Переход Боба Дилана к электрозвучанию

За переменами в экономике последовали аналогичные перемены в поп-музыке. Сигер был молодым, поп-песни писались в Нью-Йорке, их исполняли большие танцевальные оркестры и рафинированные певцы. Когда эру джаза сменила эра свинга, в моду вошла слащавая танцевальная музыка Гая Ломбардо и темпераментный свинг Бенни Гудмана; впоследствии под их влиянием произошло творческое становление Дюка Эллингтона и Каунта Бейси. Самым популярным певцом стал Бинг Кросби – уроженец маленького городка Спокан в штате Вашингтон, один из первых белых певцов, освоивший ритмические приемы «черной» музыки. Но его искусная джазовая фразировка часто оставалась незаметной из-за «расхлябанной», неуверенной манеры исполнения. В 1931 году Кросби записал песню, которую Сигер часто цитировал, говоря об отношении поп-сцены к страданиям человека, – Wrap Your Troubles in Dreams, или And Dream Your Troubles Away («Оберни свое горе в мечты», или «И мечта унесет твое горе»).

Двадцать лет спустя Кросби по-прежнему оставался американским эталоном поп-певца. У него появились последователи – Фрэнк Синатра, Перри Комо и Тони Беннетт, но его хит 1931 года вызвал настоящий всплеск эмоций – никто не ожидал такого от белого певца. Джонни Рэй тоже родился в маленьком городке на северо-западе, но он всегда был странным, непохожим на других. Свою музыкальную карьеру он начинал в «черных» клубах Детройта, и его выступления, необыкновенно искренние и эмоциональные, приводили публику к катарсису. На сцене он извивался, падал на колени и плакал, а его голос раздавался из радиоприемников по всей стране, словно вопль отчаяния. Для многих слушателей его песня Cry («Плач») стала символом новой эры. Хэнк Уильямс, кантри-певец с самым проникновенным голосом, назвал творчество Рэя лекарством от безвкусицы поп-музыки и сказал: «Он искренен и не скрывает этого. Поэтому он и популярен – мне кажется, он не лжет»[41]. Рэй выразился еще более точно: «Они приходят посмотреть на фрика… Они хотят знать, что у него в голове. И я подыгрываю им. Я пробуждаю их чувства, я проникаю в душу каждому из них, нахожу эмоцию, которая спрятана глубоко внутри, и вытаскиваю ее наружу». Более сорока лет спустя Дилан по-прежнему вспоминал про Рэя именно это: «Он действительно мог пробудить у публики чувства»[42]. Бобби Циммерман рос застенчивым и часто не мог выразить свои эмоции, поэтому до боли искренняя Cry, по его словам, помогла Рэю стать первым певцом, в чей голос и стиль он был просто влюблен.

Дилан был одним из преданных поклонников Уильямса, покупал все его диски и разучивал его песни, которые нравились ему из-за депрессивных текстов, но по мере взросления он стал искать более дерзкую музыку. Для подростка, не знающего, куда потратить свою кипучую энергию, стиль кантри-энд-вестерн был слишком сдержанным и к тому же слишком доступным. Он искал музыку, которая бы захватила его воображение и помогла выделиться из толпы. Дилан нашел ее в программах о ритм-энд-блюзе, которые он слушал на собственном радиоприемнике, когда местное радио заканчивало свое вещание. Пятидесятикиловаттная радиостанция высокого класса KTHS из Литл-Рока, штат Арканзас, транслировала шоу из Шривпорта, штат Луизиана, под названием «Безымянный джайв», которое вел чернокожий диджей по имени Фрэнк Гейтмут Пейдж. «По ночам я слушал Мадди Уотерса, Джона Ли Хукера, Джимми Рида и Хаулин Вулфа, чьи голоса доносились из Шривпорта, – вспоминал Дилан. – Это было радиошоу, которое длилось всю ночь. Порой я ложился в два, три часа. Сначала я просто слушал эти песни, а потом стал пытаться понять, как они устроены»[43].

