Багровые волны Чёрного моря

– Я дочь Пангиягера.

На челе Гуаско отразилась крайняя степень удивления:

– Какие у старого купчишки дочки, однако. Та блондинка, эта брюнетка. И обе писаные красавицы. Вы не похожи. Совсем не похожи. Почему я тебя раньше не видел?

Лейла притягательно улыбнулась:

– Мне отвечать на этот вопрос? Или он риторический?

– Ответь, раз ты здесь.

– Судьбу свою тоже никто не видит до тех пор, пока она не сбудется.

– К чему ты это?

– Не видел – значит не судьба. Не нужно было ей, чтобы наша встреча случилась раньше срока.

– Ой, что-то такое запутанное и туманное.

– Я бы хотела, чтобы и сейчас вы сделали вид, будто не видели меня ни до, ни после сегодняшнего дня.

– А, – с привычной развязностью отреагировал Теодоро, – понимаю! – он слегка склонился вперёд и прошептал: – У тебя есть тайна. Что ж, у каждой молодой девушки должна быть своя тайна. В этом нет ничего предосудительного. Напускная таинственность всегда окружает слишком красивые и слишком молодые натуры.

– Дело не в натуре. Во-первых, я бы не хотела, чтобы отец узнал, кто его предал.

– Понятно, а во-вторых?

– Во-вторых, вам ещё рано знать все остальные причины. Всему своё время.

– Понимаю, понимаю, – с показной учтивостью, ехидно ответил ловелас. – Одно до конца не понимаю: чего ты хочешь получить?

Лейла улыбнулась. В этой улыбке одновременно отразилась какая-то странная уверенность, явно проницательный ум и, несомненно, сладострастие.

– Я хочу власти, денег…, не мелочи, что вы мне бросили, а именно денег и, конечно, любви, – она приоткрыла губки и соблазнительно провела тонкими пальчиками по лицу, чуть зацепившись за нижнюю губу.

– О! Да ты, я вижу, отъявленная чертовка, – оживился Теодоро. – Молода, стройна, красива. И не такая, как все. Умна, не по годам. Ты просто омут. И что мы будем делать? А? – он засмеялся в предвкушении сладкого.

– Это долгий разговор. Сейчас он не ко времени. У вас, судя по всему, ещё раннее утро, – намекнула девушка на похмельный синдром своего визави.

– Понял, я пришлю экипаж. Он будет ждать тебя с семи часов возле твоего дома.

– Нет, только не сегодня.

– А когда?

– Я сама решу «когда».

– Плутовка, она хочет, чтобы я помучился.

Галантно проводив девушку до дверей, Теодоро всё же поинтересовался:

– И зачем ты предала отца и сестру?

– Я их ненавижу.

Теодоро сквасил губы, небрежно фыркнув:

– Фр-р-р. Что ж, вполне уважительная причина.

Глава 23

4 августа 1474 года, вторник

О непростом пути из Каффы в монастырь

Издали карета с двумя парами гнедых лошадей казалась небесной колесницей. Но по ощущениям пассажиров романтика и волшебство здесь и близко не присутствовали. Да, мерный цокот копыт можно было воспринять за чудесную музыку. Но скрип и грохот не имеющего рессор рыдвана заглушали абсолютно всё. Этот грохот расползался по округе, отражаясь эхом в отрогах Крымских гор. В общем, дорога в Сурб Урбат казалась путешественникам бесконечной каторгой. Хуже всех приходилось Эсмине, организм которой насиловался последнюю неделю голоданием и бесконечными переживаниями. Ей было так плохо, что приходилось то и дело останавливаться. Откуда в этом хрупком теле обнаружилось столько жидкости, обильно поливающей сухую придорожную траву – одному богу известно. Возница ворчал: «Такими темпами мы и за три дня не доберёмся». К Эсмине иногда присоединялась Лика, плохо переносившая укачивание. А вот пожилые Манана-хатун и Роксана воспринимали дорожные невзгоды стойко. Лишь иногда тётка Эсмины стенала, вспоминая удобную открытую коляску, в которой «не так жарко и пыль не глотаешь». Но брат настоял на рыдване: в нём не видно, кто едет. Его крепкие стенки защищают от стрел. К тому же не каждый злоумышленник рискнёт нападать на карету, двери которой украшены родовым гербом Пангиягеров.

