Половина неба

И этот раз тоже не стал исключением. Ясность картинки пропала. Но осталось осознание. Мэтт понял, что всегда может держать в памяти ее жизнь. Пока он помнит о ней, Элизабет останется с ним и будет жить в его сердце. С этой мыслью вылезло непонимание и чувство вины. Как можно было оставить ее на все те прошедшие месяцы?

С этих пор Мэтт начал время от времени разговаривать с Элизабет. Но никогда не беспокоил ее по мелочам. Он не смел ее отвлекать и не хотел осквернять тонкой магии ее присутствия. Самой страшной мыслью стало, что ощущение ее близости, и так уже призрачное, может исчезнуть. Мэтт как мог, отгонял эту мысль, но она не давала покоя. Было очень страшно потерять ее во второй раз.

Мэтт начал выдумывать ее рядом с собой. Внутренне он понимал, что это можно назвать обманом. И за него придется платить. Но он не мог иначе. Постоянно присутствовало ощущение тоски, потому что Мэтт не забывал об Элизабет, не отвлекался от нее. Это не давало возможности забыть, потому что являлось постоянным напоминанием о ее физическом отсутствии.

Нельзя было коснуться ее плеча. Подойти и приобнять, пока она готовит. Рассмешить и наслаждаться ее смехом. Невозможно было показать ей на небо и наблюдать, как оно отражается в зелени ее глаз, которые ни на грамм не уступали ему в обширности и глубине. Как бы этого не хотелось, нельзя было выйти на улицу и прикрыть ее пледом, если бы она засиделась за книгой. Теперь не увидеть, как она танцует под случайную песню, разводя ладони и двигаясь, словно в ритме вселенной. Невозможно, проснувшись утром, почувствовать запах ее тостов и шелест ее ног по полу. Больше не представится возможности увидеть, как она рассказывает смешную историю, и сама же не может сдержать смеха. Вчера был дождь, но она не вышла из дома и не подставила открытое лицо навстречу каплям. Потому что ее нет. Есть только мысли о ней.

Но, тем не менее, Мэтт ощущал намек на Элизабет. Это было интуитивное ощущение, что не все пропало и не все окончательно потеряно. Казалось, что есть шанс, будто она внезапно появится в облике призрака или фантома. По крайней мере, внутри головы Мэтта это выглядело вполне реальным и давало надежду на немыслимое.

2

Не приходишь на похороны. В тебя впивается их укор. Процесс похорон – это прощание. Мэтт же не собирался расставаться. Она всегда была с ним. Мэтт боялся увидеть бетонный ограничитель, который минималистичным символом подводил итог ее жизни, схлопывая его до куска камня. Все, что Мэтт знал об Элизабет, не смогло бы уместиться под этот ничтожный булыжник.

Люди используют ритуал похорон, чтобы прихлопнуть свою скорбь о человеке. Все делается для того, чтобы легче было отпустить. Главная задача – облегчить свою боль. Никто по-настоящему уже не думает об ушедшем. Ему легче. Он же ничего уже не почувствует.

Чем сильнее любишь, тем больнее. Простой закон. Смерть заражает любовь болью, пропитывает светлое темным. Очень иронично. И чтобы избавиться от боли, нужно отпустить. Другими словами, отказаться от своей любви. Ведь мертвым уже без разницы, им не станет хуже от вашего предательства. Как-то все это фальшиво. Любишь человека, целуешь его, клянешься в своей преданности. А потом он умирает. И это считается освобождением от ответственности. Другими словами, любовь живет, пока есть тот, кто отвечает тебе взаимностью. А если он не может, то пора прощаться с ним. Чертовски эгоистично.

Элизабет говорила, что ритуалы – это сказки людей, которые они сочиняют, чтобы поверить в важность определенных событий.

Мэтт не делал ей предложения руки и сердца, потому что знал, как она к этому отнесется. Скорее всего, она бы посмеялась. Она видела, как вокруг люди предлагали свои сердца, а потом без зазрения совести забирали назад, к тому же прихватив еще немалый кусок чужого. Они не раз говорили об этом. Для Элизабет это было важно, поэтому и Мэтт относился к этому так же серьезно. Союз двух сердец для нее был по-настоящему свят. Это не могло быть пустой формальностью, хоть и украшенной белыми платьями, цветами, слезливыми речами и всхлипываниями.

