Пересечение. Вопреки

«Потенциально опасный», распластанный на кушетке юный экстремал, пойманный при попытке переплыть море в одном скафандре, вновь закрыл глаза.

– Время теперь неспокойное, – продолжал Рони размеренно, словно давал наставление малолетнему на распутье. – Бродяги и разбойники – бич наших дней, упаси Провидение, я не Вас имею в виду! Мы не обвиняем Вас, и даже не станем уточнять сомнительных подробностей Вашего более чем безрассудного предприятия…

Йон в который раз подивился риторике арганта. Лично его ум, запутанный строгими знаками препинания, уже безнадежно планировал зайти за разум, без гарантий последующего исхода.

– С удовольствием окажем вам посильное содействие и при возможности оставим на твердой обитаемой поверхности, не слишком обремененной беспорядками. Но, молодой человек, мы должны быть уверены, что Вы нам не угрожаете.

– Я не угрожаю вам, – не шевеля выдающимися ресницами, произнес юноша, тем самым доказав, что словесные лабиринты Рони для него вовсе не проблема. Он встречал и позабористей…

– Хотелось бы. Ну и прояснить самую малость, с Вашего разрешения. Каковы наши гарантии безопасности, пока мы рядом с Вами? Вы можете поведать, хотя бы в общих чертах, что это?

Иннир, с трудом распахнув глаза, увидел заскорузлый от технических священнодействий палец Йона, бесцеремонно указывавший ему на грудь, где покоился невероятного сияния камень в серебряном медальоне.

Юноша попытался криво и протестующе улыбнуться и покачать головой:

– Потрясающий симбиоз арганта с пилотом!

Затем добавил с деланным безразличием, словно спрашивал, от нечего делать, как попасть в ближайшую библиотеку:

– А что случилось?

***

Что случилось? А кто бы понял, что случилось…

… Человек в скафандре был без сознания, потрясенные датчики еле фиксировали дыхание. Он находился в глубокой коме, готовой вот-вот завершиться в ее пользу.

Когда с бесчувственного тела, слишком юного для такого плавания (отчего находчивый Йон даже не смог придумать подходящую развернутую оценку), сняли скафандр, камень на его груди выдал целый сноп неожиданно золотистых неоновых искр, что решительно не понравилось ни Йону, ни Рони. Смысл светового послания представлялся более чем расплывчатым, скажем, от воинственно-предупреждающего «Руками не трогать!» до восторженно-приветственного «Здравствуйте, и еще раз спасибо!».

Общим советом источник возможной угрозы решено было изолировать в достойное место и подвергнуть принудительному исследованию, пока медробот проявляет свои лучшие качества, реанимируя гостя. Поэтому Йон осторожно, не доверяя дрону, снял медальон с шеи незнакомца. Через несколько секунд все и смешалось, как в шторм, бьющий рекорды по примитивной балльной шкале под дыханием борея.

Йон оторопел, услышав странный крик, даже страшный. Потому что это кричал Рони, чего Йон не мог себе представить даже в самом немилосердном сновидении. Так кричит человек на грани, когда уже нечего терять, кроме самого главного.

Йон не мог разобрать слов, он метался по каюте, запинаясь, разбивая ноги о борта ботов и пытаясь по приборам понять, что стряслось. Поэтому не сразу заметил, что незнакомец умирает. Парня сотрясала агония, медицинский бот, в ужасе мигая, показывал критическое падение жизненных функций. Рони тонким голосом причитал что-то неразборчивое, словно с ним случился удар.

Корабль трясло и подбрасывало, изнывающие сопла делали последние в своей жизни конвульсивные выдохи, испуская остатки энергии, отдаваясь на волю непознанных создателей.

Неожиданно Йон увидел в иллюминаторе до великолепия перламутровые переливы звездных волн. Слабо соображая в хаосе, все же понял, что судно потеряло сознание, ориентацию и перевернулось. Резко его охватила дурнота, но это не была морская болезнь. Стальным обручем сдавило голову и дыхание, резануло по сердцу. Теряя последние силы, он как во сне метался между панелью управления, пытаясь помочь Рони, и парнем, тихо прощавшимся с жизнью.

Прошли минуты… часы? … С раздираемой спазмом головой, под причитания и всхлипывания корабля он убедился по приборам, что гость погиб… «Мы тоже погибаем…» – отчаянно промелькнуло напоследок.