Жара, грохот и пыль проникали в дом на колёсах одновременно и постоянно. Хоть волком вой! Эсмина всю дорогу лежала на коленях тётки. Мелкие испарины на её бледном челе быстро покрывались толстым слоем пыли. Манана время от времени протирала лицо племянницы мокрыми носовыми платками, запасы которых быстро истощались.

Отец хотел сопроводить дочку сам, но послал вместо себя свою сестру. Почему? Прямо перед отъездом его неожиданно вызвали к консулу.

– Ничего, Манана, эта дорога самая спокойная во всей Газарии. Езжайте. Я не стану задерживаться и вскоре догоню вас.

Он не знал, что вызов к Антониотто да Кабелла организовал Теодоро. Младший из Гуаско понимал, что сопротивление при нападении могут оказать только мужчины. Гибель сопровождавшего рыдван конвоя не имела, по его мнению, никакого значения. А вот смерть самого богатого армянского купца в период, когда он вот-вот должен стать новым епископом, могла наделать много шума: от разбирательств протекторов банка и вплоть до бунта многочисленной армянской диаспоры. Именно поэтому Теодоро обратился с просьбой к консулу вызвать Пангиягера во дворец. Да Кабелла и его помощник Оберто Скварчиафико выслушали просьбу Теодоро с явным недовольством. Но в конце концов под натиском аргументов вынуждены были согласиться. В качестве аргументов выступили золотые дукаты. Гуаско кроме консула и его помощника привлёк к планируемому нападению и своего татарского друга Эминека. Теодоро уговорил бека выделить с десяток татарских воинов. Личная охрана Гуаско состояла из таких же казаков, как и у Пангиягера. Поэтому невозможно было предположить заранее, как они поведут себя при личной встрече. К тому же сам Теодоро очень не хотел светиться. Хоть он и был бесшабашным разгильдяем, но всё же понимал – если что-то пойдёт не так, от него отступятся все. Даже родные братья. А для генуэзцев все татары на одно лицо. Пойди разберись кто напал на карету: степняки Эминека, Менгли или приблудные ордынцы. После распада Золотой Орды диких татарских ватаг шлялось по степям в избытке.

Нападение свершилось, когда дом на колёсах спустился с холмов в лесной массив, густо обложивший берега сбегающей с гор речушки. Сначала пассажирки услышали дребезжащий звон тяжёлых стрел, вонзающихся в древесину стен рыдвана. Затем послышались дикий вой и улюлюканье. Кучер разогнал повозку, как мог, но топот погони вскоре послышался совсем рядом. Раздался звон сабель, возбуждённые крики и чьи-то предсмертные стоны. Карета остановилась. Женщины замерли в ожидании самого страшного. Дверь резко распахнулась и все увидели дикий оскал степняка. Лика и Роксана в ужасе вжались в сиденья. Эсмина оторвала голову от мягких тёткиных коленей. Татарин быстро сообразил, кто ему нужен, схватил блондинку и наглым образом потащил из рыдвана. Но на это тут же среагировала Манана. Словно тигрица она вцепилась зубами в руку, ухватившуюся за косу, и следом впилась ногтями в лицо, пытаясь выцарапать глаза. Татарин завизжал. Отпрянул. Но тут же зарычал и, исхитрившись, полоснул шею женщины саблей. Кровь хлынула рекой, гарантируя быструю смерть. В ту же секунду сам разбойник неожиданно обмяк и уткнулся лицом в мягкий диван. Из его спины торчала стрела. Девушка при виде этого кровавого ужаса потеряла сознание. А вместо мёртвого татарина в проёме двери уже сияла довольная физиономия молодого казачка. Только он хотел что-то сказать, как Роксана и Лика, отойдя от оцепенения, дружно завизжали.

