Багровые волны Чёрного моря

Но Манана, несмотря на это не озлобилась на весь мир. Её сердце по-прежнему оставалось добрым и чутким. Проследовав вслед за братом в Каффу, она отдала всю свою нерастраченную любовь племяннице, заменив ей мать.

Вот и сейчас она сразу же примчалась в комнату Эсмины, стоило только той не выйти к завтраку.

– Девочка моя, что случилось?

«Девочка» молчала, нахмурив брови, спрятавшись в панцире неприступности. Увидев упорство племянницы, Манана поняла, что такое поведение неспроста. Она обняла её и переспросила:

– Уж не влюбилась ли ты в неведомого принца, зря потревожившего твоё сердце?

Эсмина вздохнула:

– Нет. Дело вовсе не в этом.

– А в чём? Я же вижу – на тебе лица нет.

– Вот скажи, разве может человек так себя вести?

– Кто? Что за «человек»?

– Любой. Разве можно спать с дочкой?

– О господи, – Манана-хатун не удержалась на ногах и плюхнулась на стоявшую рядом лавку. – Ты о чём, маленькая моя?

Эсмина помялась, но всё же выложила то, что её мучало:

– Как-будто ты не знаешь! Я про отца и Лейлу, – увидев полное недоумение на лице тётки, задала решающий вопрос: – Ты правда не знаешь, что они спят?

– О, господи, – Манана перекрестилась. – Что ты болтаешь такое? Кто тебе сказал?

– Я сама видела.

Тётка не поверила:

– Напраслину наговариваешь. Быть такого не может.

– Может. Я видела, – Эсмина вошла в раж и даже для достоверности всплеснула ладонями перед лицом Мананы-хатун.

– Что ты видела?

– Всё! Даже язык не поворачивается рассказать, что я видела. Если хочешь подробности, спроси у своего братца.

– О, господи, – вновь вздохнула женщина, – этого ещё нам не хватало. Вот ведь шлюшка!

Она тут же решительным шагом покинула спальню.

На обед Эсмина тоже не пошла. Манана так и не вернулась. Но девушку это особо не волновало. Ей было противно вспоминать о ночном эпизоде. Эсмина старалась любым способом разогнать мучительное состояние, комом поселившееся в сердце. Для этого она прогулялась в саду, где уединилась в любимой беседке. Там её и нашла Лейла.

Любовница отца была самодовольно язвительна:

– Сидишь? А тебя все ищут, – не дождавшись реакции, она продолжила словесную экзекуцию, которую, судя по тону, излагала с нескрываемым удовольствием: – Твой папаша в ярости. Не хочешь узнать причину? Молчишь? Ну, молчи, молчи. Скоро отольются тебе мышкины слёзки. Тебя запрут на замок.

– Чего тебе от меня надо? – наконец вздохнула Эсмина.

– Мне? Мне надо, чтобы ты побольше плакала и поменьше болтала.

– Хорошо. Считай, что ты своего добилась.

Эсмина отвечала спокойно, с холодным безразличием в голосе. Это явно не нравилось Лейле. Злоба и ярость отразились на её лице:

– Поздно! Раньше надо было думать, что и кому говорить. Ты и твоя тётка считаете, что сделали мне больно. Так получи в ответ! Я всё про тебя рассказала твоему папаше. Всё!

– Что «всё»? – дочь Пангиягера по-прежнему пряталась в своей коробочке, стараясь пропускать слова сестры мимо ушей.

– Про то, что ты спишь с горшечником.

– С каким «горшечником»? – Эсмина отложила книгу.

Этого любовница отца и добивалась. Она торжествующе выложила:

– С тем самым, которого я тебе показывала в щёлку. Ты правда не узнала его, когда он напялил чужой костюм?

– Что?

– То самое!

И Лейла с иезуитским удовольствием выложила всё, что знала про Астериона.

