Половина неба

Однажды, проходя по темным улицам, из подворотни, он услышал возню и крики о помощи. Там кого-то явно подвергали насилию. Осознав эту мысль, он просто прошел мимо. Его ничего не волновало, ведь не было ничего значимого. Но затем Мэтт остановился и повернул назад, к источнику шума. Не потому, что захотел помочь. Нет. Он лишь хотел выплеснуть постоянно копившуюся в нем злобу. И не важно, как это будет сделано. Или он изобьет кого-то, или в землю впечатают его.

Собственно, так и произошло. Девушка, на которую напали, перепрыгнув через тело Мэтта, убежала прочь, а он получил дозу выраженной и так необходимой ему злобы по отношению к самому себе. Пинки служили облегчающим его ношу инструментом. Да, так и надо. Он получал по заслугам. Эти истязания полностью соответствовали его прогнившей природе. Мэтт кричал и просил убить его, но не удостоился такой чести. Об него не хотели марать руки. Презрительно глянув на распростертое на земле тело, шайка удалилась.

Испытывая физическую боль, Мэтт со временем понял, что она лишь побег, жалкое оправдание. Она не могла очистить его, искупить грехи. А использовалась лишь по слабости и из очередного желания убежать и отказаться от принятия своей ответственности. Ему нужно было решить, стоит ли ему жить дальше или нет. И взять за это ответственность. Но пока он лишь просто гнил заживо в неспособности сделать и шага по направлению к действительности его ответов на вопросы. Мэтту нужно было честно ответить себе, но он не был способен принять это.

2

В голове непрестанно крутился один и тот же вопрос: почему не я? И вообще, кто это решал? По какой причине он сейчас дышал, а более достойный человек безвозвратно был лишен этого? Мэтт постоянно пытался припомнить тот чертов день, каждую деталь, которая наполняла его. Мэтт думал о том, что можно было бы поменять, чтобы ничего не случилось. В основном все было в его силах. Того Мэтта, который еще ничего не знал. Действия того Мэтта и привели к катастрофе. Если бы он только знал, ни за что бы не вышел из дома, прижал Элизабет к себе и не отпускал до тех пор, пока новый рассвет не перечеркнул тот злополучный день.

Но случившееся изменению и пересмотру не подлежало. Если раз за разом повторять что-то, это начинает казаться каким-то бредом. Тот день был недоразумением. Его не должно было случиться. Нужно сдать его по чеку в кассу продавца, что не удосужился проверить товар на качество. Некоторые чудаки говорят, что все в этом мире происходит неспроста и у всего есть своя весомая причина. Ну, тогда, раз все происходит не просто так, значит, кто-то несет за это ответственность. Пусть тогда он покажется и даст разъяснения по поводу осмысленности произошедшего. Мэтт бы с удовольствием его послушал.

Но в ответ была лишь тишина. Никто не хотел рассказать о глубинных смыслах всего сущего. Ни один голос не давал ответа на тему: почему происходит гребаное таинство смерти? Виновный оставался за кулисами и довольно потирал потные от удовольствия ладони. Ведь к нему вопрошали и просили раскрыть тайны, а он, наверное, только рад, словно фокусник, которому так удачно удалось облапошить зрителя.

О боже, почему!? А в ответ тишина.

Это молчание свело со света несчетное количество душ. Можно ли предъявить такое обвинение? Или у этого тоже есть свои веские причины? Конечно же, да. Кто бы сомневался. Можно ли потребовать наказания того, кто, по-видимому, и придумывает все казни и заточения? Было бы здорово.

Вы имеете право хранить молчание… Все сказанное вами будет использовано против вас. Бла, бла, бла и т.д. А он только рад. Ему это не в новье, всегда молчал и сейчас, разумеется, будет тоже отмалчиваться. Только уже будучи пойманным за руку. Теперь уже нет того шарма и скрытого за вуалью безнаказанности уверенного превосходства над простыми смертными.

И заглянув в глаза, оказывается, что это просто маньяк, психопат и садист. И место ему в тюрьме, а не на небесах. После райские врата прикроют, и это будет большой скандал. Многие люди вообще сойдут с ума, потому что, наконец, поймут сказочную дурость своей глупой веры в изверга и извращенность преклонения перед бесом без плоти и сердца. Скорее всего, затем они найдут что-то новое, какую ни будь другую муть, в которую погрузятся с головой еще дальше, чем прежде, подальше от шума реальности.