А затем, где-то в замирающих, подернутых чернотой закоулках, вновь увидел хрупкий женский силуэт с умоляюще сложенными руками. «Надеть медальон на парня, вернуть его на место» – вдруг звездой взорвалась мысль, и он не стал противиться. Корчась от боли, из последних сил приподнял бесчувственную голову умерщего, почти мальчика, надел тонко свитую серебряную нить с кулоном, ставшим внезапно и непоследовательно ярко-синим. И отключился в 6:36 по бортовому времени.

***

Йон увидел себя окруженным темнотой. Но не такой, как в детстве, когда в комнате просто выключали свет, чтобы он уснул, а тьмой одушевленной, как в кино с ужасами, плотной, странно осязаемой, душащей, напавшей со всех сторон со вполне понятными мотивами.

Но прильнувший страх медленно рассеивался. Потому что мгла, как бы сотканная из сотен вонючих чернильных клубов, так же отступала, и мерзкий скрежет в ней, и шум крыльев каких-то чертовски несимпатичных и нерасположенных к нему тварей – судя по запахам и интонациям, и совершеннейшее ощущение ужаса: все это постепенно оставляло его, пропуская свежие звуки. И что это были за звуки! …

Естество его все обратилось в слух, чтобы на фоне удалявшегося омерзительно-гортанного клекота и шуршания не пропустить этот тонкий чарующий фон, который светлыми волнами проходил прямо сквозь него. Пение, голос? Будто кто-то взывал к нему. Или просил за него. А может быть, повелевал тьмой, отгоняя ее. Он не мог определить точно.

Единственное, в чем он был несокрушимо, по-морскому, уверен: голос принадлежал женщине, по его ощущениям, прекрасной, хоть и незримой, и он хотел бы слушать ее бесконечно.

***

Для продолжения следует перенести воображение из неустойчивых звездных глубин на довольно твердую землю. Если во Вселенной и оставались островки безопасности и процветания, то это как раз таковой островок, планета-карлик с ласковым названием Стелла, аккуратно-миниатюрная, с покладистым характером и уютно-бирюзовым природным рельефом. По крайней мере, когда путешествуешь на пегасе, вид у нее именно такой, что полностью соответствует описанию, изложенному в Лефаваре, Великом Географическом Атласе.

Приветливое небесное тело, достаточно освещаемое и полное всех благ цивилизации, хорошо известно в Светлых Королевствах как место Восхитительных Садов, принятия решений и резиденция…, впрочем, не будем взламывать временно запертую сюжетом дверь…

Внушительного роста всадник въезжал в арку белокаменного замка, сиявшего под двумя спело-оранжевыми светилами как алмаз под лампой огранщика. Его великолепный пегас только что стрелой спустился с небес, уже тронутых печатью заката, и сворачивал покрытые серебристыми перьями крылья. Сам рыцарь имел весьма приятное для глаз атлетическое телосложение, облаченное в великолепно отлитые доспехи цвета бронзы. Высоту его стройного могучего торса подчеркивала стать коня, разбег которого внушил бы восхищение и трепет любому созерцателю.

Благородно и торжественно звенела упряжь этого сильного животного, несшего бронзового всадника сквозь белоснежную каменную арку с высоко поднятой решеткой на дворцовую площадь.

Двор поражал необъятностью и роскошью. Перспектива его плавной архитектуры позволяла даже со значительного расстояния насладиться видом бегущих дорожек, увлекавших любое физические тело и намерения в те самые Восхитительные Сады. Всаднику, естественно, думалось и о них, но не особо.

Повсюду с разной тональностью пели облитые позолотой фонтаны, бьющие выше узорных, переливавшихся цветными мозаиками дворцовых окон. Стены замка, сложенные, очевидно, в невероятно давностную пору из ладно тесаных глыб светлого мрамора, простирались ввысь и, казалось, терялись в пространстве, поскольку шпилей, как и куполов, рассмотреть было невозможно, несмотря на ясный вечер и прозрачные небеса. Флюгер, по обыкновению своему исполнявший во власти воздуха спонтанную приветственную увертюру, не обозревался, но настроение производил самое благодушное.

Появление рыцаря уже заметили, и когда он спешился и поклонился коню (пегас также ответил изысканным поклоном), один из слуг торопливо, но почтительно принял поводья и повел скакуна в надлежащее место.

