Образцовая дружба

Когда я поднимаю голову и возобновляю шаги, шаркая по полу платформой, из-за угла появляется Спенсер. Увидев мое лицо, напоминающее чертами одну из картин Сальвадора Дали, он застывает в проеме широкой арки и, не моргая, следит за бредущей навстречу фигурой.

Добравшись до Чарльза, я не удерживаюсь от всхлипа. Руками держусь за крепкие плечи, роняю потяжелевшую голову ему на грудь, наплевав на двусмысленность нашего положения, и громко вздыхаю.

– Убил?

Поднимаю к нему взгляд, дважды моргаю, выбираясь из гомона неразборчивых мыслей.

– А?

– Лекс ее убил? – он повторяет вопрос, добавляя в голос чуть больше паники.

Тряхнув головой, я возвращаюсь лбом к удобному месту на футболке Спенсера.

– Засосал.

Из горла Спенсера вырывается короткий смешок. Он давит его на подлете, но я отчетливо чувствую, как трясется его грудь.

– Как вампир?

– Почти… – хихикаю, уже не пытаясь сдерживаться. – Как порноактер.

А дальше, в последующие минут пять, я не различаю ни одной своей мысли. Отпустив себя и, убедившись, что вокруг нет ни одного свидетеля, мы стоим посреди коридора, с трудом переводим дыхание и ржем как ненормальные.

Кто знает, возможно, любое безумие легче принять, если разделить его с таким же, как ты, сумасшедшим.

Глава 8

Спенсер 

Кофейня в миле от кампуса – одно из лучших мест, если хочется убежать от шума и поболтать. Нам с Милли с первых же дней удалось найти общий язык и, говоря откровенно, давно я не находился в обществе человека, язык которого делает за день больше движений, чем мой.

Здесь знакомые официанты, почти все учатся в нашей параллели или на курс младше. Мы здороваемся с двумя, пока шагаем к свободному столику в отдаленном, но хорошо освещенном углу. Опустившись на стул, я беру кофейную карту – посмотреть, какой ассортимент напитков ждет нас сегодня. Милли же скрещивает руки под грудью, одним взмахом головы отбрасывает за спину волосы и кладет ногу на ногу, тут же взметнув воинственный взгляд на идущую к нашему столику официантку.

– Отбила твоего парня?

– Пф-ф, – фыркает, закатив глаза. – Хуже. В открытую хейтила моего биаса.

– Это такая проблема? Иногда хейтеры своим нездоровым интересом поднимают рейтинги больше фанатов.

– Не эта, – бормочет Милли. – Она приперлась в комментарии новости о его обмороке и написала: «Надеюсь, он сдохнет». По-твоему, это повысит рейтинг? Да ей же надо лечиться… Психованная, а работает среди здоровых людей.

Последнюю фразу Милли произносит, когда официантка появляется у нашего столика и, натянув дежурную улыбку, спрашивает, что мы выбрали.

– У вас подают только кофе и чай? – обманчиво мягким голосом интересуется Милли. – Коктейли не предусмотрены?

– Коктейли? – повторяет девушка. – Если только безал…

– Так хочется «Смерти в полдень», – Милли нарочно перебивает ее на слове «безалкогольный».

– Чьей? – вырывается у меня неосознанно. Раньше, чем я соображаю, что даю ей повод продолжить.

– Хейтеров Шуги.

Девчонка в темно-зеленой форме плотно сжимает губы, стараясь не слишком явно показывать свое раздражение, я же тяну ногу под столом, чтобы остановить Рамирес.

К счастью, моя немного безумная спутница остывает так же быстро, как вспыхнула. Заказав два бабл ти с тапиокой, мы отпускаем девушку и продолжаем непринужденно болтать.

Я стараюсь меньше затрагивать в разговоре наших друзей, но вижу, как Милли хочется обсудить произошедшее между ними в аудитории.

– И все-таки пицца и коп оказались не лишними.

– Выходит, их сблизила наша стратегия. – Я отпиваю глоток холодного чая. – С таким талантом можно податься в Монцу и выбивать себе место среди стратегов «Феррари».

– Так хороши? – Милли тянет напиток из трубочки, глядя на меня с любопытством.

