Тульповод

Кто-то заглядывал на десять минут, словно случайный прохожий, а кто-то оставался до самого вечера, вступая в беседы с авторами и другими гостями. Эти разговоры – живые, непредсказуемые, неподдельные – разжигали искры взаимопонимания, редкие в эпоху фильтрованной и алгоритмизированной коммуникации. Вечером должен был состояться благотворительный аукцион, призванный не только поддержать проект, но и стать кульминацией дня – моментом, когда участники, вдохновлённые увиденным и сказанным, могли выразить свою причастность не только словами, но действием. Многие, пришедшие днём, оставались ожидая, что вечер свяжет разрозненные впечатления в нечто большее.

Средства, вырученные на аукционе, Михаил и Анна решили направить на экологические программы в периферийных зонах. Эти места, всё ещё носящие шрамы войны, казались далекими, почти нереальными. Там до сих пор гремели мины, оставались радиоактивные пятна, ходили искусственно выведенные вирусы, а в небе порой мелькали беспилотные дроны убийцы. Михаил, переживший свой первый опыт изучения этих реалий после собеседования, не мог выбросить этого из головы и решил использовать этот порыв, Анна его поддержала.

Подготовка к выставке заставила обоих героев углубиться в историю фотографии. Великие снимки прошлого трогали до слёз, показывая не только красоту, но и героизм, боль, доверие. Большинство из них были сделаны в эпоху войн, кризисов и революций. Они рождались в условиях, где человек сталкивался с трагедией и поднимался над ней.

Михаил видел в этих работах магическую силу искренности и непокорности обстоятельствам, которые поразили его в самое сердце. На фоне этих историй работы их экспозиции казались ему детскими и наивными. Каждое поколение создаёт искусство, отражающее его время, в этом тоже есть своя правда – и он это понимал.

Михаил, как главный организатор, взял на себя огонь вопросов. Гости спрашивали о многом: почему только пленочные фотоаппараты и кисть, зачем запрет на гаджеты, как возникла идея выставки и какой её смысл? Сначала это было увлекательно, но к середине дня повторяющиеся темы начали утомлять.

В какой-то момент он подумал, что лучше, поручить это роботу-ассистенту, но тут же осекся. Люди приходят за живым общением, чтоб услышать мнение автора из его уст, с его энергетикой, в надежде на какой-то духовный катарсис, даже если ответ их разочарует. Важен сам процесс диалога – человеческий и искренний.

К вечеру поток гостей заметно сократился, но ожидающих аукциона было достаточно чтоб зал оставался полным. Интерес к фотографиям поутих, и вечер перетёк в формат светской коктейльной вечеринки. Группы формировались стихийно, обсуждая всё подряд: от искусства до политики, от эко-инициатив до передовых технологий. Михаил и Анна, уставшие за день, предпочли держаться вместе, как будто их связывало что-то большее, чем просто совместный проект. Окружающие начали воспринимать их как пару и стали стараться не вторгаться в их единение без особой надобности. Некоторое время они стояли молча, наслаждаясь долгожданной передышкой. Первой заговорила Анна:

«– Спасибо тебе за этот день», – сказала она, взглянув на него с тёплой улыбкой. – Никогда бы не подумала, что мечта может так быстро и легко сбыться.

Михаил рассмеялся, в его глазах блеснул озорной огонёк:

– Тогда самое время придумать новую мечту!

Анна ненадолго задумалась, её взгляд стал отстраненным, словно она погрузилась в свои мысли. Затем тихо ответила:

– Некоторые мечты лучше оставить мечтами.

Михаил вдруг поднес её руку к своим губам и осторожно поцеловал, словно рыцарь, преклоняющийся перед принцессой. Этот жест, столь порывистый и искренний, застал его самого врасплох. Почувствовав лёгкое смущение, он поспешно перевел разговор в более обыденное русло:

– Всё так закрутилось, что я даже не спросил… Кем ты работаешь?

Анна чуть нахмурилась, но ответила:

– Отец устроил меня в логистическую компанию. Работа специфическая, я не могу разглашать детали. В общем, мы сотрудничаем с отказниками. Они не доверяют машинам и цифровым носителям, поэтому всё приходится делать вручную, по старинке. Даже бумажный документооборот у нас до сих пор в ходу. Михаил удивился:

– Серьёзно? Это же выглядит как фанатизм! Неужели настолько?