В 1930–1940-х годах на радио преобладали национальные сети, и в каждом доме, где было электричество, звучали передачи «Крафт Мьюзик Холл», «Твой хит-парад», «Амос и Энди», «Одинокий рейнджер». Но в 1950-х годах они ушли на телевидение, а радио стало платформой для местных программ, этнических передач, нишевых рынков и мелких предпринимателей-спонсоров. В «Безымянном джайве» большой популярностью пользовалась рубрика «Обзор записей от Стэна», спонсируемая «Магазином рок-пластинок Стэна» в Шривпорте. В этой рубрике рекламировали спецкомплекты пластинок из шоу. Стэн Льюис в основном продавал товары по почте, поэтому он сотрудничал с небольшими региональными лейблами, представляющими таких певцов, как Мадди Уотерс и Би Би Кинг, – их пластинки в музыкальных магазинах были большой редкостью. Впоследствии он вспоминал, что очень удивился, когда вдруг стал получать заказы из Хиббинга, штат Миннесота, от какого-то парня по имени Бобби Циммерман[44].

В 1930-е годы Сигер отправился на фолк-фестиваль в Эшвилл и познакомился там с исконно народной музыкой юга. Эта поездка изменила его жизнь. А Дилан проделал тот же путь, не выходя из спальни. Отчасти именно из-за этого они воспринимали музыку по-разному. Для Сигера музыка была частью культуры создававшего ее народа и исторических процессов, оказавших влияние на жизнь этого народа. А для Дилана музыкальное творчество имело исключительно личный характер. Но в остальном их открытия были схожи. Разница заключалась лишь в том, что во времена Дилана музыка перестала быть сельской экзотикой. То, что в 1930-е годы казалось исчезающей народной традицией, теперь стало коммерческим и массовым явлением. Большинство поклонников фолк-музыки этого не замечали, но некоторых из них такая тенденция приводила в полный восторг. Алан Ломакс уехал в Европу в начале 1950-х годов, спасаясь от закручивания гаек во времена маккартизма. В воспоминаниях о собственном концерте «Народная песня – 1959» в «Карнеги-холле» он так описывает произошедшие изменения:

«Толпа молодежи – сельские жители, горожане, поклонники рокабилли – ворвалась в мир музыки и заставила Америку петь и танцевать, ритмично раскачиваясь в такт. Из музыкальных автоматов раздавалось буйное, безудержное пение. Когда-то такие песни можно было услышать лишь в дельте Миссисипи, и то они были большой редкостью… Я видел, как фанаты рок-н-ролла хлопали в такт „рваному“ ритму, и наблюдал, как выразительно танцуют дети. Такого на моей памяти еще не было. Закрыв глаза, я часто не мог отличить черного певца от белого. Но в то время на пике популярности была типичная американская поп-музыка, построенная по строгим европейским канонам, – из-за этого музыканты-новаторы часто оставались непонятыми»[45].

Мало кто из фолк-музыкантов разделял энтузиазм Ломакса. В его концерте, как и следовало ожидать, участвовали исполнители баллад и кантри-музыки, а также Мадди Уотерс и Мемфис Слим, которым аккомпанировал чикагский блюзовый ансамбль с электрогитарой. Еще он пригласил Cadillacs, гарлемскую вокальную группу, выпустившую темпераментную рок-пластинку под названием Speedoo («Ускоряйся»). Cadillacs не приехала, и вместо них на сцену вышла женская группа из Детройта, играющая в стиле ду-воп. Сам Ломакс вспоминал: «Они выступали в коротких и полупрозрачных платьях, похожих на ночные рубашки. Парни – любители фолка были шокированы и освистали их»[46].