Вскоре в беседку пришли Тер-Ованес, садовник и Манана-хатун, но здесь они обнаружили только Лейлу, которая развалилась в обложенном подушками кресле с книгой в руке. Её она явно не читала, так как держала вверх тормашками. Но Лейле всегда нравилось позёрство. С нескрываемым удовольствием плутовка обвела рукой пространство беседки:

– Вот здесь они и устроили себе любовное гнёздышко.

– Ты почему молчал? – набросился хозяин дома на садовника. – Не знал?

Тот в ответ вытаращил глаза:

– Знал, конечно, знал. Хозяин, я садовник, а не охранник. Они встречались открыто. К тому же он выглядел, как благородный господин. Я думал, что вы благословили эти встречи.

– Ты в своём уме? Или ты в сговоре?

– Нет, Ованес-джан, я не в сговоре. Я бы доложил, если бы он приходил ночью и топтал клумбы…

– К чёрту, твои клумбы! Где она? – обратился хозяин к Лейле.

– Известно, «где». Поскакала к любовничку…

***

Когда у ворот залился лаем Султан, Астер находился в мастерской в одиночестве – отец торговал на рынке, мать ушла к заказчице, а братья заготавливали глину вдали от города. В этот момент он занимался непривычным трудом. Влюблённый юноша творил изваяние. Он давно пробовал воплотить облик возлюбленной в глине. Но каждый раз неистово возвращал задуманное в исходный ком. Всё не то, не то! На этот раз он был доволен работой. Наконец-то хоть что-то получилось. Обнажённая фигура идеально соответствовала образцу. Вот только лицо не имело полного сходства. «Нет, в утиль и эту, – решил парень. – Хотя…»

Окончательно решить учесть фигурки он не успел, так как услышал стенание собаки. «Мать вернулась? – с досадой, что его отвлекают, предположил юный скульптор. – Нет, не мать. Султанчик так лает на чужих».

Астер осторожно приоткрыл дверь. Посреди двора стояла Эсмина.

Господи! Как она меня нашла? Что сейчас бу-удет… У-ух!

Сразу же захотелось спрятаться и затаиться. Но девушка уже среагировала на скрип двери и решительным шагом направилась к мастерской. Султан в недоумении, что на него не обращают никакого внимания, двинулся следом, ворча на ходу для проформы.

– Так значит всё это правда?! – оттолкнув Астера, Эсмина словно фурия, ворвалась в мастерскую. – Ты мне врал! Врал нагло и цинично! Что молчишь? Где твоё красноречие?

Парень неожиданно осмелел и поднял взгляд на извергающийся вулкан.

– Я тебя люблю, – произнёс он предельно внятно.

– Врёшь! Ты всё врешь!

– Люблю…

– «Любишь»? Но ты же врал с самого начала. Врал во всём!

– Иначе ты не заговорила бы со мной.

– И правильно бы сделала. Ведь ты врун, проклятый горшечник. А ведь я тебя почти полюбила. А может даже не «почти».

– Ты полюбила не меня. Ты полюбила мой костюм. Хочешь, я тебе его подарю.

Зря, он это сказал. Эсмина разозлилась до такой степени, что не удержалась и влепила «проклятому горшечнику» звонкую пощёчину.

Астер машинально прижал руку к пылающей щеке:

– Значит, я был прав, раз рискнул. Другого варианта не было.

– «Рискнул»? Это ты для забавы? Я для тебя очередной горшок, который ты лепишь для удовлетворения собственного самолюбия?

Её взгляд прошёлся по стеллажам готовой продукции, зло скользнул по «купцу из Мальвазии» и резко остановился на скульптуре.

– Что? Это я? – Астер машинально попытался прикрыть изваяние своим телом, но девушка уже сделала шаг вперёд и уставилась на фигурку: – Это я. Так ты ещё и извращенец.