– Скорее наоборот, – ухмыляюсь, не зная, должен ли я смеяться или грустить. До середины сезона я еще мог надеяться на победу красных, но команда соперников слишком сильная, а мозгов у тех самых стратегов «Феррари» с каждым Гран-при только меньше.

– Ты не в первый раз вспоминаешь Формулу. По-моему, это единственная тема, в которой тебе со мной нечего обсуждать.

– У нас достаточно тем для обсуждения, – я заглушаю часть фразы глотком чая. – Пусть это будет той частью моей жизни, которой я мог бы наслаждаться один.

– Звучит как вызов. – Милли подмигивает, что тут же меня настораживает.

Мои старания показать лицом, что это плохая идея, терпят неудачу. И это видно по взгляду Рамирес, переполненному сочувствием.

Тогда я сдаюсь и говорю правду:

– Если ты по-дружески планируешь болеть за ту же команду, скажу сразу, не стоит. Чувствую, это когда-нибудь разобьет нам сердца.

Через час, когда, сидя в метро и почти забыв о разговоре с Рамирес, я листаю ленту с последними новостями, мне одно за другим прилетают сообщения с прикрепленными файлами.

Я отключил автоматическую загрузку файлов в мессенджерах, и, увидев, кто отправитель, в первую очередь думаю, что это забавные мемы, ставшие в нашем чате и добрым утром и пожеланием доброй ночи. Однако, нажав на первую же картинку, которая грузится дольше, чем комп на предпоследней версии Windows, я понимаю, что Милли все-таки выполнила свое обещание и залезла на полную слез и страданий тропу.

«Милли: Почему? Почему, Чарльз? ПОЧЕМУ ТЫ НЕ СКАЗАЛ МНЕ, КАКОЙ КРАСАВЧИК СИДИТ ЗА РУЛЕМ ЭТОЙ КРАСНОЙ МАШИНЫ????»

На фото оба пилота. Конечно же, в первую очередь я, как и сделало бы большинство, хоть немного знающих Формулу, думаю на Леклера.

«Милли: Его имя почти как твоя фамилия!»

– Только попробуй назвать меня Шарлем! – отправляю голосовое, намеренно раскатывая на языке букву «р».

– Шарль? Но я говорю не про француза, а про испанца. – отвечает она.

Я приглядываюсь к сидящему слева Сайнсу, вспоминаю, что оба пилота «Феррари» фактически тезки и, хлопаю себя по лбу.

– Он не француз, – замечаю, пытаясь избавиться от неловкости и заодно избежать очевидной реакции Милли на мое нежелание слышать французский вариант собственного имени. – Монегаск. Язык похож, разное гражданство.

«Милли: Это как американец и австралиец?»

В моем случае – британец.

«Я: Или испанец и аргентинец».

«Милли: Мне, кстати, без разницы, как меня называют. Мы все американцы, предки которых пришли из Европы. Может, это неправильно, но я никогда не выпячивала грудь, выкрикивая на каждом шагу, что мои предки выходцы из Аргентины. Все мы в конце концов люди».

Механический голос объявляет мою станцию. Убрав телефон в карман, я огибаю толпу у дверей в вагон и шагаю в поток людей, бредущих по направлению к выходу, опустив головы.

Сегодня занятие моей группы перенесли на час позже, и вместо того чтобы стоять в танцевальной комнате, репетируя с группой хореографию для нового кавера, я, не спеша, иду в сторону академии.

Телефон оповещает о шести непрочитанных сообщениях. Зная, как Милли любит делить предложения, я уверен, что в этих шести она разместила одно.

«Милли: Чем занимаешься?»

«Знаю».

«ТЫ»

«ЧИТАЕШЬ»

«МОЕ»

«СООБЩЕНИЕ».

Что ж, почти угадал.

«Я: Иду на работу».

«Милли: Что будешь делать?»

Может это и странно, но, читая ее сообщения, я всегда представляю, как она их произносит. Слышу голос и, кажется, даже могу представить, какое при этом у нее лицо.

«Я: Работать».

«Милли: Капитан очевидность, или как одним словом сказать человеку, что он тупой».

«Я: Я ничего такого не говорил».

«Милли: Имел в виду».