Подобно поклонникам современного джаза и «ранней» классической музыки, фанаты фолка считали себя интеллектуалами и большими знатоками музыки, не желающими следовать за толпой и слушать массовую поп-музыку, моду на которую задавали средства массовой информации. В 1957 году одна обеспокоенная поклонница фолк-музыки написала в журнал Sing Out! что на недавней вечеринке Сигера звучали рок-н-ролл и линди-хоп. В ответ на ее жалобу Ирвин Зильбер написал, что «согласно клише, „рок-н-ролл“ уходит своими корнями в ритм-энд-блюз, который по своей сути является народной музыкой»[47]. Читательница не согласилась:

«Бывают моменты, когда я сама стараюсь быть толерантной и слушаю все подряд, ведь в расширении кругозора, музыкального или любого другого, нет ничего плохого… [но] для слушателей, которые настолько „всеядны“, есть „Бруклин Парамаунт“, есть Алан Фрид и 85% всех радиостанций. А от своих любимых исполнителей я привыкла ждать чего-то особенного».

Стремление слушать музыку для избранных не ограничивалось каким-то конкретным стилем, и в 1950-е годы многие фанаты рок-н-ролла так же яростно боролись за чистоту стиля, как и их коллеги фолк-музыканты. Позднее журналисты много писали о том, что Дилан следовал традициям Элвиса Пресли и Бадди Холли, а в своих мемуарах «Хроники» он еще больше подчеркивал родство своей музыки с «белым» подростковым мейнстримом. Дилан вспоминал, что сильное влияние на него оказал телезвезда Рики Нельсон, но во времена одинокой юности в Хиббинге его потянуло к более новаторской, экспериментальной музыке. Тогда он вдохновлялся творчеством Пресли и Холли: «Услышать [Элвиса] в первый раз было все равно что выйти из тюрьмы… Он освободил не только меня, но и всех остальных. Элвис играл для аудитории определенного возраста, и я следил за его творчеством, начиная с „Голубой луны Кентукки“. Мне нравились и другие исполнители. Например, я восхищался музыкой Бадди Холли»[48]. Но важно, что музыка Пресли ассоциировалась у него именно с этой первой записью, выпущенной на небольшом лейбле Sun в 1954 году, когда молодой певец выступал на Луизианском фестивале в Шривпорте, а не с Heartbreak Hotel («Отелем разбитых сердец») – композицией, которая вышла на RCA полтора года спустя, стала национальным хитом и сделала Элвиса знаменитым. Благодаря радиопередаче «Безымянный джайв» Дилан мог первым услышать все новинки южной музыки и ценил эту возможность отчасти потому, что слушал музыку тайком. Как вспоминал его школьный приятель Джон Баклен, «внести современные веяния в музыкальную жизнь Хиббинга было нелегкой задачей… Благодаря рок-н-роллу мы с Бобом чувствовали себя особенными, ведь мы знали то, о чем в Хиббинге еще никто не знал… Когда Элвис стал популярным, мы потеряли интерес к его творчеству»[49].

Рок-н-ролл был не просто захватывающей музыкой, а способом выделиться и найти близких по духу людей. Как и в случае с более поздним фолк-бумом, это стало большой проблемой, когда рок-н-роллом «заболела» вся страна. Любить то, что нравится всем одноклассникам, уже неинтересно. Борьба за чистоту стиля давала возможность отделить небольшую группу истинных рок-н-ролльщиков от массы поп-музыкантов, увлекшихся рок-н-роллом вслед за модой, и Дилан гордился верностью своим идеалам. В записанном на пленку интервью с Бакленом, состоявшемся в 1958 году[50], он проявил себя как яростный борец за сохранение канонов классического ритм-энд-блюза. В то время он брал пример с Литла Ричарда. Однажды, когда приятель Дилана предположил, что тот «просто кричит и прыгает», Дилан ответил: «Главное – экспрессия!» На это Баклен возразил, что экспрессия есть у Джонни Кэша, но Дилан в ответ уныло промурлыкал строки из песни: «Я переступаю черту, потому что ты – моя» – и продолжил настаивать на своем: «Когда ты слышишь настоящий ритм-энд-блюз, мурашки бегут по спине… А что ты чувствуешь, когда слышишь песню Джонни Кэша? Тебе хочется уйти! Если же ты слышишь настоящий ритм-энд-блюз, ты не можешь сдержать слез!»

