Пересечение. Вопреки

Ухватив созревшую идею готовности к дальнейшему допросу, Йон откликнулся:

– Рады, что смогли угодить. Мое имя Йон. Просто Йон.

Рони в ответ на благодарность также назвал свое имя, «в полной интерпретации».

– Вы – охотники, судя по оснащению корабля? – осторожно спросил юноша, немного о чем-то помолчав.

– Мы вольные ходоки, и ловцы, и охотники, и бог еще знает кто. Точно не пираты и не повстанцы, – усмехнулся Йон.

– Позвольте узнать: корабль действительно оснащен бесконечным двигателем, как любой аргант?

– Действительно оснащен, – удивленно протянул Рони. – Ваша осведомленность, юноша, заслуживает бесподобного уважения. Арганты, как древнейшие творения Теи, действительно, имеют подобную систему жизнеобеспечения, именуемую также как «канонический вечный двигатель». Похвально, что Вы имеете такие познания…

Йон про себя перевел парня из шаманов в разряд безумных ученых-вундеркиндов, сбежавших все же из соответствующего скорбного дома.

Юноша превосходно понял намек:

– Я изучал историю древних творений в Больших Библиотеках на Зои.

Йон по-семейному присвистнул при упоминании этого места, находившегося где-то на впечатляющих куличках, точно не в этой галактике.

– Изумительно… приятно встретить столь молодого человека, интересующегося древней историей. Но Вас наверняка интересует и наш маршрут? Мы чрезвычайно отдалены от Больших Библиотек, по правде сказать, даже несколькими галактиками. – Рони осторожно добавил: – Мы следуем в Первый Причал. Иное возможное прочтение – Первая Пристань.

Юноша, сморщив лоб, свел глаза к переносице, пытаясь вызвать в памяти несуществующую ссылку на это название.

– Первый Причал – первая, по определению, обитаемая остановка для кораблей по окончании Глубин, – подсказал Рони, – то есть моря, по которому мы движемся, со стороны западного межгалактического течения в галактике Девы, по праву именуемой Галактикой Морей.

– Галактика Морей, Вы сказали? Не может быть! – живо восхитился юноша, на что Рони заметил удовлетворенно:

– Рад, что это название Вам знакомо. Материал из универсальной школьной программы, насколько мне известно.

А Йон добавил в эвристической манере даровитого учителя:

– Парень, да ты ведь попал в эти самые моря! Где, ты думаешь, мы тебя выловили?!

Юноша метнулся к иллюминатору, взмахнув длинными волосами, отполированными безупречной, словно нездешней генетикой (по негласному мнению Рони) и на некоторое время полностью выпал из компании, загипнотизированный переливами звездных бурунов. Йон и Рони услышали чисто мальчишеский голос, перешедший на восторженный шепот:

– Сказания о левиафане, оставившем здесь Черный Ход… Легенды о тайнах Глубин, иных измерениях, временных течениях… Я ведь до одури мечтал увидеть эти моря…

– Да-а-а, – снова протянул Рони, как бы безнадежно соглашаясь с очевидным. Что, собственно, еще можно ожидать от юнца, в таком нежном возрасте неожиданно знакомого с природой и механикой аргантов, вопреки приземленной школьной программе?

– Так Вы хотите сказать, что попали сюда сознательно, ведомый мечтой? – аккуратно, без исследовательского фанатизма спросил он.

Юноша отвернулся от мирного холста, исписанного звездами, как говорится, до одури… Облако мечтаний на его лице растаяло, сменившись отрезвляющим осознанием реальности. Он растерянно улыбнулся, чтобы с достоинством спрятать досаду и что-то похожее на мальчишечьи слезы. Понятно было и без переводчика, что он и не думал попасть в это приличное по всем показателям место, со сбалансированным рационом и вполне сносными хозяевами, не пиратами и не повстанцами. Меньше всего вид его походил на счастливого покорителя Глубин, «конкистадора в панцире железном, весело преследовавшего звезду», для которого голубые грезы детства взяли да и воплотились в фактах и даже весьма конкретных координатах небесного глобуса.

Все это Йон понял по невербальным знакам, в основном по его лицу. Втайне он жалел парня, но не хотел, чтобы его отношение стало преждевременным и слишком заметным. Бросить они его не бросят, не такое у них воспитание, но не стоит увлекаться скоростью. Всему свое место в бортовом журнале, как говорится.