Мэтт сидел в комнате. Солнце давно зашло, а набраться сил и подойти к выключателю на стене пока не удалось. Данное действие откладывалось на потом. А затем на еще подальше.

Сегодня к нему забегала Карен. Напоследок сказала, чтобы Мэтт верил в лучшее. Осознавая высказанную банальность, она захлопнула за собой дверь, заодно с этим прихлопнув неловко сказанные слова.

Верить, оказывается, еще тот труд. Работа по созданию несуществующего. Как тяжко не замечать оживающих образов того, во что с остервенелой фанатичностью веруешь. Как больно понимать, что вера бесплодна. Словно наблюдать, как посаженное не прорастает. Ведь не выросшее – считай, мертвое.

3

Она внимательно читала отрывок. Дочитывая, она погружалась в него все больше и больше. Это у нее всегда отлично получается. Смотреть в корень.

Элизабет серьезно посмотрела на меня.

– Слушай, это какая-то чушь. – Она нахмурила брови и, поджав губы, наклонила голову.

– Я слегка растерян. Могу лишь сказать, что я старался.

– Это не отменяет того, что это полная ерунда. Ну, серьезно, может мы запишем тебя к какому-нибудь специалисту. Чтобы он посмотрел твою голову. Потому что я побаиваюсь за тебя, честно говоря. Особенно после такого, – Элизабет подняла руку и небрежно помахала листами с рукописью в воздухе.

– Да, кажется, мне нужна помощь, – я развел руками.

– Серьёзно? Ты написал сто страниц про цивилизацию розеток и вилок? – Элизабет недоуменно развела руками, передразнивая меня, – А я это прочитала! Причем несколько раз. Знаешь, я пыталась.

– Видать, у меня кризис.

– Не думаю. Слишком он изобретательный. Ты же целый мир придумал. Мир розеток и вилок!

– Так тебе понравилось, что ли!?

– Нет, что ты!

– Элизабет.

– Ну да, реально. Интересно же!

– Да нет же! Я выдумал буквально самую тупую историю, что можно было придумать, и написал это.

– Вот именно. Думаю, надо издавать.

– Ты шутишь?

– Нет. Знаешь что. Ты просил быть меня объективной. Жаловался на то, что я одобряю все, что ты создаешь. Но мне действительно все нравится. Я пыталась критически отнестись, но… В общем, моя объективность сказала, что все отлично. И это не значит, что у меня нет вкуса. Я читала твои старые работы. Примерно сотню раз я споткнулась там о банальности. А шрамы от тупости до сих пор на мне. Но сейчас ты уже другой.

– Черт. Спасибо.

– Ты же писал свои первые работы лет в двенадцать. А сейчас ты уже что-то вроде эксперта.

– Ох. Я начал писать в двадцать четыре.

– Не страшно. Не относись так критично к себе. Серьезно. Ты молодец. Верь в лучшее, и у тебя все получится. А пока ты сам не веришь, я уж, так и быть, буду верить за тебя.

4

Иногда возвращенная вера в людей заставляет расплакаться. Некоторые личности проявляют себя настолько гармонично и уместно, что дают повод для слез.

Мэтт всегда очень серьезно относился к отношениям с другими людьми. Общаясь, он редко подпускал к себе ближе, чем это требовали социальные условности. Так же Мэтт был убежден в том, что над настоящей дружбой стоит работать, вкладывая туда все свое внимание и проявляя искреннюю заинтересованность к человеку.

Поэтому он ясно понимал, что в окружении десятков людей со всеми глубины взрастить не выйдет. И чтобы создать дружбу, стоит посвятить свое время одному человеку. Но посвятить по-настоящему, без каких-то кривых мотиваций, так присущих рабочим отношениям.

С Филиппом их свела судьба уже очень давно. Или, по крайней мере, так казалось. То был человек, про которого можно сказать, что его существование не укладывается в общепризнанное и обыденное.

Мэтта привлекало это в людях. На сколько человек был самобытен и не подвластен общепринятым векторам движения в переживании собственной жизни. Он и про себя думал в этом же ключе, пока не столкнулся с реальностью нынешних дней, которые низводили его к самому посредственному проживанию собственного пути.