«Я: Не беспокойся, если я посчитаю, что ты ведешь себя как тупица, то обязательно сообщу».

«Милли: Точно?»

«Я: Точно».

«Милли: На 100%?»

«Я: Ладно. Ты тупица».

«Милли: Ты еще и мастерски посылаешь на хрен».

«Я: Помнишь, ты как-то говорила, что можно сойтись на старости, если к тому времени мы оба успеем похоронить супругов?»

«Забудь. Боюсь, я стану вдовцом в очередной раз. Уже через час после того, как мы съедемся».

«Милли: Я говорила не совсем так, но да ладно». 

«Так что у тебя сегодня по плану?»

Остановившись у пешеходного перехода, я краем глаза смотрю на мигающие красные цифры и возвращаюсь к переписке, не сдерживая широкую улыбку.

«Я: Будем разучивать кавер на песню Seventeen. У меня сегодня занятие в группе, состоящей как раз из тринадцати парней».

Милли забрасывает меня ворохом восторженных сообщений, задавая кучу вопросов о том, как давно я работаю с кавер-группами, сколько обычно уходит занятий на обработку одного танца, танцую ли сам, участвуют ли мои коллективы в конкурсах.

Вначале я отвечаю на каждый ее вопрос, раскинув, что до начала занятия еще минут сорок, но по итогу решаю свернуть разговор одним сообщением:

«Я: Если так хочешь знать, запишись в группу. Я предлагал;)»

«Милли: Окей, я подумаю».

«Но для начала…»

«Мне нужно увидеть и оценить товар, прежде чем платить деньги».

О чем она?

«Милли: Пусти меня на занятие группы в качестве зрителя. Не бесплатный пробный урок, где танцуют одни новички, а что-то покруче».

На секунду я предоставляю, как Милли приходит в класс, чтобы смотреть на танцующих парней, а потом я трачу почти весь урок, чтобы заставить этих парней собраться.

И решаю, что это плохая идея.

«Я: А что, если танец покажет не группа, а преподаватель?»

Это куда безопаснее для работы. Никто никого отвлекать не будет. Да и чтобы станцевать перед ней кавер нет необходимости приезжать в школу. Можно сделать это в любом месте, где есть небольшое пространство и возможность включить музыку.

«Милли: Ты же потом не отвертишься».

«Я: И пытаться не буду».

«Милли: Из-под земли достану».

«Я: Думаешь, нужно? Пусть мой стиль одежды – пример для бомжей. Живу я в квартире, а не в вагоне метро».

«Милли: Тогда я делаю скриншот переписки в качестве доказательства!»

«Я: Окей».

Я так и стоял бы у перехода, лыбясь как идиот во все свои тридцать два зуба. Скорее всего, пропустил бы мимо ушей сигнал загоревшегося зеленым светофора. Но грозная женщина позади без церемоний шлепает сумкой по моей заднице, подгоняя вперед со словами:

– Все глаза в телефоне! Скоро ослепнешь и будешь ходить по дороге с палочкой!

Обернувшись, я улыбаюсь ей той же широкой улыбкой, нередко действующей как безотказное средство добиться желаемого. Мне не раз удавалось с ее помощью даже самых отпетых и безнадежных ведьм превратить в божьих одуванчиков.

– Вас перевести? – предлагаю, протягивая ей руку. Женщине точно не меньше восьмидесяти и, как я и думал, моя улыбка действует моментально. – Тут такие придурки иногда ездят.

– Буду благодарна, – щебечет она вмиг помолодевшим голосом, подавая костлявую, но удивительно теплую руку для той, кто секунду назад казалась мне настоящей ведьмой.

Глава 9

Милли

Очередная встреча с Серхио Мендесом планировалась на предстоящее воскресенье. Еще в прошлые выходные мы договорились, что встретимся снова – после того, как придут результаты его тестов. Спокойно обсудим его дальнейшие планы, не будем ругаться и спорить.

Вечером понедельника, после ужина в доме родителей и признания мамы, я сомневалась, что встреча вообще состоится. Но за несколько дней, прошедших с момента того разговора, моя горячая голова все же успела остыть, и я решила дать Серхио шанс выговориться за все время, пока он молчал.