Анна пожала плечами:

– Это вопрос доверия. Если коммуна почувствует, что что-то не так, они сразу прекратят сотрудничество. Они боятся, что машины или цифровые данные могут быть использованы против них. Для них это вопрос безопасности, а не прогресса.

Михаил вскинул брови, задумавшись:

– Но чего они боятся?

Анна задумчиво склонила голову, словно обдумывая, как лучше объяснить:

– Не всегда всё было так хорошо. Еще 50 лет назад машины убивали. Государства, обладавшие технологиями, порабощали тех, кто их не имел. Некоторые народы до сих пор не могут этого забыть.

Михаил нахмурился, осознавая масштабы проблемы:

– Да, я никогда об этом не думал. Здесь, в нашем мире, всё кажется таким… устойчивым. А что они продают?

– Продукты питания, выращенные без добавок и технологий, – объяснила Анна. – По старинке. А еще изделия ручной работы, это сейчас высоко ценится в узких кругах.

Михаил слегка улыбнулся, но в его глазах читалось недоумение:

– Чем плоха еда, сделанная машинами? Или вещи, созданные роботами? Они ведь практически совершенны.

Анна засмеялась:

– Ты просто ещё не распробовал. Настоящий вкус невозможно передать синтетике. Попробуешь, и больше не захочешь возвращаться к этой "пластмассе". А то, что машины делают идеально, со временем начнёт вызывать подозрение.

Михаил с интересом смотрел на неё:

– Ты не используешь нейролинк и каково это? Жить вне… ну, общего потока?

Анна покачала головой, ее взгляд скользнул по оживлённому залу:

– Это не "вне". Это просто другое общество, с другими ценностями. И оно мне ближе. Посмотри вокруг, как всё живо. Люди общаются, смеются. Если бы это была обычная выставка, каждый был бы погружен в свой гаджет и торопился куда-то.

Михаил обвел взглядом гостей, задержавшись на маленькой группе, где кто-то весело жестикулировал, что-то обсуждая. Он кивнул, соглашаясь:

– Ты права. Иногда кажется, что мы разучились просто быть вместе.

К ним подошёл молодой человек, чей вид сразу притягивал взгляд. Он напоминал слегка сумасшедшего профессора с растрёпанными, очевидно давно немытыми волосами и мешковатой одеждой, подобранной без всякого внимания к цветовой сочетаемости. Длинные тонкие и быстрые пальцы, словно электрические, движения постоянно что-то неторопливо перебирали в воздухе или теребили какую-нибудь вещь. Его взгляд сконцентрированный в одной точке периодически начинал перескакивал с одного объекта на другой, не задерживаясь более чем на несколько секунд, пока не находил новой точки длительного фокуса. На запястьях были заметны наколки с эзотерическими символами, которые добавляли ему ещё больше загадочности.

– Извиняюсь! – начал он, быстрым темпом. – Я мельком услышал ваш разговор. Вас интересуют жители коммун?

Михаил, заметив, как Анна слегка напряглась от такой бестактности, решил смягчить ситуацию:

– Мне кажется, вы больше смахиваете на анархиста, чем на коммуниста.

– Спасибо за комплимент, – парировал незнакомец, и, будто забыв, зачем подошёл, добавил: – Вы же организаторы этой… вечеринки?

Анна нахмурилась:

– Это не вечеринка, а фотовыставка, – укоризненно поправила она.

– Ну да, конечно, фотовыставка, плавно переходящая в вечеринку, – хмыкнул он. – Здесь явно не хватает чего-нибудь покрепче. Кстати, у нас будет автопати? Вы с нами?

Не дожидаясь ответа, он вытащил из кармана металлическую фляжку и демонстративно предложил выпить "за знакомство". Михаил находил этого человека забавным, несмотря на его претенциозность. Анна, напротив, сохраняла вежливую, но холодную дистанцию.

– Ах да, меня зовут Мэрилин, и я волшебник, – с неожиданной серьезностью представился он, протягивая руку Анне.

К удивлению Михаила, Анна ответила на этот жест, ничуть не колеблясь.

– Кого я только не встречал, – с улыбкой вмешался Михаил, – и кем себя только не называют в нашем безработном веке, но волшебник… это что-то новенькое.

Мэрилин усмехнулся, с явным удовольствием поддерживая игру:

– Всё на самом деле просто. Я творю чудеса. А что такое чудо? Это умение делать то, что кажется непостижимым для других. Вот, например, наука – это та же религия. Мы верим специалистам, поручая им то, о чём сами ничего не знаем. А что уж говорить о роботах? Вам не кажется, что вера сверх разума превзошла собой все религии, которые существовали до этого?