– Нет, ты не права…

– Я не права? В чём не права? – её голос зазвенел презрением, ненавистью и обидой. – Не права в том, что ты мне врал? Врал во всём? Не права в том, что ты знакомишься с девушкой для того, чтобы опозорить? – она указала рукой на статуэтку. – Хотел выставить меня на всеобщее обозрение. Господи, как точно отображена моя фигура! Ты видел меня голой. Где? Молчишь. Смотри мне в глаза! Это ты подглядывал за мной, когда я купалась?

Астер не сумев выдержать напора девушки, опустил взгляд. Он не умел врать и изворачиваться. Вернее, врать уже научился, а изворачиваться пока нет.

А она взорвалась ещё больше:

– Будь ты проклят, вонючий горшечник!

В исступлении Эсмина схватила статуэтку и со всей силы запустила в угол. Всё ещё мягкая глина изваяния шлёпнулась о выпуклый бок самого большого горшка-хумане. Статуэтка не смогла при этом сохранить свою форму и обняла сосуд большой неказистой лепёхой. На этом обманутая девушка не успокоилась. Скорее наоборот – вошла в раж. Словно безумная фурия она хватала кувшины и швыряла их куда попало. Грохот разбиваемых сосудов только подзадоривал её. Неразбитых горшков, во множестве расставленных на полках становилось всё меньше и меньше. Откуда только силы брались? За несколько минут она разгромила всю мастерскую. Когда кидать стало нечего, разъярённая тигрица подняла руку на стоящего в оцепенении парня, собираясь влепить ещё одну затрещину. Но в последний момент застыла с поднятой рукой, постояла в такой позе мгновение, скользнула пальцами ладони по своему лицу и пробормотав: «Эх, ты…», обессиленно покинула место погрома.

В дверях она столкнулась с отцом. Фурия, ничего не видя перед собой, двигалась столь стремительно, что Пангиягер был вынужден посторониться.

Астер продолжал стоять посреди мастерской, словно вкопанный. Его взгляд уперся в точку, где среди многочисленных черепков виднелась кучка глины, некогда похожая на Эсмину. Рассыпавшиеся надежды. Разбитая любовь, осколки которой уже не склеить никогда.

Тер-Ованес с явным удовольствием осмотрел результаты погрома, устроенного дочерью:

– Молодец, ахавни! Наша порода.

Астер наконец стал приходить в себя и медленно перевёл взгляд на гостя. Купец ухмыльнулся:

– Ну что, благородный венецианский купец, мало аспров дают за горшки? Решил ко мне в дом втереться. Ловко вы придумали эту авантюрку с переодеванием. Любое враньё наказуемо. Если ты думаешь, что самое страшное уже произошло, то ты ошибаешься.

Он развернулся и двинулся к выходу. В дверях остановился и потряс пальчиком:

– Глубоко ошибаешься.

Глава 17

22 июля 1474 года, среда

О планах и неудачах Теодоро

Теодоро внимательно рассматривал саблю. Для этого он вышел на солнечную террасу. Не найдя на поверхности никаких видимых изменений, скосил взгляд на своего оружейника:

– Что-то плохо наточил.

Тот, будучи не в силах побороть робость, тупо помотал головой. Маркиз осторожно провёл пальчиком по краю лезвия. Зря он это сделал. На подушечке тут же проявилась кровь.

– А, чёрт! – Гуаско сунул палец в рот и зло уставился на слугу: – Уж постарался, так постарался! Чего уставился? Беги к Гульельмо, скажи, хозяин поранился.

Слуга тут же исчез. Теодоро перевёл взгляд на стоявшего на почтительном расстоянии оргузия.

– И где моя невеста? Почему я её не вижу?

Казак понуро пробормотал:

– Не получилось.

– «Не получилось», – передразнил его генуэзец. – Теряешь хватку, Берлад. Много нареканий в последнее время. Рассказывай!

– Она никуда не выходила. А тут как рванула! Как пацан! Мы даже среагировать не успели. Побежали, а её уже и след простыл. Ничего, думаю, обратно же ты вернёшься. Тогда я и послал к вам гонца.

Теодоро проворчал:

– Там не получилось, тут не успел. Я ведь сразу тебе подмогу прислал.