Рони тоже трезво и профессионально оценил психологическое состояние гостя и заговорил очень успокаивающим, почти домашним тоном, как располагающая няня из космического бюро находок:

– Дорогой мой мальчик, быть может, Вы назовете наименования Ваших окрестностей? Вот Вы упомянули Зои. Но это вряд ли Ваша точка проживания. Нам бы узнать, откуда Вы…

– Слушай, мы не сможем тебе помочь и вернуть домой, если не узнаем, откуда ты всплыл, – по-простому «перевел» Йон, решивший не «выкать юнцу», потому что «зеленый еще».

Услышав дважды благородное уверение в помощи, тот почти выдохнул от облегчения. Антивандальная политика хозяев не вызывала сомнений. Недолго он колебался, слегка сжав губы.

– Моя Родина – земли Мирт в галактике Ветра. А прибыл я из кластера Рыб, что в галактике Змея.

– Вот ведь повезло: словить рыбу из кластера Рыб, – сбалагурил Йон добродушно, поймав признательный темный взгляд.

Следуя астрономическому адресу, Рони развернул на экране карту Версы, заговорил:

– Так, судари мои, вот наша изящная Галактика Девы. Не толпитесь, всем будет видно. Рядом – Галактика Дракона, который изо всех сил, с ускорением и претензией супер-ящера, догоняет несчастную, снижающую маневренность Деву…

Слушая, юноша кивал, сочувствуя измотанной Галактике Девы, почему-то не осуждая Галактику Дракона, а заодно внимательно следил за обозначениями и стрелками на карте. Рони за небольшой срок провел полноформатную экскурсию по всему пространству «крошки Версы», как ласково называют ее обитатели, которым иногда приходится тратить годы на вынужденные путешествия между галактиками. Ибо фестивалить по Вселенной через червоточины или посредством «персонального перехода», не говоря уже о Черном Ходе или Дремучем Лифте, могут себе позволить лишь избранные, у которых либо не все дома, либо отчаянные тузы в рукаве…

Перед зрителями, слегка уже подуставшими от сольного выступления Рони, бесчисленных названий и сопровождавших их красивых легенд, проносились скопления и пустоты, пространства и скученные кластеры. Наконец аргант бодро сообщил, что искомая точка найдена. Приехали, господа!

Скопление Рыб в галактике Змея было крошечным незатейливым образованием, совсем не привлекавшим внимание, поэтому сразу никто не удивился, что во время радостной презентации Рони оно как бы смазалось с карты. Однако когда Рони попытался увеличить масштаб, чтобы подсчитать парсеки, им в созерцание досталось убогая клякса невзрачно-фантомного колорита. Обескураживающее мутное пятно, словно из разряда детских игр «Угадай меня по форме».

Настойчивые обновления ничего не дали. Поверить в то, что единственное нужное им место исчезло стеснительно и совершенно случайно… Йон почувствовал, как под шапкой слегка сопротивляются упрямые пряди, вставая на дыбы.

– Позвольте, я покажу карту, у меня тоже есть, – опомнился гость из кластера Рыб. – Можно мне мою одежду…, она уже прошла очистку?

Если бы Йон и Рони могли изумленно уставиться друг на друга, они бы это сделали, и, несомненно, с впечатляющим пафосом. Мальчик непонимающе следил за реакцией Йона, пока тот не пояснил:

– Не было у тебя одежды…

А Рони добавил:

– Мой милый мальчик, в выловленной нами скорлупке, которую Вы наивно использовали для перемещения, были только Вы, никакой одежды. Ну и, безусловно, Ваш Хранитель.

Глава 4. Другое измерение, или Иная реальность

«Престолы избирают мудрые сердцами,

И царствуют они в согласье с Небесами»

Старшая Летопись, раннее Версийское время

Эллей, рыцарь Светлых Королевств, безмятежно вслушивался в шум ниспадавшей воды, мощный и удивительно умиротворяющий.

