это не то, что мне сейчас нужно. Возможно, сегодня мне было бы легче увидеть в ее лице равнодушие или просто вежливое участие. Но то, с какой жесткостью реагирует Сэм, меня удивляет. Я в курсе того, что почти половину своей жизни эта дуреха считала себя приемным ребенком в семье.

Подруга жила с этой мыслью так долго, ни разу не поделившись даже со мной, что, узнав, пару лет назад, я едва не прибила ее через экран телефона. Грозилась примчаться из Бостона и устроить им с предками очную ставку. Сэм обещала, что все расскажет, но в итоге тянула еще полгода. Возможно поэтому мысль об отце, бросившем родного ребенка, срабатывает на нее как триггер.

Не знаю, что происходит в мыслях подруги, но то, с какой неприязнью, почти ненавистью, она отзывается о человеке, которого знает по одному моему рассказу, так сильно меня удивляет, что я пытаюсь его оправдать. Возможно, впервые за все эти годы мне хочется защитить отца. Ведь у меня есть куда больше причин испытывать к нему неприязнь, жгучую как кислород, сковывающий легкие. Но, кажется, это чувство уже не такое сильное.

– Видела бы ты, на кого он похож, – не унимаюсь я, продолжая примерять на себя роль адвоката.

Но ей плевать. И это еще сильнее меня распаляет. Мое лицо нещадно печет. Я продолжаю с ней спорить, но не разбираю слов: ни ее, ни своих. Слышу, но воспринимаю как уйму бессвязных слогов, сваленных в кучу.

– Скажи, что простила его и отпусти с миром! – бросает Сэм, и я наконец понимаю каждое слово в ее реплике.

– Отпустить с миром? Куда? Он отец, а не предавший в прошлом любовник! У нас общая кровь, понимаешь?

– Это просто слова. Нет никакой общей крови. Не факт, что у вас даже группа совпадает.

И тут меня прорывает окончательно. Я не понимаю, что говорю. Пребываю в таком бешенстве, словно это она виновата в том, что случилось с Серхио. Я и сама не замечаю, как легко готова свалить на нее всю вину – даже за то, в чем она-то уж точно не приняла никакого участия.

Когда я не справляюсь и хочу выплеснуть этот скопившийся внутри ужас, мне становится проще обвинить в своих бедах того, кто попал под горячую руку.

Я вспыхиваю с полуоборота.

В школе именно Сэм называли Ведьмой, но, в отличие от меня, она никогда не показывала характер без повода. И даже сейчас я ощущаю ее спокойствие, хоть голос и стал выше на несколько децибел.

Но я не могу себя контролировать. Дергаю руки, высвобождаясь из крепкого захвата подруги и, не обращая внимания на окружающих, громко кричу:

– Я могу потерять его навсегда! Хоть это ты понимаешь?! – Лицо Сэм перекашивается. Я не осознаю, что собираюсь сказать, как слова бьют без промаха – в болевую точку подруги. – Ты даже представить не можешь, как это выбивает почву из-под ног! Понимание того, что близкого человека в один момент просто не будет! Нигде. Никогда. Он просто исчезнет, не оставив возможности хотя бы его ненавидеть!

Сведенные у переносицы брови, опущенные уголки губ, с усилием сжатые веки и шаг назад. Второй.

Нет.

Нет-нет-нет…

Я не это хотела сказать…

И раньше, чем Сэм произносит:

– Нет, Милли, я могу себе это представить, – мне хочется провалиться сквозь землю.

В то время как я не уверена, что отец при смерти, Сэм меньше года назад потеряла маму.

Боже, Рамирес, какая же ты идиотка.

– Сэ-э-эм! – окрикиваю я.

Провожаю подругу затуманенным взглядом, судорожно пытаясь найти правильные слова, чтобы оправдаться. Но какое вообще может быть оправдание, кроме того, что я эгоистичная дура?

Сэм уходит все дальше по коридору, превращаясь в размытую точку, и, когда я почти уговариваю себя шагнуть следом, боковым зрением замечаю высокого парня в яркой футболке, из-под которой выглядывают сплошные рукава наколотых на кожу рисунков.

Дрожь проходит по телу зыбкой волной.

Я ненавижу татуировки. Мне безразлично, с какой целью люди рисуют что-то на своем теле, но стоит мне только представить, как я делаю то же самое, и тело сжимается от страха, охватывающего нутро.

Терпеть не могу иглы, до истерик боюсь уколы. Даже проколы в ушах когда-то едва не закончились для меня потерей сознания.

Я не чувствую отвращения. Ни к татуировкам Спенсера, ни к многочисленным кольцам и могла бы спокойно дотронуться до его кожи, будь мне это необходимо.

Я просто его не понимаю.

Внезапно так хочется поговорить с ним об этом. Спросить о причине, которая заставляет его модифицировать тело. Не знаю зачем, ведь мы не друзья.

Возможно, мне хочется переключиться с проблем и тревог на что-то другое?

– Ты в порядке?

Моргаю несколько раз, позволяя слезам пробежаться ручьями по коже.

Я не прячу их, не пытаюсь смахнуть. Да, мне стыдно за то, что случилось, но я больше не чувствую себя виноватой.