Поэтому, когда пришло время. А это случилось не сразу. И даже не потом, и не через некоторое время. Много позже. Однажды, в один из летних дней, когда Мэтт уже и думать перестал о подтверждении их союза, Элизабет внимательно посмотрела на него. Он хорошо научился различать спектр ее взглядов, но до сих пор находил что-то новое. Так вот, именно этого взгляда и движения ресниц Мэтт еще не лицезрел. Словно через глаза и свое внимание она передала ему душу. Вот такой силы это был взгляд.

Потом она взяла его за руки, и они опустились на землю, сев напротив друг друга. Она продолжала смотреть на него некоторое время, затем сказала:

– Мэтт, ты хороший парень, – к этому моменту они были вместе уже более десяти лет, – я тебе доверяю, как самой себе. С самого начала я очень любила тебя и доверяла не меньше, чем сейчас. Но доверие на прочность проверяет только время и совместный путь. Мы с тобой прошли немало. Думаю, настало время подтвердить это какой-нибудь человеческой глупостью. Каким-нибудь символом. За которым будет скрываться нечто большее, чем просто ритуал. Ритуал – лишь внешнее, чтобы мы запомнили и повеселились. Понимаешь?

– Ты моя радость, – Мэтт притянул ее к себе и, вдохнув запах волос, чмокнул в лоб. – Давай придумаем этот глупый ритуал вместе.

Они придумали самый славный ритуал в мире.

На загородном участке высадили целую рощу из сотни елей. Копались в земле и брызгались водой целые выходные. Затем усталые, но безмерно счастливые, наблюдали за торчащими вокруг молодыми деревцами. Когда-то здесь будет целый лес. Их лес. И они, обнявшись, будут стоять среди выросших зеленых гигантов. Это был ритуал их союза. В довершение, вернувшись домой, они условились, взявшись за руки, так провести целые сутки. Посвятить все внимание без остатка человеку рядом. Временами было чертовски неудобно, особенно ходить в туалет. А спать пришлось, крепко связав кисти шелковой лентой. Но для Мэтта это был один из самых счастливых дней в его жизни. Тогда он еще яснее осознал, что она для него все.

3

Мэтт не хотел видеть никаких людей, особенно тех, кто был из той части жизни, где так или иначе присутствовала Элизабет. Одновременно с этим любая встреча с людьми из той временной плоскости не доставила бы ему неудобства или волнения. Мэтту было безразлично, чем жили и думали тусклые облики увядшего прошлого. Они просто ушли. Мэтт лишь слегка указал им направление движения, но этого хватило с лихвой.

Кто-то не смог терпеть грубости и токсичности. Мэтт отлично понимал и даже одобрял такой уход и причину для прекращения отношений. Были те, кого с ним объединяли лишь занятия и образ жизни. Спорт, путешествия, музыка, искусство и другие заполняющие жизнь активности. Многим что-то было нужно. Мэтт мог быть им удобным. Но как только стало ясно, что от него мало чего можно ожидать, такие персоны просто бесследно исчезли. Те, кто воспевал о дружбе громче других, быстрее всех снизили свое присутствие до состояния гулкой тишины.

Мэтт и раньше не питал особых иллюзий по поводу искренности некоторых личностей, но видеть это вживую было как минимум забавно. Иногда больно, но чаще забавно. Когда от тебя все разбегаются по окопам, а ты из-за обессиленности с кровати иногда не можешь встать, в этом есть что-то смешное.

Нелепость ситуации в том, что будучи слабым, ты ощущаешь огромную силу. Появляется суперспособность, которую нельзя контролировать. Она наделяет тебя силой отдалять от себя все ненастоящее. Все то, что обычно люди считают чистой правдой. Свои отношение, работу, увлечения. На самом деле в этом практически нет смысла. Человек сам всему придает этот смысл, и поэтому без его целенаправленного наполнения осмысленностью всех аспектов жизни, она просто разваливается. Шарик иллюзии с грохотом лопается. И как будто ничего и не было. А сочинить что-то новое просто нет сил. Потому что непонятно зачем. Какой смысл создавать, если оно может в любой момент уйти, оставив тебя бескровным скелетом своего прошлого?

Глупо искать причины. Это значит вступать на путь обмана, сочинять свое будущее, построенное на лицемерии. Притворяться нормальным, будучи исковерканным естественной причиной нынешней уродливости.