– Да, но только невеста ваша уже с папашей и его охраной назад возвращалась. Мы и не решились.

– Ну вот, что я говорю? – Теодоро подошёл к своему подчинённому вплотную и, помахивая клинком, уставился на него сухим, безжалостным взглядом: – Не та у тебя уже хватка, Берлад. Не та. Всего и делов-то: схватить и доставить сюда. Даже такой ерунды не можете.

Казак открыл рот, чтобы оправдаться, но хозяин ехидно оборвал:

– Молчи уже, слизывай дерьмо со своей репутации. Что с этим венецианцем? Узнали, кто такой?

– Пока, нет.

– Та-а-ак… И этого не могут. Вот что мне с вами делать? Разогнать к чертям!

Берлад вздохнул. Теодоро резко развернулся на каблуках, обронив при этом наточенную саблю. Казак ловко подхватил её, не дав долететь до пола, и протянул хозяину. Тот, не оборачиваясь, поинтересовался:

– В порту спрашивали?

– Никто не ведает.

– В гостиницах, в трактирах, в непотребных домах?

– Нет его там. И не было. Надо в курии справки навести.

Гуаско повернулся к собеседнику и обнаружил в его руках саблю:

– Чего ты её суёшь. Не видишь, я поранился, – он тут же сменил раздражение на привычную иронию: – Кто в курии будет справки наводить? Ты что ли? Болтаешь ерунду, – после чего машинально пробормотал: – А мне нельзя. Все сразу поймут, почему я спрашиваю. Так-с… – он задумался. – Нет, мы о нём больше не будем никого спрашивать, – переведя резко взгляд на казака, скомандовал: – Убей его!

– В смысле? – не понял оргузий.

– Без всякого смысла. Увидишь – замочи. Вот так! – Гуаско забрал клинок, и сделал резкий выпад в пустое пространство: – Н-на! – после чего сразу понизил голос: – Только не перед её домом. Устрой засаду поодаль.

Берлад помялся:

– Зачем грех на душу брать? Он всё равно не успеет жениться…

Хозяин зло перебил:

– Мне сто раз повторять?! И не дай бог ты тут опять будешь что-то невнятное мычать.

Казак кивнул и удалился. Гуаско чуть закатив глаза, проворчал:

– «Не успеет жениться…» Угу. Зато может успеть испортить. Дело нехитрое. А зачем мне испорченная?

Из дома на террасу торопливо выпорхнули две служанки. Они несли белые полотенца, ванночку с водой и склянки с лекарствами. За ними неповторимой поступью гордой птицы выплыл старый мажордом.

Глава 18

24 июля 1474 года, пятница

О тётке Манане, страданиях Эсмины и суде над Астерионом

Эсмина третий день сидела в своей комнате взаперти. Она не знала, что, проводив её до дома, отец вернулся в разгромленную мастерскую в сопровождении городской стражи. На глазах у матери стражники сбили Астера с ног и немного для профилактики попинали. Побои и унижения парень воспринял равнодушно, словно это не его били, а отрицательного героя давно прочитанного романа. Находясь в прострации, он выслушал обвинения и позволил связать руки. После этого неудачливого донжуана увезли в тюремные казематы, расположенные в подвалах консульского дворца. Ничего этого Эсмина не знала. Да и не хотела знать. Вовсе не желала.

В тот день, после выяснения отношений с Астером, она пережила ещё один унизительный удар. Разъярённый отец устроил ей прилюдный допрос с пристрастием. Опять? Да, опять! Прям, дежавю какое-то…

– С каких пор к тебе ходит любовник? Отвечай! Ты принимала его ночью?

Эсмина вздрогнула. Нет, она не испугалась. Просто вопрос был предельно циничным и жёстким. Девушка завертела головой. Ясно же, что Астер никакой не любовник и по ночам он к ней не ходил:

– Он не любовник.

– Не любовник? Тогда кто?

– Друг.

– Хорош друг, нечего сказать. Кто он?