Все будет в порядке, я знаю, что мы с Сэм справимся. Просто сейчас… Хочу выплакаться, отвлечься на что-то и успокоиться. Мне это нужно так же, как и моей лучшей подруге. Все еще лучшей, какую бы глупость мы не совершили, начав этот никому не нужный разговор.

Я закрываю глаза, собираясь с мыслями, и, успокаиваюсь, медленно выдыхая отчаяние, сдавливающее грудь.

– Мне нужно отвлечься, – повторяю вслух то, что появилось в мыслях. – Танцы, езда по городу, аттракционы, – да что угодно. Но лучше танцы.

– Танцы? – Спенс наклоняет голову ближе. – Сейчас? – Он с тенью сомнения в голосе переводит взгляд в сторону коридора, куда убежала Сэм. – Ты уверена?

Уверена. Иначе просто сойду с ума.

– Составишь компанию? – Я улавливаю замешательство во взгляде Спенсера. – Я была бы не против позвать Сэм, но, как видишь… – Закрываю глаза и позволяю пролиться очередному водопаду слез. – Мы в ссоре.

– Нашла проблему. – Спенс тянет меня к себе, приобнимает за плечи и гладит по волосам, успокаивая.

И жест этот кажется таким будничным, что я ни на секунду не одергиваю его, или хотя бы себя, мысленно напоминая, что мы с ним общаемся всего несколько дней.

– К завтрашнему утру помиритесь.

На парах мы с Сэм сидим в разных концах аудитории.

Я бросаю взгляды в ее сторону уже на первой лекции. Она сидит, глядя в блокнот и погрузившись в свои мысли.

Даже на расстоянии двадцати ярдов я вижу, как сильно припухло ее лицо, хоть Сэм и пытается скрыть его за длинными волосами.

Чертыхнувшись, я достаю телефон, с минуту думаю, стоит ли открывать файлы, отправленные отцом, но понимаю, что после ссоры с подругой мне хочется, чтобы результаты его биопсии провалились сквозь землю. Да хоть вместе с телефоном!

Я нахожу фотографии в галерее и, стараясь не вглядываться в экран, удаляю.

Я не прекращу с ним общаться, – пусть будет, что в благодарность за донорство сперматозоида – но знать ничего не хочу о его здоровье.

Сейчас меня больше расстраивает, что из-за него я еще и в ссоре с лучшей подругой!

Глава 2

Спенсер

В семье с первого моего вздоха мечтали, что я вырасту почти принцем с аристократическими манерами. Прямым, как линейка, вышколенным, воспитанным парнем, изо рта которого вылетают только цитаты Оскара Уайльда. Старшим ребенком, наследующим этот гребаный титул, который, казалось, пришел к моим предкам еще со времен мамонтов…

Но как итог, из меня получилось нечто с крашенными волосами и татуировками на половину тела. Не линейка, а транспортир. Еще и с речью под стать Маршаллу Брюсу Мэттерсу4.

Мало кто понимал мои вкусы и интересы. Воспринимал всерьез реплики на грани шуток, в которых по сути было три четверти правды. Всех веселили до колик в кишках мои увлечения. «Голимый к-поп, где поют одни педики», «фанат узкоглазых» и прочая расистская чушь, которой давно стоило бы исчезнуть с лица земли.

И только один человек в моем пестром, но узколобом окружении, на все сто процентов поддерживал мои взгляды на жизнь, увлечения и стремления.

Мы были похожи как брат и сестра. Родились с разницей в полгода и учились в одном классе. Она так же, как я, каждые три месяца красила волосы, и при первой возможности, не дождавшись совершеннолетия, сделала татуировку.

Я не сразу понял, что взгляд, которым Ванесса смотрела в мою сторону, был не дружеским и далеко не сестринским. Я ей нравился все это время, но признаться хватило смелости только в ночь своего совершеннолетия. В собственной же постели, куда я попал после нескольких выпитых рюмок текилы.

Место, где долгие годы мы с ней смотрели мультфильмы, перемежая дорамами. Почти что священный алтарь, где Несса решила внезапно испортить все то хорошее, что между нами было.

Типичный сюжет – дружбе настал конец, когда один из друзей влюбился, а второго устраивало то, что было.

Я бы смирился, не сделай она то, из-за чего я не мог смотреть ей в глаза, проснувшись под боком следующим утром.

Не знаю, как я вообще умудрился ее трахнуть. Почему я запомнил только красивое тело, а все остальное воспринимал, как в тумане? Почему Несса решила воспользоваться моей беспомощностью и отключкой, чтобы лишиться девственности?

Какой, на хрен, в этом был смысл?

Из воспоминаний меня вырывает голос, который едва пробивается через грохот вагона метро.

Чуть раньше, чем голос, я чувствую теплое дыхание возле уха.

– Не знала, что ты копируешь стиль бостонских бомжей, – первое, что произносит Милли, с момента как мы сели в старый вагон.

От затхлого запаха пота его не спасает даже ежедневная чистка – еще бы, такое количество пассажиров в час пик.