Величественный водопад, неторопливыми каскадами уводивший взгляд куда-то в клубящуюся туманом бездну, наполнял округу прохладой и странным ощущением счастья. Высота его ошеломляла, он ниспадал с каких-то заоблачных, должно быть, заснеженных вершин, не подвластных зрению. Если бы воспарить над этим великолепием и убедиться воочию…

На Рее, планете королевы, не водилось морей, зато в изобилии существовали источники вод. Пробиваясь откуда-то из фантастических глубин, они щедро напаивали поверхность влагой и возвращались на круги своя величественным течением рек и неистовством водопадов. Этот представитель последних, с певучим названием Лиимвел, считался древнейшим из своего шумливого рода. По всей Вселенной ходили легенды о его живых водах и одухотворенных созданиях, якобы в них обитавших, несмотря на все неприятности, происходившие вокруг исправно и с особым резонансом.

Очутиться на планете, которая, согласно летописным сведениям, является первым творением Теи, было… как бы это выразить… не то чтобы мечтой или навязчивой идеей боевого генерала. Непривыкший к приемам монархов, да и особо не стремившийся к таковой награде, он с обоснованно сдержанным интересом принял приглашение в сердце империи, коим испокон веков являлась королевская цитадель. Рабочая командировка – такая формулировка была более привычной, настроившей преданную долгу генеральскую суть на вынужденный, исключительно недолговременный визит.

Светлую Королеву, начавшую свое правление по историческим меркам не так давно, ему пока встречать не доводилось. Провидение миловало… Конечно, двадцать лет – совсем незначительный промежуток для индивида из Светлых Королевств, где юность длится столетия, тем более для его правителя, то есть правительницы, и сетовать на долговременное пренебрежение правом увидеть свою королеву в лицо – ему никогда в голову не приходило. Тем более что с предыдущей венценосной особой он тоже ни разу в приближенном регистре не встречался. Исключительно на людях и только издали, несмотря на массу переделанных государственных дел.

С текущей королевой у них обоих обозначилось удивительное сходство в том, чтобы избегать шумных масштабных мероприятий, где можно случайно познакомиться и наладить полезные контакты, пусть даже служебные. Генерал не очень любил транслировать себя на балах, хотя обладал всеми достоинствами светского льва; а на тех раутах, где он присутствовал, Ее Величество с той же завидной регулярностью отсутствовала, что, в принципе, его даже не огорчало. О ней он знал только то, что, подобно вездесущему ветру, распространяли вселенские слухи. Говорилось, к примеру, что она бесконечно юна и прекрасна. Но, в последовательной генеральской логике, его это никак не должно было касаться. И, хвала Провидению, не касалось…

Эллей привык оценивать любую ситуацию с профессиональных позиций. Этот персональный визит в абсолютно секретном формате он связывал с выполненным недавно служебным заданием (не так блестяще, как хотелось, и с приличными сопутствующими издержками, но все же выполненным). Столь щедрый ангажемент был преподнесен ему после критически выдавшегося похода, имевшего финалом его пустяковое ранение. Как донесли позже сведущие люди, вообще-то, смертельное. Разумеется, на своем веку ему не раз довелось доблестно проливать кровь за Отечество, но никогда еще пролитие это не выглядело столь убедительным и фатальным.

Не все творения Теи проживали дарованную им вечность. Говоря языком летописцев, оскверненная молниями Верса таила тьму тем опасностей, которые могли стоить (и многим таки стоили) жизни. Вот что на этот счет гласили письмена Изначальных: «слишком свирепа была ярость Зла, направлявшего их (молнии), слишком жестока воля Посылавшего их». Письмена зрели в корень и будто сквозь время…

Теперь же, находясь в ослепительном тронном зале и в ожидании Ее Величества, вслушиваясь в торжествующий рев водопада, Эллей, как в безмятежной юности, был преисполнен удовлетворения, которое не поддавалось рациональному объяснению. Непререкаемый водяной исполин, рокоча струями назло всем возможным ограничениям и выпадам извне, пробудил в нем новые силы. И, представьте себе, мечты.

Возле престола королевы шум от этого нерукотворного чуда был не таким сильным. Тронный зал занимал огромное и роскошно организованное пространство с открытой со стороны юго-востока террасой, представленной природной площадкой с круто обрывавшимся вниз склоном. Ажурная золоченая решетка с многочисленными высокими сводчатыми окнами перекрывала этот естественный выход наружу, ничуть не мешая ошеломленному видением зрителю.