Отец прекрасно знал, «кто он». Но в стремлении навсегда покончить с желанием дочери заводить «друга», он непременно хотел, чтобы она сама во всём созналась и покаялась. Публичное унижение было задумано, как средство воспитания.

Эсмина промолчала, уперев отрешённый взгляд в пол.

– Кто он? – возвысил голос отец. – Кто? Говори!

Он запрокинул руки за спину и двинулся в сторону дочери. Обойдя её по кругу, остановился совсем близко и обратился уже вкрадчиво:

– Как ты могла Эсмина? Как? Мать, наверное, в гробу перевернулась.

– Отец…

– «Отец»? Вспомнила! А когда позорила отца – что тебе на ум приходило? Удовольствие?

– Отец…

– Молчи!

– Отец, я не позорила…

Но Тер-Ованес уже не слушал. Его трясло. Он топал ногами и орал:

– Замолчи, потаскуха!

Манана бросилась успокаивать брата, боясь необратимых последствий его гнева. Оба, что отец, что дочь, с характерами. Если упрутся, то могут возненавидеть навсегда. Поэтому ему не стоило перегибать палку. Но было уже поздно. Рассвирепевший отец не контролировал себя. Тяжёлой мужской рукой он влепил дочери пощёчину. Болезненную пощёчину.

– Вон! – указал он на дверь. – Ты будешь заперта в своей комнате…

Ухватившись за пылающую щеку, Эсмина бросилась к себе.

– Лика! Лика! Где тебя черти носят?!

– Я здесь, хозяин.

– Закроешь комнату Эсмины на замок. Ключ отдашь мне. И всех строжайше предупреди не разговаривать с ней. Слышишь меня?

– Да, хозяин. Будет исполнено.

– Всех, кто нарушит мой запрет, ждёт страшное наказание…

…С тех пор Эсмина сидела взаперти. Домочадцы боялись гнева хозяина и даже еду передавали исключительно под неусыпным взором Тер-Ованеса.

Но за всё время заключения несчастная девушка не притронулась ни к чему. Это беспокоило Манану-хатун.

Она тихо подошла к сидящему в кресле брату и положила руки на его плечи.

– Куку-джан, я навещу нашу девочку, – промолвила она ласково.

Тер-Ованесу никогда не нравилось, когда его называли детским прозвищем, но вовсе не поэтому он ответил старшей сестре излишне резко:

– Не вздумай!

– Вот чего ты добиваешься? Ты хочешь её смерти? Или ты не знаешь женщин? Она сгорит, как мотылёк в костре. Спохватишься, да будет поздно.

– Я сказал «нет»!

– «Нет», он сказал. Ты что, думаешь, я помогу ей сбежать? Мне уже не шестнадцать лет, чтобы заниматься глупостями. Но в отличие от тебя я понимаю женскую сущность и смогу её успокоить.

– Нет!

– Вот заладил! – вспылила сестра. – Я старше тебя и мудрее. Ты за свою жизнь, сколько раз пожалел, что не слушал меня? А? Опять?!

Видя его баранье упорство, Манана сменила тактику:

– И в конце концов я узнаю подробности.

– Подробности чего? – не понял отец арестантки.

– Вот видишь, какой ты дурачок, куку-джан. А ещё туда же! – старшая сестра обошла брата и уселась напротив него: – Мы же должны знать: наша ахавни девица, или проклятый горшечник всё же воспользовался случаем.

Тер-Ованес в раздумье повёл носом, но согласие дал.

Эсмина из двух своих тёток больше всего любила Манану. Ахут-хатун она видела только раз в год, приезжая в монастырь на недельку. Обычно это происходило в августе. Ахут обращалась с племянницей вполне ласково. Но с монашками она была властной. К их мнению игуменья относилась, как к морской пыли – этого нет и быть не может. Чужие аргументы для настоятельницы – не больше, чем пшик на постном масле. Эсмине всегда было жалко простых монахинь, которыми тётка, на её взгляд, неимоверно понукала. С Мананой всё было не так. Девушка виделась с ней каждый день и прекрасно знала, что её строгость к слугам поверхностна, а внутри тёти Мананы душа доброго человека. Естественно, Эсмине не в чем было упрекнуть старшую сестру отца, так как её забота и ласка заменили рано умершую мать. Поэтому для тётки дверь в комнату Эсмины всегда была открытой.