– А я-то думал, что философ здесь я, – засмеялся Михаил.

– Расслабьтесь, – отмахнулся Мэрилин, – здесь все такие же чудики, как и вы.

– Быстро вы нас квалифицировали, – заметила Анна. – По-моему, чудак здесь только вы.

Мэрилин откинулся назад, будто наслаждаясь её замечанием:

– Анна, верно? Сами того не подозревая, вы разворошили гнездо.

– Какое гнездо? – нахмурился Михаил.

Мэрилин понизил голос, будто делая великое одолжение:

– Большинство здесь случайно и едва знакомы с остальными, как и вы. Но я вам кое-что скажу. Такая выставка – идеальное прикрытие для тайной встречи множества давно знакомых людей. Никаких камер, никакого Wi-Fi. Прекрасный повод для конспиративных встреч и идеальное прикрытие, организованное новичками.

– Вы намекаете, что мы в чём-то замешаны? Или вы о себе? – уточнил Михаил.

– Я просто гипотетически, – протянул Мэрилин. – А вас зовут Михаил, верно?

– Думаю, это было несложно угадать, – ответил тот.

– Так и есть, брат. Считай, что мы познакомились. Вон там, у стены, мои друзья. Настоящие заговорщики. Пойдемте, познакомлю. У вас как раз осталось минут двадцать, чтобы лучше узнать гостей.

Михаил бросил взгляд на Анну, ожидая её реакции. Она, не выдала ни поддержки, ни возражений. Тогда он кивнул, соглашаясь, и Мэрилин, словно старый друг, взял их обоих под руку и повёл к группе из шести человек, оживленно что-то обсуждающих.

– Что обсуждаем? – вихрем ворвался в разговор Мэрлин, без лишних церемоний втиснув Михаила и Анну в компанию.

– Очередные теории заговора, – ухмыльнулся один из собеседников, худощавый мужчина с задумчивым взглядом. —Дмитрий утверждает, что акционерная собственность – фикция, Артем не согласен, это если коротко.

– Ну так это и есть чистейшая фикция, – отмахнулся Мэрлин. – О чём-спор-то?

– Да, собственно, ни о чём. Какая разница, как будто когда-то было иначе или нас это касается? – беззаботно ответил Артём. – По мне, жить надо здесь и сейчас. Вся эта политика ни к чему.

– Как интересно! – саркастически протянул Мерлин. – Богачей больше нет, любое имущество – общедоступно. Минимальный доход, бесплатное образование, медицина… прямо утопия!

– Вот именно, – не растерялся Артём. – Что еще нужно?

– Хм, – Мэрлин поднял бровь, будто наткнулся на что-то особенно забавное. – Кто из здесь присутствующих может арендовать гидростанцию, личный чартер или хотя бы Osprey на несколько тысяч кубитов?

– А зачем мне это? – пожал плечами Артем. – Это ж область специалистов или роботов.

– Хорошо, – не сдавался Мэрлин. – А кто может позволить себе страховку на 125 лет жизни с ежегодным обновлением органов?

– Это тоже дело специалистов и акционеров с весомыми пакетами акций. Всё по-честному.

– Ладно. А может, кто-то здесь регулярно питается исключительно натуральной едой и пользуется услугами живых людей, а не роботов?

– Роботы справляются лучше, – уверенно заметил кто-то из компании. – К чему эта роскошь?

– Понял, – кивнул Мэрлин, театрально закатывая глаза. – Может, кто-нибудь из вас, счастливчиков, отправится в кругосветное путешествие и пробудет в нем весь год?

– Мне это не нужно, – усмехнулся Артём.

– А если бы захотелось? Что тогда?

– Зачем? Если понадобится, всегда можно претендовать на роль специалиста.

– С шансами один на тысячу, если остальные окажутся менее мотивированными, чем ты, – подхватил Мэрлин.

– Да что ты ко мне пристал, – уже на эмоциях выпалил Артём. – Я обычный человек, живу обычной жизнью. У меня всё есть, моя зарплата это не жалкие сто гейтсов. Я тот счастливчик, который попал в эту тысячу. Чего еще желать?

– Может, стать великим художником? Или инженером? Или политиком, вошедшим в историю?