– Тьфу-ты! – сплюнул казак. – Напужали. Гля, Гаркуша, – крикнул он через плечо, – здеся тольки бабёнки! Чо будем робить?

К физиономии «пужливого» вскоре присоединилась ещё одна. Гаркуша был молод и статен. С его выбритой макушки на глаза свисал длинный ветвистый оселедец. Он бросил на испуганных и беспамятных женщин быстрый взгляд:

– Мобыть, дли начала пособим им выбраться?

Выведенные на свежий воздух женщины в конце концов поняли, что им ничего не угрожает. Они тут же бросились помогать истекающей кровью Манане. В ход пошли оставшиеся нетронутыми платки и ленты белой материи, распущенные из исподней рубахи Роксаны. Но ничего не помогало. Гаркуша взглянул на рану:

– Не жилец. Зря стараетесь. Жизненный сосуд перерезал, гад.

Эсмина исступлённо молилась. Тётка порывалась ей что-то сказать, но кровь захлёстывала горло. Можно было разобрать только два слова: «кулон» и «парень». Наконец судороги охватили всё её крупное тело, и она отошла.

Смерть всегда приходит внезапно.

Отряд казаков насчитывал душ двадцать. Они деловито и организовано собрали разбросанное оружие и стаскали в кучи трупы.

Бывалый хорунжий с шикарными усами долго возился с допросом раненого татарина, но тот упорно молчал. Психанув, казак рубанул от плеча, и голова пленного покатилась искать новое туловище.

Хорунжий спокойно вытер саблю о шаровары обезглавленного трупа и ловко вложил её в ножны. Поймав на себе взгляд молодого казачка, хмуро скомандовал:

– Дикань, ну-кась, глянь, был у него язык, или нема языка? Я что-то в толк не возьму, чего он молчал.

Наивный новобранец двинулся исполнять приказ, но услышав за спиной дружный хохот, замер. На него тут же обрушился проливной дождь насмешек служивых товарищей:

– Ежели есть – допрос учини.

– А лучче башку на место приладь. Вдруг оживёт?

– Да пальцы в хайло не хавай – откусит!

– Ты ему шмат сала покажи, он враз по-нашему загутарит.

Они бы продолжали и дальше подкалывать молодого, но хорунжий неожиданно серьёзно оборвал:

– Нукось, хватит ржать, як жеребцы над мерином! Надо баб до миста сопроводить. Гаркуша, ты же кумекаешь по-фряжски. Спроси куды они направлялись?

– Ужо. Оне кажуть: в монастырь у Солхата.

– В монастырь? Богамолицы, чи шо?

Гаркуша пожал плечами:

– Кака разница? По-любому проводить надыть.

Тело Мананы аккуратно завернули в чистую попону и положили на переднее сиденье рыдвана. Женщины разместились напротив.

Гаркуша вспорхнул на место кучера и ловко поддал лошадям:

– Давай, залётные!

Кони, к удивлению, не понеслись, а двинулись в своём заученном темпе. Казак встал одной ногой на передок, выпрямился и оглянулся назад. Его буланый конь продолжал мирно щипать придорожную травку. Парень сунул два пальца в рот и залихватски свистнул. Скакун встрепенулся, тут же нагнал карету и засеменил рядом с хозяином. Тот лишь улыбнулся: «Вот це добре».

Но не прошло и пятнадцати минут как из рыдвана донеслись громкие стуки. Эсмине вновь стало плохо.

После третьей остановки хорунжий возмутился:

– Ни, братцы, так дило не пойдёть. Помогте ей взобраться на козлы. А то в энтом гробу мы её аккурат до погоста доставим.

Измученной девушке помогли и караван вновь тронулся в путь.