Женщина обнаружила племянницу лежащей на кровати. Она присела на краешек и уставилась на страдалицу. Та никак не отреагировала на её появление, продолжая лежать в застывшей позе эмбриона.

Качнув неопределённо головой, Манана-хатун вздохнула и ласково похлопала девушку по бедру:

– Страдания страданиями, но нельзя же себя так распускать. Ты и ночью в одежде спишь?

В ответ молчание.

– Не слышишь? Я с тобой разговариваю. Или ты меня тоже в чём-то винишь?

Тишина.

– К еде даже не притронулась, – тётка демонстративно взяла с подноса большой спелый персик и смачно откусила от него: – Ой, как вкусно. Хм… объедение.

Эсмина непроизвольно качнула головой, показывая этим, что такие «детские» методы на неё уже не действуют. Тётка отложила персик и, не выдержав, повысила голос:

– Хватит уже страдать! Сколько можно? Загубить себя решила? Назло кому? Отцу? Давай поднимайся! – она решительно качнула девушку и потянула за руку: – Я что, на колени перед тобой должна встать? Нянчусь, как с маленькой, уговариваю. Ну-ка села немедленно, когда с тобой тётка разговаривает.

Манана-хатун, как и её сестра, была, по сути, мужиком в юбке. В командном смысле, естественно. Её грозный уверенный голос мог погнать в атаку целую армию. Эсмина тоже привыкла её слушаться. Тем не менее, она даже не шелохнулась.

Такое поведение слегка озадачило пожилую женщину:

– О, как обиделась. А за что? Отца можно понять, он за тебя беспокоится. Ещё неизвестно, как бы ты повела себя на его месте. Ну, хватит, хватит, у меня сейчас сердце разорвётся, – Манана погладила девушку по волосам и, не выдержав, вновь прикрикнула: – Прекрати немедленно надо мной издеваться!

Эсмина резко села и бросилась к тётке на грудь:

– Вот почему он со мной так? Разве я этого заслужила?

– Он, конечно, перегнул, но его нужно простить. Он же любит тебя.

Эсмина догадалась, что речь идёт об отце:

– Я не про него.

– А про кого тогда? Про обманщика? Нашла о ком горевать, – Манана-хатун прижала хрупкое тело племянницы к своим внушительным габаритам и поцеловала куда-то в макушку: – Ха, какие твои годы?! Посмотри в зеркало. Разве пройдёт счастье мимо такой? Не пройдёт – засмотрится. И женихи достойные толпой прибегут. Один краше другого.

Эсмина всхлипнула:

– Хм, не прибегут.

– Прибегут, куда они денутся. Станешь их выбирать, как принцесса из сказки. Загадки задавать. Или турниры устраивать.

Слёзки побежали по щекам девушки вдогонку одна за другой.

– Я невезучая. Вот скажи мне, почему я такая невезучая? То садист сватает, то обманщик в доверие втирается.

– Ой, выбрось из головы. Люди разные бывают. Но хороших всё же больше. Будем мы ещё на твоей свадьбе плясать. На лучшей в мире свадьбе, – она мечтательно вздохнула и вновь поцеловала племянницу: – И, дай бог, ещё внуков успею понянчить. Красивых таких бутузиков: крепких, орущих, с розовой попочкой.

– Не будет у меня никого…

Тётка заволновалась:

– В смысле не будет? – она выдержала паузу и всё же уточнила: – У тебя с ним было?

На Эсмину словно кадку ледяной воды плеснули. Она отпрянула:

– И ты туда же!