Что касается мейнстримного рок-н-ролла, Дилан назвал Рики Нельсона подражателем Элвиса, который совсем не умеет петь, а затем переключился на Diamonds – белую канадскую группу, играющую в стиле ду-воп, которая недавно попала в поп-чарты с невнятными кавер-версиями ритм-энд-блюзовых композиций групп Gladiolas и Rays: «Они стали звездами, но откуда они берут свой репертуар? Подражают малоизвестным группам. У Элвиса Пресли то же самое. Кого же копирует он? А он копирует Клайда Макфаттера и Литла Ричарда, подражает Drifters».

Баклен попросил Дилана привести для примера четыре песни из репертуара Элвиса, которые являются подражанием. Боб назвал такие композиции, как Rip It Up («Порви его»), Long Tall Sally («Длинноногая Салли») и Ready Teddy («Я готов») Литла Ричарда. На четвертой песне он задумался. Баклен предположил, что это может быть Money Honey («Медовые деньги»). Дилан поспешно возразил: «Нет, Money Honey он украл у Клайда Макфаттера. Еще он заимствовал у Coasters песню I Was One („Я был единственным“). А композицию I Got a Woman („Я получил эту женщину“) скопировал у Рэя Чарльза».

На самом деле песня I Was One была написана для Элвиса и никогда не записывалась группой Coasters, но все же интересно, что Дилан выбрал именно эту композицию, а не песню на оборотной стороне сингла – звезду хит-парада Heartbreak Hotel. Детали в данном случае не так важны, как сам факт: знание оригинальных «черных» вариантов ритм-энд-блюзовых композиций, а не их «белых» мейнстримовых аналогов в то время являлось поводом для гордости, особенно для парня из провинции, который иначе бы не прослыл истинным хипстером. Здесь также прослеживалась связь Дилана с южными истоками популярной музыки. Ник Рейнольдс из Kingston Trio в своем интервью журналу Down Beat в 1959 году вспоминал: «Мы обнаружили, что уроженцы Нэшвилла и Мемфиса, независимо от цвета кожи, презирают Элвиса и боготворят Бо Диддли. А в Нью-Йорке публика, как правило, более толерантная»[51].

В «правильных кругах» хорошее знание новаторской музыки было большим козырем. В 1954 году Дилан познакомился с любителем музыки Ларри Кеганом в летнем еврейском лагере и сумел произвести на него впечатление. Кеган вспоминал, что Боб знал все пластинки, которые он называл, а также то, какая песня была у каждой из них на обороте. Вскоре они создали вокальную группу Jokers[52], а в 1956 году выпустили пластинку на 78 оборотов с песней Be-Bop-a-Lula («Би-Боп-а-Лула») на одной стороне и композицией Earth Angel («Земной ангел»). Они также снялись в телешоу «Города-близнецы» в жилетах с названием группы, вышитым спереди. Кеган был городским парнем, среди его постоянных партнеров по пению было несколько молодых афроамериканцев. Возможно, именно они стали первыми темнокожими знакомыми Дилана.

В Хиббинге, благодаря своим музыкальным познаниям, Дилан впервые начал серьезные отношения с девушкой. Эко Хелстром была девчонкой из рабочей семьи с тяжелой судьбой. Она вспоминала: «Он всегда был одет с иголочки и очень воспитан. Я думала, что он пай-мальчик». Но однажды она пошла с подругой в местное кафе и увидела, как Дилан стоит на улице и играет на гитаре. Войдя в кафе, он объявил, что создает свою группу. Хелстром слушала ночные передачи про ритм-энд-блюз из Шривпорта и спросила, знает ли он песню «Мейбелин»:

«Боб отреагировал очень бурно: „Мейбелин“ Чака Берри? Конечно, знаю, слышал!“ И он начал рассказывать о Чаке Берри, Фэтсе Домино, Литле Ричарде, Джимми Риде – Боб считал его потрясающим, лучшим в мире! – и обо всех, кто в то время был популярен в других регионах, но оставался практически неизвестным для жителей Хиббинга. Он взахлеб рассказывал об их музыке, о том, какая она прекрасная, о том, как сам любит ее играть, и о том, что когда-нибудь ему непременно захочется исполнять рок-н-ролл. Он говорил, закатывая глаза от восторга, словно витая в облаках, а потом… Он прервался на полуслове, наклонился к ней через весь стол, широко раскрыл глаза и шепнул: „Ты… только не говори мне, что ты тоже… слушаешь Гейтмута Пейджа“»[53].

Это был 1957 год, Бобу исполнилось шестнадцать, и вскоре он дебютировал в рок-н-ролле с квартетом школьных приятелей под названием Shadow Blasters. Выступление состоялось на эстрадном концерте в школьном актовом зале. Ребята вышли на сцену в одинаковых розовых рубашках, солнечных очках и с прическами помпадур. Боб, стуча по клавишам пианино, прокричал две песни Литла Ричарда. Публика была удивлена и обескуражена. Эко вспоминала: «Зрители смеялись над Бобом и свистели, а я тихо сидела, чуть не плача и сгорая от стыда»[54]. Но группу пригласили отыграть еще один концерт в местной начальной школе. Однако соратники Боба больше увлекались джазом, чем рок-н-роллом, и только на следующий год Дилан создал постоянную группу Golden Chords с лучшим гитаристом школы Монте Эдвардсоном и ударником Лероем Хоиккалой, с которым Дилан часто катался на мотоцикле. Они снова дебютировали на школьном мероприятии, и на этот раз публика не только смеялась. Боб пел новый гимн бунтарей-подростков Rock and Roll Is Here to Stay («Рок-н-ролл остается»), стоя за роялем у трех микрофонов; он собрал все школьные усилители, и децибелы зашкаливали. Он играл так яростно, что сломал педаль. Директор не выдержал, отключил электричество и задернул занавес, а позже объяснил: «И он, и его товарищи ужасно вели себя на сцене, и ситуация вышла из-под контроля. Мое терпение лопнуло… Он словно с ума сошел»[55].

Эко помнит, как смеющаяся публика освистала его, но сам Боб ликовал и чувствовал себя звездой: «Его большие глаза, как всегда, светились от радости. Наверное, Боб жил в своем собственном мире, потому что смех и улюлюканье публики ничуть не расстроили его»[56]. Другие знакомые Боба вспоминали, что были в восторге от его энергичного выступления. Еще через пару недель трио выступило на конкурсе талантов, организованном Торговой палатой Хиббинга, и заняло второе место. Затем последовал концерт в Манеже Национальной гвардии. В газете напечатали анонс: «Для вас выступит ансамбль Golden Chords из Хиббинга, в составе: Монте Эдвардсон, Лерой Хойккала, Бобби Циммерман». Еще они выступили на телешоу «Хмелевски фантайм», посвященном польке и варьете, в близлежащем Дулуте, и некоторое время репетировали по воскресеньям в барбекю-баре в Хиббинге, куда часто ходили на танцы местные подростки.

Все исследователи, изучавшие музыку Хиббинга, рассказывают разные истории, потому что каждый из них общался с разными людьми; какие-то воспоминания стерлись из памяти, а какие-то слились с другими. Кто-то считает, что ансамбль Golden Chords просуществовал ровно год, а кто-то вспоминает, что Эдвардсон и Хоиккала гораздо раньше ушли от Боба, став основателями более мощной группы Rockets. Но Дилан так или иначе продолжал выступать до окончания школы. В Дулуте у него была своя группа Satin Tones. Потом он ненадолго присоединился к Rockets, поиграл в группе Rock Boppers под псевдонимом Элстон Ганн и выступил на зимнем концерте средней школы Хиббинга с гитаристом Бакленом, басистом из Shadow Blasters и хором из трех девушек – местных старшеклассниц, исполнив странную композицию в стиле рокабилли Swing, Daddy, Swing («Качайся, папа, качайся») и медленную кантри-балладу Time Goes By («Время проходит»)[57].