Рядом с кучером и на самом деле было приятней: обдувал ветерок, меньше укачивало и главное: не докучала придорожная пыль. Гаркуша то и дело поглядывал в сторону попутчицы. Со стороны казалось, что он исподтишка любуется ей. Дикань, заметив это, тут же поравнялся с козлами. Расплывшись в ехидной улыбке, подначил:

– Хороша бабёночка, што ш ты наробила? Милаго Гаркушу враз приваражила!

Но кучер не обратил на его слова никакого внимания. Он продолжал управлять упряжкой, часто посматривая в сторону девушки. Зато она отреагировала:

– Смотри, влетит колесо в камень, окосеешь.

Гаркуша дружелюбно спросил:

– Красавица, как тебя зовут?

Она промолчала, даже не взглянув в его сторону.

– Оглохла, что ли? Тебя спрашиваю.

От такого наглого тона Эсмина всё же повернула голову в его сторону, но лишь для того, чтобы отвесить уничижительный взгляд.

– Трудно ответить? Язык проглотила? – не унимался казак.

Девушка проворчала:

– Чего тебе от меня надо? Держишь в руках вожжи, так и держи.

Парень мотнул головой:

– Вот и спасай таких.

– Каких «таких»?

– Неблагодарных.

– Я тебя не просила.

– А если бы убили, или того хуже…

– Ну и пусть. Тебе-то что? – стояла на своём девушка.

Весь её вид говорил о том, что она не желает болтать.

Гаркуша некоторое время молчал, всё время поглядывая на пассажирку, и вновь завёл разговор:

– Чего они на вас напали?

– У них спроси.

– Странно, здесь до Каффы рукой подать. Не припомню, чтобы кто-то хоть когда-то осмеливался на такое. Ограбить хотели?

– Господи, как ты меня достал! Ненавижу липучек. Ты можешь молча ехать?

Парень усмехнулся, но совсем не обиделся:

– Я-то могу, мне не трудно. За тебя беспокоюсь.

– Что? – девушка наконец удостоила его внимательным взглядом.

– Голова у тебя болтается. Тело плывёт. Слаба совсем. Свалишься под копыта – и всё. Разговор в таком деле подмога.

– Заботливый какой, – тон её голоса всё же стал более миролюбивым. – Со всеми так?

– Только со слабыми.

До монастыря добрались без приключений. Перед тем как казаки вскочили в сёдла и галопом взбили дорожную пыль, Гаркуша обратился к попутчице:

– Можно я тебя навещу?

Девушка спокойно ответила:

– Нельзя.

– Почему?

– У меня жених есть.

– Врёшь.

– Зачем мне врать?

– Чтобы отвязаться от меня.

– Вот видишь, ты всё понимаешь.

Гаркуша всё же предложил:

– Хорошо, но, чтобы мне крепко забыть тебя, назови его имя.

Девушка сначала отмахнулась, мол, отвяжись, надоел, но, поколебавшись, назвала:

– Астерион.

Глава 24

4 августа 1474 года, вторник, в тот же день

О неприятностях Пангиягера

Потеряв кучу времени у консула, и толком не поняв, зачем его так срочно вызвали, Тер-Ованес вернулся домой в очень взвинченном состоянии. Для плохого настроения было несколько причин, и дурацкий визит во дворец стоял в этом списке на последнем месте.

С утра, перед отправкой в путь, его нервы изрядно потрепала Манана:

– Знаешь, куку-джан, я всю ночь не спала. Правильно ли мы поступаем с нашей девочкой? Не место ей в монастыре.

– Ты хочешь, чтобы она мне в подоле внука принесла? Связалась с вором.

– Он не вор. Сам это знаешь, по глазам вижу. Ты кулон подсунул или с офицером договорился?

– Ничего я не подсовывал. Вот тебе крест, – Пангиягер решительно перекрестился. – Изумруд висел на шее этого негодяя.