На противоположной стороне пропасти, далекой и таинственно дымчатой, и гремели тяжелые ливни водопада. Гул торжествующей, непобедимой, испокон веков здравствующей бездны сопровождал льющуюся по зале мелодию в исполнении причудливых больших и малых инструментов, подвешенных вдоль растворенных в ласковом мареве стен, уходивших ввысь, словно в никуда.

Нежные звуки струн в сочетании с титаническим фоном водопада создавали для Эллея ауру чего-то утерянного, но невыразимо близкого и желанного. Стоя у подножия королевского трона, он испытывал дразнящее побуждение закрыть глаза и просто впитывать окружение, здесь и сейчас.

Сделать это не позволяло долгоиграющее генеральское положение и статус приглашенного в покои Ее Величества, поэтому он, по-военному, стоял навытяжку рядом с троном, который пока что не был отмечен великолепным, как утверждала молва, присутствием королевы (хотя стоит признать, что на обезличивающих портретах, она выглядела вполне даже прилично, не хуже остальных).

Престол, как и водопад, вызвал в нем трепетные чувства, несмотря на профессиональную железобетонную способность игнорировать отвлекающие сенситивные импульсы.

Престол королевы – сооружение будто бы нерукотворное, впечатляющей величины – ослепительно взмывал, сверкая и теряясь в верхних безднах дворца, а быть может – в незапамятной древности, по примеру неуловимо пропадавших неведомо куда стен. Казалось, от него исходят необъяснимые вибрации и бестелесные голоса, ощутимо скользят сквозь единственного посетителя, вызывают светлую прелюдию, трогая струны воздушными перстами, и заставляют преграды трепетать. Еще казалось, они устремляются не куда-то в неведомую даль, а прямо к его сердцу, и тональность их можно считать самой успокаивающей и поддерживающей. Бальзамоподобной. Небывалое переживание. Непривычно завороженный, он даже не сразу заметил, что боль в его правом плече почти утихла.

… Проведенное лично гением медицины – магистром Алертом – чудо-врачевание должно было избавить его от чудовищной раны. Рана, в самом деле, канула в прошлое, а вот боль…

В тумане вязких воспоминаний вновь припомнились глаза магистра, изо всех сил, но тщетно пытавшегося облегчить его состояние. Тревожный, затуманенный слезами взгляд Аллен. Вспомнилась прохлада ее ладони на горячей от жара щеке, тихий умоляющий голос. Кажется, она трогательно просила Тею о нем. Вспомнился шлейф аромата от серебряной накидки, длинные светлые опущенные ресницы под тенью вуали, тонкие пальцы, разминавшие жгучие целебные листья для настоя… Она стойко пережила с ним ту ночь, когда его сжигала лихорадка, спровоцированная молниями. Долгие часы держала его за руку, и он не имел никакого права раствориться, как назначено всем пораженным. Не было ни речи, ни внутренней команды о том, чтобы оставить ее и отправиться в небытие.

Для умудренного магистра спасение командора, известного королевству своей отвагой и доблестью, было делом чести и государственной важности. Для дочери герцога, похоже, жизнь его значила нечто особенное. «Совсем другое измерение», – так поэтически, в художественной манере сопроводил эти события сам Алерт, без особого труда прочитав как с листа всю их подноготную, прибавив добрую расплывчатую присказку о неких наступивших «благодатных временах». Разумеется, не при леди, и исключительно отеческими намеками. Эллей не спорил, не было смысла.

Впервые в жизни его победили. И осчастливили, словно это была его очередная победа. Ни разу не испытав проигрыша, он сражен был в непривычном бою, поединке взглядов и отношений, изящно повержен. И чем? Хрупкой нежностью и особым искусством привлечения, которые прелестное создание использовало как оружие, невольно, нечаянно, с врожденным достоинством. В связи с этим, абсолютно не свойственное волнение охватывало его, а на страницы памяти сами собой опускались слова, пересекшие пространства, явившиеся уж точно из «совсем другого измерения»:

«В твоем гербе – невинность лилий,

В моем – багряные цветы.

Уж близок бой, рога завыли.

Блеснули золотом щиты…»

Кажется, в бреду он благополучно выдал все особо личные тайны, включая запредельные стихи, облегчив душу и сердце.