И от чего-то так трудно врать. Хочется оставаться максимально настоящим, хоть и скованным гримасой несчастья. Но оно твое. Настолько глубоко, что не отличимо от сути, ведь зародилось в глубине нутра и не менее искренне, чем радостное созерцание любимого. Вот так и приходит осознание, что жизнь с нынешних дней изменилась. Теперь ты скорбен, сер, и унылость громким обелиском отпечаталась на ослабшем от неспособности проявлять эмоции лице.

Нет выхода. Ведь выход, как правило, движение к чему-то. А если цель не способна к сочинению, ведь выдумать и затем преследовать – это путь страсти. А ее не найти в полумертвом мешке лишенности. Ты способен лишь двигаться по знакомым и простым маршрутам. Любое многосложное действие вызывает трудности и желание сбежать. Слабость! Какая же слабость! Ничтожество.

Упростить. Максимально упростить. Мысли убрать, забить голову мусором, чтобы сквозь его смердящую громкость ничего не могло пробиться. Пусть грязь и ужасная тяжелая тупость в голове, но она предстает дамбой, сдерживающей готовое в любой момент прорваться чувство несчастности, вселенского масштаба обделенности. Как же не хочется его ощущать, до чего же оно колко. Оно может и резать, и жечь.

Кто-то может сказать, что пора бы привести свою жизнь в порядок. Но это и есть порядок. Такая дерьмовая жизнь только и помогает держаться на плаву, потому что полностью лишает сил и пудрит мозг туманом непроницаемости. Ясность же – злейший враг. Вернется она, и с ней придет все остальное. Лучше быть в сгустке черной грязи, залепить ей глаза и уши. А кто пытается ее вытащить, не понимает, что творит. И действует он не во спасение, а по незнанию. Лучше бы выйти тогда за дверь с признанием бессилия, оставив, наконец, попытки к исцелению давно убитого.

4

Хоть одни люди ушли, другие совершенно нежданно явили себя. И это скорее настораживает, чем дает повод для радости и удивленных улыбок. Ведь когда кто-то идет не на свет маяка, а, напротив, в бурю боли, которой окутывается пространство вокруг человека, живущего в состоянии поломанности, то тут уже стоит задуматься о силе притяжения похожих структур, объединенных каким-то общим знаменателем.      Ведь день и ночь не соседствуют, они знают свое место и в нужное время убираются с дороги друг друга. Но по отдельности они устраивают свои вечеринки и приглашают туда похожие на них активности и цвета. Ночь – это праздник звездного неба и сонной тишины. А день – это оркестр чирикающей ожившей природы и зажмуренные от солнца глаза прохожих через него теней.

Когда к Мэтту пришла Карен, он сказал ей, что она ошиблась номером дома и хлопком двери поставил точку в разговоре. Это была сестра Элизабет. Мэтт за все прошедшие годы ни разу не видел ее. Элизабет упоминала о том, что она не единственный ребенок, но о сестре говорила как об абсолютно незнакомом человеке. На то были определенные причины.

Сестры были примерно одного возраста и жили в одном доме с родителями. Элизабет была старше на два года. В детстве они были обычными подростками, ссорились, общались, делились секретами.

Элизабет говорила, что она до сих пор любит ту девочку. Когда обучение в старших классах подходило к концу и пришло время выбирать колледж для поступления, Элизабет с сестрой вместе мечтали и планировали, куда им двинуться дальше. Но в один из дней Карен просто пропала. Просто – здесь ключевое слово. Она оставила записку, в которой было написано два слова: «Прощайте, уехала».

Нужно понимать, что это не стало драмой вселенского масштаба. В их семье ценилась личная ответственность и принятые решения. С самого детства к девочкам относились как к людям, которые способны понимать и мыслить. Именно такое отношение и позволяло детям становиться такими.

Их родители не были обычными статистами жизни. У них также имелся за плечами свой пройденный путь, включающий в себя, как и побеги в никуда, так и путешествия к сути бытия.

Элизабет переняла от них свободное отношение к жизни и не испытывала ни капли обиды к сестре. Но так же она и не держала ее у себя в мыслях. Раз та не хотела общаться и взаимодействовать, Элизабет просто вычеркнула ее из своего поля зрения. Зачем держать и пытаться владеть тем, что желает течь своей дорогой?