– Странно всё это. Парень пробирается в твой кабинет, ворует кулон, вешает его на шею, а затем идёт к окну нашей девочки. Это же глупо! Она могла увидеть. И почему он не взял всю шкатулку?

– Что ты пристала? Почём я знаю?

– Мой жизненный опыт подсказывает, что мальчишка не виноват. Он стал жертвой какого-то жуткого заговора. Да и зачем ему воровать, если он, как выяснилось, родом из знатной семьи?

– Это ещё надо перепроверить. А ворует – потому что привык. Был я в трущобах, где он живёт – воры, пьяницы, нищеброды.

– Что болтаешь? Я у Христо уже лет десять горшки покупаю. Хорошие горшки. И не дорого. А Биата, жена его, бельё для нас шьёт. Какие же они воры? Ни разу за всё время ни на грош не обманули.

– Против фактов не попрёшь. Его поймали с поличным.

Манана-джан покачала головой:

– Бедная ахавни… Страдает, тает словно свечка… – женщина тяжело вздохнула, но встрепенувшись снова взялась высказывать свои сомнения: – Всё-таки, что-то здесь нечисто. Ты же знал, что он придёт. Вот это факт, так факт. Ты заранее позвал стражу, которая мальчишку повязала. Откуда ты узнал?

Куку-джан заёрзал, не зная, как выкрутиться:

– Ниоткуда. Это капитан сам узнал как-то. У него свои методы, свои информаторы. Отстань от меня!

Но сестра не отстала, она вновь принялась стенать:

– Ахавни чистая и непорочная девочка. Сломаем мы ей жизнь. Ой, сломаем!

Брату порядком надоел этот неприятный разговор. Он постарался подвести черту:

– Я от своего решения не отступлю. Когда повзрослеет, она меня ещё благодарить станет.

– И сколько она будет там чахнуть?

– Зиму. За это время я подберу ей достойного жениха. В начале лета сыграем свадьбу. Как раз ей семнадцать станется.

– Целый год в заточении. О, господи! Целый год!

– Мы её посещать будем, – стоял на своём Пангиягер.

– Могилку её ты будешь посещать… – голос сестры упал до самого пола и разбился.

– Чего болтаешь?

– Опомнись! Опомнись, пока не поздно!

– Нет! Это моя дочь. И мне решать. Только мне.

Когда сестра ушла, купец с шумом фыркнул, пробубнив под нос:

– Женщины, женщины… Курицы безмозглые. Не видят дальше своего носа.

Больше всего Пангиягер боялся, что Манана поделится с Эсминой своими сомнениями по поводу воровства горшечника. Дочь отличалась сноровистым характером. Результат мог быть непредсказуемым.

Теперь, вернувшись от консула, он вновь бормотал что-то несуразное про «куриц безмозглых». Причиной этого ворчания была уже не сестра. В приёмной консула он столкнулся с Кокосом. Этот греческий купец всегда знал, что говорил. И обычно говорил правду. Тер-Ованес сразу понял, что и сейчас он не врёт. Эта тварь перешла уже все границы. Вот ведь стерва!

Под «стервой» он подразумевал Лейлу. Взяв в руки колокольчик, Пангиягер вызвал служанку:

– Гоар, приведи Лейлу. Немедленно.

Приёмная дочь появилась через полчаса, когда терпение Тер-Ованеса уже лопалось.

– Звал, папочка? – проворковала девушка. Она нагло продефилировала мимо хозяина дома, демонстративно вихляя бёдрами. – Вспомнил всё-таки изнасилованную тобой дочь?

Она беспардонно взобралась на кресло, поджав под себя ноги.

Купец оторопел:

– Чего ты несёшь? Кто тебя насиловал?

– Ты! Об этом знают все твои слуги. А вскоре может узнать и весь город. Накроются тогда твои выборы медным тазом, – она подленько, но вполне искренне хихикнула.

Кровь хлынула в лицо Пангиягера. Он прорычал:

– А, так значит для этого ты шлялась к этому шакалу, Тер-Карапету?!