Подсвеченные золотым светом огромные башенные часы тягуче пробили без четверти семь. Двери замка, высокие и монументально цельные, словно высеченные из белого гранита, обрамленного чистейшим серебром, уже распахнуты в ожидании гостя.

Когда рыцарь остался без коня, стало очевидным, что проделанный поход дался ему весьма нелегко. Это можно было понять не только по бледности и усталости аристократически правильного лица. Он старался не хромать, но шаг его был тяжел, частые капли крови впечатывались в светлую мощеную каменную дорожку, тут же превращаясь в замысловатый багряный узор.

Дышавшие теплом камни, сострадая гостю, пришли в движение, и брусчатка буквально внесла раненого атлета в прохладный, неограниченный потолками, расписанный нежными фресками приемный покой, где его с нетерпением ожидал высокий седовласый старец в длинном бесформенно-голубоватом одеянии. При виде гостя тонкое благородное лицо его просветлело.

– Сир Эллей, приветствую Вас! Рад Вашему возвращению! Милосердная Тея, Вы ранены, милорд!

– Приветствую Вас, магистр Алерт, – учтиво, со всеми положенными церемониями отвечал гость, ничем не выдавая своего самочувствия. – Не извольте беспокоиться, значительная часть моих царапин уже затянулась по дороге в Вашу благословенную обитель. Скоро и то, что осталось, исчезнет без следа.

– Друг мой, Ваша скромность нам, право, известна, однако же, позвольте осмотреть Вас и оказать помощь. Нет, нет, друг мой, никаких возражений! Госпожа уже спрашивала о Вас, и она дорожит своими генералами, и… Пойдемте же, прошу!

Заботливо поддерживая высоченного раненого под руку, старец повел его по широкому прохладному пассажу, слегка изгибавшемуся и скрывавшему путь следования за плавными очертаниями каменных, но удивительно приветливых стен. Чудным образом с рыцаря исчез и шлем с фигурной выбитой росписью, и внушительные доспехи, звучно сопровождавшие его походку. Их заменила расшитая золотом бежевая одежда для приемов, которая, впрочем, местами начала стремительно окрашиваться в цвет его крови, к неудовольствию старца. На стенах повсюду появлялись разного формата и размера точные портреты, изображавшие шествующих мимо, во весь рост и крупным планом, захваченные неизвестной проворной, весьма талантливой кистью по ходу их беседы и передвижения. Воздух становился мягче. Казалось, сам замок делал все возможное, чтобы облегчить состояние гостя.

– До нас уже дошли слухи об успехе предприятия, – заговорил старец негромко.

– Вашим источникам можно позавидовать! – улыбнулся воин, названный Эллеем, пытаясь бодрой эмоцией нивелировать стремительно проступавшую бледность. – Это был Харра, я не ошибся?

– Верно-верно! Рад, что вам пришлось поработать вместе. Все-таки Харра – самый проворный и одаренный из наших воронов. Иногда мне кажется, что он и меня превосходит интеллектом. Эта история с переодеванием в Астриосе при абсолютном нуле…

– Она виртуозна! – согласился собеседник. – Но превзойти великого магистра Алерта невозможно. Ведь он, как никто, чувствует злые замыслы задолго до их воплощения.

Старик с благодарностью, но обеспокоенно наклонил голову:

– Это не моя прямая заслуга, Вы ведь знаете. Но, милорд, не скрою моего расстройства по поводу Ваших ранений, – нахмурившись, он оглянулся на золотой паркет, бережно сохранявший частые капли крови в виде крупных багряных цветов. – Поверьте, Госпожа высоко оценит Вашу жертву. Эти «царапины», как Вы их назвали, по-видимому, нанесены очень опасным оружием. Поскольку раны еще не затянулись, даже здесь, в Покое…

– Всегда готов служить Ее Величеству, – рыцарь учтиво поклонился, несмотря на очевидную слабость.

– Скажите, – магистр понизил голос, – это были… молнии?

Лицо его помрачнело, когда рыцарь кивнул утвердительно.