На протяжении последующих лет Карен периодически появлялась на горизонте семьи, но всегда ненадолго. И, как правило, в разных состояниях. Было заметно, как она постоянно меняется. То является в дом в одежде странствующего монаха, в другой раз приходит в джинсах и кожаной куртке. Вдруг приезжает на семейный праздник с женихом, через год в слезах и без партнера. Родители видели самые ключевые моменты жизни Карен и были ей благодарны за это. А она всегда могла рассчитывать на возможность отсидеться в семейной крепости, чтобы затем снова отправиться в путь.

Так что Мэтт понятия не имел, кто постучался к нему в дом. После того, как он захлопнул дверь перед самым носом Карен, женщина занесла руку для еще одной попытки. Но бессильно опустила ее, так и не решившись этого сделать.

Карен потребовалась еще неделя для того, чтобы собраться снова. После того, как еще больше осунувшийся и заросший Мэтт открыл дверь, женщина сразу представилась сестрой Элизабет и попросила разрешения немного поговорить с ним. Мэтт безразлично пригласил ее в дом, безэмоциональным движением руки указав на диван в гостиной. В доме было ужасно пусто и не смотря на солнечный день, прохладно и темно. Прошло чуть больше двух недель с того рокового дня.

Мэтт сидел в низком кресле с отсутствующем взглядом, вперив глазницы в замершую пустоту. Руки его были бледны и лежали вдоль подлокотников. На него было страшно смотреть. Карен про себя ужаснулась: «как эти две недели могли сделать с ним такое?» В квартире матери женщина видела его на фотографиях вместе с Элизабет. Теперь же она пыталась понять, тот ли это вообще человек. Обесцвеченный разбитый сосуд с сочащимися из каждой клеточки растерянностью и непониманием произошедшего. Он мог напугать своим безумным видом, если бы не явная очевидность его слабости.

Когда Карен заговорила, Мэтт вскинул голову и с непониманием взглянул на нее. Лишь через какое-то время, по-видимому, вспомнив, что сам и впустил эту женщину, Мэтт расслабился и попытался более внимательно отнестись к человеку, сидящему напротив него. Судя по сощуренным в попытке сфокусироваться глазам, это требовало от него немалых усилий.

Сидящая перед ним женщина теребила белые длинные волосы и отводила большие глаза, которые блестели то ли слезами, то ли какой-то магической искренностью, присущей врачам и священнослужителям.

Карен представилась и рассказала все то, что Мэтт и так знал со слов Элизабет. Женщина не углублялась в свою личную жизнь, она вела повествование лишь в контексте отношений с Элизабет. Мэтт особо не слушал, что она ему говорила. Иногда мелькала мысль, прервать ли этот рассказ. Но каждый раз он забывал об этой идеи и проваливался в состояние отрешенности. Лишь откуда-то издалека был слышен голос говорившей женщины. По-видимому, она совершенно не замечала или, по крайней мере, не хотела подавать виду, что Мэтту совершенно до лампочки ее рассказы.

– Поэтому, когда она меня приняла, – Карен плакала. Мэтт пропустил, что к этому привело. К тому же с этой частью рассказа Элизабет его не знакомила, – я поняла, что лишь…

Мэтт хрипло перебил ее:

– Когда вы с ней виделись? – Мэтт пытался, но не мог вспомнить, чтобы Элизабет рассказывала ему о недавней встрече с сестрой.

– Я же говорила, – Карен неловко вытирала слезы тыльной стороной ладони, – за день до… происшествия. Раз ты не в курсе, она, наверное, не успела тебе рассказать. Или это не было таким важным в ее глазах, чтобы делиться этим.

– Ясно. – Мэтт утратил интерес.

– Понимаешь. С тех пор, как я ушла из дома, я находилась в вечном блуждании и поиске. Много чего мне встретилось на пути, хорошего и плохого. Но вечно чего-то не хватало. В последнее время я ощущаю себя очень избитой, словно мир, проглотив меня, прожевал и, высосав весь вкус, выплюнул прочь. Я пришла к ней, не зная, чего ожидать. Но в тот день, когда она приняла меня полностью, этого хватило для того, чтобы осознать, что именно это и было нужно. Мне было тяжело, я была подавлена, но она вытянула меня, не ожидая ничего взамен. И не обвиняя меня в каких-то грехах. Я поняла, что она – то золото, которое мне дал мир. Она. И семья. Только я сама от них отвернулась.