– Да ты романтик и бунтарь, – усмехнулся Артём, но его тон звучал уже немного раздраженно. – Это всё должно было пройти в 18 лет. Ты не понимаешь? У нас есть всё: еда, жильё, отдых… Даже если ты фриковатый геймер или тупой спортик, можешь жить как король.

Он бросил провокационный взгляд на Мэрлина:

– А ты вообще хакер, нарушаешь законы, и тебе ничего за это не бывает. Какие гейтсы, тебе ли жаловаться?

– Обычному человеку – обычная жизнь, – парировал Мэрилин, уже на взводе. – Но стоит захотеть большего, и ты упираешься в границы клетки. Всё уже сделано, всё придумано и решено за тебя. Даже если ты гений, роботы всё равно сделают все лучше тебя, зачем тогда ты? Просто пролетарий, промежуточное звено между генетической массой и рождением гения.

В компании повисло напряжение. Михаил внимательно посмотрел на Мэрлина, пытаясь понять, говорит ли тот серьёзно или просто провоцирует. Анна молчала, но её взгляд выдавал интерес – и, кажется, легкое беспокойство.

– Ты просто романтик – не принимая оскорбления парировал Артем.

– Это не я романтик, а ты дикарь, застрявший в начале 21 века, – резко бросил Мэрлин. – Сегодня богатство – это не деньги, власть и даже не доступ к образованию и медицине. Настоящее богатство сегодня – быть человеком. Настоящим человеком, который ест настоящую еду, имеет настоящих друзей, занимается настоящей работой непостижимой для роботов, любит занимается сексом, заводит детей и проживает весь спектр человеческих эмоций.

– Ты перегнул палку. Успокойся, тебя понесло, – спокойно заметил Артём, забрав из рук Мэрлина его фляжку которой он размахивал в процессе разговора.

– Так и есть, брат. Мы живём в кастовом обществе, более совершенном, чем всё, что было раньше, – продолжил Мерлин. – Настолько совершенном, что никто не хочет ничего другого. Нищие не осознают своей нищеты и бесконечно гоняются за своими ста гейтсами. Специалисты и чиновники обслуживают роботов, чтобы те обслуживали всех остальных. Акционеры пребывают в иллюзии власти и решений, слепо следуя рекомендациям машин, а трансгуманисты вообще больше не люди.

Он сделал паузу, обведя компанию взглядом:

– Пятьдесят лет назад каждый мог стать каждым. А сегодня? Всё настолько «хорошо», что сценарий жизни предопределен твоим рождением. Переход между стратами настолько редок, что это скорее аномалия. Дети смотрят на своих родителей и просто продолжают их путь – те же шаги, тот же цикл. Всё подсчитано, взвешено и предопределено.

– Какой-то утрированный пессимизм, – покачала головой Анна, слегка нахмурившись.

– Думаешь, у тебя есть выбор девочка? – продолжил Мэрлин, чуть склонившись к ней. – Ты уйдёшь в коммуну? Будешь жить жизнью пролетария? Твой отец – чиновник, а значит ты не примешь нейролинк, что значит, что тебе не стать специалистом. Коммуны – это отсутствие привычного комфорта. А жизнь пролетария покажется тебе скучной и депрессивной, и ты изведешь в ней себя и других, став в конце токсичной старухой.

– Я никогда не стану чиновником! – Анна вскинула голову, гневно сверкнув глазами.

– Ты уже им являешься, просто ранг пониже, – парировал Мэрлин.

– Ты зашёл слишком далеко, – тихо, но твёрдо вмешался Михаил, чуть придвинувшись ближе к Анне, заняв позицию между ней и Мэрлином.

– Думаешь, ты лучше? – усмехнулся Мерлин, явно провоцируя. – Ваши мечты – это просто мечты. Всё слишком стабильно, чтобы что-то изменилось. Человек слишком инертен без раздражителя.

– А как же сны? Душа? – ответил Михаил решив сместить фокус внимания на себя, взглянув на татуировки на руках Мерлина. – Разве они не говорят, что всё не так однозначно?

– Мало знать, друг, – вздохнул Мерлин, на миг сбавив обороты. – Можно загрузить в себя весь курс физики или политической психологии, но что с этим делать? Как применить? Куда направить? Человек сам не знает, чего хочет. Стоит закрыть базовые потребности, и он тут же бежит себя отвлечь, лишь бы не столкнуться с пустотой внутри. А что такое пустота? Это осознание, что больше ничего не хочешь. Это всё равно что смерть.