– Результат: полное исчезновение корабля и сопутствующих объектов, всех кроме… – Эллей внушительно взглянул в глаза магистру, тот понимающе и сочувственно кивнул. – Пришлось импровизировать. Потом еще этот непредвиденный фокус артефакта…

– В любом случае, задача выполнена блестяще, как я и доложил Ее Величеству: все участники, включая арганта, живы и здоровы, – тут магистр спохватился. – Все, кроме Вас, друг мой, простите меня, от волнения заговорившегося старика. Я лично позабочусь о Вашем здоровье. Кстати, леди Аллен справлялась о Вашем прибытии. Ваше происшествие ее весьма расстроило… Она просила меня…

Отзвуки их слов, как и шум шагов, постепенно растворялись, рассеивались эхом от светлых инкрустированных стен, терявшихся в высоте. Воздух, текший сквозь струящиеся невесомые занавесы, постепенно размывал силуэты, стирая краски и речи любезного диалога. А на матовом паркете расцветали, увеличиваясь в размерах и благоухая, великолепные алые бутоны…

***

«… Дата – сегодня (подробности – во встроенном календаре), время – 07.09. Любезные мои, Ваш верный историк вновь на связи, готовый к отражению событийного ряда, шикарнейшего по наполняемости на сей галактический момент. Правды ради вынужден признать, что Колесо Истории заколесило вокруг да около так активно, что мне, уклоняясь от него, придется продолжить летописное повествование исключительно в экспрессивном галопе.

Друзья, вам доводилось видеть свет? А тот свет, который в конце тоннеля? Должен известить, как истинный свидетель, что тоннель – это довольно приятное место, в котором не дымят бешеные составы, где нет уже никакой боли, мысли лишены суеты и четко взвешены. Но именно благодаря этой взвешенности вы понимаете, что к концу тоннеля вам подойти – вроде как и не с чем. Подойдете – ой как оскандалитесь…

И поверьте: никакие заждавшиеся лица вас там не встречают и вглубь тоннеля приветственно не заглядывают. По крайней мере, мне не удалось увидеть ни одного такого лица или его продолжения. Вроде как вы предупредили, что подъедете, а они время перепутали.

Атмосфера там вовсе не исполнена величием небесного оркестра, хотя желание воспринять нечто «из другой оперы» присутствовало, и довольно стойкое. Было полное впечатление, что концерт все же готовился по полной программе, но у тебя не оказалось билета.

Не помню, чтобы меня сопровождал кто-то из моих почтенных попутчиков, я имею в виду уважаемого капитана и незнакомца, который, в своем роде, и содействовал моему прямому попаданию в это место. Может быть, им довелось идти параллельными отверстиями или мостами… Обязательно спрошу …

Наверное, следовало чувствовать себя «на седьмом небе», добежать с непосредственностью неофита к выходу (или же к входу), но мешало одно: ощущение потери и неполноценности. Вот в таком глупо-неловком состоянии несостоятельности пришлось мне пребывать в этом тихом месте с весьма привлекательным светом вдали.

К счастью, замысловатость моего положения была решена в мою же пользу, и великая благодарность Всемогущей Тее за это. Видимо, там было определено, что мое появление в тоннеле, при вопиющем отсутствии багажа и нужных билетов, стало более чем дерзкой случайностью и нелогичным нарушением правил этой благороднейшей обители. Каким-то неуловимым чувством мне рассудилось, что не все еще похождения Колеса Истории мне посчастливилось наблюдать, … да и не только мне.

Теперь совсем коротко: друзья мои, я снова с вами! И даже готов, по этому поводу, спеть что-нибудь не совсем привычное и, более того, – не совсем приличное…».

***

… В каюте рассеянно плавал мягкий, приглушенный свет.

Йон открыл глаза под звуки знакомой разбитной песенки. Собственно, это было довольно корявое (кабацкое, по словам Рони) сочинение, которое он иногда бормотал себе под нос, чтобы «снять самый настоящий дискомфорт». Сейчас, вслушиваясь в слова, Йон постепенно приходил в себя.

Бокал поднимаю я, други, за вас,

Забудем о горестях жизни сейчас!

Красотки нас встретят,

Поймут и приветят,

А завтра забудут о нас.

Слушая незамысловатые строчки, вдохновленные исключительно кружкой дешевого пива, утонченный Рони всегда сетовал на убогость их рифмы и содержания. Ему, цитировавшему древние баллады о творениях Теи, гордых рыцарях и прелестных девах, вечно пропадавших на прозрачных луговинах, такая попытка творчества казалась оскорбительной. Вздыхая, он называл эти творения бледными ошметками литературы «потока без сознания», сокращенно просто «литературой потока».