Можно сказать, что в некоторых людях определенно есть какая-то магия. И в основном, это идущее от них волшебство, является продуктом всех действий и мыслей, из которых состоит их жизнь.

Мэтт точно знал, что не все дышат одинаково. Как минимум, каждый по-разному подходит к этому обычному действию. Кто-то глубже, другие поверхностно и быстро. Третьи задерживаются при выдохе, а четвертые проклинают каждый вдох. Так же можно сказать и про жизнь в целом. Каждый живет на этой земле, но шаги по ней разных людей очень отличаются. И вот поступь Филиппа была другой, совершенно изрядно уникальной.

Он мог спокойно избегать места и обстоятельства, за которые бы другие держались мертвой хваткой. И, напротив, оставаться там, откуда обычно люди хотят убежать не оглядываясь. Казалось немыслимым, но у него не было планов, которые так любят выстраивать в своих головах люди.

Кто-то мог бы назвать его бродягой. И практически так оно было. Филипп нигде не был закреплен и ни за что не держался, но, тем не менее, везде чувствовал себя как дома. Его образ жизни не обязательно был связан с путешествиями, но в нем неотделимо присутствовало постоянное движение, которое в своей причине являлось любовью к процессу жизни.

Еще Филиппа постоянно привлекал секрет, который пронизывал все существование окружающего мира. И это непрекращающееся влечение подталкивало к исследованию всех процессов, что происходили внутри его внутреннего мира и на поверхности существования, свидетелем которого он являлся. Он постоянно говорил, что находится в поиске и одновременном переживании секрета, тяга к которому есть в каждом живом существе.

В начале своего творческого пути, Мэтт испытывал сильные переживания по поводу своей состоятельности и способности к созданию чего-то путного. Туда же добавлялось беспокойство о деньгах и скрываемое желание востребованности и одобрения другими людьми. Ко всему остальному примешивалось еще навязчивое желание стать кем-то большим, чем просто пиксель на обширном экране всеобщей размытости.

Филипп тогда, почесывая спутанные волосы и глядя на стоящую перед ним тарелку со свежим салатом, произнес:

– Из-за чего столько беспокойства, брат? Есть ли в этом мире что-то настолько большое, из-за чего стоит переживать. Или же все-таки лишь выдуманное может казаться огромным, а если это выдумка, к чему тогда париться? Я могу придавать значение этому салату. – Филипп поместил в рот нанизанный на вилку кусок зелени. – А могу просто съесть его, при этом ничего не поменяется. Я все равно съел его. Верно? Тебе хочется создать что-то великое, одновременно с этим ты не хочешь быть посредственным. Это нормально Мэтт. Не самая худшая игра, в которую можно сыграть в этой жизни.

Мэтт в те времена верил в то, что человек – это царь всего мира. А также в то, что успех измеряется во внешних проявлениях, таких как высокое положение, умственное, физическое и финансовое превосходство над другими людьми. Ковыряясь в своей тарелке, он ответил:

– У меня есть мозги, мой ум, в нем моя сила. С помощью него я имею возможность добиться всего в этом мире. Думаю, мой ум велик, но я не совсем уверен. Что-то постоянно мешает мне поверить в это, поверить в себя.

Филипп рассмеялся, его очень развеселили слова Мэтта. Он прикрыл рот рукой и, откашлявшись, ответил:

– Нет большого ума. Муравей тоже несет то, что кажется тяжелым, но на самом деле оно крошечное. Ум не велик, но в его силах способствовать великому. Ведь, управляя умом, мы способны задавать направление движения. Тогда встает лишь вопрос об этом направлении. – Филипп отломил ломоть хлеба и начал возить им по тарелке. – Хороший сегодня денек все-таки, может, сходим поплавать?

В тот день они сходили поплавать. День и правда был прекрасный. И именно этот день запомнился Мэтту чем-то волшебным. Простой салат и нежность чистой воды. Потом пришли признание и слава, но по большому счету, они ничего не изменили. Не дали ощутить себя великим и превосходящим всех остальных. Но, к счастью, этого и не требовалось. Во многом благодаря тому, что в свое время общение с Филиппом неплохо вправило Мэтту мозги.