Лежа в кровати после общения со Спенсером, я понимаю, что мысли о танцах не дадут мне спокойно сидеть дома. Я точно сорвусь в какой-нибудь клуб или возьмусь соблазнять домоседку Сэм походом в кино.

Но в то же время я понимаю, что после произошедшего в аудитории ей нужно прийти в себя. Переспать с мыслью, что для начала ей хочется переспать кое с кем другим и только потом обсудить это со мной.

 Я знаю Саманту не первый год и понимаю: сейчас ее лучше не трогать. Только если подруга сама от переизбытка эмоций не захочет прямо сейчас или даже посреди ночи обсудить случившееся.

Ну и раз я планирую провести оставшийся день вне стен квартиры, почему бы не освободить воскресенье, встретившись с Серхио заранее.

На мое сообщение он отвечает сразу. Просит назвать место и дать ему десять минут на сборы.

Моя улыбка при виде его сообщения сочится сарказмом. Сейчас он готов бежать по первому зову, но, чтобы решиться на встречу с родной дочерью после разлуки, ему понадобилось четырнадцать лет.

Я набираю название первой пришедшей на память забегаловки в миле от жилого комплекса и, покрутившись у зеркала, решаю, что комплект выцветших домашних треников – самое то для этой встречи.

 До кафе добираюсь пешком за пятнадцать минут. На улице уже стемнело, и я спокойно останавливаюсь в стороне от витрины. Наблюдаю через стекло, как вошедший минуту назад мистер Мендес просит меню у официантки, разглаживает складки на пиджаке и брюках, затем оглядывается, будто ищет кого-то знакомого, и улыбается самому себе.

У отца потрясающая улыбка. Как бы я ни старалась избегать этих сравнений хотя бы вслух, но улыбаюсь я, поразительно точно копируя Серхио. И это единственное, что, несмотря на стопроцентную схожесть с отцом, я по-настоящему в себе люблю.

Люблю почти так же сильно, как ненавижу.

Потому что, какой бы прекрасной она ни была, именно эта улыбка впервые мне показала, что даже те, кто так искренне улыбаются, могут быть настоящими профи в умении разбивать сердце.

Через двадцать минут я понимаю, что мучаю не только свои ноги, но и мерзну в тонком домашнем костюме и короткой ветровке.

Отсчитав еще пять минут и успев насладиться тоской на лице мужчины, я шагаю к входу в кафе.

Серхио встречает меня на полпути к столику. Когда он оказывается на расстоянии вытянутой руки, я делаю шаг назад, поднимая перед собой ладони.

– Пожалуйста, без этого, – несмотря на то время, что я провела на улице, подготавливаясь и представляя, как буду вести себя при встрече, я оказываюсь… не готова.

Взгляд опущен на плитку, и я пытаюсь отвлечься, придумывая, какими цветами оформила бы кафе, если бы мне предложили взять на себя роль дизайнера.

В конце концов, для чего-то же я учусь.

Да, поначалу в моих планах было продолжение и расширение бизнеса мамы. Я с десяти лет мечтала пойти работать флористом, а в универ шла с масштабными планами обучиться ландшафтному дизайну. Но, как это и бывает часто, уже к середине учебы меня потянуло в другую сторону.

Серхио молча зеркалит мой жест и так же без слов приглашает меня к столу.

– Ты живешь рядом?

– Пару минут на электросамокате, – я с подчеркнутым безразличием вру, намекая на то, что и не думала поспешить и прийти пораньше.

– Давно съехала от родителей?

«Какая тебе разница?» – хочется сказать мне. Но сегодня я и без того растратила слишком много эмоций, а оставшейся батарейки едва хватит на то, что я собираюсь с ним обсудить в конце вечера.

– В июле, после…

Я замолкаю: не стоит напоминать то, что никогда для него не имело значения.

– Твоего дня рождения?

– Подготовился, – я все-таки позволяю себе одну, хоть и не самую острую шпильку.

– Я и не забывал.

– И как результаты тестов? – перевожу тему, стараясь и голосом, и расслабленной позой показать, что ответ меня интересует не больше прогноза погоды на Ближнем Востоке. – Ты отправлял в понедельник, но я еще не смотрела.

– Жить буду, – дернув плечом, он опускает обе руки на стол и подается вперед.