С другой стороны, упадок культуры здесь, «на дне», носил печально ожидаемый характер в условиях прогрессирующего вселенского застоя. И какая уж тут, простите, высокая вам беллетристика, когда в галактиках почти света белого не видно, в буквальном переживании, вот и свинячат все куда ни попадя… Да и кому сейчас легко??

Тем более чудовищным для Йона было постепенное осознание того, что жуткое песнопение сие производит именно Рони, мурлыча глупые строки с явным удовольствием.

Сегодня гуляй ты, босая братва!

Немного пускай поболит голова.

Лишь дурень напьется

Водой из колодца!

А дальше – забыты слова…

Сознание Йона еще путалось, как клубок лохматой корабельной проволоки десятилетней давности. Он с наслаждением дослушал произведение до конца, неслышно приходя в умиление, когда Рони, явно не зная текста, шедеврально выкручивал сюжет.

Погрузимся завтра в благие дела,

Костюм постираем на крышке стола,

Глядите, красотки:

На спинках селедки

Изящная шубка была!

– Ну и какое у нас торжество? Избавление от постылого ига капитана? – Йон нарушил последовавшую тишину.

– Хозяин, мастер Йон! – Рони не скрыл радостного волнения, тщательно маскируя подступившие вдруг слезы. – Я надеялся, что знакомое, м-м-м, музыкальное произведение поможет Вам быстрее прийти в себя. Вы живы, и находитесь в медицинском отсеке. Скоро Ваше самочувствие совершенно придет в норму. Какое счастье, что Вы очнулись! Правда, я рассчитывал, что это произойдет несколько позже, но Вы оказались проворнее, хвала Всемогущей Тее.

– А мальчик? – Йон помрачнел, внезапно вспомнив все злосчастные события.

– Жив! Жив, и очень быстро восстанавливается под моим чутким руководством. Не волнуйтесь, он в изоляторе, еще спит.

Йон облегченно выдохнул, открыл было рот спросить, какого лешего с ними все это приключилось, но Рони опередил:

– Приберегите силы, капитан, я поведаю и про лешего, и что произошло, когда Ваше уважаемое естество потеряло сознание. Мне страшно говорить об этом, но… мы с Вами умерли, мастер Йон. Прекратили наше бренное и пока что бессмысленное существование…, причем, так же, как наш молодой человек… Я проанализировал записи и зафиксировал абсолютный крах всего живого на этом корабле, включая мой интеллект. Даже у бактерий, которые нагло пробираются в Ваш завтрак и играют в «Съедобное – несъедобное», не было шансов… Я видел, как Вы меня спасали, – Рони слегка дрогнул, на какое-то время замолчал.

– Дружище, дело в медальоне, то есть в камне, верно? – нарушил трогательную паузу Йон.

– Стартовой точкой нашего возрождения, безусловно, стало возвращение этого странного, о-о-очень странного предмета нашему гостю, – задумчиво произнес Рони. – Должен признаться, было критической ошибкой, прежде всего моей, лишить его тактильной связи с юношей. Когда Вы мужественно вернули камень на место, все пошло налаживаться, как в обратном кадре. Мы с молодым человеком стали восставать из небытия, примерно как фениксы, примерно в одно и то же время. Он начал дышать, и его основные жизненные функции восстановились в геометрической прогрессии. Сами собой, без воздействия наших квалифицированных механизмов. Я будто пережил «перепрошивку», безболезненную и окрыляющую, по-другому не могу это назвать. Вы заметили более мягкий и, как ни странно, поистине воздушный ход судна? Так вот, я уверенно заявляю, что подобного в благородной истории аргантов не происходило.

– Хиромантия какая-то дремучая, – признался Йон от души. – Мы с тобой верховного шамана поймали, что ли? Этот парень, когда он очнется? Он главный ответчик за все «перепрошивки».

– Очнется, когда Вы будете готовы. Простите, я поддерживаю его сон искусственно, из самых благородных побуждений в виде веских опасений… Я ждал Вашего пробуждения. Не беспокойтесь, ему ничего не угрожает.

Голова Йона прояснилась.

– Главное, чтобы он, салага, нам ничем не угрожал, – проворчал он, поднимаясь и ощущая прежние силы (Рони понимающе кашлянул). – Дружище, стакан твоего морса – и я буду готов.