5

Филипп был человеком из ниоткуда в никуда. Его жизненный путь протекал не по тем каналам, в которых обычно организуется стандартный сплав. Посмотрев на него, можно было подумать, что он живет так, словно отпустил поводья. Но мало кто задумывался о том, насколько порой трудно разжать хватку своих устремлений. И как трудно устоять на месте, когда кругом все бегут.

Мэтт никогда не мог остановиться. Порой он даже не понимал, зачем ему добиваться чего-то. Но окружающие люди служили примером вечного желания, и он старался не отставать от них. В этом стадном побеге от себя он находился до тех пор, пока не встретил Лиззи. После нее он не мог желать больше ничего. Она стала для него центром вселенной.

Филипп говорил, что Мэтт, которого он знал, просто стерся под лучами искренней нежности, которой его одаривала Элизабет. И что именно ее Мэтту и не доставало всю его жизнь. А остальное было лишь попыткой заместить отсутствие истинного стремления к любви.

Бывало, когда Филипп появлялся, возвращаясь от куда-то или от чего-то, а может, к чему-то или куда-то, они маленькой компанией проводили отличные дни.

Однажды у них зашла беседа на тему писательской деятельности Мэтта. Он уже состоялся как писатель, и это была его главная деятельность, та работа, которая нравилась ему всю жизнь и являлась неотъемлемой частью его самого. Уже давно он пережил десятки творческих кризисов, которые могли вколотить гвозди в гроб его писательского пути.

Тяжелые времена метаний и поисков дали ему те ответы, которые были так необходимы в формировании того, что жило и процветало сегодня. Мэтт не сразу понял, что просто писать для него уже достаточно. Раньше к этому еще примешивалось желание получить подтверждение реальности его работ. Теперь он мог позволить себе просто быть в процессе и наслаждаться этим с полным пониманием, что он на своем месте и его работа является воплощением естественности, всегда обитающей в нем.

Сидя на берегу океана, Филипп, мечтательно подставив длинные волосы под нежные прикосновения ветра, сказал:

Слушай, Мэтт, ты как писатель, получил права на летательный аппарат своей мысли. В тебе в один прекрасный день созрело такое понимание: «Это мой разум, и я буду создавать здесь идеи и миры». Ведь все было примерно так?

Мэтт пожал плечами:

– Честно говоря, трудно вспомнить, с чего все началось. Я лишь припоминаю неотступное волнение, которое преследовало при работе с теми мыслями и идеями, возникающими из пространств и мест вне зоны моего понимания. Я помню это волнение, потому что до сих пор испытываю его. Оно прекрасно, и в нем всегда есть намек на нечто намного более обширное, чем просто слова.

– Это здорово, Мэтт. Ведь только настоящее можно сохранить и не потерять на дороге нашего жизненного пути. Поэтому я возвращаюсь сюда. Только взгляните на эту обширность. – Филипп махнул рукой в сторону океана. – Ну и вы, светочи жизни, всегда тяните меня назад, так и хочется взглянуть на ваши сладкие мордашки.

Мэтт и Лиззи рассмеялись. Отсмеявшись, Элизабет сказала:

– Меня всегда поражало, как мир вокруг нас непрестанно ведет беседу. И проявлением вежливости является, когда мы слушаем, что говорит стоящий напротив человек. Этот же принцип можно привнести и в отношения ко всему окружающему нас бытию. – В тот день на ней было легкое хлопковое платье белого цвета, и оно вместе с распущенными волосами развевалось в такт с танцем ветра. – Мне очень нравится мысль про то, что настоящее и любимое нельзя потерять окончательно. Всегда есть шанс встретить это снова и на этот раз уже не упустить. И чем дольше идешь по берегам времени, тем яснее становится важность тех или иных встреч и событий. Так же это и определенная проверка. Проверка возврата. К чему-то глубинному и важному мы всегда возвращаемся, а ненужное, раз отпав, уже никогда не восходит на горизонте нашего пути.

Так случалось и с Мэттом. Он чего-то очень хотел и вкладывал туда все свои силы, даже порой был одержим. Но затем и вспомнить не мог, зачем все это было начато и даже на какое-то время продолжено.