Наутро, когда агония отступила, она, повинуясь иному долгу и прощаясь, оставила ему напоминание о себе, нежно-розовый бутон фрезии, хранивший цвет ее губ. Запечатлела его спящего в чело, едва прикоснувшись, и прозрачно прошептав что-то на неведомом наречии (он помнил слова, но они оставались без пояснения). Приподнявшись на остывающих от жара подушках, прильнув к окну, он увидел внизу, в рассветном тумане и расплывчатых фарах фаэтона тоненькую фигурку в развевавшемся жемчужном плаще, длинные светлые волосы, которыми играл разбуженный зарей ветер, до которых у него не достало сил дотронуться. Душистый поток донес приветное послание из Великолепных Садов, в романтике которых они прогуливались почти платоническим дуэтом, убеждая самих себя, что просто прогуливаются, не более того…

Внезапно, не оборачиваясь, он почувствовал присутствие королевы. Повернулся, готовый произнести особые слова по особому случаю, и замер статуей.

***

Боги, боги… Мысли моментально покинули его голову, разлетелись, как возмущенные ветром листья…

Если представить ментальные хранилища генерала в виде весьма пространной библиотеки (как и должно оценивать мысли значимого государственного мужа), то сейчас это были безнадежно опустевшие книжные полки. Ни одно соображение не опускалась сейчас в остолбеневший мозг, сознание стало обнуленным, как стертый и напрочь забытый текст на экране монитора.

Королева стояла рядом, недвижно, напрашиваясь на любые положительные характеристики со словом «невозможно». Невозможно прекрасная, невозможно юная … Неслыханно такая, как о ней говорили, вопреки модным способностям слухов принимать гипертрофированные формы.

В мантии, будто сотканной из света, она являла собой естественную, недостающую часть зала, конечную ноту звучавшей в нем мелодии, законченный штрих всего таинственного замка. Не будь ее, все вокруг утратило бы смысл, и прелесть, и значение. Дерзко-юная и совершенно невинная, она в тоже время словно впитала в себя всю мощь и великолепие Теи.

Как будто не веря тому, что видит, испытующе прищуриваясь (в своей манере), Эллей смотрел в сияющие глаза. Пушистые серебряные ресницы слегка вздрагивали в ответ. Он же, скорее, не моргал вовсе, находясь в полностью выключенном, застывшем режиме. Казалось, тонкие правильные черты лица ее, как и сам облик, непрестанно и неуловимо меняются, при этом оставаясь неизменно прекрасными. И еще… что-то смутно знакомое отчетливо трогало память, но дальше неопределившихся миражей ему не удалось продвинуться.

Можно было превосходно разглядеть ее невысокую изящную фигурку, облаченную в роскошно-длинное, спускавшееся на мраморный паркет, одеяние тяжелой ткани благородного серебристого цвета. Поистине, государству еще не приходилось хвалиться такой королевой, грациозной, великолепно сложенной, с тонкой талией, словно выточенными руками и нежной шеей.

Безупречный наряд сопровождало убранство из прозрачных камней в небольшой серебряной тиаре, и он бы не удивился, узнав, что каждый из них был полностью уникальным и не имел повторения во всех возможных пространствах и измерениях Версы. На великолепных светлых, с золотым отливом, локонах блестели искусно вплетенные жемчужины, браслеты и кольца отливали реликтовым перламутром.

Он машинально отметил, что все убранство ее было в весьма сдержанной, благородной колористике, указывавшей на безупречный вкус и чувство стиля. Это чувство Эллей считал основополагающим в женской привлекательности. Невыносимо ведь, до рези в глазах, наблюдать королевских модниц, вычурно-нелепых, напропалую блистающих разномастными каменьями в манере павлина или по типу легковесной иллюминации. Чем дороже, тем пригоже и доступнее… В стоявшем перед ним серебристом чуде виден другой подход, приятная взору взвешенная гармония, предельная элегантность в использовании образцов ювелирной фантазии.

Вместе с тем, все эти украшения странным образом не прибавляли ей красоты и величия. Напротив, казалось, это она украшает их достоинство. Если бы им довелось исчезнуть, царственная прелесть и великолепие ничуть бы не пострадали.