Он помолчал и огляделся, посмотрев на каждого, будто раздумывая, стоит ли продолжать:

– Когда-то человека вела нужда. Угроза – реальная или воображаемая – давала цель. Сегодня мы так защищены, что утратили это.

– И всё же, мы организовали эту выставку, а вы на неё пришли, – заметила Анна, обретая спокойствие. – Вы не видите в этом противоречия?

– Когда-нибудь вы поймёте, – отмахнулся Мэрлин, будто его это больше не волновало. – Настоящее всегда за пределами восприятия. Но вам кажется, что то, что за этими пределами, не существует. Но это вовсе не так.

– Звучит как бессмыслица! – пробормотал кто-то из компании.

– Только если не видеть в этом смысл, – спокойно вставил Михаил. – Но разве смысл – это то, что всегда должно быть измерено?

Он внимательно посмотрел на Мэрлина и продолжил:

– Что вы имеете в виду под "тем, что за пределами"? И как это вообще может иметь значение, если мы этого не ощущаем напрямую?

Мэрлин медленно повернулся к нему, выдержав паузу, словно решая – стоит ли тратить слова.

– Всё, что человек способен измерить, он подчинил. Всё, что не поддаётся подсчёту, он объявил вымыслом. Но это не значит, что оно исчезло. Мы утратили язык, чтобы говорить о глубинном и превратили счастье в продукт потребления, цели – в KPI, а веру – в алгоритм вознаграждения.

– Ты против алгоритмов благополучия? – вмешался Артём с лёгкой усмешкой. – Звучит так, будто богатство и комфорт – препятствие.

– Я не против богатства, – мягко ответил Мэрлин. – Истинное просветление невозможно без ресурсов. Без власти и влияния человек не может управлять своим будущим и своим внутренним состоянием, даже если понимает свои истинные мотивы. Но проблема не в деньгах или власти, а в том, что они стали целью, а не средством. Когда цель забыта, любое движение превращается в бессмысленное метание. Тогда и просветление становится декорацией, а человек – функцией собственного страха.

– То есть, можно оправдать всё, если у человека якобы была "высшая цель"? Даже войны? – не выдержала Анна.

– Нет, – покачал головой Мэрлин. – Истинная цель не допускает войны. Осознанность исключает насилие. Человек, знающий, что делает и зачем, не разрушает. Он создаёт.

– Но ведь большинство не знает, чего хочет, – заметил Михаил. – Или думает, что знает, пока не получит.

– Потому что бежит. 80% бегут в духовность от реальности. Думают, что просветление – это отказ, уход, удаление. Но духовность – это реализация. Единственный путь – это путь через действие. Через Кама, Артха, Дхарма, Мокша. Через бытие, обладание, служение и освобождение.

– А почему не получается? – спросил кто-то сзади.

– Потому что нет концентрации. Нет способности держать внимание и аскезу. Энергия утекает в страх, в ложь, в желания, которые не наши. В гнев, сомнение и чужие смыслы. В стремление угодить и быть кем-то, вместо того, чтобы быть собой.

– А как отличить свои смыслы от чужих?

– Слушать. Где твоя энергия – там и твой смысл. Что наполняет, то и твоё. Что обесточивает – чужое. Мы живём в проклятиях, которые сами на себя наложили, желая другим того, чего боимся сами.

– Звучит как система, – тихо сказал Михаил. – Как игра, где есть уровни.

– Да. Но ты не игрок. Ты программист, тестирующий свою игру. Свободен тот, кто видит игровое поле целиком.

– И всё же… волшебства нет, во что тогда верить? – спросила Анна.

– В то, что есть. В любовь, счастье и логику, а также в ещё не открытую физику, которая оставляет место для чуда. А главное – в доверие. Без доверия ничего не вырастет. Никакая душа не созреет в недоверии и скептицизме.

– Я всё равно не понимаю, – с раздражением бросил Артём. – Это всё красивая философия, оторванная от жизни. Что я должен делать, вот конкретно? Просветлиться до чёртиков, чтобы стать прозрачным? – язвил он, явно провоцируя.

– Нет, – спокойно ответил Мэрлин. – Ты должен начать с простого. Сделать то, что боишься. Завершить то, что откладываешь. Перестать притворяться, что тебе всё понятно. Перестать бороться с собой. Просветление – это не экстаз и не сияние. Это, в первую очередь, ясность. Она не красива, не возвышенна и часто неприятна. Она – как зеркало без искажений. Ты не станешь прозрачным, наоборот, ты станешь видимым. А это страшнее.