Глава 3. Знакомство, или Мечты сбываются

«Нас уносит ветер мест далеких,

Нас теченьем увлекает сильным.

И тревожат прошлого уроки,

Но манит прибой нас темно-синий…»

Эвва Нола, поэзия, раннее Версийское время

Разумеется, юноша, подозреваемый во всех грехах и баловстве чародейства, был посвящен не во все подробности. Но основные события ему изложил красноречивый Рони, обстоятельно, языком бывалого летописца.

Молодой человек слушал очень вежливо, не перебивая взрослых, время от времени непереводимо шевеля губами и сжимая слегка истерзанную уже кромку одеяла, на котором покоился. Йон неотступно следил за ним и пришел к выводу, что, в принципе, парень неплохо владеет собой для перенесшего столько передряг.

Видеозапись, сделанная бортовым самописцем и даже старательно им же закольцованная, служила невыносимым доказательством уму непостижимого эпизода. В ней были все несносные улики: от спасения парня на борт до коллективного мистического воскресения. Йон также смотрел запись в первый раз в своем новом бытии и внутренне содрогался.

После финальных, весьма патетических кадров Рони все же остановил эту впечатляющую бесконечность, и каюту озарило молчание. Все милостиво допущенные вновь в жизненное пространство, пусть не самое приятное (из-за вновь восставших несносных бактерий), отказывались от комментариев.

Выждав паузу, полезную для фантазии и любого рода интерпретаций, Йон вопросительно посмотрел на гостя, как бы намекая, что пора бы воспользоваться свойством, выгодно отличающим человека от всех остальных, а именно, недержанием речи. Судя по виду, парень не так давно закончил школу (вполне обычную, не для шаманов), и должен был знать такие вещи, равно как и нюансы своего ущербного плавания. Рони терпеливо ожидал: все было уже сказано.

– Можно мне чего-нибудь съесть, пожалуйста? – внезапно сказал юноша с оттенком жалобной просьбы. – Меня зовут Иннир Волли. Спасибо, что выручили меня. Я не причиню вам зла. Этот медальон – мой Хранитель.

***

Действие продолжено было под сенью корабельного камбуза, где гость активно подкреплял силы, не отвергая никакую гуманитарную помощь, то есть, не гнушаясь никакой предлагаемой пищей.

После просьбы, дополненной краткими автобиографическими данными и умоляющим взглядом, нелепо и грешно было мучить его подробностями. Поэтому он просто работал ложкой за троих, а остальная компания, включая бортового робо-кока, молча одобряла аппетит выздоравливавшего.

Время от времени Рони вклинивал в процесс насыщения гостеприимные фразы вроде «попробуйте вот это» или «не откажите, урожай этого года, выращенный на обращенных к неяркому солнцу склонах того-то», тем самым демонстрируя проснувшуюся симпатию.

Парень, с порозовевшими щеками следовавший кулинарным фантазиям Рони, не успевал благодарить хозяев, поскольку все время что-нибудь пережевывал. Да им это и не нужно было сейчас. Достаточно видеть до боли признательный взгляд спасенного ими от смерти и голода человека. По сути, еще мальчика, без всяких признаков чародея, вздумавшего погубить весь мир, начавши с порабощения невзрачного, затерянного среди звезд арганта.

Йону он вполне годился в сыновья. С открытым взглядом темных глаз, темными прямыми волосами, касавшимися плеч, изящными плечами в процессе усиленного роста и крепкими руками, он честно заслужил бы репутацию безнадежного похитителя девичьих сердец. Решительные черты лица смягчала искренняя улыбка, именно так он выражал отношение к услугам, безвозмездно оказываемым на борту.

Несмотря на юный возраст, внешность его имела необъяснимую твердость, что уже категорично успел отметить Йон, с молчаливым, но очевидным подтверждением от Рони, как бы между прочим и легко проникавшим в суть вещей, перепутанных событий и смешанных мыслей.

– Благодарю Вас, капитан, – так произнес юноша, наконец сытно откинувшись на спинку кресла и с сожалением поглядывая на аппетитный рогалик с маком, который уже не уместился бы в его внутреннюю сущность. – И Вас, уважаемый аргант, жаль, не имею чести знать Вашего имени. Очень вкусно было, – добавил он уже совсем по-простому.