Манана тихонько выдохнула воздух и вновь приобняла племянницу:

– Ну, не было, так не было. И слава богу. Значит и печалиться не о чем. Ишь, какой обманщик! Так в сердце залез, что лица нет. Довёл девушку до полного отчаяния. Который день не ест.

– И ничего не довёл. Ненавижу его!

Мудрая женщина только качнула головой:

– И правильно, и поделом…

Глаза Эсмины вновь промокли. Она заканючила:

– Вот почему со мной так поступают? Перед кем я провинилась? Разве там, – она указала пальцем в небо, – не видят, что я ни какая-нибудь вертихвостка – подобие Лейлы. У всех всё хорошо. Одна я на грабли наступаю. Это из-за того, что я белая?

– Господи, что за глупости.

– И никакие не глупости. Все кругом нормальные, одна я такая. Это, как метка для несчастной судьбы.

Тётка крепко обняла стройное тело Эсмины и притворно строго приказала:

– Выбрось эту муть из головы. У всех бывают чёрные дни. Даже у блондинок. Даже у рыжих бывают! Пройдёт время, и ты будешь вспоминать о сегодняшнем дне со смехом. А горшечника забудь. Не достоин он тебя.

– Я знаю…

Эсмина шмыгнула носом и вновь залилась слезами.

Тётка надула щёки и закатила глаза:

– О, как он тебя присушил. Прям потоп.

Племянница только всхлипнула в ответ. Манана же, не смотря на весь свой жизненный опыт, неожиданно сделала промашку, о которой потом пожалела. В намерении помочь племяннице навсегда забыть обманщика, она сказала лишнее:

– Сегодня суд. Сошлют его теперь на галеры. И никогда на твоём горизонте он больше не появится.

Эсмина вскочила на ноги, сосредоточенно наморщив лоб:

– Как «на галеры»? «Суд»? Какой суд? За что?

Взглянув на племянницу, Манана поняла, что та влюбилась до потери пульса. И скальпель правды в данном случае очень опасный инструмент. Не стоило им так легкомысленно размахивать. Но слово не воробей. Пришлось ей ещё раз резануть правду-матку:

– А ты думала за то, что он всех обманывал, ему кошель с деньгами положен? Украл где-то костюм, выдавал себя за дворянина. Это серьёзное преступление. Нельзя без документов утверждать, что ты благородных кровей. За такое на галеры или в каменоломню.

Эсмина машинально метнулась к двери, но вспомнив, что она сама в «заключении», медленно вернулась на кровать и заканючила:

– Вс-с, и поделом ему…

Глава 19

25 июля 1474 года, суббота

О том, что если вы до сих пор на свободе, то это не ваша заслуга – это недоработка компетентных органов

Манана-хатун и мысли не допускала, что её предсказание не сбудется. Вообще, мало кто накануне суда мог предположить, что его решение станет столь неожиданным.

Судья выслушал Пангиягера и офицера городской стражи. На основании их свидетельств он уже был готов вынести суровый вердикт. Но неожиданно для всех слово попросил старенький греческий священнослужитель. Он ничего не сказал в защиту Астериона. Поп просто зачитал записи метрических книг. Первая свидетельствовала о том, что 21 сентября 1456 года в церкви Святого Георгия венчались раба божья Мария, дочь каффинского купца Иллиаса Бекасиса и раб божий Савва, сын мальвазийского купца Константиноса Дукаса. Вторая запись гласила, что 22 мая 1457 года в семье молодожёнов родился мальчик, которого назвали Астерионом. Дальнейшее разбирательство выяснило, что Биата и Христодул не являются настоящими родителями подсудимого. Его родила сестра Биаты Мария, скончавшаяся через год после родов. А кровным отцом Астера был пропавший купец из Мальвазии. И не просто купец, а благородный юноша из знатной греческой фамилии Дукас, ветви которой правили и самой империей, и некоторыми её осколками. Приняв во внимание эти обстоятельства, суд вынес решение снять с Астера все обвинения.