Именно об этом ему сообщил Кокос.

– Страшно? Так тебе и надо. Нельзя обижать беззащитных сирот.

– Да я тебя за это! – купец поднял руку для удара.

– Ну, давай! Ударь меня! Ударь! Вся община узнает, что ты не только насиловал, но и издевался надо мной. Только бей в лицо для наглядности.

Она чуть выставила вперёд своё обворожительное личико, украшенное нахальной улыбкой.

Купец бывал и не в таких жизненных передрягах. Он быстро сообразил, что прямыми угрозами мерзавку не угомонишь. Поэтому быстро сменил гнев на милость:

– Хорошо, чего ты добиваешься?

– Женись на мне.

– После того, как ты встречалась с моим врагом, об этом не может быть и речи.

– Не бойся, я ничего ему не сказала. Пока. Хотя он обещал мне золотые горы.

– Всё равно я на тебе не женюсь. Это будет выглядеть неестественно. Я твой приёмный отец.

– Ну-ну… неестественно. А насиловать свою дочь естественно?

– Прекрати уже! – взвился Пангиягер. – Ты меня шантажируешь?

– Называй это, как хочешь. Но только ты у меня теперь вот здесь.

Девица протянула раскрытую ладонь в сторону приёмного отца и демонстративно сжала её в кулак.

– Я на тебе не женюсь. Я всё сказал.

– Хорошо, тогда верни мне дом моей матери и её деньги.

Купец слегка обмяк, развернул кресло к девушке и уселся в него:

– Лейла, неужели ты думаешь, что твой приёмный отец вор? Конечно, я всё верну. Даже не сомневайся. Но я же не сам взял над тобой попечительство. Так решила община. Я не самодур, я подчиняюсь воле общины. Через три месяца будет собрание. Если община скажет, что ты уже готова к самостоятельной жизни, я всё тебе сполна возвращу.

– Ха, хитренький! На этом собрании будут выборы епископа. Ты думаешь, я дура? Хочешь выбить мои козыри?

– Как совет общины решит, так и будет. Поступай, как хочешь. Тебе никто не поверит. Слуги со свечкой в моей спальне не стояли. Да и не пойдут они против моей воли.

– Пойдут, ещё как пойдут!

Купец всё же не сдержался и заорал:

– Вон, потаскуха! Вон!

– Ты меня выгоняешь?

– Да!!!

– Из дома?

– Из какого дома? Нет, я тебя выгоняю из комнаты. Иди к себе, стерва…

– Хорошо, – спокойно приняла его решение Лейла. – Я пошла. Пошла?

Но купец в ответ только яростно прорычал:

– Хы-ы-ы…

Когда она удалилась, он вызвал начальника охраны:

– Скибан, посади Лейлу под замок. Да не в её комнате, а в том самом чулане, где нет окон и крепкая дверь. И смотри, чтобы она не сбежала.

Оргузий вернулся быстро:

– Её нигде нет. Люди видели, как она выходила с узлами через заднюю калитку.

– Чёрт, сбежала, мерзавка! Давно надо было замуровать этот вход.

– И ещё, хозяин, в её комнате мы нашли это, – он протянул записку.

В ней было всего несколько строк: «Будь ты проклят. Все узнают, что я сбежала от садиста и насильника. Сиди и трепещи. А эту белую курицу ты правильно отправил в монастырь. Там ей и место. Хотя, время сейчас тревожное, дороги опасные. Туда надо ещё и доехать. Когда получишь новости, вспомни обо мне».

Глава 25

5 августа 1474 года, среда

О начале монастырской жизни Эсмины

Ахут-хатун временно поселила Эсмину в своей келье – хотела, чтобы племянница в это горестное время всегда была на глазах. Тем не менее, первую ночь девушка провела в одиночестве. Ахут всю ночь молилась над телом сестры. Пришла она под утро, скинула чёрные одежды, оставшись в белой рубахе, и ушла за занавеску. Оттуда долго доносились её всхлипы, плач и причитания: «За что? За что? Она была добрым человеком. Её тебе даже упрекнуть не в чем. За что?»