Мэтт совершенно пропустил смысл истории, но завершение ему понравилось. Элизабет своей искренностью и любовью могла залечить любые раны. В этом он не сомневался.

Женщина встала с дивана, глубоко втянула воздух и, подойдя к двери, проговорила:

– Какого фига, Мэтт? – она крепко сжала ручку двери. – Одного дня с ней слишком мало.

Карен уже давно ушла. А Мэтт думал над ее последней фразой. Да, с ней и целой жизни слишком мало.

5

С тех пор Карен начала регулярно посещать Мэтта. Просто приходила и чувствовала себя как дома. Казалось, что у нее в принципе отсутствует чувство какого-либо такта. Она вела себя с Мэттом, словно они знакомы кучу лет. Приходила она не так часто и надолго, чтобы могла сильно надоесть, но почти всегда не вовремя. Хотя, в основном все состояния, в которых находился Мэтт, были неподходящими для встреч с людьми. Но существовали особенные дни, когда тьма сгущалась до беспросветности. Именно в те дни по непонятному стечению обстоятельств и объявлялась Карэн. Она приносила какие-то таблетки, окуривала его дом благовониями, наводила какой никакой порядок в доме. Всячески помогая, не давая прогнить балкам перекрытий, на которых еще кое-как держался рассудок Мэтта.

Вспоминая те дни, он осознавал, что практически не замечал всех ее действий. Она приходила, что-то делала, даже пыталась с ним разговаривать, но он зачастую даже не замечал этого. И те продукты, которые откуда-то появлялись в холодильнике, были принесены именно Карен. Ножи, которые были спрятаны в самые дальние шкафы, тоже не сами себя туда прятали. А после того избиения единственным человеком, не боявшимся и не брезгующим прийти к Мэтту, была именно Карен. И чем больше он отталкивал ее своим молчанием и грубостью безразличия, тем больше она тянулась и пыталась помочь ему.

Мэтт вспомнил тот день, когда Карен пришла к нему в дом. Она была чертовски зла и, зайдя в дом, сразу же схватила его за руку и вывернула ее за палец под неестественным углом. Вывихи до сих пор болели, поэтому Мэтт вскрикнул от боли. После этого ему вдобавок прилетела еще неплохой силы пощечина. Он растерянно глядел на женщину перед ним, но ему сразу стала ясна причина нападения и, что немаловажно, он осознал заслуженность истязаний. Ему даже стало легче после этого.

Много позже Мэтт узнал, что его избитый друг не обратился в полицию или суд лишь потому, что Карен пригрозила ему своими показаниями. Она готова была соврать под присягой, что видела, как избитый вламывается в дом и нападает на Мэтта. А тот лишь защищается. Видимо, неуклонная решимость Карен и природная трусость того человека сыграли свои роли, и в результате Мэтт остался на свободе.

6

Все чаще и чаще на Мэтта нападала паника. Ему казалось, что память об Элизабет постоянно ускользает от него. Он не мог вспомнить некоторых вещей, как не силился, не выходило припомнить, во что была она одета на их первом свидании. Раньше он всегда хорошо помнил такие важные ему самому мелочи. Проснувшись темной ночью, Мэтт до рассвета, в окружении страха своего бесплодного поиска, пытался вспомнить эту деталь, но так и не смог.

Он совершенно перестал чувствовать ее. Она пропала и из его ощущений. Теперь, при попытке почувствовать ее тонкое присутствие, слышалась лишь гулкая, ничего не выражающая тишина. Случилось то, чего он так боялся. Она покинула и его мысли. То немногое, что у него оставалось, просыпалось из него, словно песок сквозь пальцы. И чем яростней он сжимал хватку и панически старался сохранить какие-то крупицы ее существа, тем больше Элизабет терялась в небытие. Мэтт не мог вспомнить ее лица, и только взглянув на фото, он на непродолжительное время мог успокоиться. Просыпаясь по ночам, он включал свет и вглядывался в образ Лиззи. Это помогало заснуть.