При этом не было никакого смысла и желания рассматривать ее сейчас как женщину, с плотской точки зрения. Будто она отделена от поднебесных понятий, связанных с интимными подробностями, поставлена выше их, несмотря на все явные более чем совершенства в физическом плане.

Воистину, более очаровательной представительницы прекрасной половины ему видеть не приходилось, но краса ее была из особой, неприкосновенной категории, словно скрытая за неуловимой, но четко разделяющей завесой. И, перечеркнув все прежние сомнения и осторожные предвосхищения, он согласился сам в себе, что такой – и только такой – должна быть Королева Светлых Королевств.

Сколько им довелось так простоять… Отлично зная цену каждой минуте, он не смог бы определить даже приблизительно. Королева не была смущена, если только самую малость, очевидно, привыкнув к подобному, в некотором роде вызывающему вниманию, и в ответ спокойно, снизу-вверх, но при этом весьма покровительственно, рассматривала его. Генерал был слишком высок для нее, но главной в этом диалоге взглядов, разумеется, была она.

Изучая ее и пытаясь сопоставить внешние данные с внутренним содержанием, он с удивлением осознал, что кроме сияющих безупречно-серых глаз с невероятно длинными серебряными ресницами, ничто больше не занимает голову. Но стоило ей слегка улыбнуться, он вдруг остро припомнил улыбку и глаза Аллен, а затем и остальных, кого любил, и к кому был привязан. Уловил забытую улыбку матери, родное, смеющееся лицо отца, припомнил преданность слуг, искренне посвященных будущему вельможе, воителю и стражу. Убранство фамильного дома, хранившее тепло воспоминаний. И вновь взгляд Аллен…

И, само собой, он совершенно логично смутился, поскольку не подобает думать о посторонних материях в присутствии Королевы. Тем более, такой Королевы. Почему-то именно теперь череда нелепых ассоциаций завела его в неподобающее место. Хлынув изнутри, его обожгла справедливая волна смущения и самобичевания, и он приготовился вновь обнулить мысли.

Но, находясь под ответным пристальным взглядом, внезапно понял, что она неслышно, но ясно говорит к нему, и слова неторопливо растворяются в его сознании абсолютным непотопляемым знанием того, что смущающее его чувство есть не что иное, как основание, определяющее все и вся. «По-настоящему неуязвим тот, кто любит».

Она улыбнулась, как бы давая его потрясенным ментальным хранилищам принять услышанное. Теперь можно перевести дух и навести порядок в потревоженной семью ветрами голове. Что-то внутри ликовало, что-то попросту опьянело… Хорошо, что не труба сейчас, не атака, не война…

Незачем скрывать, что легендарному генералу, избегавшему утомительных помпезных собраний (а в данном эпизоде – настолько личных, с обескураживающе прелестными, говорящими без слов королевами), этот особенный прием давался как первый выстрел, с отдачей и в раненое плечо, и в сердце.

Весь его солидный, по крупицам накопленный опыт наивно и постыдно (в условиях очевидного разгрома понятий и усвоенных истин) сводился к тому, что без слов общаться нельзя, и музыку при помощи ветра даже на шарманке смажорить невозможно, сколько ни задувай, особенно если инструменты твои предусмотрительно спрятаны на высоченной стене вне досягаемости… И раздумывать о тех, кто вызывает особые чувства, при королеве – тоже не совсем позволительно и логично. Хотя Аллен уже преподнесла ему чувствительный урок об алогичных вещах. О том, скажем, что побежденный не обязательно становится проигравшим…

Следующей ступенью познания невозможного для его Высокопревосходительства может стать только спонтанный полет, показательный, и желательно без крыльев…

Юная королева, терпеливо и вежливо улыбаясь, ожидала, пока он придет в себя. Давала ему время привыкнуть к ее светлому присутствию.

– Ваше Величество… Госпожа… – произнес он, наконец, справившись с предательски и не вовремя нахлынувшим наводнением, и опустился на колени, склонив голову, как и должно было поступить сразу.

– Встаньте, рыцарь Эллей Гелвийский, великий герцог Нисса и звездных островов, безупречный генерал, сюзерен и кавалер Светлых Королевств! Встаньте, друг мой! – услышал он невероятно мягкий голос. Подняв голову, увидел протянутую нежную руку, ладонью вверх, словно она собиралась помочь ему подняться.