В этот период Боб играл. В основном на фортепиано, а в его школьном дневнике была картинка с надписью «Играть с Литлом Ричардом». Он играл и на гитаре – сначала на дешевой акустической Silvertone, а потом на электрогитаре Supro с твердым корпусом. На некоторых фотографиях он позирует с электрогитарой и играет на акустической, выступая на сцене с группой Golden Chords. Но фортепиано более точно выражало характер Дилана: быстрые резкие удары по клавишам органично сочетались с его похожим на крик пением.

Кроме музыки, Дилан увлекался кинематографом. Его дядя был хозяином местного кинотеатра, и Дилан мог ходить в кино хоть каждый день. Друзья вспоминали, что ему особенно нравился фильм «Бунтарь без причины». Дилан смотрел его много раз и даже купил себе красный пиджак, как у героя Джеймса Дина. Для многих подростков 1950-х годов такие актеры, как Дин и Брандо, были визуальным воплощением бунтарской музыки, звучавшей по радио. По телевизору рок-н-ролльщиков почти не показывали, и поклонникам часто приходилось фантазировать о жизни и внешности своих кумиров. А шансов встретиться с ними лично у фанатов было еще меньше, особенно на севере Миннесоты. Исключением стал Бадди Холли, который выступил в Национальной гвардии Дулута 31 января 1959 года вместе с Линком Рэем и Ричи Валенсом за три дня до того, как его самолет разбился в Айове, упав на кукурузное поле. Дилан сидел в первом ряду и часто вспоминал, как вдохновенно и эмоционально Бадди Холли пел в тот вечер. В своих мемуарах он говорит о еще одной встрече со звездой. Когда он играл на гитаре на импровизированной сцене в вестибюле Национальной гвардии Хиббинга, чтобы развлечь публику перед соревнованием по борьбе, самый известный борец по прозвищу Роскошный Джордж прошел мимо «во всем своем великолепии», взглянул на Дилана и ободряюще подмигнул.

Школьные друзья Дилана вспоминают, что в подростковом возрасте он был одиночкой. Он был застенчив, неразговорчив, немного простоват. Порой он уходил в себя, а иногда бывал довольно злым. Даже самые близкие друзья Боба вспоминают, как он разыгрывал их, насмехался над ними или провоцировал их на конфликт. При этом он свято верил, что когда-нибудь станет звездой. Ему казалось, что на самом деле люди его круга – не старшеклассники, а Холли, Дин и Роскошный Джордж[58]. Он как-то даже просил своего брата сфотографировать его на мотоцикле за углом, подражая образу Брандо в фильме «Дикарь». Дилан был совершенно точно убежден, что его ждет красивая, яркая жизнь.

Единственным человеком, который хоть как-то помог Дилану сориентироваться в реальности, снова стал радиоведущий. На небольшой местной радиостанции начали транслировать часовую программу о ритм-энд-блюзе. Ее вел диджей Джим Дэнди, живший в получасе езды от Вирджинии, штат Миннесота. Дэнди не только познакомил Дилана с «правильной» музыкой. Когда Боб и Баклен заинтересовались его личностью, выяснилось, что он афроамериканец, по словам Баклена, единственный чернокожий на пятьдесят миль. Одного этого хватило бы, чтобы Боб пришел в восторг. Эко вспоминала, что он был «в ярости» из-за того, что в Хиббинге не было «цветных», и отчаянно цеплялся за любую нить, связывавшую белую и черную культуру: «Он так любил их музыку, что каждый раз, услышав, что кто-то из черных музыкантов будет в городе проездом, специально искал встречи с ним, чтобы пообщаться и узнать больше о его жизни и творчестве»[59]. Подростки отправились в Вирджинию и встретились там с тихим, задумчивым мужчиной по имени Джеймс Риз. Он пригласил их в квартиру на третьем этаже – ребята еще никогда не видели столько пластинок. В течение следующих месяцев они еще несколько раз навещали его, иногда вместе с Эко, и Риз активно знакомил их с современной афроамериканской музыкой. Как и многие взрослые шоумены, связанные с ритм-энд-блюзом, он считал музыку, которая часто звучала на радио, массовой и довольно посредственной. Ему ближе были холодный интеллектуальный джаз и хард-боп. Баклен вспоминает слова Риза: «„Мне нравится блюз. Мне нравится рок-музыка. Но джаз – музыка более глубокая“. – Дилан не был готов услышать такое мнение, но он уважительно относился к своему старшему товарищу. Наши визиты к нему были полезны для нас. Мы садились по-турецки и просто слушали рассказы этого парня… простого черного парня, близкого нам по духу»[60].