– Конкретней Мэрлин, конкретней! – Настаивал Артем.

– Но, если уж тебе нужно конкретнее – богатство и власть не противопоставлены духовности. Духовный человек не может быть нищим вечно, если он действительно растёт. Он может держать аскезу, чтоб накапливать энергию, но его природа – реализовываться. И для этого он должен уметь обладать. Управлять. Создавать. Влиять. Помогать. Не только себе, но роду, племени, стране, миру. Не осуждая бедность, мы не должны её обожествлять. Смирение – это не цель, а промежуточная точка. Без реализации путь не ведёт к Творцу, а без обладания опытом власти невозможно понять его замысел и для чего она вообще нужна.

– Ну дак я, в отличие от тебя, – с вызовом отозвался Артём, – имею стабильную, понятную работу, жену, и, возможно, заведу ребёнка. Что по-твоему со мной не так?

– Разве я говорил, что с тобой что-то не так? – Мэрлин посмотрел на него почти с сочувствием. – Но где здесь ты? Это весь твой план на жизнь? И предел твоего "я"? Представь, что ты проживёшь так не сто, а тысячу лет, когда твои внуки уже будут для тебя чужими даже генетически, а твоя жена тебя в конец достанет. Готов ли ты веками повторять одно и то же? Может, дело не в том, что это плохо, а в том, что ты просто не доживёшь до момента, когда поймёшь, насколько это скучно и насколько не приближает тебя к Творцу.

– Это уже религия, – отрезал Артём. – А я не религиозен. Я учёный, как и ты, кстати. Просто ты у нас с прибабахом.

– Это слишком долгий разговор, а нам пора идти дальше, – сухо ответил Мэрлин, вставая. – Кстати, я с радостью купил бы пару работ.

– А мне понравилась идея любви как смысла, – попыталась поддержать беседу какая-то девушка из группы, но Мэрлин уже потерял интерес к беседе. Он не стал ни спорить, ни соглашаться, просто развернулся и ушёл, не оставив ни реверанса, ни прощального взгляда.

Аукцион прошёл удачно: выручка втрое превысила расходы. Но Михаил чувствовал странное послевкусие. Можно ли было считать это успехом? Его снова захватило ощущение нереальности происходящего будто он просыпается из сна в сон, но он решил отложить эти мысли на потом. Такое можно было бы повторить как бизнес модель, но вряд ли следующая выставку будет иметь тот же успех, потеряв дух новизны.

Люди постепенно расходились. Одни уходили незаметно, почти по-английски, другие задерживались, чтобы поблагодарить за вечер. Организаторы и авторы, обессиленные после насыщенного дня, отвечали лишь легкими улыбками – больше не требовалось слов.

Когда зал опустел, место ожило шёпотом роботов-уборщиков, а Анна и Михаил, решив избавиться от усталости, вышли прогуляться вдоль реки. Молча шагали по освещенному тротуару, наслаждаясь прохладой ночного воздуха, пока Михаил вдруг не нарушил тишину.

– Знаешь, в школе я больше всего любил историю. Мне всегда казалось, что моя судьба будет особенной, что я смогу изменить этот мир. Но время шло… и ничего не происходило.

– А теперь? – осторожно спросила Анна.

– А теперь… мне кажется, это невозможно.

– Я когда-то мечтала помогать людям, – с лёгкой улыбкой поделилась она. – Представляла, как делаю что-то важное, настоящее, вместе с командой таких же увлеченных и веселых коллег. Хотелось быть частью чего-то великого.

– Хорошая мечта.

– Но, видимо, некоторым мечтам суждено остаться мечтами, – понизив голос, заключила Анна.

– Не знаю. Мне не хочется в это верить, – Михаил посмотрел на неё. – Я недавно загрузил целую библиотеку о смысле человеческой жизни. И знаешь, там говорится, что всё возможно.

– Это скорее исключение, чем правило. – Она чуть нахмурилась. – Удача, ошибка выжившего…

– Не согласен, – Михаил оживился. – Всегда кажется, что всё уже сделано, изобретено, что есть кто-то лучше тебя. Но вся история показывает: меняют мир обычные люди, которые намеренно не вписались в правила.

– Но разве им не просто повезло? – Анна остановилась. – Многим из них так и кажется.

– Может быть. Но удача приходит к тем, кто пробует снова и снова, пока не получится. Всё дело в выборе и упорстве.