Филипп его поражал тем, что казалось, он всегда знает, куда идти. На его вопросы тот отвечал, что просто не парится и делает именно то, присущее окружающему времени и пространству шоу, которое от него требует жизнь.

Но также его секрет состоял в той истине, которая знакома всем, но не каждый прислушивается к ней. Филипп никогда не задерживался там, где было плохо. Не потому, что боялся, повидал он немало, нет, просто для него это считалось пустой тратой жизни и себя самого.

Он всегда говорил про то, что трудности должны закалять. Возьми от них все, а затем избавься. А находясь в преодолении боли, всегда выкидывай страдание. Оно не к чему, ведь самой боли больше, чем достаточно.

Так же Филипп говорил, что нет времени для пустого. И нет смысла делать то, что не нравится. «Чувак, жизнь коротка!» Филипп как мантру повторял эти слова. Когда они только познакомились, он недоумевал: «Черт! Посмотри на всех этих людей. У них уже вся жизнь спланирована! Куда они работать пойдут и сколько у них будет детей. Кошмар! Картины их будущего не дают им рисовать сегодняшний день».

Пока все стремились стать кем-то, Филипп просто жил и, как не странно, добивался не меньших высот, к которым другие бежали с пеной у рта, порой жертвуя собственным счастьем. Филипп в жизни попробовал многие работы и был членом различных организаций: волонтерских, религиозных и бог знает каких еще. Он говорил, что это словно мир внутри мира. Различные профессии и сообщества. Они слишком сковывают и заставляют думать лишь в понятиях их сжатой структурированности. Вселенная слишком интересна и обширна, чтобы выбирать что-то одно и замыкаться на нем.

Этот безмерно важный и значимый человек в жизни Мэтта то появлялся, то исчезал, уходя в неизвестном направлении, не сказав ни слова. Но, не смотря на свои долгие отсутствия, он не становился менее родным и уж точно далеким.

6

В тот роковой день аварии, когда Мэтт не мог угомонить стук своего сердца, сидя в окружающей тишине дома. В голове не укладывалось, как могло случиться так, что только сегодня утром он обнимал Элизабет, а сейчас навсегда потерял ее. Этот момент так завладел Мэттом, что он не сразу осознал нахождение еще кого-то в комнате.

Филипп сидел с ним до поздней ночи, пока не убедился, что Мэтт, завалившись на бок, уснул. Он не произнес ни слова. Они были излишни. Есть вещи, которые невозможно выразить, просто составив из букв предложения. Но чье-то живое присутствие было именно тем, что требовалось в тот момент. Накрыв тогда Мэтта пледом, Филлип вышел из дома и вернулся лишь через несколько недель.

К тому времени Мэтт, не прекращая, погружался в еще большую тьму. И практически не имел представление о том, что происходит. Филипп, зайдя к нему, крепко обнял его. Наверное, тогда в первый раз Мэтт что-то выразил, из его глаз покатились слезы. А Филипп продолжал обнимать ставшее таким слабым тело и наполненную такой явно проступающей болью душу. Потом они немного помолчали, и Филипп оставил Мэтта наедине с собой.

В те первые дни, пока Мэтт пропадал в обители своего непонимания и все глубже запутывался в сетях боли, наполненных вырывающими куски его плоти крючками, его друг взял на себя обязанности по организации похорон. Филипп, как мог, поддерживал Софию, мать Элизабет.

Филипп держал зонт над ее головой, когда под стук капель по дереву гроб ее дочери помещали в яму. Никто не видел, как у него дрожат руки, а слезы сливаются с водой, падающей с неба.

В дальнейшем Филипп всеми силами старался помочь Мэтту, при этом совершенно не мешая тому переживать то, что ему было необходимо обнаружить и залечить в своей душе. Его действия были незаметны, но всегда очень значимы. На Мэтта было больно смотреть. Поэтому многие отвернулись, чтобы не видеть и не дай бог впустить в себя ту же заразу, что пожирала его.

Филипп вел себя так ненавязчиво, что Мэтт даже не мог вспомнить, когда именно он присутствовал рядом, а когда это лишь привиделось. Мэтт ощущал себя в очень сильной растерянности, а к Филиппу у него с годами сформировалось сильное доверие. Поэтому его давний друг нависал своеобразным островком реальности, за который можно было зацепиться.