После окончания плача Эсмина увидела не страдающую женщину, а строгую игуменью. За занавеской тётя поменяла не только одежду, но и образ. Взгляд её стал строгим, выражение лица непроницаемым. Она уже была не столько сестрой покойницы, сколько пастырем монашеской братии, если, конечно, «братией» можно назвать христовых невест.

Это были первые монастырские впечатления девушки, отчётливо врезавшиеся в память. После этого дни потекли, мало отличаясь один от другого. Но это было потом…

Отец, получив трагическое известие, появился к вечеру следующего дня.

Отслужив молебен, он провел с дочкой наставительную беседу:

– Ахавни, крепись, бог посылает новые испытания. Чтобы преодолеть их, нам надо держаться друг за друга. Ведь мы одна семья.

– Ты хочешь забрать меня отсюда?

– Нет, доча, пока ты останешься здесь.

– Сколько?

– Столько, сколько надо. Ты же помнишь наш уговор.

– Это из-за тебя всё…

Тер-Ованес вздохнул:

– Я понимаю твоё состояние. Всё очень сложно. Но мне приходится так поступать для твоей же пользы. Здесь ты в безопасности. Никто не посмеет напасть на монастырь. Рядом Солхат и Топли. По пути назад я заеду в Солхат к уважаемому Баграм-джану, он руководит местной армянской общиной, и попрошу об усилении охраны монастыря.

Эсмина молчала, без каких-либо эмоций кивая головой. Наконец спросила:

– Я здесь. А Астер?

Отец ждал этого вопроса:

– Там всё хорошо. Вчера я разговаривал с ним. Он всё понял и дал клятву на Библии, что больше никогда не вспомнит о тебе. Суд вынесет штраф. Я уже приготовил деньги. Видишь, твой отец исполняет свои обещания. Исполняет даже сверх того, что обещал.

***

Следующим утром Манану-хатун похоронили на монастырском кладбище.

Глава 26

6 августа 1474 года, четверг

О решении Гаркуши вернуться

Вот-вот из-за холма должна была показаться столица генуэзских колоний. Хорунжий бросил взгляд на казачков, которые тащились за ним по пыльной извилистой дороге. Один из всадников немного отстал. Пришлось развернуть коня и рысью двинуться в хвост колонны. Пристроившись к темпу отставшего, громко, чтобы все слышали, старшой поинтересовался:

– Ты чего такой смурый?

Гаркуша лишь пожал плечами, грустно взглянув на Хисия. Хорунжего все казаки звали либо Батькой, либо Хисием. Ему едва перевалило за тридцать, но он уже был опытным воякой. Можно сказать, ветераном. Нелегка казачья служба. И недолга. Мало кто доживал до пятидесяти. Хисия все уважали и ценили за то, что он был справедлив, товарищей в бою не бросал, а молодым да зелёным всегда помогал. За это его Батькой и величали.

– Бодрей смотри! Будешь жить, как мышь в сырной бочке. Всем девкам на загляденье. А какие в Каффе кабаки! Фряжское вино – энто тебе не бражка, что шинкарки куриным помётом крепят. Гуаско платят звонкой монетой. Ху! Хату построишь. Жинку заведёшь. Чо ещё казаку надобно?

Батька задорно шлёпнул Гаркушу по спине. Тот не особо встрепенулся. Ответил спокойно:

– Знаешь, Хисий, я не вчерась молоко с сиськи слизывал. Острота моей сабли известна и на Дону, и на Волге. От ворога отродясь не драпал. И в Каффе два годочка служил бок о бок с Ноздрёй и Ревуном. Эх, дюже знатные казачки були. Легли ни за что, за чужую измену.

– То ведомо мне, паря. Не ведомо тольки, чавось ты понурый такой?