– Кто бы сомневался. – Я снова язвлю.

Прикусываю язык, чтобы остановиться, не опускаясь до публичного выяснения отношений.

– Закажем еду? – Заметив, как он напрягся и тяжело вздохнул, спешу отвлечься на рутинные действия.

Он долго не отвечает, скользит взглядом по моему лицу с раздражающе печальной улыбкой, и только когда я нахожу силы улыбнуться в ответ, его отпускает.

Тряхнув головой, мистер Мендес хватается за второй экземпляр меню и следом за мной погружается в изучение ассортимента блюд.

К счастью, нам не приходится утопать в неловкости из-за того, каким скудным оказывается запас тем для разговора. Серхио справляется сам, поражая меня бесстыдством, с которым пытается навязать абсолютно не интересующую меня информацию о его детях.

Называет своих дочерей моими сестрами. И среди всей этой пространной речи, единственное, что заслуживает внимания – тот факт, что у моего папаши, помешанного на наследниках мужского пола, так и не появился сын.

Мой язык едва держится за зубами, пока мысленно я злорадствую, позволяя себе эту слабость – побыть сволочью. Поблагодарить Господа за постигшее Серхио Мендеса наказание.

Но в то же время я ощущаю себя еще более опустошенной.

В той семье, с той женой он ведь так и не дождался наследника. Только их брак продолжался четырнадцать лет, пока инициатором развода не стала теперь уже мать семейства. Причем развод, из рассказа Серхио, она подала уже после того, как он узнал о болезни.

Что это, карма? Тогда почему чувство свершившейся справедливости не дает облегчения?

В кафе, за чашками кофе и порциями десертов мы проводим около часа. Последние двадцать минут я готова считать время посекундно. Серхио, разгадав мое настроение, наспех справляется со второй порцией чизкейка и предлагает пройтись по вечернему Бостону, заодно проводив меня до дома.

Молча кивнув, я позволяю ему оплатить счет, и поднимаюсь из-за стола.

На улице все так же молчу. Кажется, за последние лет десять я никогда не держала язык за зубами так долго, пока находилась в чьей-то компании. Сейчас же я делаю вид, что внимательно слушаю, хоть на самом деле выискиваю подходящий момент, чтобы сжечь те оставшиеся хлипкие балки подвесного моста, протянутого между нами.

За полмили до моего дома, когда за соседним зданием показываются знакомые окна, я наконец собираюсь духом и хочу взять оставшуюся часть разговора на себя, не давая ему вставить и слова.

Ты говоришь слишком много, Серхио Мендес. Непозволительно много для того, кто молчал большую часть моей жизни.

– Я хотела…

Он идет позади, в паре шагов от меня, с кроткой улыбкой разглядывая стоящие вокруг здания. Проносящиеся мимо автомобили заглушают мой голос, слишком тихий для той, кто планировала не просто ранить, а уничтожить словами.

– Кстати, это не печень, как мы думали вначале.

Я замираю посреди тротуара, стараясь держать на лице маску праздного любопытства.

– Не знаю, стоит ли говорить о таком… дочери, – тушуется он под моим взглядом, который при всем усилии показать безразличие горит тучей вопросов. – Это действительно рак. Вторая стадия, пока операбельная. Двусторонняя тератома яичек.

Сама не осознаю, как из груди вырывается истерический смех. Я ненавижу себя за эту реакцию, но меня так сильно колотит от эмоций, что остановиться кажется нереальным.

– Серьезно?

Его лицо похоже на безэмоциональную маску. Он не говорит ни слова, не реагирует ни единым движением мимики, пока я продолжаю дрожать от истерики.

– И что же теперь? Кем можно тебя окрестить в так любимой тобой поэтичной манере? Иссохший родник? Который не сможет полить даже дерево, неспособное дать плоды?

Из головы напрочь вылетает та тщательно подготовленная речь, которой я вот уже несколько дней мечтала его хотя бы немного задеть. Я громко смеюсь. Жестоко, до омерзения низко, испытывая какое-то извращенное удовольствие от того, как же метко в него попала пресловутая карма.