Забывчивость стала предметом для самобичевания. Мэтт винил себя за то, что не мог чтить память человека, которого так любил. Память в принципе превратилась в нечто дырявое. Она не была способна удержать практически ничего. Мэтт совершенно не мог вспомнить, что делал несколькими часами ранее. Порой он обнаруживал себя идущим по улице, хотя не помнил момента выхода из дома. Он постоянно терял вещи и не мог припомнить, куда последний раз клал ключи от машины. Наталкиваясь на людей, которые здоровались с ним, Мэтт не мог извлечь из заполненной туманом головы, когда и при каких обстоятельствах встречался с ними ранее.

Он проклинал себя за то, что превратился в дырявый сосуд, который неотвратимо разбивался крошками забытья, покрываясь трещинами, совершенно не способными удержать памяти о любимой.

В один миг осознание того, что кажущаяся близость Элизабет была лишь его фантазией, свалилось на Мэтта. И в облике безжалостной правды пригвоздила его к земле.

Он все выдумал.

Это сладкое чувство ее присутствия было лишь жалкой выдумкой воспаленного болью утраты ума. Бредом человека, который готов был выдумать все, что угодно, лишь бы смягчить сжимающиеся тиски неизбежности.

Все было лишь попыткой сбежать от настоящего, того, что уже произошло и чего поменять было не в его силах. Единственное, что он мог сделать – это выдумать сказку в своей голове. Но теперь все встало на свои места. Элизабет больше нет, а его фантазийный бред – всего лишь атавизм, в котором перестала нуждаться его психика. Благодаря этому он как-то продержался и не сошел с ума, и даже немного восстановился. Ну а сейчас добро пожаловать в реальность. И в ней нет и намека на волшебство и надежду. Мэтт оглянулся, посмотрел на себя и мир, нависший над ним, словно приговор безжалостного судьи. Кругом простиралась лишь сухая безжизненная пустыня.

Глава 4

1

Мэтт практически лишился способности понимать, что с ним происходит и зачем. На него навалилась еще большая плита безразличия. Он недоумевал, как можно к чему-то стремиться или о чем-то мечтать. Вспоминая свою былую жизнь, ему не верилось, что она происходила именно с ним. Настолько там все было далеко от нынешнего восприятия реальности. Мэтт не ощущал грусти, ему казалось, что это его обязательство перед Элизабет. Поэтому грусть заместилась на гложущее чувство вины. Оно неотступно следовало за ним и заставляло в отвращении отворачиваться от собственного отражения.

Призрак Мэтта переворачивался с одной стороны на противоположную, ходил по темным и по освещенным улицам, говорил, молчал, спал и бодрствовал. В окружающем мире присутствовали полярности: тепло и холод, жажда, удовлетворенность, крик и молчание. Мэтт же ощущал себя абсолютно никак. Он был за гранью. С постепенной неуклонностью, его движение, характеризующееся падением в пропасть, вело все дальше от присущих жизни качеств. Конец этого пути не представлял никакого интереса, собственно, как и все, что происходило вокруг.

Мэтт перестал снаружи выглядеть как зомби. Он ел и спал, в общем, следил за своим здоровьем, как и раньше всегда делал это. Но, совершая действия, в нем не рождалось понимания, зачем все это происходит, по какой причине он просыпается, выходит из дома, готовит еду, оплачивает счета. Ведь нужен же какой-то смысл. И казалось, будто он всегда был, наполняя совершенно обычные дела осмысленностью и ощущением значимости. Но вот незадача, что-то поломалось, и все пошло кувырком, закружив голову так, словно прошлого и не существовало, или оно было лишь бредовым, не имеющим смысла сном.

Разговоры с Элизабет пронизывали дни, наполненные пустотой. Но скоро Мэтт начал понимать, что большую часть времени говорит сам с собой, чем с ней. На деле же он вел разговор с болью внутри себя и называл это именем любимого человека.

Но Элизабет никогда не причиняла ему боли. Он собственноручно создал в себе эту тьму и заживо в ней варился. Но отпустить ее был не в состоянии. Его не учили такому, а сам он не мог, поэтому еще сильнее вцеплялся в свои раны, раздирая их и не давая им затянуться.

Ему было нехорошо с собой. Он являлся причиной своей боли. Чувство отвращение преследовало его, давило на грудь, но бежать было некуда. Мэтт ненавидел себя настолько, что хотел избить себя. И в моменты сильной злобы он начинал удар за ударом вбивать в себя свою же ненависть. Делая это физически или ментально. На лице у него всё чаще и чаще появлялись синяки от самоповреждения, и он постоянно искал места, где ему могут причинить вред.