Смотрю на нее с молчаливым вопросом, на что Рамирес кивает в противоположный конец вагона, где на одной из скамеек вальяжно разлегся один из представителей бостонской уличной элиты.

Бомж в брендовых шмотках.

Я с грустью перевожу взгляд на свои штаны. Возможно, единственные, за которые я отвалил больше трех сотен баксов. Ладно, на самом деле я взял их на распродаже с семидесятипроцентной скидкой.

– А… – громко вздыхаю я, но получается еле слышно из-за шума вагона. – Это… Стоит мне только обзавестись новой вещью, и о ней знает весь Бостон. Тяжко быть законодателем стиля, знаешь ли.

Милли скептически выгибает бровь, но кивает, делая вид, что оценила шутку.

– Что мы вообще делаем в метро? – спрашиваю минуту спустя, все так же пытаясь перекричать грохот вагона. – Могли заказать Uber.

– Хочешь стоять в пробках?

– Странно слышать это от девушки, которая водит машину.

– А ты почему не водишь? – Облокотившись на спинку сиденья, она подпирает щеку ладонью, сжимает губы и часто моргает. – Не умеешь?

– Да что там уметь! – У меня это на лице написано? – Просто машина сейчас мне не по карману.

Пусть думает, что я нищий. Все лучше позорной истории, где в первую же поездку я умудрился разбить собственность автошколы и отправить инструктора прямо в больницу.

– Бери что попроще.

Я перевожу взгляд на табло, где мигает название следующей станции, и вижу, как у двери стоит женщина, глаза которой, подобно лазерам, простреливают мою голову.

Почему она выбрала жертвой меня, если я сижу дальше, чем минимум трое таких же, как я молодых мужчин?

Я бы встал, но, боюсь, что, пока я продвинусь хотя бы на шаг, ажиотаж вокруг моего места будет такой, словно в вагоне играют в музыкальные стулья.

– А твоя где? – Я отвлекаюсь на продолжение разговора с Рамирес.

– В мастерской. Полетел датчик нагрева.

– Так это ж дело минут двадцати.

– Водить не умеешь, а в сервисе разбираешься? – Взгляд Рамирес скользит от моих плеч к запястьям.

– Есть вещи, в которых мы гениальны в теории, но полные нубы в практике.

– Значит… – Правая бровь Милли поднимается, исчезая за длинной челкой. – Ты все-таки не умеешь водить?

Кажется, кто-то спалился.

– Ты удивишься, если я скажу, что не умею водить, но четвертый год не пропускаю ни одного Гран-при Формулы-1?

– А ты? – парирует Милли. – Удивишься, если скажу, что я почти десять лет жила в доме с отчимом-мексиканцем, но не переношу острое? Кстати, еще я фанатка корейской еды.

– Туше. Ты меня переплюнула.

Следующие две станции мы едем молча, изредка поглядывая друг на друга. За это время я успеваю послушать пару к-поп релизов этого года. Прокручиваю в голове несколько годных связок для хореографии и одновременно прикидываю, с кем мог бы воплотить их в реальность уже сегодня.

Первым же в мыслях проносится образ Субин. С ней мы пришли в школу танцев в прошлом году с разницей в две недели. Примерно в одно время нам предложили и подрабатывать здесь хореографами в начинающих группах. А в начале семестра я увидел ее во дворе кампуса и узнал, что теперь мы еще и учимся в одном универе.

Субин говорит, что до школы танцев была самоучкой, но, глядя на то, как она двигается, мне верится в это с трудом.

Может, она из тех редких людей, для кого чувство ритма и танец – это не просто навык? Скорее инстинкт, появившийся вместе с умением ходить. Выходит, это врожденное и передалось ей от предков на уровне генов. Интересно, такое возможно?

Если да, почему же я, как потомственный аристократ, и по сей день не запомнил, в какой руке принято держать нож, а в какой – вилку?

Милли

Когда я предложила Спенсеру составить мне компанию, то имела в виду самый обычный клуб, а не школу, где танцы… преподают.

Не то чтобы я была против. Скажу даже больше: когда-то профессиональные танцы были моей мечтой. Я хотела попасть в кавер-группу еще в школе, но четыре прослушивания закончились провалом.

Прошлым летом, отчаявшись, я прекратила попытки пробиться в сложившуюся группу с опытом самоучки. Раз не хватает навыков, значит, мне нужно искать место, где развивают именно то, чего я не знаю. Может, школа танцев – это как раз то, что мне нужно?

На месте школы с громким названием «Академия танцев» я ожидала увидеть два-три танцевальных класса с едва работающим освещением. Но когда мы со Спенсером поднимаемся на второй этаж неприметного шестиэтажного здания, и он тянет за ручку двери, открывая мне вид на коридор, то мне хочется придержать челюсть, чтобы не оказаться с позорно открытым ртом.

Просторный холл с темно-зеленым диваном из кожи. На полу – графитовый керамогранит, в тон которому выполнена стойка ресепшн. Темные стены отделаны дорогой штукатуркой, и в них же встроены прямоугольные зеркала в металлическом обрамлении. Общий свет в помещении приглушенный, но в рабочей зоне есть дополнительные источники освещения.