Уверена, я бы прониклась сочувствием, будь это заболевание любого другого органа, но понимая, что он получил именно то, от чего так отчаянно и далеко бежал, дает мне такое же извращенное… облегчение. Я даже готова простить его. Вряд ли ему это нужно после того, что он здесь увидел, однако…

– Я думал о том же, – с показательной грустью произносит он.

На доли секунды я ощущаю, как грудь сдавливает ощущение скорби, которой там не должно быть. Я в панике вспоминаю в подробностях тот день в больнице четырнадцать лет назад, избавляюсь от появившейся к Серхио жалости и снова чувствую облегчение.

– Но тебя ведь прооперируют. Останешься без сыновей, тут ничего не поделаешь, – вздыхаю с наигранным сочувствием. – А так… Люди спокойно живут и без некоторых половых органов. – Передергиваю плечами, последней фразой напоминая о маме.

Серхио тихо кивает и на глазах становится ниже. Опустив плечи и глядя под ноги, он произносит:

– Скоро я возвращаюсь в Сидней. Встретимся снова перед моим отъездом? Хочу попрощаться.

– Ладно, – я добавляю голосу отрешенность. – Пиши, когда определишься с датой.

И в очередной раз я чувствую к себе отвращение. Но теперь уже не за устроенное прямо посреди улицы представление, а за то, какой болью внутри отзывается слово «попрощаться».

Глава 10

Спенсер 

– Сыночек, ты, кажется, похудел, – воркует мама, спуская с носа очки и вглядываясь в монитор.

– Ага, похудел. На десять фунтов с последнего разговора. – Я с аппетитом жую сэндвич, сделанный наспех из того, что лежало в полупустом холодильнике.

Вообще я люблю готовить, но сегодня не тот случай. Слишком устал на работе, пока объяснял центральным, как правильно делать связку в начале припева.

– Если учесть, что последний наш разговор по видеосвязи был ровно сутки назад, можно считать, что я теряю вес катастрофически быстро. – Я задумчиво тру подбородок. – Может, у меня… Холера?!

Во взгляде мамы, привыкшей к моим шуткам, лишь на секунду вспыхивает паника.

Их с отцом гиперопека давно воспринимается мной как незыблемая часть жизни. Я взрослый, самостоятельный парень (пока не совсем, но сделаем вид, что так и есть) и больше не планирую страдать потому, что оказался первым ребенком после двадцати лет брака в семье никому на хер не сдавшихся каких-то там лордов. К тому же сейчас у них есть еще один отпрыск, которому повезло больше, чем мне, но это никак не умаляет моей благодарности к этой занозе в заднице.

Ричард спас меня от участи всю оставшуюся жизнь нести на себе бремя не просто долгожданного первенца, но и единственного ребенка. Не то чтобы у него спрашивали, хочет ли он появиться на свет, как, впрочем, и у меня, но один лишь факт, что, будучи сперматозоидом, он оказался таким настойчивым, что смог пробиться сквозь броню скучающей, возрастной яйцеклетки, уже авансом обеспечил Ричи пару десятков баллов.

Помню, как я был счастлив, узнав в восемь лет, что у меня будет брат. Счастлив настолько, что прибежал в школу, бросил портфель посреди коридора, где стояла толпа ребят, и кричал во все горло, что наконец-то свободен.

На слове «холера» отец заглядывает в экран, оценивающе скользит по моей довольно жующей физиономии и фыркает:

– Там скоро вылезет второй подбородок, какая холера.

– Раньше у него не было таких острых скул, – причитает мама.

– Это освещение, – отмахивается отец.

– Это инъекции ботокса, – каркает Ричард ломающимся голосом с другого конца комнаты.

– Филлеров! – парирую я, давясь сэндвичем.

– Маршалл, – недовольно бурчит отец, неизменно используя в обращении второе мое имя. – Будь серьезнее.

Он был категорически против Спенсера, но идти наперекор маме, которая чуть не сошла с ума, пытаясь забеременеть, было бы себе дороже. Поэтому грозный Эдвард Доминик Томас Чарльз смиренно позволил жене выбрать первое имя, довольствуясь правом дать мне второе.

Так я и получил имя Спенсер Маршалл Дэниэл Чарльз.

Можно сломать язык, пока научишься произносить этот набор слов без передышки.