К тому времени Дилан был готов к переменам. Джазом он не сильно интересовался, но были и другие варианты. Когда он окончил школу, родители устроили для сына праздник, и кто-то из близких – возможно, дядя – подарил ему пластинку Ледбелли на 78 оборотов. На следующий день Боб позвонил Баклену, который вспоминал: «Боб срывался на крик: „Я открыл для себя что-то невероятное! Приезжай ко мне!“» Однако приятель не разделил его энтузиазма. Он ожидал услышать зажигательные песни под аккомпанемент электрогитар, а услышал всего лишь взрослого мужчину, поющего под акустическую гитару. Сам Баклен вспоминал: «В 1959 году такая музыка казалась мне слишком простой»[61].

Творчество Ледбелли стало скорее вдохновением, чем оказало прямое влияние. На многочисленных кассетах и магнитных записях Дилана его песен было совсем немного. Но все же музыка Ледбелли указала Бобу путь к чему-то более глубокому и содержательному, нежели подростковые радиохиты. Но перед тем, как начать свой путь в неизведанное, Боб еще раз столкнулся с рок-н-роллом. Весной он планировал поступить в колледж в Миннеаполисе, но летом устроился работать официантом и мойщиком посуды в Фарго, Северная Дакота. Там он познакомился с местным певцом, который был на два года младше, но уже успел записать собственную пластинку на настоящем лейбле. Бобби Веллин собрал группу из друзей-подростков, переименовал себя в Бобби Ви. Он стал известным, когда из-за смерти Бадди Холли на танцах в Мурхеде, штат Миннесота, некому было играть. Ансамбль Бобби Веллина пригласили на замену. Вскоре Бобби Ви записал пластинку Suzie Baby («Малышка Сьюзи»), вдохновившись композицией Холли Peggy Sue («Пегги Сью»). Его группу стали чаще приглашать на концерты. Он уже подумывал о том, чтобы добавить в ансамбль пианиста, а потом, как вспоминает он сам, «однажды мой брат Билл пришел домой и сказал, что разговаривал с парнем из Sam's Recordland. Тот утверждал, что умеет играть на пианино и только что вернулся из тура с Конвеем Твитти». Это был Боб, хотя Ви говорил, что он назвался Элстоном Ганнном «с тремя Н – немного странно, но мы подумали и решили попробовать».

«К тому времени мы уже зарабатывали достаточно, чтобы купить ему подходящую рубашку, и так он попал в группу Shadows. Он в первый раз играл с нами на танцах в Гвиннере, Северная Дакота. Все, что я помню, – это старое, ржавое пианино, которое не настраивали… ни разу! В середине песни Lotta Lovin' („Много любви“) я услышал, что пианино замолчало. А потом я услышал, как хлопает в ладоши Джин Винсент: бум-бум-бум, бум-бум-бум, и кто-то рядом тяжело дышит мне в ухо. Обернувшись, я увидел, как Элстон Ганнн танцует рядом со мной, одновременно исполняя свою партию бэк-вокалиста».