Пару раз Карен и Филипп пересекались и успели познакомиться друг с другом. Карен очень активно хотела что-то предпринимать, и у нее засела в голове навязчивая идея вытащить Мэтта из той ямы, в которой он пребывал и не собирался выбираться. Поэтому ее очень поразили и даже разозлили слова Филиппа о том, что Мэтт должен справиться сам.

– Пойми, Карен, некоторые переживания не терпят соседей. Все то, что его сейчас наполняет, у него не забрать. Как бы нам не хотелось. Он должен справиться с этим сам. Только так он сможет жить дальше. Мы не способны дать ответов, их он сможет найти только внутри себя. Нельзя вытаскивать бабочку из кокона, иначе она никогда не взлетит.

Таким образом, казалось бы, тот, кто был дальше всех и совершенно не пытался быть замеченным в своих потугах к помощи, на самом деле больше других в окружении Мэтта проявил искренность и правдивое желание помочь. Поэтому, когда Мэтт протрезвел от шока и перешел в более осознанное состояние непреходящей депрессии, он решил хоть как-то отблагодарить своего друга.

7

Порой раненные люди слишком беспомощны, чтобы по-настоящему дружить. Настолько слабы, что не могут никак помочь. Но это обман, дешевая отговорка. Всегда можно что-то дать, было бы желание. Ведь малого иногда уже достаточно.

Единственным, чем Мэтт сейчас мог поделиться, было его внимание. Хотя данного ресурса у него по-прежнему не хватало, и он зачастую терялся в окружающем и постоянно происходящем без его ведома мире. Мэтт, как мог, пытался уделять время и силы тем аспектам его жизни, которые представляли важность, хотя с недавних пор большинство из них испарилось. Но, например, дружба по-прежнему представляла определенную ценность. Точнее, скорее не дружба, а именно человек. Без включения в это уравнение самого Мэтта. Себя он ощущал словно через, ставший производной нынешней жизни, густой туман.

По-прежнему оставались важные люди, и Филипп был одним из них. Других Мэтт боялся не то, что увидеть, ему было страшно о них даже думать. Поэтому он спрятал мысли о них поглубже в свою все более запутывающуюся картину мира, надеясь, что всего этого однажды не придется доставать и не дай бог распутывать.

Но, как обычно бывает, все скрытое очень легко обнажается, потому что имеет слишком большую важность, какие бы усилия не прилагались для того, чтобы доказать обратное. Приходя к Мэтту, Карен постоянно сталкивала его с реальностью. Она делала это и молча, одним своим видом, но чаще открыто, высказывая очевидные в своей болезненности вещи. Карен понимала, что это доставляет Мэтту определенное количество душевных страданий, но считала необходимым напоминать о продолжающейся и движущейся дальше жизни.

Глава 5

1

Мэтт с самого детства ощущал себя довольно одиноким. Его семья была чем-то очень неглубоким. Он часто задавался вопросом, точно ли он ребенок этих людей. Позже, когда Мэтт вырос, он силился вспомнить хотя бы один серьезный разговор с отцом или близкую доверительную минуту с матерью, а может быть, и всеми вместе. Но как не старался, у него не вышло.

Какое-то время он даже испытывал чувство вины из-за того, что у него не было абсолютно никаких привязанностей к своим родителям. Он смотрел на отношения других семей, считая себя каким-то неправильным, и стыдился этого. В других семьях тоже были ссоры и крики, как и у него в детстве, но также там присутствовали: любовь, радость и взаимопонимание. А главное – интерес. Люди интересовались друг другом, звонили, чтобы узнать, как дела. Ему же было абсолютно без разницы, что с его родителями. С их стороны так же не проявлялось никаких сигналов. Собственно, это они и начали эфир радиомолчания еще в детстве, когда не позаботились о настройке антенн адекватной семейственности.

Со временем Мэтт совершенно забыл и окончательно сепарировался от своего прошлого. Разобрался с чувством вины и даже кое-как принял себя. Тогда, призраки неотступно толпившихся за его спиной родителей, окончательно перестали владеть им, и он стал жить сам по себе, выстраивая что-то собственное и не опирающееся на прошлый негативный опыт.